dullahan knows my name

Глаза у Гоуста были карие. Вокруг них всё ещё была размазана чёрная маслянистая краска, хотя излишки, налипшие на ресницы, были либо смазаны, либо стёрты. Как ни странно, но Соуп заметил, что ресницы и брови у Гоуста были светлыми — почти белыми. Он предполагал — не то чтобы он вообще задумывался об этом (ну, нет, задумывался, но признался бы в этом только под дулом пистолета), — что Гоуст окажется брюнетом — темноволосым, как и он сам. Никак не блондином. Его праздные размышления были внезапно прерваны чётким толчком, от которого Соуп вздрогнул и — ещё один пунктик в каталоге его самобичеваний — сдавленно простонал. Гоуст, вот ведь ублюдок, лишь усмехнулся. — Вот так, Джонни, расслабься. Он называл его так только в подобные жаркие моменты, когда адреналин подскакивал до небес, а в воздухе висела сернистая вонь от пороха, и всё в мире замедлялось до милли-микро-наносекунд — Соуп даже был уверен, что время остановится полностью, пока он не услышал… — Джонни, — снова позвал его Гоуст, выводя Соупа из этого состояния, как обычно делал это на поле боя. Да, здесь он был Джонни, и ему гораздо приятнее было слышать своё имя, произнесённое таким вот низким и тягучим голосом, чем тем, которым лейтенант рявкал на него, когда он проёбывал миссии. Соуп поднял на него взгляд. Лицо Гоуста всё ещё было близко к его собственному, глаза прищурены, словно он ухмылялся, но из-за балаклавы нельзя было сказать точно. Под маской выделялась переносица. Красивый мощный нос. Возможно, немного кривой или крючковатый на конце, или у него была какая-то другая особенность, но Соуп мог видеть только его острую верхушку меж карих глаз и нахмуренных бровей. Не было видно ни очертаний рта, ни даже нарисованной скелетной ухмылки. Вероятно, губы у Гоуста были тонкими, как у большинства других жителей их островов, и бледно-розовыми, если судить по цвету остальной его кожи, но кто знает? — Джонни, — повторил Гоуст в третий раз, и это было похоже на предостережение, — о чём ты думаешь? Ни о чём, хотелось сказать Соупу рефлекторно в защиту, но такой ответ показался ему грубым, учитывая их сложившиеся отношения, поэтому он решил сказать правду: — О тебе. Гоуст рассмеялся. — Мне кажется, обо мне сейчас ты должен думать в последнюю очередь. Соуп почувствовал, как колючий зуд от смущения пополз по его шее от мысли, что ему придётся сейчас объясняться. Он прижался к Гоусту, покачивая бёдрами так, как — насколько ему было известно — нравилось этому мужчине, надеясь, что тот не заметит, как он при этом покраснел, а если и заметит, то спишет это на усталость. Но, похоже, это сработало — Гоуст прижался лбом к плечу Соупа и тихо застонал. — Что же ты делаешь со мной… Гоуст снова начал двигаться медленными, плавными толчками, постепенно переходящими в резкие и грубые, которые Соуп как раз и предпочитал, но он снова чувствовал, как погружался в свои мысли после последнего замечания Гоуста. Гоуст казался таким невозмутимым, что было почти немыслимо, чтобы Соуп мог как-то вообще повлиять на него. Но всё же темп движений его бёдер начал сбиваться, словно Гоуст больше не мог сдерживаться, а его затруднённое дыхание чувствовалось горячим и резким на плече Соупа даже сквозь маску, и… — Оставайся со мной, Джонни, — настоятельно потребовал Гоуст, словно мог читать его мысли. Возможно, впрочем, так оно и было, при этом даже не это было самым странным в этом загадочном мужчине, вбивающимся в него со святым, блядь, терпением. Как бы там ни было, Соуп решил последовать его совету. Он закинул одну руку на плечи Гоуста, смущённо прижимаясь к нему, а другой скользнул ниже — за пояс ещё не совсем стянутых штанов — и ухватился за обтянутое тканью бедро, одной ногой уперевшись Гоусту в бок, а пяткой другой ноги — в тонкий, как картон, матрас, желая словно таким образом опуститься вниз. Гоуст, по сути, оказался в клетке прямо перед ним. Удовлетворённый тем, что завладел вниманием Соупа, — ну, настолько, насколько это было возможным, — Гоуст начал ускоряться, каждый раз с силой вбиваясь внутрь. Соуп застонал и, не в силах даже держать глаза открытыми, откинул голову на матрас, целиком отдаваясь ощущению, словно Гоуст находился со всех сторон — он находился прямо внутри него. А затем он почувствовал… …или ему казалось, что он чувствовал это, насколько это было возможным в тот момент, когда Гоуст решил показать Соупу, что он точно знал, как заставить его извиваться, знал, где находилось то самое чувствительное местечко внутри него, которое было способно посылать двоящиеся ощущения — мурашки вдоль позвоночника, искры, вспыхивающие за веками, и жар, собирающийся между ног… …он знал, что Соуп точно сможет выдержать, знал, как подвести его к границе между удовольствием, болью и исступлением и как довести его до оргазма, — с этой целью рука в перчатке проскользнула между его ног и огладила его там раз, второй… …но не это довело его, нет; один-единственный приглушённый стон Гоуста, раздавшийся так близко к его уху, что иначе Соуп просто бы его не услышал, — единственное