Афина для Гефеста

      — Да кто ты такой, чёрт тебя возьми? — в моём вопросе смешиваются противоречивые эмоции: страх, возмущение, догадки и жгучее любопытство напополам с ещё одним чувством, которое я ещё не осознаю, но оно словно бы довлеет надо мной.              Я ещё раз осматриваю помещение, доверху набитое артефактами Древней Греции, поражаясь богатству убранства, искусности рук мастера, который работал над орудиями.              Маршалл порывисто оборачивается ко мне, виновато улыбнувшись, и в его глазах я читаю удивление. Он стукнул себя по лбу и произнёс:       — Я всегда был немного… несведущим во всех этих светских манерах, я забыл представиться.              Пара размашистых шагов, и он оказывается очень близко, так близко, что то загадочное чувство начинает оформляться в нечто знакомое.              — Гефест. Собственной персоной, — он улыбается уголком губ. — Рад познакомиться с тобой официально.              Он протягивает ладонь для приветствия, а я настолько теряюсь, что просто опускаю свой взгляд на неё и вновь во все глаза смотрю на Маршалла, ой, на Гефеста, или на Маршалла? Окончательно запутавшись, я говорю невпопад:       — Погоди, — пытаюсь собраться с мыслями, — Гефест же был… — запинаюсь, и мои глаза становятся ещё круглее.       — Страшненьким? — он смотрит на меня насмешливо.              Я краснею, ведь не это хотела спросить.              — Я-я… — заикаюсь, — тот самый… Гефест?       — Ну да, а много ты знаешь Гефестов? — он чуть приподнимает бровь, явно пытаясь понять, к чему я клоню.       — Ну просто ты выглядишь по-другому, в книгах же… — снова вопрос невпопад.       — Говорил, что книгам верить нельзя, а ты ещё многое узнаешь, что перевернёт твои привычные знания об этом мире и о мифологии, в частности, — убедительно произносит он.       — Ты не обманываешь меня, всё, что ты говорил мне до этого, правда? — уточняю, пребывая в растерянности от того, какая информация на меня свалилась.              Отступив назад, прижимаю пальцы к вискам, пытаясь хоть как-то унять сильную ноющую боль, мне даже послышались раскаты грома. С удивлением поднимаю глаза, слыша его.              — Ну вот, началось, — загадочно, потом, пробежавшись глазами по моему лицу, продолжает: — У тебя наверняка много вопросов, на которые я могу ответить, временем мы располагаем.              Я начинаю сыпать вопросами. На некоторые Маршалл отвечает сразу же, на какие-то обдумав.              — А мой брат?.. — мой голос чуть срывается от подступивших эмоций.       — Он слишком много узнал, Андреа, я предполагаю, что его из-за этого похитили, и поэтому за тобой тоже следят, чтобы понять, что знаешь ты, — он говорит это твёрдо, даже немного жёстко, но уверенно и спокойно, так что я ощущаю приступ раздражения, сдерживаюсь невероятным усилием воли.       — Но я ничего не знаю, — раздражение сменяется растерянностью.              Хочу ещё что-то сказать, но неожиданно чувствую, что мне становится дурно, хватаюсь за стол, но ладони слабы, комната кружится перед глазами, и я понимаю, что сейчас окажусь на полу, но в последний момент меня подхватывают крепкие руки.              — Эй, ты чего? — обеспокоенные ярко очерченные серые глаза впиваются в мои и смотрят с заботой, неожиданной, какой по отношению к себе не найдёшь у чужого человека, тут же уточняет, отводя взор в сторону: — Голова?              Слабо киваю.              — Можешь встать? — спрашивает, уже спрятав где-то глубоко в голосе то, что только что выразил взглядом.       — Не знаю… не уверена, — с удивлением отмечаю, как глух мой голос.       — Обхвати мою шею, — слова как инструкция к действию.       — Что? — не понимаю, взгляд скользит по чувственным губам.       — Пожалуйста, обхвати мою шею, — губы растягиваются в лёгкую смущённую улыбку, я мгновенно краснею, наверняка понял мой нечаянный подтекст. — Хочу взять тебя на руки.              Робко обхватываю его крепкие плечи, чувствуя перекаты мышц и напряжение, когда он поднимает меня на руки. Сила! Я её чувствую, она сопротивляется касаниям кончиков моих пальцев, и это не просто рельеф, который обычно зарабатывается в спортзале. Это сила, которая куётся в каждодневном труде. Тягучая, как будто ленивая, перекатывающаяся по волокнам мышц, дающая власть владельцу таких рук ковать предметы с вычурными диковинными узорами, сдавить горло врагу или, как сейчас, бережно подхватить меня и, словно пушинку, нести. Наверное, все мои эмоции сейчас на моём лице, и он вновь смеётся, глядя мне прямо в глаза.              — Не хотела тебя пугать, — говорю, пытаясь успокоить и саму себя.       — Немудрено, столько информации для тебя сегодня, — он замолкает, но затем медленно продолжает, — ты заставила меня сегодня побеспокоиться.              Он садится на диванчик и достаёт плед, укутывая мне ноги, тут же поясняя:       — Ночи здесь холодные.              Моя голова соскальзывает на его плечо, и я ощущаю удары его сердца, быстрые, громкие.              — Ты переживаешь? — уточняю.       Он усмехается и отвечает:       — Всё может измениться в любой момент, сейчас спокойно, но… — замолкает, словно бы поняв, что может сказать то, что пока мне знать не положено.       — Но? — напоминаю.              Он вздыхает, а я поднимаю глаза и встречаюсь с его внимательными. Печаль застаю, морщу лоб, вновь слышу вздох.              — Хочешь, расскажу тебе сказку? — предлагает, кутая меня в кольцо своих рук, в которых мне хорошо, спокойно и тепло.       — Да, — почему-то шепчу я и опускаю глаза вниз.              Он улыбается, целует меня в макушку, и я слышу его голос, убаюкивающий и спокойный, так не вяжущийся с образом, который сложился у меня в голове после чтения мифов о кузнеце Олимпа.              — Когда-то давным-давно у славных и сильных богов Олимпа родился сын, был он слаб здоровьем, и мать решила избавиться от него, выбросив в океан, волны которого поглотили бы позор семьи, — я дёргаюсь и пытаюсь взглянуть на него, он не даёт этого сделать, чуть сильнее сжимая в объятиях. — Но мальчик выжил, став лишь сильнее, поборов недуг, обучившись полезным искусствам, одним из которых было кузнечное дело…              Он говорит, а я понимаю, что он рассказывает о себе, и в его голосе нет обиды, в нём нет сожаления или скрытого гнева. Его голос тихий, с нотками яркого, вкусного флёрдоранжа, розы и цветов грецкого ореха, столь ощутимый контраст на моих обонятельных рецепторах, осязаю даже кожей. Он волнует меня, убаюкивая одновременно, его сказ неспешен, и вот я, кажется, уже дремлю, видя себя под куполом в полутёмных прохладных анфиладах комнат. Неожиданно мне становится плохо, меня душат слёзы. А из темноты выходит высокий седовласый мужчина, его мощное тело скрывает драпировка белоснежной ткани, голову венчает золотая корона с огромными шипами.              — И не думай даже, — говорит он строго, голосом, от которого небеса разверзаются тонкой яркой змейкой, и их сотрясает удар за ударом, но не этого я боюсь.       — Что мне остаётся? — упрямо твержу я.       — Будет так, как сказал я, — чётко, стукая посохом по мраморному полу темной плитки.       — Почему она? — силюсь понять.       — Они любят друг друга, — хмуро, исподлобья, — не хотел тебе говорить, боясь причинить боль…              Слёзы бегут по щекам, и я начинаю смеяться.              — С каких это пор ты жалеешь меня, отец, не во всех ли твоих военных баталиях я была на передовой, дочь, которой можно пожертвовать; подброшенная когда-то на ступени твоего дворца, я должна была быть лучше, сильнее, умнее всех твоих родных детей, чтобы заслужить твою любовь… — в голосе звучит упрёк, не хочу, но это рвётся из меня.              Его глаза загораются гневом, и он еле сдерживается.              — Смирись и забудь, — вердикт от бога, привыкшего, чтобы все подчинялись только одному движению его брови.              Он уходит, а я вся горю, меня трясёт от бессильного гнева, от того, что я не могу противостоять своей судьбе, отцу. Мне нужно видеть его срочно, мне необходимо видеть его серые, ярко очерченные глаза, возможно, я — мазохистка, но пусть он мне скажет всё сам. Бегу по ступеням вниз, тело в тонком хитоне кутаю в плащ из плотной ткани. Чем ниже спускаюсь, тем сильнее ощущаю тепло, отчётливее слышу удары железа и песню меча, песню, которую научил слышать он.              Войдя в помещение, ощущаю жар всем телом, жар, полыхающий в огромной печи. Напряжённая спина, крепкие плечи, сильные руки уже колдуют над очередным шедевром. Нисколько не сомневаюсь в том, что это будет произведение искусства, что бы это ни было: орудие, украшение, дворец… Пот тонкой струйкой стекает по замершей в ожидании спине, понимает, что уже не один в своих владениях.              — Уходи, — говорит, осознавая, кто стоит за его спиной.       — Что, выгонишь великую богиню? — спрашиваю дерзко, и на подрагивающих ногах подхожу к нему, вставая напротив, неотрывно смотря на него.              Его взгляд скользит по моему лицу, жадно, словно в последний раз, пытаясь вобрать в себя мой образ.              — Разве смею? — также насмешливо. — И что изволите от убогого Гефеста, великая богиня?              Начинаю дышать глубже от подступающего гнева, он говорит со мной так, словно не было тех слов, которые мы шептали друг другу, не было тех жгучих клятв о вечной любви, не было тех жарких ночей, когда я плавилась от его ласк, словно железо в печи.              — Хочу от тебя такое украшение, чтобы, выйдя перед остальными богами и богинями, я ощутила зависть, способную сжечь землю, — говорю это с таким пафосом и тут же осекаюсь, видя в серых глазах огоньки прежних чувств.       — Такая же, как Афродита, — говорит с презрением, быстро справившись с отголосками чувств, мастерски окуная меч в холодную воду, видя, как он загорается изнутри, и удовлетворённо кладёт молот на наковальню, обращаясь ко мне, снимая фартук и оттирая пот со лба.              Подхожу ближе и гневно выплёвываю в его лицо фразы:       — Не смей меня с ней сравнивать.       — Почему бы и нет? — дразнит, видя, что я раздражаюсь сильнее.       — Хотя бы потому, что это твоя будущая жена, — осекаюсь, видя, как он болезненно морщится.       — Выбор отца, — гнев наполовину с тёмной энергией обиды.              Смеюсь ему в лицо.              — Отца?! Да ты издеваешься! Ему какое дело? — меня уже не остановить, говорю с усмешкой, с толикой презрения в голосе. — Афродита очень красивая, многие на этом «погорели»…              Его ноздри раздуваются от гнева, эта эмоция почти физически оседает на моей коже, расходясь мурашками ещё и от близкого присутствия его горячего тела и запаха его кожи.              — Ты отвергла меня, — произнёс он, чуть отстраняясь, его обнажённая грудь начинает раздуваться сильнее, чем меха в кузне, знаю, что не оставляю его равнодушным.       — Как только ты пожелал жениться на моей сестре, — отвечаю, уже начиная сомневаться в реальности происходящего.              Осознаём почти одновременно, что стоим настолько близко друг к другу, что готовы вцепиться в глотку или… Кусаю от досады губы, от понимания того, что я — гордая богиня — готова броситься в объятья того, кто практически никогда не вылезает из своих кузен, того, кто не брился уже, наверное, суток трое, того, кого так сильно люблю, что от одной этой мысли теряю рассудок. Он замирает напротив меня. Его внимательный взгляд скользит вниз, опускаясь на губы.              — Любишь её? — вопрос на хриплом изломе голоса.       — Люблю только одну, ту, которая сейчас передо мной, — он никогда не умел врать или притворяться, а хитрый Зевс обставил всё так, как будто бы мы обоюдно решили расстаться.              Решаюсь и тянусь к его губам, он тянется в ответ, лишь слегка прикасаясь, робко, нежно, словно в нашу первую ночь. Отстраняется, смотрит, всё ещё не веря, берёт лицо в широкие ладони, к которым я тут же ласкаюсь, прикрывая глаза, мои пальцы притрагиваются к крупным венам на тыльной стороне натруженных рук, скользя выше, ощущая, как кровь бежит внутри него быстрее. Даже такие невинные движения распаляют Гефеста сильнее. Его большой палец подрагивает, когда он ведёт им по моим губам, раскрывая их. Мгновение, и он впивается в губы поцелуем, который не оставляет у меня сомнений ни в его, ни в моих чувствах. Отвечаю ему, сильнее прижимаясь. Тело опоясывает сладкой пыткой, чувствую, как слабеют ноги, когда он словно бы запечатлевает на мне прикосновения, свой запах, поцелуи. Гефест подхватывает меня на руки, бёдра распахиваются, обхватывая его торс.              