he eats his heart out (again)

Совместное путешествие с Альбедо было… на удивление спокойным. Они собирали образцы почвы и камней, ягоды и фрукты для консервации, иногда купались в попадающихся на пути реках и озёрах, а по вечерам разводили небольшой костёр где-нибудь в укромном месте и подолгу сидели рядом, иногда молча, иногда разговаривая. Альбедо знал много всего. Он рассказывал о звёздах на небе и о созвездиях, указывая рукой в тонкой перчатке на залитое серебряным светом небо, говорил о новых, предстоящих экспериментах, делясь результатами предыдущих, и внимательно слушал, чуть склонив подбородок к правому плечу. Итэр любовался меткой на его шее и старался не отставать: его память хранила множество деталей прошлого, и он охотно делился опытом прожитых столетий. Паймон с ними не было: Итэр любил свою подругу всем сердцем, но иногда её становилось излишне много, и приходилось не то что бы сбегать, но оставлять её на попечении друзей или даже просто знакомых, отправляясь по очередному поручению. Альбедо ничего против не имел: ему было приятно проводить время тет–а–тет с путешественником. – Мне нравится твой голос, ты должен чаще брать инициативу разговора на себя, – как-то сказал он, открыто глядя в глаза Итэру. Кажется, это была их вторая встреча, еще тогда, когда путешественник воспринимался больше не как друг, а интересный подопытный образец. Тот смутился, покраснел и, стараясь скрыть смущение, пробормотал что-то невнятно. Но говорить стал больше, безусловно. Он долго ходил по лагерю на Хребте в ту ночь, задумчивый, пока на следующее утро, невыспавшийся, но довольный, не схватил алхимик за руку: – Спасибо. Как насчёт позавтракать вместе? – и улыбнулся так, что померкло всходящее солнце. Конечно же, когда воля случая сводила их, с тех пор они завтракали друг с другом, да и все остальные приёмы пищи разделяли на двоих. С Альбедо было безмятежно. Он окутывал своим присутствием, и становилось чуточку увереннее и безопаснее, так, как будто бы Итэр облачался в сверхпрочные доспехи или прятался за щитом. При этом по всей броне распускались нежные цветы: было что-то умиротворяющее в том, как трогательно Альбедо держал кисть в пальцах, когда они останавливались передохнуть, и алхимик доставал принадлежности для рисования. Итэр смотрел на него, такого естественного в своих красоте и спокойствии, и думал, как ему повезло из всего Тейвата найти именно его едва ли не самым первым. – Однажды, ещё в самом начале пути, – проговорился он случайно, слишком погрузившись в переживания минувших дней, – я думал, что буду совсем один. – Но твоя милая подружка все равно осталась рядом, да? – улыбнулся Альбедо уголками губ: они пили чай рано утром, обсуждая, куда сначала лучше заглянуть: к озеру Лухуа за рыбой или в Заоблачный предел за образцом кор ляписа. Кажется, это было на совместной миссии по изучению свойств минералов; с ними путешествовали Беннет и Кэйа, поэтому разговор развить не удалось. Итэр кивнул, конечно, как он мог не согласиться с этим, но собственное сердце оказалось обмануть труднее. Между ними определённо существовало… Что-то. Итэр предпочитал называть это связью, без лишних уточнений и красноречивых эпитетов. Она просто была, осязалась едва ли не физически, и немного искрила, особенно после того, как они встретились в Инадзуме год назад. Альбедо тогда смотрел на него иначе, иначе вёл себя, касался чуть чаще, чем надо было, и все как-то было не совсем так, как раньше. Когда они остались вдвоём в том ресторанчике, проводив немного дезориентированного успехом Син Цю до дверей, заходило солнце. Альбедо повернулся к перилам террасы, где они сидели, наслаждаясь вкусными закусками и успешным завершением дела, корпусом, демонстрируя профиль, и у Итэра замерло дыхание: как будоражаще привлекательно смотрелся алый румянец на бледных скулах, как искрились последние лучи в аквамариновых глазах, как вздымалась грудь, когда Альбедо тяжело, глубоко вдыхал солёный инадзумовский воздух, и как на тонких губах играла мечтательная улыбка. – Чудесно, – растягивая гласные, выдохнул Альбедо тогда, поворачиваясь к нему. – Может ли быть что-то лучше вечера, проведённого