Гонимый ревностью

***      

       912 часов кануло в темноте.       «Уокер» безжалостно отобрал время для страданий. Джаред похудел — серебряное кольцо вот-вот соскользнет с безымянного пальца. Уставал адово — не было времени поспать, не говоря уже о том, чтобы предаваться изнуряющим мыслям о Дженсене. В начале, конечно, волна паники и страха накрыла голову — он теперь один! Задыхался от сожалений. Разрыв больно дергал нервы, вырывал белые нити жил и накручивал их на падалечье сердце. Джаред боялся, что депрессия снова подкрадется и накинется на него, раззявив волчью пасть. Он старался присматривать за собой, именно так, присматривать — глядеть уставшими глазами в зеркало и задавать один вопрос «ты в порядке?»       Клиническая депрессия — это не то, что уходит и приходит, словно по глупому расписанию. В ней нет смысла: богатый ты или бедный, один или с оравой друзей — ей плевать. Она, скорее, как хищник — сидит, притаившись в траве, буравит дикими глазами, скалит пасть, а пена капает с устрашающих клыков. Ожидает, когда человек оступится и позволит маленькому и горькому «им будет лучше без меня» промелькнуть в голове. И она тут же, одним прыжком повалит на землю, придавит гнетущей апатией и снова будет о-ж-и-д-а-т-ь. Пока человек не сломается окончательно. Однажды, Джаред сломался и почти сдался, но все же охраняемый ангелом-хранителем, собственной волей и поддержкой людей, смог выползти из-под этой страшной туши — со слезами, с истерикой и с содранными коленями. Сейчас же он крепко, даже воинственно стоит на ногах, сжимает в чуть влажных ладонях свой «смысл жить» и голос уже не дрожит, и руки спокойны. Как и разум. И сердце. В один день открыл глаза, обвел сухим взглядом потолок, скользнул дальше и задержался на окне — туман стелился по земле. Он прислушался и вдруг понял — тишина. И снаружи. И внутри. Отпустило? Не верил сразу и опрометчиво своему сердцу и своему телу, ведь они его уже подводили. Нет, просто со спокойной отрешенностью осознал — горячая обида прошла, волны гнева улеглись. Любить-то — любил, но по классике бульварных романчиков, есть одно «но». Он чувствовал себя каким-то паучком, которого закрыли в стеклянной банке. По прозрачным бокам струились мысли, он весь периметр черепной коробки исползал и в мозгах копошился не щадящими способами. И все равно натыкался на пластмассовую зеленую крышечку. Вся рефлексия заканчивалась вопросом — а нужно ли? И ответа не находил.       Помнится, начало марта подошло незаметными и пружинистыми шагами. Джаред встретил весну прямо на съемочной площадке. Сцена братьев Уокеров вышла ч-е-р-е-с-ч-у-р эмоциональной. «Сублимируешь, приятель», — ехидно голос Дженсена-гадюки в голове смеется. — Боже, парни, все домохозяйки наши, — кричит помощник режиссера и снимает кофту. — Эти объятия… ну что за химия! — Лыбится, как дурак. Джаред был не согласен, но натянул картонную улыбку и отошел от камер. Удивительная химия у него случилась давно и опалила все нейроны. А это, дорогой помощник режиссера, зовется профессионализмом. Падалеки оперся руками о деревянный заборчик и поднял голову к темному небу. Хотелось спрятаться и зализать ранки, которые появились после съемок этой сцены — тупое и ржавое напоминание о братьях Винчестерах. Киган налетел со спины — водрузил жилистую руку на чужое плечо и предложил сходить в бар. Потный и взъерошенный, он был похож на подростка. Джаред смотрит в чужие глаза, там синева расплескалась заливом Девиса — прозрачно-голубая, а ближе к краю, словно белый песок лежит. Возможно, он переносит на глаза Кигана свои желания — он бы сейчас душу продал, чтобы посидеть на каком-нибудь острове, вдалеке от всех. Может быть и смог, наконец, подумать и решить, что ему делать дальше. Проблему не решить, если храбро не смотреть в ее страшные, пустующие глазницы, если не вдыхать отвратительное дыхание с пасти, если крепко не стоять на ногах. Но Джаред ничего из этого не делает — проблема все еще висит над его личным лесом, скоро нашлет грозу, да такую, что деревья в щепки разлетятся, но Джаред поставил громоотвод в виде… Кигана. Нельзя так, разумеется. Ненавидит себя почти яростно, но… С точки зрения морали — отвратительно пользоваться чужими чувствами. С точки зрения изнывающей души — самое то. Этот славный парень всегда был рядом в минуты душевного надрыва, словно чувствовал. Улыбался и прижимал к сочащей ране бинты. Никогда и ничего не спрашивал. Просто сидел рядом, тягал пиво. Шутил и нес какую-то чушь. Но бывали моменты, когда он становился предельно серьезным, хмурил густые брови и выдавал что-то очень горько-правдивое: — Любовь — божество, которому подавай дары в виде слез и крови. Иначе никак. — Это он ляпнул, когда они смотрели какой-то супер-драматичный фильм, Джаред уже и не помнит название. Тогда у Аллена глаза были воспалены, а губы искусаны из-за волнения. — Нам почему дают сложности в жизни? Да для того, чтобы не забывать вкус этой самой и жизни. Бог нас тыкает — наслаждайся моментом, кусок дерьма, вдыхай запах спокойствия и тишины. Вечный бег на пластмассовом колесе, как гребаные хомячьи соревнования, только соревнуешься ты со смертью. Успеешь отхватить пару лет, иль костяная культяпка стащит тебя с дистанции? Вот это уже другой вопрос. — А это он сказанул, когда Джаред разнылся об выматывающем графике. Киган, в целом, вел себя, как приятель — он не раболепствовал перед «боссом», не вымаливал хорошее отношение, не подлизывался. Он просто был. Джареду нравятся такие люди — веселые шутники, которые всегда тебя поддержат и будут на твоей стороне, чтобы не случилось; которые, в хреновый для тебя день, притащат плейстейшен, пиво и будут рядом. Которые… — мысль зацепилась и повисла на чужом смехе в собственной голове. «Ой, Джей, ты, кажется, не только мечты переносишь, — снова ерничает Дженсен в голове. — Ай-ай, как не стыдно», — мысль прилипла к мозгу и покрылась плесенью. Джаред в ужасе повел плечами и встряхнул волосами. Киган стоял на расстоянии вытянутой руки и качался с пятки на носок. — Ну что, по пиву? — И смеется весело. — По пиву, но приведем себя в порядок, — Джаред улыбается уголками губ. — От тебя несет, чувак. Киган снова смеется и соглашается.              Уже в заведении, ожидая пока бармен наполнит кружки пахучим пойлом, Джаред оглядывается — за окном (непрозрачным снаружи) ночь пришла кошачьей поступью. Проезжали машины, люди слонялись, словно без смысла. Сам бар не отличался чем-то особенным, и, как это бывает в таких заведениях, время плыло медленным дымком. Тихо работали телевизоры, тут и там сидели люди — кто-то шипяще спорил, кто-то молча тянул алкоголь и глядел пьяными глазами в стол, а кто-то заливисто смеялся. По помещению плыли разнообразные запахи — алкогольные пары смешивались с ароматом разнообразных закусок и впитывались в одежду и волосы, а смесь пота и сигарет щекотала нос.       Он возвращает свой взор на экран — реклама сменяется на конные скачки. Джаред ставит на коричневого жеребца с забавно-рыжей гривой и белыми пятнышками (словно веснушки) на мордашке. Киган в шутку называет его девчонкой и выбирает черного. Никто из них не одержал победу. В последний момент, вперед вырвался белый красавец, сверкнул блестящим боком, и под оглушительный рев болельщиков, финишировал. Парни жмут плечами и заказывают еще по кружке пива. — Слушай, а Эклз не присоединится к «Уокеру»? — Киган отпивает и стирает белую пенку с верхней губы плечом, как мальчишка. — Было бы круто, — заканчивает он и вздыхает. Нутро Джареда каменеет. Идеальная картинка рушится, ведь Киган начал задавать вопросы. — Не думаю, что у него есть на это время. Он занятой человек, чувак. Реальный заложник работы. Киган понимающе хмыкает, но спрашивает: — Вы общаетесь с ним? Какие у вас отношения? Джаред бы хотел втянуть голову в плечи, спрятаться в своей раковине и не отвечать на болезненный вопрос. Не потому, что не хочет, а потому что не знает. С их последней встречи, Дженсен то ли был занят, то ли уважал пространство Падалеки, то ли помнил последнюю угрозу Джареда, но на контакт не выходил. И последнего это злило и умиляло одновременно. — Да, он отличный парень, тебе бы понравился, — кривит губы в усмешке и вытаращивает глаза. Киган вздергивает бровь, но кивает. «Как-то больно официально звучит, — думает он и заглядывает в чужие глаза. — Нет, просто больно звучит», — заканчивает он мысль и потрясенно выдыхает. «Наверное, — продолжает мыслить, — тяжело ему привыкнуть жить без знакомого плеча, теперь он в одиночку… — не заканчивает, снова смотрит на Джареда. Тот, свесив голову, что-то читал с экрана айфона. — Проблемы? — Аллен громко хлебнул алкоголь и закинул в рот сырную палочку. — А? Да нет. Пиар-агент просит связаться с ним, как можно скорее, — Джаред мыслями уже где-то далеко. Продолжает буравить взглядом смс, словно боится, что прекрати он смотреть, эти буквы «о вас с Дженсеном» превратятся в маленьких жучков, которые разбегутся по деревянной поверхности. Желудок сжался, словно Джаред резко проехался с горки. В целом, близко, только он не проехался, а свалился. И не с горки, а с возведенной им же, каменной стены, где тут же, оставшись без жесткого надзирателя, сердце сорвалось на дикий и оглушающий тук-тук-тук — зашлось от радости и страха одновременно. Восторженная мысль: О, Боже! Мы будем говорить о нас с Дженсеном! Сменилась на ужасающую: О. Боже. Мы. Будем. Говорить. О. Нас. С. Дженсеном. Сейчас, Эклз, как металлическая стружка в падалечьем сердце — ноет и саднит при любом упоминании или каком-нибудь случайном знаке о нем. Призрак воспоминания, что сидит в голове. Пускай боль уже не такая острая, как раньше, ведь время многое унесло с момента расставания — обиду и злость, и даже колючки ненависти, оставив лишь неизвестность и светлые воспоминания. Джаред размышляет: бывает, что люди становятся чужими и даже перестают общаться, но, если они были по-настоящему близки, незнакомцами стать тоже не смогут. А он уверен — с Дженсеном они были близки. Так случилось, любили, по глупости расстались — в конце концов, в жизни бывает всякое. У Джареда для каждого есть место — Дженсен у него сидит прямо под ребрами, как человек, который мог бы стать для него причалом, судьбой, смыслом, но так и не стал. Все сломалось под обстоятельствами. Выпитый алкоголь подкатил к сжавшейся глотке. Он роняет хрипло: — Слушай, чувак. Я поехал домой, устал, сам понимаешь. Киган кивает и прощается. Джаред выходит из бара, садится в машину и просит водителя ехать быстрее. Почему-то, стало неуютно и неудобно сидеть там с Киганом, пить пиво с ним же, а думать о Дженсене. Джаред откидывается на кожаное сиденье, прикрывает глаза и позволяет мыслям медленно плавать в голове, как крупинки чая на поверхности. Он где-то слышал, что обида — это реакция на нелюбовь, мол, человек злится от мысли, что он не любим и кто-то бесстыдным образом не дорожит им. Джаред думает: в его случае, обида не с любовью связана, безусловная падалечья ценность видна в хризолитовых глазах даже в темноте. Нет, тут дело в другом. В недоверии. В неверии. Дженсен укрыл от него важные аспекты жизни, после 15 лет дружбы, любви и этих странных, запутанных отношений! Они же друг другу все-все рассказывали — от ненавистных актрис и актеров, с которыми не посчастливилось работать, до сложностей в семье. Дженсен так уверенно вступил в новую главу жизни, что Джаред почувствовал себя брошенным. Плыли они по бескрайнему морю, почти уж 20 лет, а Эклз нежданно прыгнул в синеву, да там и исчез. А Джаред, вдруг, с морской болезнью, да еще и остался один на палящем солнце. Почему-почему-почему? Вот обида — в том, что он никогда и никак не сможет найти подходящее «потому», которое сможет его успокоить и расслабить плечи. Нет. Этому не бывать. Вот, с чем смириться легче — с тем, что он никогда не узнает, никогда не услышит и никогда не успокоится. А внутри, где-то в солнечном сплетении, совсем другое горит, а Джаред пока не может себе в этом признаться: Вот обида — в том, что он никогда не сможет найти другого такого же, который знал бы его целиком, который смог бы как отдернуть, так и вдохновить на новые подвиги. Нет. Никто кроме Дженсена не сможет, ведь не обладает такой властью над падалечьим сердцем. Этому не бывать. И Дженсена, надо бы, вернуть, по-хорошему. Чтоб мог язвить и подхватывать глупые шутки, чтоб мог заглянуть в глаза и сказать: «ты выше этого, бейб», чтоб мог хлопнуть по плечу и прижать к груди, чтоб мог коснуться теплыми губами ключиц. Вот с чем смириться легче — с тем, что Дженсен сам вернется, сколько бы времени не прошло, и какие б обиды не мешали найти дорогу домой. Он вернется. Должен, черт возьми! Джаред в досаде хлопает ладонью по креслу. По причине трусости и неопределенности, он никогда ни в чем не уверен на сто процентов — тот тип людей, которые могут сдаться перед самым финишем. Он порывался уйти из сериала — Дженсен отговорил; хотел жениться еще в самом начале «Сверхъестественного», но в итоге сбежал, как и убежал от разговора с Дженсеном. (несколько раз за последний год). И вот сейчас Джаред чувствует: в этот раз убегать нельзя. Медлить больше тоже нельзя: в ошалевшее лицо, как оттянутая резинка, больно ударят последствия решения и сопутствующее сожаление. Гаденькое «почему» так и будет в сердце сидеть и ныть. Нужно что-то выбрать. Он ведь не прошлого боится, а будущего. Сейчас он словно наблюдает за песочными часами — со дня расставания песок сыпался совсем медленно, по крупицам. Но прямо сейчас, Джаред уверен, почти конец и в стеклянное горлышко уходят песчинки быстро и бешено. Жутко становится, ведь не хочется наблюдать, как последние крупинки падают, заканчивая свой ход. Давай, Джаред, решай: плывешь ты дальше на безопасном корабле или прыгаешь вслед за Дженсеном в глубокую и неизвестную синеву?       Дом встречает холодностью — жизни там нет. Нужно созвониться с пиар-агентом, но голосовые связки словно порвались, в горле пыль осела от слов, что были не сказаны. «О чем пойдет речь?», — думает Джаред, ходит туда-сюда и медленно, с садистским удовольствием пожирает свои нервные клетки. Спустя тридцать минут ходьбы с первого этажа на второй и обратно и один выпитый шот какой-то цветной бурды, он все же набрал номер. И вместе с гудками — он словно проваливался в яму. В яму неизвестности. Он даже не догадывался, что как только поднимет трубку — случится ад на земле, где Джаред упадет почти замертво и вспыхнет, как пушистый зонтик одуванчика, а рефлексия обуглится и расплавится в страшную кляксу.