доказательство того, что всё это действительно так на него повлияло, — вот что заставило Соупа шагнуть за край, и из него вырвался звук, о котором он бы никогда не сознался — даже в руках сотни дознавателей. Гоуст с лёгкостью ускользнул, оставив Соупа задыхающимся, резко замёрзшим и приятно измученным, и внутри него что-то заныло, что он намеренно отгородил от своего сознания. Он смутно расслышал звук срывающегося презерватива, мягкий шелест небрежно сброшенной Гоустом перчатки, а затем — почти скучающее рычание, когда тот принялся ласкать себя, чтобы закончить. Это была одна из тех странностей, с которыми мирился Соуп ради этой их договорённости: маска и перчатки оставались на Гоусте, как и в принципе бóльшая часть одежды, а сам Гоуст никогда не кончал внутрь. Может быть, это было из личных предпочтений. А может быть, чтобы не делать из всего этого нечто личное. Но всё же… Рука Соупа скользнула вверх от плеча Гоуста к его шее. Соупу показалось, что перед тем, как Гоуст заставил его кончить, он почувствовал укус. Но он был в этом не уверен, да и не мог быть в самом деле уверенным в таком — вряд ли бы Гоуст решил оставить какие-то следы, особенно учитывая балаклаву на его лице, а если бы он всё-таки прокусил ткань достаточно сильно, чтобы оставить на коже следы от зубов, то Соуп был бы чертовски уверен в том, что Гоуст правда его укусил. К тому времени, как Соуп принял сидячее положение, Гоуст уже вытерся салфеткой и снова натянул перчатку и маску обратно. Всё, что Соуп мог бы узнать о нём — глаза, нос, волосы, рот, — было вновь спрятано за грубой черепной оболочкой. Гоуст выжидающе уставился на него. — Точно, да, — кивнул Соуп больше самому себе. Он встал, натянул штаны, привёл себя в порядок, как только смог, и направился к двери, пока Гоуст всё это время просто безучастно наблюдал за ним. — До следующего раза, ага? Ответа Соуп дожидаться не стал.

***

Гоуст был куда лучшим снайпером, чем Соуп, который очень нехотя признавал это. Гоуст был более терпеливым, более внимательным, в то время как Соуп очень плохо концентрировался, насколько все мы знаем, и с таким же успехом предпочитал идти стреляться с целью напрямую, чем сидеть и выжидать её. Но Гоуст был лучше буквально во всём — такой вот он человек. Соуп втайне предполагал, что дело в маске. Легче действовать, подобно военному орудию — машине, выполняющей свою задачу, — когда у тебя нет как таковой личности. Но, всё-таки, подобное предположение, закравшееся в его сознание, противоречило тому немногому, что он об этом человеке знал. Гоуст, конечно, был тем ещё придирчивым ублюдком. Он не курил. Не употреблял алкоголь, насколько Соупу было известно. Никогда не играл в карты с другими солдатами. И хотя Соуп никогда не видел, как Гоуст ест, но был уверен в том, что он был из тех, кто рассчитывал каждую порцию для получения оптимальной питательной ценности или что-то типа того. Ещё Гоуст травил откровенно дерьмовые шутки по связи на миссиях и постоянно приказывал Соупу «говорить по-английски». В его комнате всегда было прибрано, когда бы Соуп там ни оказывался, а любые улики того, чем они занимались, тщательно скрывались; его кровать всегда была аккуратно заправлена, пока Соуп не превращал её в месиво. Их последняя подобная встреча произошла две недели назад, через восемь дней после предыдущей. Гоуст, который обычно не появлялся на глаза на их базе, где бы она ни находилась в тот или иной момент, задержался на мгновение после инструктажа, и Соуп поймал его взгляд на себе — и всё. Так всё и случилось: между ними не было разговоров и договорённостей, ни один из них не делал никаких явных приглашений другому, просто встреча взглядами — и через несколько часов Соуп оказывался у Гоуста в постели. Соуп надеялся, что инцидент с укусом повторится, — за эти восемь дней он думал об этом больше, чем ему хотелось бы признаться даже самому себе, — но Гоуст просто опрокинул его на матрас, сильной рукой схватив за волосы и едва не причинив от этого боль, и оттрахал так, как, казалось, умел только он, а после сразу, как только Соуп получил своё желанное удовольствие, вышел из него, не успев толком получить удовольствия в ответ. В тот раз Соуп очухался быстрее, заставив себя выйти из затуманенного и опустошённого состояния, чтобы посмотреть, как Гоуст накрывает его руку своей. Он всё ещё был в перчатках, словно у него не хватило времени или терпения снять их, прежде чем кончить следом. И теперь, так или иначе, Соуп смотрел в прицел винтовки, пока Гоуст был занят рацией. У них был информатор, который прослушивал для них оперативную базу их будущей жертвы, и Гоуст внимательно слушал то, что по мнению Соупа, скорее всего, было абсолютно бесполезной информацией — насколько он мог судить, склад, который они пытались обшарить, был совершенно пуст. Чисто разведка, ничего особенного. Руки у Соупа затекли от того, что он сидел в одном и том же положении уже хрен знает сколько часов. Он чувствовал, как в основании его черепушки начала собираться тупая боль — то ли от