в компании с хорошим человеком? Итэр согласился, сбрасывая с себя наваждение, но что-то уже переломилось в тот момент, что-то уже стало по-другому, но лучше или хуже – он не понял или не захотел понять. Просто все вмиг изменилось вокруг, а Альбедо остался все тем же, только немножко иным. И когда он вёл его до снятой в гостевом доме комнаты, захмелевшего от непривычного инадзумовского алкоголя, рука лежала на чужой талии и горела от прикосновения, пусть и через одежду. Итэр стыдливо отвёл глаза и всю дорогу смотрел себе под ноги, пока Альбедо дышал где-то рядом, иногда склоняясь так близко, что он мог чувствовать тепло на своей шее. Оказалось, что он весьма разговорчив, когда слегка выпивал, поэтому Итэру, охваченному противоречивыми эмоциями, спокойно можно было не вслушиваться и просто кивать, чем он и занимался. – Останешься? – спросил друг (такой уж ли и друг?) усаживаясь на кровати удобнее. Немного погодя он принялся возиться с первой пуговицей верхней одежды, пока, наконец, не расстегнул, обнажая ключицы. – Тут хватит места на двоих. – Я бы… ну, не думаю, что это удобно. Не хочу мешать твоему отдыху. – Мы, рыцари Ордо Фавониус, привыкли спать и в более стесненных условиях, – Альбедо тем временем снял наручи и похлопал рядом с собой: – Ты никогда не помешаешь. Только погоди немного: мне нужно приготовиться ко сну. Если можешь, закажи у хозяйки бочку горячей воды – мы все в пыли после наших приключений. – И он потянулся к полам рубахи, намереваясь ее снять. К своему стыду, Итэр позорно сбежал, попутно пытаясь унять разбушевавшееся сердце. Около хозяйки он все же остановился, запыхавшийся и красный, как генеральский краб, и передал просьбу алхимика, после чего пулей выбежал в свежую инадзумовскую ночь. Перспектива провести ночь с Альбедо в одной кровати была неожиданно слишком заманчивой и возбуждающе волнующей. Что-то странное происходило с ним, с ними обоими, и это немного пугало. Потом он себя отругал, сильно и безжалостно, так, чтобы неповадно в следующий раз было вести себя столь грубо. Но это было потом, а тогда он только и мог думать, что о чужих ключицах, и ощущать, как наливаются горячечным румянцем стыда щеки. Если бы он остался ещё ненадолго, то, возможно, случилось бы непоправимое. На тот момент он не был готов к тому, чтобы привычное течение жизни, где каждый встреченный на его пути человек занимал определённое место, разрушилась, словно карточный домик от дуновения ветра. Паймон нашла его на причале, потерянного и все ещё смущенного до безумия. Громко возмущаясь, она довела его до чайного дома Коморэ, где его, оказывается, дожидалась Аяка с Томой. Что они обсуждали, Итэр не вспомнил бы даже под угрозой смерти: ему не давала покоя бледная полоска кожи, которую он успел увидеть, когда Альбедо приподнял рубашку. Определённо, рефлексия была его сильной стороной. На следующее утро, проводив гостей Инадзумы на корабль до родных краёв, он остался погостить ещё ненадолго и уплыл на Ватацуми, где его радостно приняла Кокоми. Пару дней Итэр бродил по острову, наслаждаясь заслуженным отдыхом и  местными красотами: хоть он и исследовал местность вдоль и поперёк во время пребывания в рядах сопротивления, атмосфера уединения и нереальности очаровывала каждый раз по-новому. Много размышлять не пришлось: дважды два сложить было проще простого, и, ну, Альбедо ему, кажется, нравился. Не как приятель, не как друг или брат, а как человек. Как его потенциальный человек. С которым хотелось быть рядом если не всегда, то большую часть времени, которого хотелось слушать и слышать, которого хотелось… поцеловать? потрогать? ну, там, где друзья не касаются. Итэр затряс  головой, но по всем признакам выходило так: картина из ресторана – озолоченный закатом Альбедо, расслабленный и немного хмельной, – вызывала лишь одно желание. Про инцидент в номере он предпочитал не вспоминать: то, каким взглядом одарил его Альбедо перед отплытие, говорило само за себя. Это была катастрофа. Не вселенского масштаба, но конкретной маленькой личности. У него имелась цель – найти сестру и уйти с ней обратно, к себе, туда, где он был к месту, а сейчас получалось, что и место свое