***

      Дженсен уже может дышать — порывисто и со свистом, конечно, но все же он вполне себе живой и скажем, ну… непогибший. В первые недели мечтал об Аризоне — так не хватало солнечного света вокруг. Так предавался фантазиям, что извилины мозга натерлись и вспухли. Он тягал кипяточные напитки, чтобы растопить черные гадкие льдинки джаредовских слов, что впились в поджелудочную и расцвели фиолетовой кляксой синяка. Недосказанность отравила их обоих, пырнула острием кинжала и зацепила яремную вену. Дженсен эту рану заклеил работой. Кровит. Он подписал новый контракт — съемки в «Бескрайнем небе» должны были скоро начаться. До этого он должен был приступить к съемкам в фильме «Раст», но из-за трагедии на площадке работу над фильмом остановили. Все идет наперекосяк: за что бы он не взялся, все валится из рук и превращается в груду мусора. Устал адски, словно он поднимается на двадцатый этаж пешком: ноги предательски дрожат и немеют, пот струится по раскрасневшемуся лицу, в ушах гулко стучит горячая кровь, но он мучительно продолжает идти шаг за шагом. Вот уже, наконец, долгожданный выход мерцает спасительным светом, и он набирает воздух в зудящие легкие, счастливый бежит туда. Вот он уже стоит возле квартиры. Улыбается и ерошит сальные волосы. Здесь же и узнает, что все это время, пока он обливался потом и кашлял от натуги, все это гребаное время… Работал лифт. Что бы он не делал, такое ощущение, что он борется с ветряными мельницами. Ему кажется, что все его действия и решения, (что в жизни, что на работе) не имеют никакого смысла и до кислотно-зеленого бесполезны. Все просто и ясно. Ему плохо. Он думает о Джареде, просматривает фотографии в социальных сетях, и ему чудится, что ненависть маленьким тайфуном поднимается в груди. Ведь Джаред счастлив. А он — нет. Это не зависть, конечно же нет. Лишь констатация факта — Джаред живет, плавает в актерских буднях, общается со всеми легко и свободно. Он блаженный, счастье бликами целует впалые щеки. У него Киган подмышкой — обнимает за талию и лыбится широко. А Дженсен — нет. Он не может бороться с этим. Это как постоянное и зудящее желание сорвать корочку с царапины — больно будет, кровь пойдет, разбередишь рану, заживать еще дольше будет — прекрасно это осознаешь, но все равно ногтем колупаешь. Все решения кажутся такими глупыми и идиотскими — это его грызет, убивает неторопливо, вытягивая мышечные волокна ментально, морально и физически. «Винчестеры» его о-д-о-л-е-л-и — распустились гнилостным разочарованием в глотке. Он хотел бы умыть руки и свалить в ту же чертову Аризону, но Дани с восторгом пекинеса носится вокруг, глаза ее бешено сверкают. Она ручки потирает и от радости чуть ли не прыгает — так хочет к работе приступить. А Дженсен хочет застрелиться. Лишь бы эта саднящая боль от потери прошла, прекратила разъедать десна и язык. Они все достали: и глупая жена, и жадные, до последней копейки, директора, и новички-актеры, что глядят восторженными глазами. И он сам. Достали-достали-достали! Как же они все, блять, достали! Он уже чисто физически не может находиться на этой площадке, ведь куда не брось взор — все вокруг напоминает о его предательстве. О потере Джареда. О его глупом решении. Его трясет всего от стресса, вот-вот искры из глаз повыскакивают. Его напряжение вкупе со злостью превратилось в нарыв, который сегодняшним теплым мартовским утром — прорвался. — Я пока не могу присутствовать на съемках, вместо меня будет Дани, — сказал он, сидя в кабинете вместе с директорами CW. Белое помещение давило на уже воспаленные глаза. Лысый мужчина в пижонском сером костюме морщит нос и с британским акцентом роняет: — Простите, что? Дженсена прорывает: скоро съемки в сериале, концерт, конвенции — он ф-и-з-и-ч-е-с-к-и не может находиться в нескольких местах одновременно. В его положение входят и покровительственно кивают головой. Дженсену этого мало, поэтому он прочищает горло и продолжает: — Насчет Дина в сериале, я думаю, это лишнее. Оставим его закадровым рассказчиком. Пусть эта история будет целиком и полностью о Джоне и Мэри. Другой мужчина с лысиной смеется язвительно. Откидывается на кожаное сиденье и отвечает: — Мистер Эклз, вы же не глупы. Сами понимаете, сериал будет в сетке канала, пока у него хорошие рейтинги, — складывает руки на груди. — А хорошие рейтинги зависят от вас. Дженсен лишь сжимает зубы и глядит обреченно, мол, продолжайте. — Вы должны понять вот что, — лысый придвигается ближе к столу, ставит локти на стеклянную поверхность и складывает руки замком. — Просмотры упадут, если вы не появитесь в шоу. — Вот что мы имеем на сегодняшний день, — перехватывает лидерство в разговоре мужчина в костюме. — Двадцать процентов — это фанаты Каса и Миши Коллинза. Они, благодаря горячей речи вашей жены, будут ожидать приход их любимого ангела, и соответственно, будут прижаты к экранам. Еще двадцать процентов — фанаты Сэма Винчестера, которые лелеют надежду увидеть его вместе с дорогим братцем. Еще двадцать процентов людей, которым просто нравятся подобные шоу. А остальной процент, Дженсен — это ваши фанаты, которые ждут не дождутся увидеть Дина и его детку. Поэтому вы должны понимать всю картину целиком, — он разводит руки в стороны и снова кладет их на стол. — Насколько я понял, Джаред не приглашен, а Миша занят на съемках в «Рыцарях Готэма», но об этом факте не знают эти сорок процентов зрителей, и они до последнего будут ожидать появление их любимых персонажей. А когда они поймут, что им нагло наврали, они перестанут смотреть сериал. Ответьте мне, мистер Эклз, сколько процентов останется и какие рейтинги у сериала будут в конце? — Он постукивает кончиком указательного пальца по левому виску. Дженсен сжимает руки в кулаки и повержено выдыхает: — Не очень большие. Мистер-Серый-Костюм хлопает в ладоши и вежливо улыбается. — Вот именно. Вы — наша черная лошадка и наш козырь в рукаве. Вы — единственная возможность для продления сериала, иначе он потеряется в потоке других. Решайте, — жестикулирует руками, широко улыбается. В глазах же — гипсовая холодность. Дженсен трет переносицу, покусывает губу. Взгляд цепляется за огромное окно справа — солнце уже поприветствовало новый день и расплескало сливочные лучи по крышам. — Может быть, пока что оставим Дина закадровым рассказчиком? — начинает неуверенно он. — А ближе к концу будем ориентироваться на рейтинги: если будет мало просмотров, то Дин появится воочию, а если все будет замечательно и без него, не вижу смысла его вводить. Тем более без его брата. Директора тихо переговариваются, размышляют в попытке принять решение. Однако женщина, сидящая в углу, поправляет манжеты бирюзовой рубашки и ласково интересуется: — Вы же сами хотели принять участие, почему решили поменять историю Дина? Дженсен кусает щеку изнутри — зубы болезненно впились в плоть, наверняка, останутся следы. Он и сам не знает, наверное, стыд и вина перед Джаредом взяли вверх над его стремлением никогда не расставаться с Дином. — У меня нет времени, да и не думаю, что Дин вообще играет важную роль в истории Джона и Мэри. И прошу прощения, но я бы хотел, чтобы люди запомнили меня не только в роли охотника на нечисть, но и в других ролях. Женщина понимающе кивает головой и что-то пишет, зажав в левой руке серебряную ручку. Он сказал не совсем правду: Дина он обожает, за 15 лет, язвительный красавчик глубоко взлез в эклзовскую кожу — арендовал на пожизненно закуток в темно-русой голове. Дженсену также хотелось что-то добавить о Джареде, хотя бы малость обмолвиться про Сэма, но директора уже что-то писали в своих дорогих блокнотах и тихо перешептывались. У Эклза в висках набухает злость — только не понятно, на себя или же на сидящих людей напротив. Все в этой комнате, как дети, что подметают полы — веником ведут уверенно, а вот пыль заметают под ковер. В данном случае, пылью является Джаред. Присутствующие, словно пытаются закрыться документами, листами, блокнотами — лишь бы не спрашивать, не видеть, не слышать. Мистер-Серый-Костюм, наконец, прекращает листать увесистую папку, складывает руки на груди и откидывается на спинку стула. — Что ж, добро. Давайте поступим так, как вы предложили. Но учтите, мистер Эклз, — мужчина тыкает кончиком ручки в сторону Дженсена, — вся ответственность на вас. Если что-то пойдет не так, отвечать будете вы. Это ясно? Дженсен горячо выдыхает, чувствует, как по боку ползет капля пота и мысленно чертыхается, но кивает. Слона в комнате, так никто и не заметил. Точнее, сделали вид.