усталости, вызванной длительным наблюдением через прицел, то ли от отсутствия перерывов на еду и воду, то ли от скопившегося напряжения в плечах. Скорее всего, тут было комбо. Раздражение прорастало в его пустом желудке в компании своего не менее смертоносного близнеца — скуки. Гоуст казался таким спокойным, его ни черта не раздражало — вернее, его не раздражало то, что как раз-таки ни черта не происходило. Наушники были на его ушах, если бы их не закрывала эта чёртова маска, и он смотрел куда-то в пустоту, слушая помехи на линии. — Ну что там? — проворчал Соуп, и прозвучало это злее, чем он предполагал. — Ничего, — ответил ему Гоуст. Его взгляд переместился на Соупа. — Ты в порядке? — Порядок, — буркнул Соуп. — Джонни… Это заставило Соупа оскалиться. — Я же сказал, что в порядке. Соуп услышал, как Гоуст зашевелился совсем рядом с ним, и бросил взгляд в его сторону, увидев, что мужчина покинул свой пост и подошёл к нему ближе. — Какого чёрта ты делаешь, элти? Гоуст шикнул на него. — Расслабься. Соуп откинулся на спинку полуразвалившегося деревянного стула, который он нашёл тут, и позволил Гоусту встать напротив него. Он уставился на него, нахмурившись и даже не обратив внимания на захлестнувшее его больные суставы облегчение от долгожданной смены положения. — Что ты делаешь? — повторил Соуп. — Следи за целью, МакТавиш. Гоуст раздвинул его бёдра в сторону и опустился между ними на колени, дав Соупу возможность сгорбиться над винтовкой, хотя вряд ли он сможет сейчас обратить хоть малейшее внимание на происходящее на складе. Чёрт побери, их жертва может хоть по пояс голой выбежать наружу и размахивать белым флагом — Соуп всё равно не заметит ни хрена, кроме тепла ладоней Гоуста, шарящих по его бёдрам. В чужих движениях чувствовалась необыкновенная уверенность, заставлявшая то, на что Соуп предпочёл не обращать внимания, извиваться внутри него. В том, как Гоуст обращался с ним, когда они трахались, был смысл: он так же, как и Соуп, что-то от этого получал, и они были не более чем друзьями, помогающими друг другу, а их ласки были формальны — просто чтобы они оба выполняли свою работу куда более успешно. Соуп посмеялся бы сам над собой за то, что считает их интрижки работой (но интрижки — ещё более небезопасное определение этому, так что, возможно, правильнее всё же называть это «работой»), и, быть может, обругал бы себя за то, что так много времени проводит с Гоустом, из-за чего даже начал думать, как он — и, возможно, Гоуст тоже — заметил это всё и задумался, чего тут такого смешного вообще, если бы… …если бы Гоуст сейчас не растирал ладонью в перчатке его быстро твердеющую в штанах выпуклость. Не было причин для того, чтобы Гоуст так старался доставить ему удовольствие, когда сам он ничего такого в ответ не получал, но Соуп оборвал эту мысль, пока та не зашла слишком далеко. — Ты всё ещё в порядке, Джонни? — поддразнил его Гоуст. — Порядок, — хрипло отозвался Соуп в ответ. Гоуст усмехнулся и отстегнул шлем, положив его рядом. Соуп попытался сконцентрироваться на линзе прицела и заставить себя не обращать на Гоуста внимания, какой бы невыполнимой задача ни казалась. Гоуст ещё немного дразняще пооглаживал ноги Соупа, пока ему не надоело отсутствие реакции и он не расстегнул штаны. Соуп задрожал от того, что его оголили, но у него было крайне мало времени, чтобы привыкнуть к прохладе, прежде чем… — Бля-дство какое. Его бёдра тут же начали двигаться сами по себе, толкаясь навстречу влажному, жаркому рту, прежде чем он смог остановить себя и прежде чем руки Гоуста крепко схватились за его бёдра, пригвоздив к месту. Гоуст отстранился, присосавшись к головке члена Соупа. — Полегче, Джонни. В его голосе слышалась усмешка, и Соуп попытался представить, как Гоуст мог бы улыбнуться, но всё, что смог изобразить в голове — оскал черепушки скелета. — Легко сказать, — пробормотал Соуп. Он взглянул вниз, но голова Гоуста, скрытая под балаклавой, и его собственное снаряжение на поясе загораживали ему обзор. — Хочешь, чтобы я остановился? Молчания Соупа было достаточно. — То-то же. И нет, это определённо ни разу не вызвало новой волны жара Соупу между ног — он наклонился вперёд, якобы для того, чтобы было удобнее целиться, но Гоуст заметил его реакцию и усмехнулся. Соуп уже собирался сделать ему какое-то умное замечание по поводу того, что пора бы, наконец, и к делу приступать, как вдруг Гоуст снова взял в рот. Здесь было недостаточно места, чтобы сделать всё как следует, но тепла от чужого влажного рта вокруг его члена было достаточно, чтобы заставить Соупа как следует возбудиться, и, чёрт подери, где Гоуст научился вытворять такие вещи языком? В равной степени со всем этим было жгучее, как угли внутри него, осознание того, что Гоуст доверяет ему достаточно, чтобы на мгновение ослабить собственную бдительность, подвернуть балаклаву, открыв часть своего лица — даже если он не собирался показывать её. Гоуст снова отстранился, поглаживая Соупа по всей длине его члена; одной слюны было недостаточно, чтобы из шершавой текстуры его перчаток