он уже обрёл… здесь. Сестра все ещё пряталась от него непонятно где, Дайнслейф подсказок не давал, а ему… ему почему-то было хорошо тут, в Тейвате. Оставлять все так определённо не стоило – проблемы, к сожалению, имели свойство накапливаться, превращаясь в снежный ком, поэтому пришлось принимать компромиссное решение: чувства не подавлять, но никоим образом не демонстрировать. В конце концов, он умел хранить чужие секреты, пора было учиться делать то же самое со своими. К тому же, теплилась надежда на то, что со временем все вернётся в прежнее русло, и ему не придётся стыдливо сбегать от самого себя, отрицая очевидное. Где-то же он прочел, что влюбленность длится не так уж и долго – от месяца до пары лет. Можно было и перетерпеть. Жилось так относительно легко. Но только относительно, потому что с Альбедо они пересекались достаточно часто, чтобы симпатия загоралась с новой силой, но недостаточно для того, чтобы он не мог держать себя в руках. Иногда, правда, эмоции брали верх, и Итэр с жадностью искал любой возможности увидеться, прикоснуться, заглянуть в глаза и спросить: ну, ты не замечаешь, не понимаешь? Разве можно так, разве недостаточно все ясно? Альбедо ведь дураком не был: Итэр видел в нем понимание, видел, как тот вполне осознает, что между ними уже совсем не то дружеское влечение, ощущаемое прежде. Тогда почему все продолжало быть… так, как раньше? Итэр одёргивал себя: неужели разочарование этой мысли столь сильно, что ему даже дышать становилось труднее? Боги, да ведь сам же решил оставить все, как есть, а теперь ещё и жаловаться смеет. На языке оседали невысказанной горечью слова, на сердце тяжелело от густой ревности: если не замечает, наверное, уже кого-то любит, а его боится ранить. Такое успокоение мало чем помогало и, по задумке долженствовавшее задушить влюблённость, только сильнее её распаляло. Люмин как-то говорила ему, что запретный плод сладок, но Итэр редко её слушал. Да и сейчас прекрасно знал, что его плод не просто сахар, а патока, горячая и сладкая. Пришлось провести монолог самому с собой ещё раз, для профилактики, и жить стало опять довольно просто. Любовь никуда не ушла, зато свернулась тихим комочки где-то в районе солнечного сплетения и лишь изредка обвивала горло и грудь неприятными болезненным спазмами, в основном даря только тепло и заполняя грызущую изнутри пустоту. До их совместной поездки в Ли Юэ. Альбедо часто его баловал. В основном отсылал полезные штучки типа зелий и настоек, иногда – вкусную приготовленную им же домашнюю еду, особенно сладости, а ещё писал письма, и Итэр с ума сходил от осознания своей нужности и дикой влюблённости. Ну, неужели это не воспринималось как ухаживания, лёгкий флирт с большим намёком? Или это он просто сам себе навыдумывал, чтобы утешить разыгравшуюся фантазию? В поездке все усугубилось настолько, что они делили спальник. – Ночи холодные, пусть и близится весна, – на невысказанный вопрос ответил Альбедо и прилёг рядом, едва задевая рукой бедро. – К тому же, ты мне должен еще с Инадзумы. Понятное дело, спал Итэр плохо. Альбедо подбирался к нему мягко, осторожно, прощупывая каждый предстоящий миллиметр пути, и это не могло не подкупать. То, как он приручил его, привязал к себе, сделав это совершенно незаметно, будоражило и кровь, и воображение. Если поначалу, решив молчать о симпатии, Итэр был уверен в простоте задуманного, то сейчас хотелось все бросить в Бездну и делать, впервые делать, то, что велит ему сердце. Альбедо дарил ему разговоры, беззаботные, бестревожные мгновения, наполненные лёгкостью и теплотой, заботился о нем как морально, так и физически, поддерживал, в нужное время всегда оказываясь рядом, и… у Итэра не было никаких шансов устоять. Их поездка затянулась на несколько дней: все никак не удавалось найти нужный образец нефрита – там, где они рассчитывали добыть его, уже ничего не было. – Видимо, кто-то успел раньше нас, – пожал плечами Альбедо. – Если ты не против задержаться, не хочешь разделить со мной бремя поисков? – С удовольствием, – ответил Итэр, чуть ли не светясь от счастья. – С тобой так удобно спать даже на земле! – он вовремя прикусил язык, едва ли