***

      Перелет из Луизианы до Остина занял почти четыре часа. Эклз, совершенно вымотанный, вступил на порог дома. Поел бутерброды без особого аппетита и вышел на свежий воздух, ибо он задыхался от злости и негодования. Дженсен бездумно шатается на заднем дворе. Солнце такое о-т-в-р-а-т-и-т-е-л-ь-н-о-е. Светит ярко, тепло и похоже на улыбку Джареда. Раздражает. И Эклз не может себе ответить — ему не хватает витамина Д или же кого-то высокого, огромного и с-в-о-е-г-о? Дженсен усаживается в плетеное кресло, вытягивает уставшие ноги и прикрывает глаза в мучении. Он слышит, как чирикают птички, как легкий ветерок качает еще голые ветки деревьев. И слышит свой совершенно безжизненный стук сердца. Он вытаскивает пачку сигарет из внутреннего кармана песочного пальто. Зажигает одну, затягивается и смотрит на небо — по голубой краске раскиданы хаотичные кляксы белого. В такой спокойной обстановке — ему до скрежета зубов тревожно. Он размышляет: желание увидеть Джареда — это необходимость его сердца или же потребность эго? Зудящее «почему» щекочет ребра, забирается маслянистыми каплями в легкие. Он получил все, что хотел, но не сберег самое важное. Дженсену бы хотелось отмотать время назад и все-все исправить — поменять бы детали, места и назначенные встречи, принятые решения и исполненные действия. «А вдруг бы все изменилось, — боязливо скачет мысль, — и я, и Джаред, и фанаты, и директора?» Где Дженсен был бы сейчас? И был бы это тот самый Дженсен, который глядит сейчас на небосвод? Гребаный парадокс Тесея глядит в веснушчатое лицо и хохочет злобно. Дженсен бы многое изменил, но лишь кое-что оставил бы неизменным. Хотел бы сохранить все чувства и ощущения, которые подарил ему этот невозможный и лохматый йети:        Липкий восторг в первую встречу; заторможенный кивок головы, которым Джаред принял приглашение пойти на пляж; дрожь признания; мурашки, что усеяли предплечья, там же, на золотистом островке их маленькой свободы, когда дрожащие губы нашли вкусные ключицы; укус, что оставил Дженсен на этих же ключицах, только позже и уже в номере отеля; те следы страсти на мятых простынях в их первый раз, и аромат Джареда — цитрусовый с нотками пряностей; первый ужин (пусть и подгорелый) в их собственной квартире; вкус дождя в тот ленивый выходной, когда они валялись возле их бассейна — мокрые, молодые, счастливые и безумно ж-и-в-ы-е; ласковые прикосновения падалечьих губ к созвездиям веснушек; украдкой сцелованные улыбки, вкус слез на свадьбах и соленые обещания друг другу, ревностные засосы на шеях, которые приходилось скрывать платками и шарфами; бесчисленное количество часов на площадке и за ее пределами, которые они провели смеясь; то время, когда Дженсен только смотрел в хамелеоновские глаза и м-е-ч-т-а-л; Он хотел бы сохранить любовь. И желал бы оставить вместе с пеплом: Ядовитый вкус упреков и оскорблений; едкое и неспокойное молчание; несовместную рутину; холодность и неприсущую официальность; злые и колючие поцелуи, составляющим которых было разочарование; тошнота, что подкатывает к горлу, когда он заходит в Интернет; непролитые слезы отчаяния, но пролитые слова песен на белые листы; ощущение беспокойства и вины; ржавый вкус ревности на языке; В организме не хватает йода. И Джареда. Дженсен выбрасывает окурок в стеклянную банку из-под арахисовой пасты и прикрывает сухие глаза. Так и засыпает, лишь тихое переживание заставляет дрожать веки, а солнечные лучи по-матерински целуют изможденное лицо. «Он теперь один», — мысль больно пронзила нутро и вздернула сердце. Пустота расползается чернильной кляксой, нечем дышать и… Незачем жить. Америка все здравствует, пульсирует миллиардами дорог и человеческими следами. А он один. Импала, словно чувствует ту же скорбь — шелестит слезами машинного масла, воет болью, когда ботинок впечатывается в педаль тормоза. Он один. На перекрестке никого — все умерли, а он — нет. Тишина жгучая, крошит ребра в песок. Одиночество заползло за воротник и там же улеглось ядовитой змейкой. Он выходит из машины, ласково гладит пыльный горячий бок. Глядит вдаль покрасневшими глазами — венки вокруг вздулись и лопнули, расплескалась пыль под нижним веком. Он медленно моргает — фигура вдалеке движется в его сторону. Инстинкты заставляют в секунду закаменеть и напрячься. Но… Он теперь один, так что плевать. Расслабляет тело в ожидании смерти. А кто-то все приближается и приближается. Можно рассмотреть детали — незнакомец на мотобайке, шлем закрывает лицо. Он останавливается напротив. Они обмениваются взглядами и молча говорят на понятном любому человеку языке — на языке боли и скорби. Он подходит к Импале, ласково проводит ладонью по крыше — прощаясь. Снова идет к незнакомцу и протягивает ключи от машины. А чужак кивает, снимает шлем — но лица там нет, лишь размазанная картинка. И вместе со шлемом протягивает в ответ ключи от байка. Незнакомец не говорит ничего, поворачивается спиной, а после садится в машину и уезжает. Он же стоит и не моргая, смотрит вслед. Влага повисла на ресницах. Вдох-выдох. Он поворачивается к байку, глядит на одноместное сиденье и хмыкает. После самой страшной и ужасной утраты… ему не нужно пассажирское сиденье. Ведь на него больше никто не сядет, не будет сучиться, как девчонка и не назовет ласково «придурком». Никого нет. Надевает шлем, заводит нового друга и все же снова смотрит в направлении его старушки — пыль медленно оседает. Волнение гулко стучит в висках. Мотобайк приветственно рычит. И он едет по такой же пустой дороге, как и его взгляд. Впереди — горизонт. Да, он один. И теперь уж навсегда.       Дженсен резко разлепляет глаза: мокрые ресницы трепещут, лицо стянуло от соли. Он поверхностно и быстро дышит. Сердце стучит бешено, словно оплакивает несуществующую потерю. Виски мокрые, кто же разберет — от слез или ж от пота. Все тело его дрожит, во рту вкус той самой пыли, в носу стоит запах топлива и горящей резины. Дженсен откидывается на спинку кресла и старается прийти в чувство. Опять этот сон. — Мало мне проблем с Джаредом, так еще и Дин добавляет дерьма за шиворот, — бурчит хрипло он, потирая глаза в попытке избавиться от несуществующего песка. Солнце все также ласково гладит по влажной макушке. И мятежно дрожит эклзовская душа.       Дженсену кажется, что отчего-то сегодняшней ночью звезды искрошатся и посыпятся с неба. Крик, который он не может выпустить, наверняка лишит его голоса. Ну и плевать. Причинить себе еще больше боли? Черт возьми, Эклз в деле. Пусть эта едкая гадость заполонит его с ног до головы, чтобы в этой черной жиже потонули все нервные окончания и рецепторы - так он хоть перестанет чувствовать что-либо. Совсем. Чем не мечта? Стон разочарования рвётся из его груди, но горло закрыто, поэтому звук больно отзывается в мозгу и соревнуется с эклзовской мыслью: он уже и не ждет Джареда. Он ни за что не вернется. Особенно после того, что между ними произошло. Это было бы глупо — ждать и надеяться. Эклз живет своей жизнью, Падалеки живет своей, вокруг каждого — множество новых знакомств, а чужие лица расплываются в одну большую кляксу. Интересные люди протягивают руки, улыбаются и жаждут внимания. Джаред где-то там, в ковбойской шляпе, скачет на лошади и увяз в семейных уокерских драмах. А у Дженсена почти нет никаких рамок и запретов, которые бы крали свободу и время. Он не один и у него есть чем заняться. И было бы чертовски глупо ждать и надеяться. С треском летит все в тартарары при его попытке скрыть то настоящее, что давит на сердце. Час за часом, шаг за шагом, день за днем Дженсен неосознанно озирается в поисках дороги… навстречу. Да, это было бы глупо… Но он ждет и надеется.