сделать нечто терпимое, но, как ни странно, эти ощущения заставляли Соупа только ещё сильнее хотеть выгибаться в его руках. — Тебе хорошо, Джонни? Только когда Гоуст начал замедлять движения рукой, Соуп понял, что ему действительно нужен ответ. — Да, — задыхаясь, ответил он Гоусту, — да, хорошо. — Хорошо. Я слишком долго не выходил на связь. Как думаешь, ты сможешь быстро кончить? — А ты как думаешь, сможешь заставить меня быстро кончить? — фыркнул Соуп. Смех, томный и лукавый, был единственным предупреждением Соупа, прежде чем Гоуст снова накинулся на него. Ту часть, которую он не смог заглотить (повод для гордости, который Соуп обдумает попозже), Гоуст обхватил ладонью и поглаживал в такт движению рта. Не то чтобы это было искусством: в тесном пространстве между ног Соупа не было места для демонстрации, но то, чего Гоусту не хватало в изяществе действий, он с лихвой восполнял энтузиазмом. Именно это и делало Гоуста лучше, чем Соуп: этот человек был беспощаден во всём, даже в отсосе. — Гоуст, — простонал Соуп. Он опустил одну руку с винтовки, чтобы огладить чёрную ткань балаклавы Гоуста, но тут же отдёрнул руку. — Сосредоточься, МакТавиш, — отчитал его Гоуст, как будто в его голове были какие-то другие мысли, кроме чужого так горячо-так влажно-ещё-ещё-ещё-пожалуйста-Гоуст-ещё… — Го-оуст, — протянул Соуп, оставив всякую попытку сосредоточиться на миссии. — Уже близко? — поддразнил его этот ублюдок. — Да пошёл ты, — у Соупа всё ещё хватало сил выплюнуть это в ответ. Гоуст прошёлся языком по всей его длине в последний раз, прежде чем большим и указательным пальцами стиснуть головку. И с этим ничего нельзя было поделать — Соуп вскрикнул, излившись в чужую перчатку и попав на пол. Гоуст издал удивлённый, но удовлетворённый смешок и вытер руку настолько, насколько это было возможным. — Как там наша цель? — Ah dinnae ken, ma heid’s mince. — Что ж, приму это за комплимент. Гоуст поднялся и подошёл к рации. Соуп слышал, как звонкий голос Прайса пытался докричаться до них. — …оуп? Гоуст? Чёрт подери, кто-нибудь меня слышит? Гоуст поднял гарнитуру. — Я здесь, капитан. — Блядь, да неужели. Вы двое готовы убираться оттуда? Команда «Браво» готова к выходу. Гоуст бросил взгляд на Соупа. — Дайте нам несколько минут, капитан, и мы будем готовы.

***

Соуп провёл небольшое расследование: беглая разведка, давшая поразительное количество информации, учитывая, как тщательно Гоуст скрывал свою внешность. Вот он, Саймон Райли: родился в Манчестере в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, отец скончался, мать всё ещё живёт в Манчестере или где-то поблизости, старший брат Томми с нечистой репутацией, которую за последние несколько лет он подчистил, золовка Бет и племянник Джозеф; был завербован и принят в САС, попал в плен, семь месяцев находился в тылу врага и считался мёртвым, пока не вылез из собственной могилы, четыре месяца после восстанавливался, а потом, больной-сукин-сын, снова вернулся в строй; звание лейтенанта, позывной — Гоуст, фотографий нет. Глупо было разнюхивать это всё. Глупо и по-детски. Подобному неблагодарному ребёнку, устроившему истерику в магазине из-за того, что родители не купили ему сладостей, он сунул свой нос, куда не следовало, и всё потому, что Гоуст сказал ему «нет». Он знал ответ на вопрос ещё до того, как задал его, но всё равно спросил: — Ты когда-нибудь позволишь мне увидеть твоё лицо? Это был один из тех странных случаев, нарушивших представления Соупа об их взаимоотношениях «услуга за услугу», в которых Гоуст казался совершенно незаинтересованным в своём собственном удовольствии и довольствовался лишь тем, что просто тянул Соупа к себе на колени и заставлял его кончать; карие глаза, с которыми Соуп едва ли мог встретиться взглядом, изучали его лицо, пока грубая текстура перчаток и перевозбуждение не становились ту мач и Соуп не отпихивал Гоуста, надеясь, что тот не заметит, как сильно дрожат его ноги при этом. Если Соуп и собирался спрашивать такие глупости, то мог хотя бы выбрать время, когда Гоуст не казался таким отрешённым от самого себя. — Нет, — резко ответил Гоуст. Соуп уже привёл себя в порядок и был на полпути к выходу, но какая-то предательская часть его души захотела посмотреть, как далеко он сможет зайти в этом вопросе. — Должно быть, тебе из-за этого одиноко. — Справляюсь. Соуп постарался не вздрогнуть от намёка на то, что Гоуст просто мирился с такими их взаимоотношениями. — Тебя видел кто-нибудь? — С тех пор, как я надел маску, — никто. В голосе Гоуста прозвучала нотка раздражения, но Соуп обнаружил, что не может остановиться. — Даже случайно? — А ты планируешь подстроить какую-то случайность, МакТавиш? Время вышло. — Нет, сэр. Что ж, тогда до следующего раза. Вот только он всё время позволял этой капризной, глупой части себя одерживать из раза в раз победу и не мог оставить её в покое. Это было похоже на больной зуб, который невозможно не тронуть языком. Даже когда Соуп попытался отвлечься от скучной жизни на базе, мысли постоянно возвращались к Гоусту и, что более