не добавив 'не представляю, каково это – делить с тобой кровать'. – Ты, как всегда, был абсолютно прав. Альбедо улыбнулся ему, нежно и искренне. Альбедо был влюблен в него, подумалось тогда совершенно естественно, потому что иначе и быть не могло. Но он не посмел давать себе надежду, поэтому предпочёл, раскрыв планер, спуститься с очередной горы вниз и погладить кадык: в горле першило нещадно. Вечером того же дня, вороша палкой ветки в костре, Итэр задумчиво пробормотал практически себе под нос: – Дайнслейф помнит её любимые цветы. В последнее время он вообще часто думал о такого рода вещах. Сколько вокруг него находилось влюбленных! А любящих, а любимых? Ещё больше! И каждый по-своему выражал её, эту любовь, о которой так часто писались книги и поэмы, о которой мечтал каждый первый и которая вот так вот вдруг случилась и с ним, и, видимо, с сестрой. – О чем ты? – Альбедо придвинулся ближе, чтобы лучше слышать собеседника. Блики костра раскрашивали его лицо в оранжево-красные пятна, плясали на одежде и блокноте бесноватый танец, и, ох, Итэр опять засмотрелся и с трудом заставил себя вникнуть в суть вопроса. – Он помнит её любимые цветы, несмотря на время и боль, которую она ему причинила и причиняет до сих пор, – он нарисовал на сырой от росы земле крупные лепестки и жирноватые стебли. – Забавно: он многого не помнит о себе, но как только речь заходит о моей сестре, в его памяти живёт каждая мелочь, будь то случайно брошенная фраза или страница в книге с понравившейся строкой. – Цветы Каэнри'ах? – Да. Интейваты. Она носит их до сих пор. Вплетенными в волосы, вот здесь, – Итэр провел кончиками пальцев от виска к макушке. – Очень красивые и очень идут ей. Словно бы она тоже не может забыть. Альбедо кивнул, поощряя продолжить, и положил руку совсем близко к его ладони. Итэр подавил глупый смешок, но свою тоже сдвинул совсем чуточку ближе. Стало немного теплее. – Мне кажется, она его любила. Нет, не так: она все ещё его любит, и даже то, что они оказались по разные стороны, не может заставить ни её, ни его разлюбить. А цветы… а цветы это то, что осталось для них неизменным. То, в чем сохранилась любовь. Она наверняка думает иначе: Каэнри'ах давно не существует, все цветы погибли вместе с ним, но это не так. Я видел их: они все ещё цветут в её сердце и только благодаря ей продолжают расти. Почему же тогда… все так сложно? – У нас не всегда получается жить в согласии и с разумом, и с чувствами, Итэр, – Альбедо отвернулся, глядя на первые звезды: было пасмурно, но недостаточно для того, чтобы затянуло весь небосклон. – Это бывает чересчур сложно, и тогда приходится выбирать между тем, как хочется и как будет лучше. Даже богам не чужды человеческие эмоции. Они замолчали на какое-то время: Итэр думал, бессмысленно водя палкой по земле, Альбедо любовался последними мгновениями дня, вдыхая свежий ночной воздух. Между ними лежала уютная, не обременяющая тишина, и Итэр снова ощутил, как теплота расползается от сердца по все телу. Потом Альбедо поднялся, собираясь ложиться: завтра они решили встать раньше обычного, чтобы обойти не два, а четыре запланированных места.  Итэр с затаённым восхищением смотрел, как он потянулся и принялся снимать с себя верхние одежды, аккуратно складывая их в походную сумку. Хотелось, очень хотелось зацеловать его, эти тонкие запястья, ключицы, может, даже косточки на ноге, а руками забраться под широкую белую рубаху и прижать к себе – мой, моё, не отдам, не оставлю. На ночь Альбедо расплетал косички и собирал одну небольшую, совсем слабенькую, чтобы голова отдыхала, но волосы не путались, и это выглядело особенно по-домашнему. И ещё больше открывало шею. Внутренне Итэр выл, долго и протяжно, мечтая хоть раз коснуться её… хоть как-то. Сейчас же он просто хотел прилечь рядом, прижаться спиной к теплому животу, чувствуя, как руки обнимают его, обещая защитить, возможно, послушать тихие рассуждения на любую из тем: Альбедо всегда рассказывал интересно и просто. Ем нужно было, чтобы его кто-то утешил сейчас. Ему нужно было, чтобы это был именно Альбедо. – Но, может быть, твоя сестра была умнее всех нас и просто спрятала свою любовь в