***

Продвинуться вперед — значит понять, что вопрос, который тебя мучил, потерял смысл.

Антуан де Сент-Экзюпери.

             Джаред буравит взглядом экран телефона. Волнение все еще бултыхается в нем, как пузырьки газировки. «Воу, — протягивает внутренний Падалеки, — гляньте-ка, сам мистер "я-такой-независимый-и-охуенный" Дженсен плачет». Ну, плачет — это слишком громко сказано. А вот формулировка: "слезы блестят в лаймовых глазах", будет куда точнее. На фото — Джаред и Дженсен после той до ужаса неловкой конвенции. Эклз доверчиво прижимается к теплому боку, а Джаред положил руку на чужое плечо и сжимает в охраняющем жесте. Казалось бы, обычное фото. Вот только… Они одинаковые в своей боли: оба прижимают друг друга, а руки одинаково прикрывают собственные сердца. А в глазах стоят слезы. Это были не слезы счастья, как думали фанаты. Это были капли боли и скорби по минувшим дням. Это плакали не Дин и Сэм или актеры что их играли. Это рыдали две половины одной души которая таким варварским и мучительным способом была разорвана. Пиар-агент Падалеки был прав — фото уж слишком интимное. Вот только… Джаред задыхается от осознания: как глуп он был и слеп в своей обиде, что проглядел наготу души Дженсена. Падалеки, не увидь он со стороны себя и бывшего партнера — ни за что бы не поверил, что та конвенция была такой… скорбящей, такой больной, такой надрывной и горькой. Он так сосредоточился тогда на скрытии своих эмоций, что не заметил насколько эмоционален в тот день был Дженсен. Все его прошлые мысли и доводы распадаются как домино — с грохотом и невероятно быстро. Он вдруг пересматривает прошлое со стороны - словно карты перетасовывает . Понимание чужой стороны, принятие чужой боли, идентичной его собственной, болезненно хватает за уши. Его словно встряхнули — пихнули с обрыва прямо в пропасть — желудок в страхе сжимается в кокон, кишки поменялись местами, легкие, вероятно, оторвались — он не может дышать. Глаза у Дженсена с фотографии — болезненные, горят алым отчаянием. Собственная обида стыдливо затыкается и прячется в дальний угол черепной коробки. В тот день, когда Джаред отверг его… Падалеки ведь видел подступающие к глазам слёзы, ощущал отчаяние и беспокойство, что пробрали всё тело насквозь. — Надо просить прощения, — говорит Джаред вслух и прикладывает телефон к губам. — Простит меня за мою импульсивность? За глупость? За то, что ушел, не сказав и слова? За то, что не остался? Его это не оправдывает, но он был раздавлен и в дичайшем раздрае. «Ну и дурачина ты, Падалеки, — впервые за долгое время говорит в голове маленький Джей с очень взрослой интонацией. — Дурачина и все тут». Каждый совершает ошибки, даже Дженсен. Он ведь человек, красивый, как божество, конечно, но все же он обычный смертный. Такой же, как миллиарды других: слоняется по дуге жизни, спотыкается, падает, разбивает колени, встает и снова идет. В конце концов, Джаред и сам не без греха: как некрасиво и предательски поступил с бывшей девушкой Сэнди! Тем более сразу после помолвки! Ах, как, должно быть, было разбито ее сердце и болела душа. Банально, но она их застукала — молодых, прилипчивых и жадных до тел друг друга. Помнится, они целовались на заднем дворе Джареда после съемок. Она — глупышка, хотела сделать сюрприз, прилетела ради него, а тут… Тихо вскрикнув, так и топталась возле заборчика — глядела на измену влажными глазами, а затем позорно сбежала. Джаред, конечно же, не заметил, ибо был слишком увлечен. А утром Сэнди написала короткое и безжизненное «между нами все кончено, будь с тем, кто делает тебя счастливым». Джаред пытался с ней поговорить, чтобы расстаться друзьями. Тогда она лишь вздыхала, а потом и призналась, что видела их. У Джареда тогда нутро в секунду заледенело от страха. Но она, усмехнувшись, грустно сказала: «не лезу» и ушла из падалечьей жизни также быстро. Оставив после себя лишь одинокое кольцо на раковине. И ведь могла бы неплохие деньги получить за эксклюзив! Но она этого не сделала. Ничего не сказала. Никому. Потому что любила. Да, каждый совершает ошибки. Даже роботы ломаются и выходят из строя, что уж говорить о людях. О маленьких, почти сломленных, но храбро идущих вперед, людях.       Падалеки поднимается, ноги его дрожат. Разговор с пиар-агентом тускнеет на фоне нового и ошеломляющего открытия. Агент что-то верещал про слухи от фанатов, мол, те волнуются, что дуэт J2 распался. Он поделился гаденькими слухами и оскорблениями: фанаты разделились на два лагеря и грызут чужого идола с невероятным упорством. Слухи, сплетни — мазня грязью по белому холсту. Джареду на это все равно. Надо бы поблагодарить агента, который скинул фотографию и написал что-то вроде: «разберитесь уже, по вам и так все видно, не доливайте масло в ужасающий своим масштабом костер инквизиции, что готовят для вас хейтеры». О, да. Джаред готов разобраться — забытое упрямство воспряло из недр души и засветило адовым пламенем.       Отношения должны приносить покой и непоколебимую уверенность: это как лежать в каюте, пока волны яростно налетают на корабль. Какие бы душевные катаклизмы не атаковали ваше уютное судно, какие б сплетни не царапали бортовую обшивку, какие б акулы общественного мнения не крутились вокруг, какие б сложности не давили палубы в щепки — ты просто знаешь как «Отче наш», что это все — пустое. Вы переживете и бури, и грозы, и гребаный шторм. Нужно лишь быть опытным капитаном. Ведь, как показывает практика, большинство кораблей тонет не из-за природных напастей, так как судно имеет большой запас прочности и имеет способность противостоять опасной стихии воды. Корабль в большинстве случаев тонет из-за глупости, неопытности или ошибки капитана. Пойдет большая волна, одно неправильное движение и хоп! — вода заливает палубу, перебирается в трюм. Вода в трюме приводит к полному затоплению судна и к смерти капитана. Вот вам простая истина: корабль не тонет, когда он в воде. Он тонет, когда вода в нём. Джаред сейчас словно проснулся и понял: он гребаный капитан корабля. И вода уже залила палубу и скоро переползет на трюм. Падалеки этого допустить не может. Ведь вместе с кораблем потонет не только он. Утонет Дженсен. А вместе с ним — та волшебная связь, что заставляет вставать по утрам. Вот вам вторая истина: не важно то, что случается вокруг вас. Важно то, что у вас внутри. У Джареда там осознание глупое и беспомощное, барахтается, как жук в мёде — надо эклзовское тело вернуть, и сердце его, и душу; И его самого. Джаред хватает телефон, быстро печатает «ты где?» и отправляет смс Дженсену, пока голос обиды не проснулся снова. Удивительно, но буквально сразу же ему отвечают «в раздрае». Падалеки хмурит брови и набирает «не понял». Сердце гулко стучит. Прилетает в ответ: «в баре… был, сейчас я дома». Джаред выдыхает расслабленно и, печатая смс, молится всем богам, чтобы ответ был положительным. На его вопрос «ты в Остине?», моментально пиликает «да». Этого Джареду достаточно. Он соскакивает с дивана, накидывает куртку поверх футболки и в домашних штанах и в тапках несется на улицу. Ожидая, пока Дженсен найдет дорогу домой, Падалеки нежданно нашел более короткий путь. И рискнул.