абсурдно, к тому факту, что Соуп знал, какого цвета у него глаза, как они выглядят с расширившимися зрачками через очки ночного видения и насколько они выразительны, чего не могла скрыть ни одна маска, и только Соуп мог разглядеть их достаточно близко, чтобы знать, как светлая кайма ресниц делала их ещё темнее, особенно на фоне маслянистой краски. И не было никакого способа, так сказать, вырвать этот зуб, успокоить любопытство Соупа, пока Гоуст оставался, ну, понимаете, Гоустом. А приятные отвлечения от миссий только усугубляли положение. Следующая миссия была достаточно простой — оказать поддержку местной полиции, ребята из которой не возвращались неделями. Соуп даже не знал их имён. Не знал толком, как задавать вопросы на местном диалекте. Когда он снова оказался наедине с Гоустом, слова сорвались с его губ прежде, чем он успел их обдумать: — Что случится, если ты не вернёшься? Соуп уже знал, что случится. Члена отряда «Призраков», погибшего в бою, похоронили в поле, в безымянной могиле, — за исключением тех его частей, которые не смогли отыскать, — а голова его была повёрнута в сторону дома. Не самые приятные проводы, но лучше, чем большинство. Лучше, чем у того парня. На самом деле, Соуп хотел спросить, что случится с семьёй Гоуста, но не смог, потому что иначе выдал бы себя. Он хотел знать, что произойдёт в этом немыслимом мире, в котором Гоуст погибнет, а какой-то мудила заберёт его маску себе в качестве трофея, и никто не догадается пойти его искать. Этого Соуп тоже не мог выразить словами. — Я просто не вернусь, — просто ответил Гоуст; слишком просто, чтобы такой ответ удовлетворил Соупа. А затем, возможно, почувствовав протест, который Соуп сумел обнаружить у себя вставшим комом в горле, или прочитав его мысли, Гоуст добавил: — Я не покажу тебе лицо, Джонни. Джонни. Соуп не понимал, зачем он вообще так настаивал на этом. Он работал с Гоустом в течение многих лет, и ни разу чего-то подобного не всплывало у него в голове, но сейчас вдруг ему показалось невыносимым то, что они вынуждены продолжать в том же духе, что нет никакого решения для этой мучительной, непрекращающейся, безымянной проблемы, которая досаждала Соупу, особенно когда Гоуст так смотрел на него. — Это уже не будет иметь значения, если вдруг ты умрёшь. Соуп пожалел о своей выходке, как только слова сорвались с его губ. Гоуст уставился на него. Затем он кивнул и спросил: — Это всё, сержант? — Да, сэр. — Хорошо. Можешь идти.

***

Всё закончилось. Соуп перешёл черту, а Гоуст не похож на того, кто дарил бы вторые шансы. Так что, да, всё закончилось. Соуп попытался объяснить это рационально: в силу характера их работы и обстоятельств, они не продержались бы дольше нескольких перепихонов, так что это всё было лишь временным способом выпустить пар, который был немногим лучше, чем делать это собственной рукой, а ещё Гоуст никогда не подпускал к себе слишком близко, и если бы не вспышка любопытства Соупа, то это всё равно бы закончилось — рано или поздно. Тем не менее, Соуп не любил, когда ситуации заканчивались плохо. Он правда очень старался подловить Гоуста в нужный момент, чтобы извиниться перед ним, но тот полностью соответствовал своему позывному. Его невозможно было ни с того ни с сего поймать: он просто выбегал из комнаты, в которую заходил Соуп, тенью маячил в углу во время брифингов и исчезал, стоило проектору погаснуть, а свету — зажечься; у них была назначена следующая миссия, и у Соупа появилась возможность загнать Гоуста в угол, а пока его нигде нельзя было отыскать в свободное время — ни в столовой, ни в импровизированном спортзале, ни на полигоне, ни даже в его собственной комнате. Если кто-то и заметил унылое настроение Соупа или более чем обычное отсутствие Гоуста, то старался нигде и никому не упоминать об этом. До их миссии оставалась неделя. Напряжение, от которого невозможно было избавиться, росло, казалось, даже больше, чем в те разы, когда ты возвращался домой живым, зная, что однажды, быть может, удача от тебя отвернётся. Соуп играл в какую-то карточную игру с Газом и Роучем — эти двое, насколько он мог судить, поддавались ему, но он всё равно проигрывал, — когда они разом замерли, глядя на что-то за спиной у Соупа. И тот мог с уверенностью сказать, кто там стоял, даже не поворачивая головы. — Сержант, — рявкнул Гоуст, — за мной. Ни Роуч, ни Газ не проронили ни слова и, возможно, даже не дышали, в то время как Соуп послушно поднялся с места и поплёлся следом за Гоустом. Было уже поздно, вокруг царила кромешная темнота, все готовились ко сну или собирались готовиться. Никто даже не заметил, как они ушли. Соуп был наполовину удивлён и наполовину подозревал, что Гоуст приведёт его именно к себе в комнату. Он вошёл достаточно спокойно, хотя ему потребовалось приложить усилия, чтобы успокоить взбунтовавшиеся нервишки, когда Гоуст запер за ними дверь. — Ну так и чего? — спросил Соуп, просто чтобы услышать хоть что-нибудь, помимо грохота собственного сердца в груди. Гоуст уставился на него. — Слушай, — вздохнул Соуп, — ладно, да, я