цветке до определенного момента. И даже если он завянет, в глубине души она никогда не забудет то, как он выглядит, – уже забираясь в спальный мешок, сказал вдруг Альбедо, когда Итэр поднялся, чтобы последовать примеру друга. – И почему же? – Потому что перед ней всегда был не цветок, а тот, кто его подарил. Спокойных снов, Итэр. Путешественник замер и так и стоял, задумчивый и удивленный, пока не услышал тихое сопение: Альбедо заснул. Они вообще довольно быстро засыпали рядом друг с другом, слепо доверяя защиту один другому. Дойдя до озера, недалеко от которого был разбит их импровизированный лагерь-ночлег, Итэр умыл лицо прохладной водой и вгляделся в отражение. На него смотрели испуганные, светящиеся пониманием глаза, и ему пришлось опять сбегать от самого себя. Альбедо, проснувшийся от копошения рядом, придвинулся ближе и положил руку ему на плечо. Итэр благодарно всхлипнул: на просьбы такого рода у него не осталось сил, и сон накрыл его удушливо тяжелой волной. Последующие дни путешественник постоянно размышлял над тем, что услышал. И, по всей видимости, выходило, что Альбедо был совершенно точно прав. Проблема заключалась в том, что Итэру хотелось так же, как у сестры. Чтобы было что-то, что всегда будет Альбедо. Что-то, что не заменит его, но в нужный момент напомнит: тебе есть, куда вернуться, тебя ждут. Тебя не забудут. Желание казалось иррациональным и глупым: Альбедо был под боком, смеялся его шуткам и байкам, делился найденными фруктами и ягодами, купался в озере и проводил большую часть времени. Ему не нужно было напоминание, чтобы все это знать, и должно было произойти что-то поистине катастрофическое, чтобы он забыл, как выглядит его самое сильное чувство. Но а вдруг… вдруг что-то такое и будет? Как случилось с Люмин когда-то? Как случалось не раз, тогда, в прошлой жизни? Вдруг все эти воспоминания исчезнут, затрутся, как стираются постепенно сестринские черты? Конечно, Итэр понимал, что накручивает себя, но день ото дня настроение портилось, становясь все хуже и хуже, а сам он мрачнел, словно грозовая туча, и тревога застилала его мысли тяжёлым облаком. Альбедо не мог не заметить и деликатно поинтересовался, все ли в порядке, не болит ли чего или не стало ли ему вдруг плохо? Итэр отнекивался, улыбался рассеяно и махал рукой: пройдёт, не переживай, и не такое ещё будет, но почему-то не проходило, а только усугублялось. Итэр вглядывался в каждый мало-мальски подходящий предмет, будь то цветок-сахарок или камушек: во всем ему виделся будущий предмет-напоминание, но так же быстро он разочаровывался в находке и грустнел ещё больше. Если бы рядом была сестра или Паймон, наверное, он бы смог выговориться достаточно для того, чтобы ему полегчало. В конце концов, они всегда умели находить слова, в которых он нуждался больше всего. Так хвататься за мелочи не было свойственно его натуре, напротив, обращая внимания на детали, Итэр держал их в голове только до момента, пока не перестал нуждаться в них. Это больше проходило на одержимость придуманной блажью, но ему казалось: не найдя нужное, он окончательно лишится рассудка. Альбедо по пути собрал какие-то травы, достал три бумажных свёртка из походной сумки и вечером, усадив Итэра подле себя, налил ему травяной настой. – Выпей, – подавая пиалу, настойчиво посоветовал он. – Ты сам не свой в последнее время, и меня это тревожит. Не хочешь рассказать? О, Итэр хотел, ещё как хотел, до дрожи в руках, держащих напиток. Отпив пряно пахнущую заварку, он покачал головой: – Не время. – Иногда стоит говорить даже тогда, когда кажется, что лучше промолчать, - Альбедо покачал головой и протянул приготовленную на огне питу. – Может стать слишком поздно. – Не должно: у нас в запасе еще пара десятков столетий, – слабо улыбнулся путешественник. – Не хочу стать причиной твоих сожалений. – Я тоже, Итэр. Никогда не хотел. Но всё же стал повисло невысказанной правдой в воздухе. Травы успокаивали, делали его тело вялым и податливым, так что скоро Итэра потянуло в сон. Альбедо помог ему умыться и переплёл косу, пока Итэр клевал носом, пытаясь что-то рассказывать. Казалось важным заполнить пространство между ними