***

      Дженсен напился. Ладно, возможно, он навернулся в огромную бочку, наполненную до краев высокоградусного пойла и наглотался этой гадости сполна. В целом он был в своем уме, поэтому очень удивился сообщениям от Джареда. Он даже гнусаво посмеялся, подумав, что это плод его воображения. Однако спустя пару секунд хохота он резко заткнулся и снова уставился в экран телефона ошалевшими, чуть пьяными глазами. О. Господи. Боже. Джаред. Сам. Написал. Ему. Сердце сорвалось на глупый стук, затрепетало и повисло на нервах. В дверь постучали. Ой-ой. Мурашки обернули руки и подняли светлые волоски. Он прыгучим шагом дошел до двери и на секунду замер. Неуверенность распухла в костях. Удары в дверь стали сильнее. — Я знаю, что ты там! Открой, Дженсен! Мы должны поговорить! — кричит Джаред и по тону его голоса не совсем понятно: собирается он драться или мириться. У Дженсена вихрем в голове проносятся миллионы разных вопросов, он даже не успевает подумать над ответами, ибо снова Падалеки рычит: — Мне выломать дверь? Дженсен сквозь зубы пьяно ругается и все же дергает замок и открывает дверь. Джаред… странный: лохматый, взъерошенный, в домашней одежде. Он словно наэлектризован: не успеешь моргнуть - зацепят эти страшные искры и тут же обратят тебя в пепел. Улыбается широко, ямочки соблазнительно показываются и тут же прячутся в щетине. Джаред руку протягивает прямо через порог. Эклз глядит на узкую ладонь и длинные пальцы и н-е-п-о-н-и-м-а-е-т. Собеседник трясет рукой в нетерпении. Эклз кашляет, но конечность протягивает. Теплая рука крепко обхватывает его холодную. Джаред указательным и среднем пальцем касается внутренней стороны кисти и чувствует дикий скачущий пульс. В его глазах — вселенная — она взрывается и собирается снова. Мысль: «ха, я на верном пути», — фиксируется в голове. Он хмыкает, отпускает руку Эклза и протискивается внутрь. Дженсен словно оглушенный позволил наглому гостю пройти внутрь и даже усесться на серый диван. Джаред по-хозяйски раскинул ноги и хлопнул ладонью рядом с собой. — Давай, Дженс, не тупи. Садись, будем разговаривать. Вышеупомянутый топчется с ноги на ногу в собственном, мать его, доме и не знает куда себя деть. Джаред. Здесь. Прямо. Сейчас. Пьяный мозг совершенно не готов воспринимать смазанную картинку, что посылают ему глаза. Он глядит шальными хризолитами и даже не моргает. Джаред тактично позволяет ему прийти в себя, ощупать взглядом падалечье лицо, шею, грудь, живот и упереться пьяным взором в ноги, а секундой позже и в пушистый ковер. — Ну же, Дженс. Ау! Я жду тебя! — предпринимает очередную попытку Джаред, чуть повышая голос и чуть сильнее при хлопке вдавливает ладонь в диван. Эклз медленно моргает, борется с дымкой алкоголя в голове и буквально заставляет себя сделать шаг вперед, а затем, словно чего-то испугавшись, он меняет траекторию и направляется к стулу, через спинку которого перекинуто его пальто. Вытаскивает мятую пачку и достает чуть дрожащими пальцами последнюю сигарету. Сует ее в рот и так и цедит сквозь зубы: — Что ты тут делаешь? Ему нужно, нет, необходимо заткнуть свой рот сейчас же! Пока он не ляпнул странную и пьяную чушь. Но не успевает даже щелкнуть зажигалкой — Джаред тут как тут, берет его за подбородок чуть грубо. Дженсен так и замирает: губы инстинктивно приоткрыты, а сигарета некрасиво повисает на плоти. В кулаке зажата зажигалка. — Даже не знаю, Дженс, — пожимает широкими плечами, дарит неловкую улыбку и бережно снимает сигарету с губ, чтобы не повредить нежную плоть. — Ты вот у нас покорять новые горизонты любишь, а я — тебя. У каждого свой наркотик, не находишь? — Тыкает сигареткой с влажным фильтром в сторону Дженсена. Эклз же, как помешанный, глядит, как в замедленной съемке — вот эти изящные, тонкие, длинные пальцы перекатывают сигаретку туда-сюда, а затем проворным движением ломают ее — кусочки табака падают на пол. Дженсен так и каменеет: низ живота прошивает желание — эти чертовы пальцы… в себе. «Интересно, — пьяно думает Эклз. — Эти пальцы могут переломить и меня? Я бы хотел… — и переводит свой одержимый взгляд на собеседника. Он все еще пытается переварить признание, которое так беззаботно бросил Падалеки к его ногам, и справиться с нежданной похотью, что лизнула желудок. Джаред глядит в зелень напротив и снова хмыкает. Глаза, как драгоценные камни - в них круговерть из самого Падалеки, как изысканный узор — разный и до безобразия цветистый. «Ты вот сам-то себя таким знаешь? Хоть раз видел или чувствовал? А он — да!» — гордо произносит маленький Джей внутри головы. Джаред снова улыбается и машет раскрытой пятерней перед очумевшими глазами собеседника. — Алло, Дженс? Тебе, кажется, стоит завязывать с выпивкой. Но человек напротив словно ушел в себя и там же заплутал. Джареду это ужас как не нравится. Не за этим он летел сюда, как сумасшедший. Совсем не для этого. Им, черт возьми, нужно поговорить. Им, ради всего святого, нужно поговорить. Что ж, Джаред этого делать не хотел. Есть у них негласная фишка: когда кому-то из них срывает голову, они используют… своеобразный способ, чтобы вернуть на землю другого. Ладно, может он и не хотел, но уж точно желал, теперь-то в этом можно признаться, так как плевать. Не суть, ему просто необходимо, чтобы Эклз, наконец, проснулся. Джаред глубоко вздыхает и делает шаг вперед. Дженсен размыкает сухие губы в неизмеримом удивлении и чувствует, как чужое дыхание вместе со стоном проникают ему в рот. У Дженсена перехватывает собственное от изумления, он чуть не заходится кашлем, когда чувствует, как падалечий язык касается его губ, проникает внутрь — лаской проходится по зубам, и нежно толкается в его собственный. Ладно, Джаред, отличная работа. Дженсен проснулся. О да, он проснулся! Только вот, сразу же, катапультировался в космос и танцует чечетку на гребаной луне. Эклз вдавливает ладони в чужую спину, притягивает к себе ближе и блаженно выдыхая, отвечает на поцелуй. Как только Дженсен начинает двигаться навстречу — яростно и сильно, а его нога ненавязчиво вжимается в падалечью промежность, Джаред запоздало понимает: они не поговорят, если не остановятся. Дженсен чувствует, как чужие ладони давят на плечи, а эти, до горячности желанные губы, что-то пытаются сказать. Он хмурится, прихватывает губами нижнюю плоть сильнее, словно пытается заткнуть Падалеки. Ладно, он, и вправду, именно это и делает, ибо все прошлые разговоры заканчивались очень-очень плохо. Складка меж бровей разглаживается моментально, ибо Джаред легкой поступью подталкивает его, не разрывая поцелуй. Гаденькая и пошлая мыслишка: «к дивану, пусть он толкает нас к нему, пожалуйста» разбивается вместе с таким же вульгарным «чпок», когда их губы разъединяются. Сиденье кресла упирается Дженсену под колени, толчок в грудь, и он падает в него, тихо шикнув — больше от неожиданности, чем от боли. Джаред наклоняется близко-близко, почти касается носом. У Дженсена в фокусе лишь дразнящие, блестящие от слюны и такие п-р-и-п-у-х-ш-и-е губы — их хочется. О, да, как хочется еще. Дженсен дергается навстречу всем корпусом, тянет руки, чтобы схватить непослушные пряди, что почти щекочут пылающее от желания лицо. Но его кисти мягко перехватывают и пригвождают к подлокотникам кресла. Он пытается вырваться, но Джаред, этими своими длинными пальцами, вдавливает руки в мягкую обивку и со сбитым дыханием роняет: — Дженс, я отпущу, а ты набросишься на меня. А ты бухой в говно, я не хочу ходить с синяками, и уж тем более, не желаю ставить их тебе. Мы почти ушли… навсегда. Понимаешь? Мы, Дженсен, почти ушли. Нельзя. Мы, черт возьми, должны поговорить нормально. Ясно? — Он усиливает давление на руки, — понимаешь меня? Дженсен моргает медленно, слова Джареда — тихий писк, так громко ухает возбужденная кровь в ушах. Он рычит почти, алкоголь стер хоть какие-то грани. Ему хочется. Сильно-сильно хочется получить тело напротив — себе. «Дай-дай-дай» на языке кровью выступило и затопило глотку. Джаред чуть расслабляет хватку. — Ну же, Дженсен. Ты же не пацан в пубертате, чтобы так реагировать, — большим пальцем вырисовывает кружочки на тонкой коже. — Давай поговорим. Эклз гипнотизирует собственные руки в тисках и разлепляет сухие губы: — Я тебя убью, Падалеки. Джаред смеется, продолжает незамысловатую ласку и кивает. — Да-да, но потом. В начале ты пойдешь в душ, а я приготовлю нам кофе, и мы поговорим. Договорились? — Снова эти ямочки! Дженсен уже натурально рычит, глядит почти бешенными глазами. Сглатывает слюну, и дышит глубоко, пытаясь вернуть контроль над обезумевшим телом. — Ладно, сучоныш. Джаред ласково улыбается и отпускает из ловушки покалеченные руки. — Придурок. Дженсена подталкивают к ванной и вручают клубок одежды. Эклз, показательно громко, хлопает дверью.