пытался поймать тебя, но я просто хотел сказать, что мне… жаль. Я был не в себе. Этого больше не повторится. Не то чтобы я ждал, что… это всё между нами снова повторится, но если уж на то пошло… — Ты был против того, что между нами происходило? — Что? — Ты был бы против того, — повторил Гоуст ровно, почти равнодушно, — чтобы мы повторили это снова? У Соупа возникло чёткое ощущение, что над ним просто насмехаются, но он прикусил язык, чтобы не ляпнуть ещё какую-нибудь хрень, о которой он потом бы пожалел. — Нет, — ответил он, наконец, — я был бы не против. Гоуст кивнул. — Хорошо. Раздевайся. — Я… — Раздевайся, МакТавиш. Соуп тяжело сглотнул и принялся делать то, что ему сказали. — Всё снимай, — приказал Гоуст. Теперь Соуп точно знал, что над ним насмехаются. Соуп бросил пристальный взгляд на мужчину, стянув с себя боксеры и отбросив их в сторону. Если Гоуст хотел этого, то хорошо. Они оба могут поиграть в эту игру. Соуп сцепил руки за спиной, сведя пятки вместе и глядя прямо перед собой в упор. — Надевай это. В протянутой руке Гоуста лежала чёрная повязка. Соуп замешкался, прежде чем взять её и повязать на глаза. Ткань была плотной, неожиданно мягкой, и Соуп даже сложил её вдвое, чтобы точно было невозможным что-либо увидеть сквозь неё. А затем просто ждал. В какой-то момент он даже подумал, что Гоуст просто решил поиздеваться над ним, чтобы убедиться, что он больше никогда не осмелится переступить черту, но потом почувствовал, как перед ним возникла стена плотного тепла, она почти касалась его, и… Соуп замер. Гоуст поцеловал его. На нём не было ни маски, ни балаклавы, и Гоуст целовал его — по-настоящему целовал. Его губы были мягкими и двигались неуверенно. Он хотел было отстраниться, но Соуп подался вперёд быстрее, чем он успел это сделать. Это было неуклюже из-за завязанных глаз, но Гоуста это, похоже, мало волновало, да и его самого — тоже. — Джонни, — выдохнул Гоуст, когда они наконец отстранились друг от друга. Его голос звучал так чётко, но на деле Соуп знал — мало что поменялось, потому что несколько сантиметров ткани над ртом не могли так сильно исказить человеческий голос, но Соуп всё равно рад был слышать его вот так. — Мне жаль, — повторился Соуп. — Мне правда жаль. Я не хотел… — Всё нормально. Порядок. Давай просто… — Гоуст замялся. Его руки мягко легли Соупу на плечи, и он позволил толкнуть себя на постель. С повязкой на глазах всё ощущалось в разы острее, или, может, это просто было предвкушением, пульсировавшим у Соупа в жилах, пока он слушал, как Гоуст раздевался. Он был более дотошным в этом плане: методично складывал все вещи, судя по звукам, а затем тепло вернулось, а Гоуст расположился у Соупа между ног. Соуп вслепую ощупал пространство перед собой, пока его рука не оказалась у Гоуста на груди. Под ладонью не было заметно твёрдых мышц, но его в любом случае не интересовало телосложение — они и так были сложены чуть ли не одинаково, это было просто одним из побочных эффектов военной жизни. Нет, он позволил пальцам пройтись по чужой груди — просто ради удовольствия от того, что к ней открыт доступ: россыпь жёстких волос, спускавшихся по грудине к пупку и ниже, резко выделяющиеся ключицы, вдоль левой был гладкий, рельефный шрам, доходивший до плеча. — Мой брат, Томми, — объяснил Гоуст, позволяя чужим пальцам исследовать себя, — сломал мне ключицу, когда мы были детьми. Пришлось делать операцию, чтобы вправить её. Вот… Нежные руки — без перчаток — обхватили его руку и направили её к животу, где было ещё больше шрамов: некоторые из них были тонкими и едва заметными, а другие — морщинистыми и плохо зажившими. Соуп не спрашивал. Гоуст не предлагал узнать. Соуп убрал руку. — Могу я…? — спросил он, уверенный в том, что Гоуст понял, о чём именно был его вопрос. Чужие руки вернулись к его плечам, придвинули его так, чтобы Гоуст мог сесть рядом. Он поцеловал правую ладонь Соупа, затем левую, после чего положил обе его руки себе на лицо. Первое, что было ощутимо — Гоуст был чисто выбрит. Соуп догадывался, что это самый практичный вариант для человека в маске — из-за бороды было бы слишком жарко, — и затем он прошёлся пальцами по линии челюсти Гоуста до его подбородка. Далее — губы. Они были тонкими, как Соуп и предполагал, и всё такими же мягкими. Гоуст приоткрыл рот, обхватив губами большой палец и втянув его с похотливым причмокиванием, что вызвало у Соупа между ног заинтересованное, неприкрытое подёргивание. — Сукин сын, — сказал он безо всякого тепла. Гоуст улыбнулся под его ладонями. За губами последовал нос. Чувствовалось, что он был сломан, по меньшей мере, хотя бы раз, и был больше, чем Соуп предполагал, когда смотрел на него, спрятанного балаклавой. Римский нос, если так подумать. Затем были глаза и брови — те черты, с которыми Соуп уже был знаком. Наконец, волосы — светлые, это Соуп знал, но какого именно они были оттенка? Подходили ли они почти к невидимой бахроме его ресниц? Был ли оттенок тёплым, льняным — летним блондом, который светлел и темнел в зависимости от времени года, или