Гефест отрывается от меня только для того, чтобы сказать:       — Думал, что потерял тебя навсегда, — шепчет сбивчиво, его трясёт, словно в лихорадке, — Афина…              Два шага вперёд, и страстное сжатие ягодиц крепкими ладонями, ощущаю шершавую стену за спиной, вновь жалящий поцелуй, язык жадно и бесстыдно мечется во рту, пробуждая такой силы желание, что слабею, хватаясь за его плечи, он не даёт соскользнуть, держа крепко, наслаждаясь моей неожиданной слабостью. Он знает, что я могу быть другой, совсем неженственной, но только не с ним. Ставит на ноги и, отрываясь от губ, пристально смотрит в глаза. Щелчок, и плащ грузно опадает к моим ногам. Хитон не скрывает нежных изгибов разгорячённого тела, и это не преграда для него, ткань легко, с треском поддаётся его желанию. Взгляд с вожделением скользит по моему обнажённому телу. Его ладони сжимают грудь, пропуская острые соски сквозь пальцы, быстро приникает к ним губами, покусывая, отчего вскрикиваю и в нетерпении притягиваю его к себе. Гефест усмехается, а его ладонь спешит вниз, вычерчивая альфу* и виту* на подрагивающем животе, соскальзывая вниз, во влагу. Мужчина приглушённо стонет. Его поцелуй как нападение, но я и не думаю сопротивляться, приникая к нему сильнее, желая оказаться побеждённой.              Судорожные объятия, и вот мои губы оставляют россыпь поцелуев на его шее. Он вскрикивает, когда я прикусываю его кожу, и мы тонем во взаимных улыбках. Не отвожу взгляда от него, спускаясь всё ниже, утягивая движением рук штаны, слегка касаясь его члена, наслаждаясь упругостью. Гефест шумно втягивает воздух через сомкнутые зубы, опираясь рукой о стену, когда я, пальцем огладив головку, язычком задеваю уздечку. Губы смыкаются на органе, и я несколько раз глубоко вбираю его в себя. Чувствую тепло его руки на затылке. Мы не отрываем наших взглядов друг от друга, в его вижу тёмно-серое желание, выплеснувшееся и разлившееся по подрагивающим мышцам рук и груди. Круговые движения рукой и языком, и он дрожит в моих руках, ощущаю, что на пределе.              Тянет вверх, обрушиваясь на мои губы поцелуем силы трёх цунами. Ладони властно разводят мои разгорячённые бёдра, он грубо и несдержанно наполняет меня, поднимая и смыкая мои руки вверху, почти прекращая двигаться.              — Глубже, — сбиваясь, хрипло шепчу я, закрывая глаза и запрокидывая голову назад, когда он начинает двигаться во мне.       — Смотри на меня, — говорит Гефест, словно бы возвращая меня в действительность, почти что хнычу, пытаясь лихорадочно сфокусировать своё зрение на нём, чтобы сладкое трение продолжилось. — Я хочу, чтобы ты смотрела, когда я кончу, — горячий шёпот в ушко разжигает похоть в крови ещё сильнее.       — Скучала, — вторю его движениям, на последнем слоге он прижимается сильнее, входя настолько глубоко, что я сжимаю его пальцы и извиваюсь, лишённая возможности притронуться к его пылающей коже.              Толчок за толчком, поцелуи, жалящие укусы, вспухшие губы, мои охрипшие стоны, и его серые холодные глаза из-за жаркого пламени печи для меня становятся обжигающим контрастом. Начинаю дрожать, ощущая подступающую разрядку горячими волнами, через мгновение накрывающую меня с головой, но не могу оторвать взгляда от лица Гефеста, его глаза затягивают меня в безумие того, что сейчас происходит между нами, ещё глубже. Я обмякаю, хочется приласкаться к нему, он это чувствует, опуская мои руки, и я тут же обнимаю его. Поцелуи быстрые и лёгкие. Горячие пальцы обжигают бёдра, жадные касания губами шеи и вновь взгляд, проникающий под кожу, словно бы ему было мало того, что я с ним сейчас, что я выбрала его.              — Я — твоя, — как спусковой механизм, он притягивает меня к себе, так же не отрываясь, сдержанный стон, заканчивает, прижимаясь ко мне, дрожа, позволяя целовать его лицо и закрытые глаза.              Резкий переход из сна (сна ли?) в бодрствование: тяжёлое дыхание, ощущаю, что мокрая внизу, спиной упираясь в грудь Маршалла (Гефеста).              «Какой стыд!» — говорю про себя, покрываясь краской.              Решаюсь посмотреть на парня и поднимаю голову. Серые глаза смотрят внимательно и без намёка на смех.              — Ты уснула? — спрашивает он заботливо, отодвигая пальцами вспотевшие пряди волос со лба.       — Нет, что ты, — облегчённо вздыхаю я, скорее всего, он не понял, что я при нём задремала и видела эротические сны с ним. — А дальше что было? — поддерживаю разговор, хотя сама понятия не имею, о чём он.       — А потом он подарил ей украшение такой красоты, что богини слюной подавились.              Мой изумлённый взгляд переплетается с его слегка насмешливым.              — Мне нравится, когда ты смотришь на меня… — говорит Гефест. — Всегда.