***

      Джаред присвистывает незатейливую мелодию и идет на кухню. Его внешнее спокойствие еле-еле держится на худом лице. Сердце вылетает из груди, он и сам не понял, что произошло — это из-за этих бешенных молний в чужих глазах. Успели его зацепить — будь в Падалеки меньше упертости, он бы сам оседлал Дженсена. Надо бы, выпустить запретительный закон — нельзя вам, мистер Эклз, быть таким горячим. Иначе Джаред свихнется. Он вытирает каплю пота на шее и выдыхая, приваливается к столу. Кофе-машина уютно гудит, распространяя чудесный аромат. Разговор обещает быть долгим, а у него внутри сам Сатана в кровь добавляет афродизиак и смеется дико. Джаред кривит лицо и лохматит волосы. Пытается задавить, как паука, невовремя появляющиеся картинки… всякого в голове. Он, в целом, догадывается, что Дженсен сейчас, занимается тем же. Машина пискнула и мигнула. Падалеки подхватывает готовый напиток, ставит на стол, а себе выуживает из холодильника ананасовый сок и иронично дергает бровью. «Прекрати, Джаред! — ругается внутри маленький Джей, — мы пришли поговорить, просто поговорить!» Упомянутый кивает головой, почти смущенный. Дженсен проходит на кухню — волосы мокрые, кончики от воды совсем потемнели. Вместе с ним, в комнату вплывает ненавязчивый аромат геля для душа. Почти пришел в себя, но глаза все еще пьяно поблескивают. Он хватает руками теплые бока кружки и вдыхает божественный аромат. Делает глоток и закрывает глаза. Н-а-с-л-а-ж-д-е-н-и-е. Которое разбивается в осколки, ибо Джаред делает глоток сока и в лоб спрашивает: — Зачем ты вообще устроил это все? — Подушечками пальцев проводит по стеклянным бокам. — Мы это обсуждали уже, — говорит Дженсен, нервничая. — Я хотел рассказать историю Джона и Мэри, — делает глоток и обжигая язык, морщится. Джаред толкается языком в щеку, а затем делает глубокий вдох и объясняет, как маленькому ребенку: — Ты должен сказать мне правду. Мне нужна правда, чертова правда, Эклз. Мы не сможем пойти дальше вместе, если ты так и будешь мне бессовестно лгать. Дженсен досадливо прикусывает губу. Как быстро его раскусили! — А ты? Почему ты себя так вел, черт возьми? Что за повадки девственницы, Падалеки? Джаред смотрит спокойными глазами, пропускает шпильку мимо ушей. Это Дженсен ощетинился, чтобы скрыть эмоции и перевести тему в другое русло. Главное не вестись на провокацию. Прочищает горло и уверенно говорит: — Я скажу честно: я боялся. Дженсен тут же шокированным взглядом сканирует лицо напротив. Складка меж бровей появилась из-за беспокойства. Он отпихивает от себя стакан с кофе и звенящим голосом спрашивает: -Меня? Ты боялся меня? Ты думал, что я причиню тебе боль или что? Джаред удивленно выпучил глаза. Машет руками. — Нет, господи, нет. Придурок, совсем нет. Я боялся, что ты снова уйдешь и снова что-то скроешь. Сам посуди — ты мне ничего не сказал о приквеле, не сказал о том, что будешь там сниматься. Ничего не сказал. Словно не Сверхъестественное закончилось, а мы с тобой, — последнее предложение стыло выходит изо рта и льдинками разлетается. Дженсен медленно моргает, не понимая. Он, словно взглянул на ситуацию со стороны Джареда и, господи… их страхи были идентичны. Он не знает, чем потрясен больше — то ли тем, что их эмоции одинаковы, то ли тем, что Джаред мог подумать, что Дженсен мог от него отказался. Дженсен! Тот самый, который готов прыгнуть под пули не задумываясь, лишь бы защитить Падалеки. Он глядит в глаза напротив. Собирается с мыслями, чтобы сказать о том, что Джаред невероятный дурак, раз подумал, что… — Я тоже боялся, — солено слетает с обиженных губ. Джаред тут же напрягается, наклоняется ближе — бок стола вдавился в живот. Гневливо сплевывает: — Господи, Дженс! Чего ты боялся? Что у тебя работы не будет? У тебя были запланированы «Пацаны», концерты, «Бескрайнее небо», «Винчестеры» в конце концов! Или дело не в работе? Что за чертовщина с тобой происходит? — Падалечья выдержка и спокойствие летит к черту, уголок губы в злобе дергается. Он яростно зачесывает волосы, чтобы не мешали смотреть этому наглому и упертому человеку прямо в его бесстыжие глаза. Дженсен не отвечает пару секунд. Поворачивает голову, осматривает интерьер и глухо просит: — Джаред, не надо, пожалуйста. Падалеки психует и бесится. Ему не смотрят в глаза, ему ничего не говорят, продолжают что-то скрывать. Да пошло оно все! — Тогда и говорить не о чем. Черт, я ведь собирался с тобой… — смешок с искривившихся губ, — не важно. Ты не хочешь меня обратно, я понял, Дженс. — Отталкивает от себя стакан и резко соскакивает. Стул кренится, Джаред ловит его за сиденье и с громким стуком ставит на место. Какое-то время он молчит, лишь поглаживает спинку пальцами. — Скажи мне кое-что, — наконец, произносит он. — Когда ты… ну, когда все началось… — он медлит, — ты знал тогда? Дженсену совсем не нравится тон вопроса, но он все же разлепляет губы и неуверенно спрашивает: — О чем ты? Джаред хмыкает, все еще продолжая гладить лакированную поверхность, бросает слова, но не в Дженсена, а в этот гребаный стул: — Что так легко от меня откажешься? У Дженсена мозг, кажется, расплавился от такой чуши. Все его нутро встало на дыбы, сейчас пар из носа повалит от злости. Он уже открывает рот, чтобы сказать… что-нибудь. Не уверен, что именно, потому что времени решить нет, ибо Джаред, по-своему истолковав молчание, абсолютно точно собрался уйти. Эклз резко соскакивает со стула, опрокидывая его. Падалеки вздрагивает и останавливается. Смотрит обиженным взглядом. Дженсен обходит стол и подходит к собеседнику. Левая рука Дженсена движется навстречу и обхватывает чужую шею, притягивая ближе. Джаред потрясенно выдыхает ему на лицо, и в этот момент, все умные мысли куда-то разбежались, все, что он может делать, так это так глупо таращиться и хватать воздух, как выброшенная на берег рыбешка. Джаред же медленно моргает и пытается понять, что, черт возьми, происходит. Эклз гипнотизирует взглядом, пытается подобрать слова, но в итоге злобно цедит: — Стоять! Ты никуда не пойдешь. Задолбал так делать. Хватит бегать. И прекрати манипулировать! — Все нормально, он справится. Лицо у Джареда искривляется от злости. Он пихает локтем в чужие ребра. Отходит на два шага назад и прищурив злостно глаза, почти орет: — Это ты задолбал, Эклз! Ты нихрена мне не говоришь! Отмалчиваешься, увиливаешь, скрываешь! Ты неплохо устроился, зачем тебя я? И в самом деле, глупо это было… приходить сюда в попытке помириться, — голос его дрожит опасливо. Дженсен пугается от этого жалобного тембра. Чужая влага в глазах больно отзывается в груди. Эклз, словно сдувается, а его голос еще хуже, плаксивее и жалостней: — Черт возьми, я не могу… Джаред слегка наклоняет голову вправо и проходится воспаленным взглядом от волос до ног. Возвращает взор на лицо. Дженсен морщится и сжимает руки в кулаки. — Что ты не можешь, Эклз? — Падалеки делает два шага навстречу, волосы на затылке взмокли от пота. Дженсен закрывает глаза и отрицательно мотает головой. — Пожалуйста, Джаред, пожалуйста, — он и сам не знает, о чем умоляет. «Прекрати своими красивыми пальцами рвать мне душу?» — вполне возможно. Но Джаред, суровый и бесчувственный, погружает ногти глубже: — Дженсен, ответь мне. Ты должен ответить мне. Эклз сдается. Жмурится, как ребенок. И тараторит: — Я, блять, не знал, как мне дальше быть! Джаред хмурит брови и делает еще пару шагов вперед. — О чем ты толкуешь? — Обхватывает пальцами плечи и слегка встряхивает, — о чем ты говоришь? Дженсен позволяет себя трясти, как куклу. Злые слезы навернулись на глаза. Он яростно их вытирает тыльной стороной ладони. Его трясет от напряжения. — Перед