был холодным, пепельным — комплиментом к темноте его глаз? В любом случае, под пальцами Соупа волосы были густыми. Из-под маски всегда по-странному торчали пучки. Соуп решил, что нужно подёргать за них. Гоуст хрипло зарычал. — Ты был прав. — Хм-м? — казалось, Гоуст наслаждался тем, как ногти Соупа шкрябали кожу его головы. — Ты был прав: ты не уродливый — совсем наоборот. Гоуст издал смешок. — Ты меня даже не видишь. — Не вижу, — согласился Соуп, — но я могу сказать наверняка. — Ну что, натрогался? — Думаю, да, — засмеялся Соуп. — Хорошо. Гоуст в мгновение ока оказался сверху, и Соуп был бессилен, чтобы этому противостоять. Он беспомощно прижался к Гоусту. Он был полностью под его контролем, и всё его доверие было полностью передано на сохранение этому мужчине — точно так же, как и доверие Гоуста было передано Соупу, в чём он был точно уверен. Он зеркалил каждое движение по телу Соупа, проводя ладонями по его груди, вызывал у него удивлённые возгласы, когда щипал соски или скользил пальцами по рёбрам, спускаясь к острым тазобедренным косточкам, выжидая паузу, чтобы обхватить член в кольцо из большого и указательного пальцев и сделать несколько вялых, неспешных движений. Соуп застонал и попытался податься трению, потянуться вниз и обхватить руку Гоуста, но тот другой своей рукой крепко держал бёдра Соупа, не давая ему двигаться навстречу, и перестал ласкать его, не давая Соупу к себе прикоснуться и окончательно сводя его тем самым с ума. — Полегче, Джонни, — усмехнулся Гоуст. — Давай, перевернись, вот так, милый. Одну подушку Гоуст подсунул Соупу в руки, другую — подложил под его бёдра, чтобы приподнять их. Соуп уже собирался ворчать что-то о том, что Гоусту лучше быть чертовски благодарным ему за то, что Соуп так доверяет ему, но… — Ты был сегодня в душе? — Конечно, за кого ты меня принимаешь, прид-ах!-придурок! Гоуст щёлкнул пальцами по головке члена Соупа, что было едва ли не сильнее, чем обычное постукивание, но этого было достаточно, чтобы заставить его вздрогнуть — блядь, Соуп надеялся, что Гоуст не заметил, как предательски подпрыгнул его член или как задрожали его бёдра. Гоуст смягчил болезненные ощущения поцелуем, прижавшись губами к чужому выгнутому позвоночнику, но Соуп чувствовал кожей, как он ухмылялся. Ладонь Гоуста снова начала поглаживать член Соупа — теперь гораздо мягче, когда он замолчал, и настойчивее, в то время как губы и язык прочертили странный, извилистый путь с задней стороны его бёдер. — Гоуст, — Соуп определённо не хныкал сейчас, пытаясь одновременно и толкнуться Гоусту в руку, и вырваться из его захвата. Это было слишком: слишком быстро, слишком скоро — он не был готов к тому, что всё так быстро закончится, не успев толком начаться. Соуп напрягся. Гоуст почувствовал это и остановился, всё ещё сжимая ладонями чужие ягодицы, большими пальцами раскрывая их в стороны, и Соуп чувствовал его грёбанное дыхание там, где он был близок к тому, чтобы… блядь, к тому, чтобы зарыться лицом ему в задницу. — Гоуст, — произнёс Соуп ещё более настороженно, чем минуту назад. — Джонни, — ответил ему Гоуст, — ты доверяешь мне? Как будто бы Соуп никогда не лежал с завязанными глазами у Гоуста в постели. Как будто бы он не показывал этому мужчине свою спину сотни раз до этого. Как будто бы он не пошёл бы за ним в ад и обратно и не сделал бы этого снова, если бы тот его попросил. — Да, — голос Соупа звучал неуверенно даже для его собственных ушей. Он попробовал ещё раз: — Да, доверяю. Одной рукой Гоуст снова пробрался меж его ног, огладив стояк. Соуп старался не думать о том, как легко Гоусту удавалось завести его, откуда он знал, с каким именно ритмом нужно раздразнить его, и как его большой палец безошибочно каждый раз отыскивал местечко снизу головки, как Гоуст проезжал там ногтём, заставляя Соупа дрожать, а ещё Гоуст знал, в какой именно момент Соуп оказывался достаточно расслабленным, чтобы… — Ч-чёр-рт, — протяжно застонал Соуп. Язык Гоуста чувствовался странно, инородно, но, как Соуп быстро понял, совсем не неприятно. Он был влажнее, чем головка члена, мягче пальцев, теплее секс-игрушек — он не напоминал ничего из того, что Соуп когда-либо испытывал в своём зрелом возрасте, когда можно было получить уже не так много новых впечатлений. Но Гоуст был очевидно хорошо подготовлен. — Блядь, — прохрипел Соуп. Все его сомнения рассеялись, когда Гоуст так настойчиво подводил его к пику. Это было лучше всего того, чем они занимались до этого — лучше каждой их исступлённой раздеться-потрахаться-разойтись встречи. Соупу не на чём было больше сосредоточиться, даже когда он открыл глаза, но Гоуст… — Б-близко, — задыхался он, когда Гоуст ласкал пальцами головку его члена — сводящее с ума ощущение, которое служило отличным дополнением. — Близко, я близко, я сейчас, я… — Не-а, ещё не время, Джонни, — прошептал Гоуст. Он почти навалился сверху на Соупа, прижавшись к его спине и приподняв его бёдра повыше, чтобы не упираться в подушку, и Соуп почувствовал чужой стояк, прижавшийся к его бедру. Ещё не время, сказал