бессмысленным словами, как-то поблагодарить за проявленную заботу, и он перехватил запястье Альбедо, когда тот подтягивал застежку спальника. – Ложись со мной, – пробормотал он. – Мы и так каждую ночь спим вместе, – Альбедо фыркнул, смеясь его ребячеству. – Я никуда не денусь, если ты позволишь мне привести себя в порядок перед сном. – Нет. Нет, ты не понял, – Итэр чувствовал, как от смущения и жара горят его щеки, поэтому поспешил отвернуться, спрятав лицо за походным рюкзаком, который они использовали вместо подушки. – Я ведь… серьёзно. Навереное, серьёзнее, чем обычно. Хочу, чтобы ты… чтобы мы, понимаешь? Я на всё… Всё для тебя… только попроси, пожалуйста, только… останься? Если только захочешь… Он чувствовал, как Альбедо смотрит на него, с прищуром и интересом, так редко различимых в его глазах. Потом ткань зашелестела, промялась – Альбедо сел на колени и ласково провел по волосам, задевая кончик уха. Итэр ожидал чего угодно: от слов «мне от тебя ничего не нужно» до непосредственной просьбы достать с неба солнце, и уже приготовился с жаром настаивать на том, что ему всё по плечу, он ведь не человек даже, у него столько возможностей, столько власти, столько искреннего непорочного желания… Но Альбедо мягко проговорил, не глядя ему в глаза: – Боюсь, если я попрошу, ты не сможешь справиться с моей просьбой, – и в голосе Итэру почудилась такая сильная, сметающая на своем пути абсолютно все печаль… и захотелось плакать. – Всё, что хочешь, – зашептал он в горячечном бреду: глаза нещадно слипались, сознание подернулось сонной дымкой, и он слабо понимал, сон это или явь. Только слезы, соленые, раскаленные, почему-то катились по щекам, – наверное, он слишком близко принимал сказанное к сердцу. – Всё, что только захочешь. Даже если мне придётся уйти на край света ради этого. Только скажи – что… ты только скажи. Альбедо наконец улегся рядом, бормоча что-то об усталости, разнежившей его расшатанное бессонными ночами сознание, и Итэр с выдохом прижался к нему плотнее. В верхних одеждах Альбедо кололся пуговицами, жёсткая ткань разделяла их с беспощадной жестокостью, но сейчас и этого было достаточно, чтобы задремать впервые за прошедшие дни. Сквозь сон он услышал тихое: –  Выбери меня. И совершенно естествен, не думая, ответил: – Всегда. Альбедо положил руку ему на живот, притягивая ближе, и Итэру снилось, как он целует его в макушку, и поцелуи эти разлетелись бабочками в ночное небо, и все казалось таким простым и понятным, таким правильным, таким, каким и должно было быть. Он не слышал, как Альбедо выбрался из их тёплого кокона и сел, вглядываясь в спокойное, юношеской лицо. – Как жаль, что теперь не понимаешь ты. Совершенно такой же, как и сестра: между чувством и долгом всегда выбираешь последнее. И пусть Альбедо не был рождён для того, чтобы любить, среди людей он прожил достаточно, чтобы понять простую вещь: когда встречаешь нужного человека, любовь становится неотъемлемой частью тебя самого. Возможно, ему не повезло с тем, ради кого он взрастил это чувство, но счастья в нем определённо было гораздо больше, чем печали. Ему нравился Итэр. Ему нравилось, как тот говорит, как смеется, немного откидываясь назад, как смотрит на него с внимательной жадностью, впитывая информацию. Ему нравилось, как Итэр постепенно раскрывался, дышал новыми красками и полутонами; как мог быть жестким и решительным, а в следующий момент с довольным видом ласкался к бродячей собаке, глупо хихикая и играя с ушами. В Итэре было то, что он искал, – жажда жизни, цель. В Итэре он видел воплощение всего, чего не мог чувствовать сам. И Итэр чувствовал, знал и позволял себя любить, любоваться собой, позволял оставаться рядом, ближе, чем кто бы то ни было. Это… манило, привлекало. Это называли любовью, и Альбедо не хотелось спорить, потому что заведомо проиграл бы. Но он знал одну простую вещь, которую сам путешественник отказывался признавать: когда Итэр окажется на распутье, он не выберет себя. Он не умел выбирать себя, никогда не умел и, видимо, никогда не научиться. Альбедо не желал разбить его сердце еще больше, однако точно так же боялся остаться без подобия своего. Но Итэр увядал у