концом «Сверхъестественного» все пошло через жопу: смена площадки, новые режиссеры, новые актеры. Все это непривычно и страшно. Я понимаю, что это глупо, — он растягивает губы в усмешке. — Но сам посуди, мы возвращались туда каждый год, на протяжении 15 лет. Это как второй дом, черт возьми, а потом это все… — замолкает, чтобы подобрать слова, — пуф и исчезло. Я уже отвык от знакомств и неловкого времяпровождения… я вышел из зоны комфорта, понимаешь? И я… я потерялся в этих эмоциях. А еще ты… — Замолкает и идет к дивану. Садится и прячет руки меж ног. Джаред все еще переваривает информацию, но садится рядом. Кашляет. — Что я? Дженсен вытаскивает руки, хватается за волосы и приглаживает их. Хмурится и кусает губы. — Ты… стал таким закрытым и отстраненным — исправлял сценарии «Уокера», знакомился с актерами, бегал туда-сюда. Я все понимаю, — Эклз хватает декоративную подушку и мнет ее пальцами, — но я почувствовал себя, ну, не знаю… брошенным, что ли. Джаред ощутимо пихает его в плечо. — Ты — придурок. Я же тебя звал с собой! Дженсен снова морщится. Съеживается, словно засохший лист. — Да, конечно, но тогда, я воспринял это не так, — машет неопределённо рукой. — Я подумал, что ты уже хочешь распрощаться с нашим сериалом. Я тут значит с ума схожу, а ты уже глядишь вдаль и весь от счастья светишься, — запнулся на слове, облизал губы и продолжил: будто бы для тебя это ничего не значит… будто бы я… ничего не значу. — Свесил голову и уперся взглядом в ковер. Джаред же глядит на него, обиженный, ничего непонимающий. — Не могу поверить, что ты так думал… Я что, когда-то дал повод тебе так думать? В смысле… я же не делал так? — неуверенно спрашивает он, закусывая губу. — Я, конечно, был рад «Уокеру», но я ведь хотел позвать тебя с собой. А у тебя тут «Винчестеры» резко нарисовались. Дженсену от такого жалобного тона хочется стукнуть себя, хоть он и не понимает, зачем. — А… «Винчестеры» это… я не знаю, — начинает он. — Это как… как попытка зацепиться за что-то старое и знакомое. Знаешь, что-то такое, что дает спокойствие. Я не знаю… Это был порыв, наверное, — Дженсен сглатывает, — а потом уже стало поздно. Я пожалел об этом сразу же, как ты узнал. Я не знаю, Джаред, что это было. Все, как во сне. Джаред ободряюще хлопает его по плечу и тихо спрашивает: — Почему мне не сказал сразу? «Как-будто бы у нас была возможность, — думает Эклз, — поговорить и выяснить. Кто-то ведь постоянно сбегал». Ему хочется озвучить эту мысль, но ему не хочется снова злить собеседника, особенно сейчас, когда падалечья ладонь уютно устроилась на плече, делясь теплом. Он незаметно подсаживается ближе и отвечает: — Говорю же, ты там весь такой занятой был, — чешет бровь, — а я был зол на тебя, и мы были в ссоре и вообще… — сглатывает слюну, — я идиот. Да, ты прав. Надо было тебе сразу все рассказать. Надо было… — последнее получается уж совсем отчаянно. — Я понял, Дженс. Все нормально. Дженсен яростно мотает головой. — Нет, Джей, уже ничего не будет нормально, — выдыхает рвано. — Никогда. Оба молчат пару минут. Обдумывают. — Дженсен, послушай меня, — наконец, говорит Джаред, пока Эклз старается незаметно вытереть слезы. — Я, скорее всего, тоже идиот и не совсем понимаю, о чем говорю, но… из того, что ты мне сказал, то, что ты чувствуешь… и чувствовал. Это нормально, понимаешь? У тебя, словно почву из-под ног выбили, я понимаю. Я тоже это чувствовал. Но это уже в прошлом, а это, — он хватает ладонь Дженсена и накрывает своей рукой, чуть сдавливая пальцами, — это настоящее, чувствуешь? — Сдавливает чуть сильнее, — в смысле… — он качает головой. — Ты убегал даже не от меня, ты убегал… от самого себя. Я просто… у меня нет слов. Я и подумать не мог, что ты так себя изводил… — А, — Дженсен вдруг чувствует себя полным придурком. — Прости. Это было глупо, да? — Он усмехается и корчит лицо в забавной гримасе. Ожидает, что Джаред засмеется, но тот молчит, просто смотрит на него сочувственно, щеки его мокрые от слез. От этого вида, Дженсену физически становится плохо. — В смысле… Тогда я этого не понял. — Дженсен весь красный от стыда, он даже не может поднять глаза. — Я говорил, это глупо. Я — идиот, Джей. Джаред вдруг мотает головой и притягивает к себе — дарит теплые объятия. И солено шепчет в макушку: — Мы, Дженсен, — гладит чужие плечи. — Идиоты. Оба. Эклз лишь кивает и сдавленно бурчит: — Мой кофе уже остыл, да? Джаред разрывает объятия и фыркает. — Боже, ты такой невыносимый, — улыбается уголками губ. — Пойдем, сделаем еще. Дженсен протягивает руку, мол, помоги встать. Джаред закатывает глаза, но протягивает собственную в ответ. После того, как кофе-машина снова приготовила чудесный напиток, они расположились за столом. Джаред подпирает рукой голову и глядит на собеседника. В это время, Дженсен сумасшедше-елейным голосом доказывает ему, что он больше не совершит таких глупых ошибок, что больше не уйдет, что больше не отвернется, чтобы ни случилось — бесконечный и отчаянный поток сознания, мысли как на ладони — бери, Джаред, разглядывай. Тот самый Дженсен-великий-и-ужасный-Эклз глядит в кружку кофе, смущенный, как подросток. Джаред наблюдает за ним завороженно и не скрывает глупой, влюбленной улыбки. — …давай в будущем, так больше не делать, — по забавной привычке, он закусил губу и почесал шею. — Я никуда не уйду, обещаю. — Дженсен поднял глаза, чтобы проверить, слушают ли его. Не слушают. — Ты чего, Джаред? А Падалеки уже совсем дурашливо и широко улыбается. В хамелеоновских глазах теплится нежность — выдает без всяких слов. — Не знаю… Ты сейчас такой милый, словно смотрю на тебя двадцатисемилетнего. И смущаешься, прямо как тогда, в начале. — Бросает смешок и ведет плечами, — я успел соскучиться по такому Дженсену. Он опасается, что Эклз сейчас разозлится и вспыхнет, как спичка, ибо тот терпеть не мог шутки о его кричащей влюбленности в молодости — все об этом говорили: и фанаты, и Джаред, и сценаристы, и режиссеры, и приглашенные актеры и актрисы, да даже родители! Вопреки его опасениям, Дженсен нисколько не обозлился, наоборот — только сильнее потер шею, уставился серьезными глазами и пробурчал хрипло и уперто: — Я никуда не уйду. Джаред выдерживает взгляд и кивает. — Ладно, я понял. Я прощаю тебя. И ты прости меня за все. Я, конечно, не могу обещать, что последствия всего это, — машет ладонью, — не будут проявляться, сам понимаешь. Я, может быть, временами буду срываться и злиться на тебя. Или буду злиться на себя и замыкаться. Ты должен быть к этому готов. Если ты согласен на такое, то давай попробуем все с начала. Дженсен слушает со всей внимательностью, кивает проникновенно. А затем… О, боже, дарит ему такую шикарную и счастливую до краев улыбку. Лучики расходятся возле глаз, что излучают такую благодарность и л-ю-б-о-в-ь. — Спасибо. Ты не пожалеешь, Джей, — и снова улыбается, десна видать. Джаред с толикой восхищения смотрит на собеседника. Хлесткое сердцебиение — такое сильное и такое гулкое, что вместе со стуком, колышется ткань рубашки. Он очень-очень хочет поверить этим словам, что были сказаны с такой уверенностью. Разрывает зрительный контакт и переводит взгляд на стену, где висит картина — одинокий корабль в океане, в серости неба сверкают молнии. Он принял решение. Буравит взглядом — волны бьются о корабль. Джаред чувствует этот холодный, пронизывающий ветер — он треплет волосы и заползает под рубашку. Пахнет солью, морем и чем-то… Носом ведет — да, пахнет домом. Он все решил. Поднимается, глядит сверху вниз на чернявую зыбь. Расправляет руки. И совершает прыжок в темную, почти черную синеву. Вслед за Дженсеном. Как всегда.