Гоуст, но при этом мало что делал, чтобы Соуп собрался с мыслями: зубами ловил мочку его уха, пальцами разминал те места, которые он крепко стискивал до этого, бездумно двигал бёдрами — неосознанно, просто ради удовольствия, получаемого от трения. Соуп хотел что-то сказать — что угодно, — но единственное, что крутилось в его расплывшемся, затраханном сознании, было… — Саймон. Всё резко остановилось. Соуп был уверен, что он снова чертовски облажался. Гоуст дал ему редкий второй шанс, но он всё равно умудрился всё испортить. — Я… — начал было он лепетать извинения, но все слова оборвались резким вскриком, когда Гоуст перевернул его на спину и поцеловал. Их второй поцелуй был совсем не похож на первый: зубы, языки, прокушенные до крови губы; Гоуст не отступал, даже когда Соуп попытался отстраниться — до тех пор, пока им не пришлось оторваться друг от друга и хватать ртом воздух. — Повтори, — прорычал Гоуст. Соуп почувствовал, как тепло сместилось, но оно всё ещё было где-то поблизости, всё ещё нависало над ним, распространяясь в воздухе; судя по звукам, Гоуст тянулся куда-то — послышался глухой грохот от ящика прикроватной тумбочки, он открылся и закрылся, а затем раздался характерный щелчок от тюбика со смазкой. — Саймон. — И ещё раз, — два холодных, скользких пальца нащупали его анальное отверстие — это было единственным предупреждением, прежде чем они оказались внутри Соупа и неспешно начали растягивать его, и тот извивался, пытаясь подаваться навстречу болезненному удовольствию. — Саймон, — скулил он. Ещё один чужой палец широко раскрыл его, чересчур много ощущений, — резких, идеальных, — так можно было с лёгкостью просто натирать нужную точку внутри Соупа. — Готов, Джонни? Ответа дожидаться Гоуст не стал. Он преодолел то небольшое сопротивление, которое осталось в мышцах Соупа, и сразу задал безжалостный темп. — Саймон… — вырвалось из Соупа, когда Гоуст задрал его ноги чуть ли не до самых ушей, и Соуп, конечно, прочувствует сполна последствия такой позы с утра, но сейчас… — Саймон… — он почувствовал губы Гоуста на своей шее: влажные, тёплые мазки от его языка, застывающие под его затруднённым дыханием. — Саймон… — мир сузился до этой комнаты, до постели, до ощущения трахающего его Гоуста, вбивающегося в него, не жалевшего удовольствия, которое он дарил Соупу. Имя его было благословением, молитвой, неистовой мольбой, слетавшей с губ Соупа, чтобы Гоуст не отстранялся, когда шлепки его бёдер сбились с ритма, когда он был уже так близок к оргазму. Гоуст впился зубами Соупу в плечо, чуть ниже воротника униформы, сжав их на коже так сильно, словно Гоуст был дворнягой, а Соуп — его трофеем. Он издал какой-то звук, похожий на задыхающегося утопленника, когда излился внутрь Соупа — сперма чувствовалась такой горячей, просто раскалённой, даже сквозь латексный барьер презерватива, что этого оказалось достаточно, чтобы Соуп кончил следом за ним. Слишком скоро Гоуст перекатился с него на постель с довольным мычанием, но Соуп попытался удержать его всеми своими конечностями. — Ладно-ладно, просто дай мне… Он исчез всего на мгновение, прежде чем Соуп снова почувствовал, как вес его тела вернулся на постель, а нежная рука стянула с него повязку. Соуп проморгался от вспышки света. Гоуст натянул балаклаву обратно на лицо, но всё остальное было обнажено. Соуп бездумно протянул руку вперёд и провёл пальцами по линии шрама вдоль ключицы; выглядел он не так страшно, как Соуп себе изначально представил, и не так свирепо, как выглядели остальные отметины на теле мужчины. Гоуст прижался к боку Соупа, — тот не знал, как описать это иначе, — и между ними воцарилась беззаботная тишина, полная удовлетворения. Обрывок воспоминаний всплыл из глубины сознания Соупа. Это был ирландский народный фольклор о существе по имени Дюллахан, похожем на извращённого, мрачного жнеца и всадника без головы. Он разъезжал на повозке по Ирландии, и где бы он ни останавливался — кто-то был обречён на смерть; он звал жертв по имени, чтобы выманить их души из тел и забрать себе. Соуп вздохнул, как бы очищая голову от подобных мыслей. Гоуст не был Дюллаханом, — ни один из них даже не был ирландцем, — и Соуп сомневался, что в нём осталась хоть частица души, на которую монстр мог бы претендовать. Но всё-таки, когда Гоуст называл его Джонни, Соуп чувствовал в глубине какое-то волнение, которое почти всегда подавлялось и отгонялось вовремя, чтобы он успевал зациклиться на нём. Поднимающаяся волна чего-то среднего между ужасом и паникой заглушала остальные безымянные эмоции, а когда она стихала, то вместо страха оставалось нечто более незначительное, что заставлял Соупа испытывать этот мужчина. Нет, Гоуст не был Дюллаханом, но он владел Соупом — его телом и душой, — и он несомненно в будущем приведёт его туда, где он и скончается. Гоуст прищурился и взглянул на Соупа, недоверчиво и одновременно с этим раздражённо. — Что такое? — Ничего, — заверил его Соуп. Он откинулся чуть назад, чтобы лучше рассмотреть Гоуста. Карие глаза смотрели на него в ответ. ㅤ ㅤ ㅤ

THE END.

ㅤ