него на глазах, превращаясь в подобие собственной тени, и это было из-за него. Конечно, у них в запасе действительно было время, но стоило ли оно той мучительной стыдливости и боли, которую они добровольно решили спрятать друг от друга под маской заботы и дружбы? Ответ был такой же болезненный очевидный. Наутро Альбедо снова напоил сонного путешественника отваром: холодный, напиток ощущался совсем по-другому, но Итэр выпил его с особым удовольствием, а после вызывался приготовить завтрак. – Давно я не занимался готовкой, – посетовал он, поджаривая яйца с заоблачным перчиком. В соседней кастрюльке весело побулькивала закипающая под чай вода. – Рядом с тобой всегда получается что-то особенно вкусное. Альбедо, нарезающий тонкими ломтиками ветчину, согласно кивнул: – Так бывает, когда хочешь порадовать человека. У меня все в точности, как у тебя; может, судьба свела нас ради таких моментов? Итэр вздохнул: судьба… тяжёлое и трудное слово. Он не верил в предопределение, но иногда, глядя на то, как Альбедо, с растрепанными волосами и измазанным в краске лицом, рисует в одной рубахе и домашних штанах какой-нибудь цветок мяты, ему безумно хотелось верить, что в звёзды боги вплели их нити жизни, вперемешку впутывая то его, то Альбедо, накрепко связывая их в уникальном плетении. Ведь не может быть так трепетно и ранимо без вмешательства богов, верно? Наскоро поев, они засобирались в гавань Ли Юэ: это был предпоследний день их путешествия, и уже завтра предстояло возвращаться в Мондштадт. Как почётный рыцарь Ордо Фавониус, Итэр должен был отчитаться о проделанной работе, поэтому формальной документацией они решили заняться накануне в каком-нибудь чайном доме. – Не люблю составлять каталоги, – пожаловался ему как-то Альбедо. – Я прекрасно знаю, что и в каком количестве у меня есть. Итэр рассмеялся, но в душе полностью разделял его мнение: бюрократию он тоже не жаловал. – Ну что, выдвигаемся? – когда все было готово, и их лагерь свернулся, а костёр присыпали песком, предложил Итэр. Стояло раннее утро: до восхода оставались считанные минуты, и все вокруг виделось сквозь предрассветный туман, окутывавший бодрящей влажностью. Чувствовал он себя отдохнувшим и полным сил, события прошлого вечера смешались с приятными сновидениями и помнились слабо, но образно, чуть смущая глупыми порывами. – У меня есть кое-что для тебя, – остановил его Альбедо. – Пусть это останется напоминанием о нашем маленьком приключении. Итэр, заинтересованный и взбудораженный, протянул руку, и Альбедо мягко вложил в ладонь что-то холодное, небольшое и увесистое, задержав прикосновение дольше положенного. Итэр вздрогнул (как же он любил, когда Альбедо прикасался у нему без перчаток и он мог чувствовать живое тепло и грубоватую шероховатость кожи: это было такая редкость!) и некоторое время удивлённо разглядывал подарок, не смея даже коснуться, а потом спросил с сомнением: – Это… бутон? Мне кажется, я не видел таких в Тейвате. Но выглядит слишком знакомо. – Не совсем, – алхимик, прячась от настойчивого взгляда, натягивал перчатки и застегивал наручи. Гео глаз бога блестел, слепил золотистыми бликами и, кажется, горел ярче обычного. – Цветок Солнца. – Твой элементарный навык! – выдохнул Итэр, внимательно разглядывая искусную работу. Ромбовидные лепестки, судя по всему, сделанные из переплавленной железной руды, робко выглядывали из-под округлых, гладко отполированных, с неглубокими впадинками ближе к выкрашенной в медовый сердцевине. Выглядел он проще, чем каменная платформа, создаваемая во время боя, но Итэр не мог не восхититься тем, как аккуратно выполнена работа, как учтена каждая деталь, как ровно отлита форма и как внимательно создатель подошёл к финальной обработке. – Коснись сердцевины, – Альбедо уже открыто улыбался, и на мгновение Итэр забыл о чудесном изобретении в руках – настолько редко алхимик позволял себе улыбаться столь открыто и лукаво. Тряхнув головой, путешественник списал все на время: переходное состояние между ночью и утром несло в себе слишком много смутного, непонятного, искажающего и неясного, возможно, он слишком переволновался за последние дни и воспринимал происходящее