***

      Спустя пару часов ничего незначащей болтовни, они перебрались на кровать. Наступила ночь и хотелось бы заняться чем-нибудь… интересным, вот только Дженсена догнало похмелье и ударила молотом по затылку. Он то хмурится, то жмурится, то грязно матерится. Лежит на спине и прижимая кулаки к гудящим вискам, морщится от боли. Джаред же спустился на первый этаж, нашел шипучие таблетки от похмелья с лимонным вкусом и бросил одну в стакан с водой. Наблюдая, как пузырьки взрываются, он опускается на стул и прикрывает глаза. Ему бы хотелось задать один вопрос Дженсену. Очень-очень хотелось. Но этот придурок напился, как в последний раз и сейчас от него толку никакого. Однако, надо бы поблагодарить матушку Фортуну хотя бы за то, что он не стоит на коленях возле унитаза и не выблевывает последствия алкоголя. Нежеланное беспокойство вместе с сомнениями, Джаред давит в себе так, как хочется раздавить мерзкого таракана, который выскочил из-под пыльного угла. Таблетка растворилась окончательно. Он хватает стакан и поднимается наверх. Дженсен все также лежит на спине, одна рука покоится на животе, а вторая лежит на лбу. Он приветствует взглядом и глаза его загораются надеждой, видя, какой подарок ему принес Джаред. — Мой спаситель, — хрипит Эклз и кряхтя приподнимается. Сидеть неприятно — в голове словно молоточки бьют по внутренней стороне черепа. Он корчит гримасу боли и принимает спасительный напиток, — спасибо большое. — Слизывает каплю влаги с верхней губы. Джаред плюхается рядом. Наблюдает, а затем прочистив горло, пулеметной очередью тараторит: — ябыоченьхотелчтобытысталрежиссеромукера. Дженсен снова морщится, кидает взгляд «ты издеваешься?» — Помедленнее, пожалуйста. Я тут умираю, если ты не заметил. Джаред трет ладони друг об друга, выдыхает и говорит на порядок спокойнее: — Я бы очень хотел, чтобы ты стал режиссером «Уокера». Эклз снова делает глоток лекарства и поднимает брови в изумлении. — Извини, я, кажется, пропил все мозги или мне показалось, что ты хочешь, чтобы я стал режиссером «Уокера»? — Хитрая улыбка появляется на губах. Джаред хмурится и хочет пихнуть собеседника, но вспомнив его состояние, кладет руку возле его бедра и чувствует исходящее тепло. — Не издевайся. Я серьезно. Дженсен был бы рад, вот только у него скоро съемки в «Бескрайнем небе», о чем он и сообщает Джареду. Падалеки опускает плечи в разочаровании. И прежде, чем он открыл рот, Эклз, убирая опустевший стакан на тумбу, продолжил: — Я не могу стать режиссером на весь сериал, но, вероятно, мог бы найти время, чтобы срежиссировать одну-две серии. Что думаешь? Джаред восторженно кивает, волосы растрепаны, а глаза переливаются радостью. — Ты сейчас похож на щенка, — смеясь говорит Дженсен и касается ладонью чужого лица. — Я очень-очень хочу коснуться тебя, Джей. Очень хочу, но, кажется, если я резко перевернусь, то нам придется менять не только одежду, но и постельное белье, а не обмениваться ласками, — он хмурится, но затем виновато улыбается. Джаред возвращает улыбку, трется о чужую ладонь словно он, и вправду, щенок. И в моменте — глаза его горят шаловливой искоркой. Он высовывает язык и облизывает чужое ребро ладони. И заливисто смеется, наблюдая за окаменевшим лицом Дженсена. Эклз стонет громко и чуть наигранно. — Ты меня убиваешь, Джаред. Стыд и позор тебе! Кто тебя такому научил? — А сам смеется.       Так пролетает еще час — они лениво перекидываются шутками и рассказывают забавные истории, которые произошли с ними, пока они были в разлуке. Дженсен увлеченно рассказал смешной момент на съемках «Пацанов» и не получив ответа, удивленно посмотрел на противоположную сторону кровати. Джаред подложив под голову руку, спал сном младенца. Персиковые губы приоткрыты, дыхание спокойное, а лицо… такое безмятежное. Дженсен о-ч-а-р-о-в-а-н. Он смотрит пристально, словно сохраняет этот прекрасный вид на изнанку век, чтобы вспоминать темными ночами и согреваться. Пока глядит, размышляет: он бы мог сказать «я люблю тебя», но это совсем не передаст все те эмоции, которые он чувствует по отношению к Джареду. Эклз любит свою семью, своих детей, свою работу, любит спать до обеда и горьковатый кофе. Но это не значит, что он сойдет с ума, если что-то из этого списка не будет рядом какое-то время. «Я безумно скучал» — тоже не то. Скучал, словно от слова «скучно». Как будто ему было всего лишь скучно. Нет, совсем не то. Он не скучал, он умирал каждый гребаный раз. «Я без тебя не могу» — близко, но совсем уж слащаво и глупо звучит. Дженсен мотает головой. Тут что-то другое — более глубокое, более иссушающее, более ненасытное, более жгучее. Когда сердце перестает биться только от одной мысли потери; когда глаза наливаются злостью при чьей-либо попытке забрать родное; когда чужие раны ощущаются, как собственные, а чужие страдания и того хуже — грубее и беспощаднее; когда хочется заползти под чужое сердце и там навсегда остаться; Что это за чувство такое? Опасное, изматывающее, несущее страх потерять, но при этом вечное, дарующее исцеление и счастье? Даже семь радикалов любви, наверное, не смогут описать то, что чувствует Дженсен по отношению к Джареду. В мире просто-напросто не хватит слов, чтобы описать самоотверженное, робкое, но в тоже время пылкое, ровное и пьяное, скрытое и гордое ч-у-в-с-т-в-о. Эклз резко выныривает из размышлений, ибо отвлекается на бурчание. Джаред, сладко чмокнув губами, повернулся к нему спиной и снова притих. Дженсен скользит взглядом по затылку, по шее (там соблазнительно выглядывает родинка), по расслабленным плечам. У него больше нет терпения сдерживать себя, поэтому он ложится совсем рядом — падалечьи волосы щекочут лицо. Дженсен прижимает сухие губы к чужой шее и так и замирает. Его нос прячется в душистых и мягких волосах. Рука его по-хозяйски обхватила чужую талию. Он рвано выдыхает, так лежать немного неудобно, но он ни за что не оторвет свои губы от манящей кожи. Проходит еще пара минут. Сердце гулко, но уверенно бьется. Он неожиданно находит точное определение того, что он чувствует. И все еще касаясь губами шеи, горячечно и прерывисто шепчет: — У меня от тебя… немеет душа. — Прижимается крепче к теплой спине и позволяет себе заснуть. Джаред же открывает слезящиеся глаза. И почти не дышит. Но чувствует то же самое.

***

      Дженсен выходит на задний двор собственного дома и потягивается. На губах играет ласковая улыбка. Он зажигает сигарету и сделав затяг, смотрит на небо. Солнце такое в-о-с-х-и-т-е-л-ь-н-о-е — целует людей в макушки, гладит теплыми лучами деревья и землю. Хорошее солнышко — яркое и приятное. Эклз выпускает дым и вспоминает фразу, которую он где-то слышал: тебе не нужны миллионы рук, чтобы принять помощь, достаточно и одной. Он не помнит автора, но как, черт возьми, тот был прав. Эклз хмыкает и садится в плетеное кресло. Даже если заснет, он уверен, что кошмар ему не грозит. Потому что… Джаред. Его опора, его надежда. Его. Да, Джаред снова принадлежит ему — какое же волнующее чувство! Лучше этого, только тот факт, что эклзовское сердце держат до невозможности идеальные, длинные, тонкие пальцы того же Падалеки. Как же это прекрасно — не носить колючки обиды и злости в себе! Даже дышать легче. Ему снова разрешено трогать — и душой, и глазами, и руками. Целовать, обнимать, смотреть и впитывать. Коротко — жить. Пока дышит и бьется его сердце — ему м-о-ж-н-о. Дженсен прикрывает глаза. Ему давно не было так спокойно и так хорошо. Впереди — конвенция, знакомство с актерским составом и съемки «Уокера». И… Джаред. Ленивая улыбка растягивает губы. Они снова будут вместе на съемочной площадке, снова будут подшучивать над актерами и актрисами, снова будут смеяться, снова плечом к плечу. Как раньше. Жизнь-то налаживается! Эклз вытягивает ноги, затягивается в последний раз и бросает окурок в банку, где тот медленно тлеет — дымок заполняет стеклянную полость. Мужчина наблюдает пару секунд и убедившись, что огонек потух, снова откидывается на спинку и прикрывает глаза, позволяя себе принять солнечную ласку — лучи, словно перышком, касаются безмятежного, счастливого лица. Через пару недель грядет апокалипсис. Земля расползется трещинами, а небосвод расколется, как орех. И в яростных сполохах огня одна очень властная и злобная богиня схватит Дженсена за горло в попытке жестоко покарать. Он ей позволит, а в ответ покажет асмодейские и багровые от чужой крови клыки. Но прямо сейчас… Солнце такое в-о-с-х-и-т-е-л-ь-н-о-е.