с излишним энтузиазмом. Но Альбедо улыбался и выглядел немного нерешительным, когда передавал ему изделие и просил коснуться, и это… интриговало и вселяло неоднозначную надежду. Итэр повиновался, выставив ладонь перед собой, и от цветка поднялось несколько маленьких, созданных из пыли бутонов, взорвавшихся с тихим треском. Зачарованный, Итэр не сразу почувствовал это: звездовидная сердцевина теплела и вибрировала мелкой дрожью, будто бы стучалось сердце в грудной клетке. Оторвавшись от чарующего зрелища, он заметил, как бледными бликами мерцает сводящая его с ума метка на шее Альбедо. – Так это… твоё, – он в два широких шага оказался рядом и приложил пальцы к звезде, въевшейся в кожу, сравнивая ощущения. Альбедо сглотнул, и Итэр задрожал от осознания интимности своего действия: чувствовать, как вздымается кадык, чуть выше, чем он касался, водить почти что бессознательно по острым ключицам, задевая воротник рубашки, смотреть ему в глаза, зная, что в руке ты сжимаешь его сердце, которое бьётся в чужой грудной клетке… сейчас только для него… и так быстро, так… знакомо. – Нет, – Альбедо выдохнул это беззвучно, но Итэр разобрал каждый звук, каждую букву, жадно вслушиваясь и вглядываясь в спокойное лицо, – оно твоё. Итэр отшатнулся одновременно с тем, как Альбедо сделал шаг назад. Мир перевернулся, встал вверх тормашками, мир померк по сравнению с тем, что творилось у него в душе, что было между ними в этот момент. Как-то раз они с Син Цю разговаривали о лёгких романах, и юноша в красках расписал ему клише романтических историй – они вместе тогда посмеялись, решив, что тот самый миг излишне гиперболизирован и гротескнен. Но сейчас это не казалось смешным. Сейчас это имело значение, тот смысл, ради достижения которого люди порой сходили с ума. Альбедо отдал ему самое сокровенное, сам того не подозревая успокоил смятенную душу. Он подарил ему то, о чем мечталось последнюю неделю, о чем думалось последний год, о чем хотелось, наверное, всегда. О большем Итэр просить не мог. Он и не желал. – Я… – Нам пора идти, Итэр, – мягко перебил его Альбедо. – Я рад, что тебе понравилось. Итэр провожал его взглядом, полным невысказанных слов и мыслей: миниатюрная фигурка алхимика тонула в восходящем огромном солнечном диске, и Итэр видел только его очертания в туманной дымке, оседающей росой на землю. Понравилось… как глупо сказано! В этом цветке сошлось всё, о чем он не мог и мечтать: его желания, надежды и слёзы, его всё. Альбедо сделал его жизнь в одно мгновение такой прекрасной, такой лёгкой, такой… значимой? Ведь нельзя же всё время поддерживать себя наплаву одним лишь стремлением найти сестру. Должно же быть в ней, в этой вынужденно приспособленческой жизни, что-то помимо вечных тревог и забот? Что-то волнующее душу, что-то вроде взаимности с толикой горечи? Должно ведь, да? Он нагнал его быстро, спрятав за пазуху ценный дар: ни за какую мору он не посмел бы показать это хоть кому-нибудь в ближайшее время. Пристроился рядом, задевая плечом чужое, немного подумав, взял за руку, переплетая их пальцы так крепко, как хотелось. Альбедо фыркнул, но ничего не сказал, позволяя ему эту прихоть. – Вчера я не шутил, – твёрдо проговорил Итэр. – Я сделаю все, что попросишь, тем более сейчас, когда ты подарил мне покой. – Я тоже был серьёзен, Итэр, – Альбедо остановился, не отпуская его ладони из своей. – Мне стоит извиниться за то, насколько эгоистично я поступил сегодня, привязав к себе. Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня за это. Итэр засмеялся, запрокинув голову. Здесь и сейчас он был счастлив, а остальное не имело значения. Будь что будет, гори оно все синем пламенем, ведь пока у него есть цветок солнца, собственное сердце будет спокойно. – Ты только подожди меня, ладно? – вместо ответа попросил он и, не удержавшись, поднёс его запястье к своим губам. – И я выполню твою просьбу. Альбедо покачал головой и потянул его за собой: Тейват просыпался. Начинался новый день, и им действительно пора было идти. И пусть Итэр не знал, что будет дальше, делать шаг в новый день оказалось на удивление легко, когда рядом был тот, кому он готов был посвятить всего себя.