Твои сны

      Ифе видит сны. Необычные, яркие, разные. И они не всегда похожи на то, что уже случалось с ней прежде. Слишком удивительны они для той, кто только начинает свой путь в мире смертных.       Вот она на улице, среди торговых палаток, в толпе таких же, как она, прохожих. Лучи солнца играют в волосах, блестят на ожерельях и браслетах состоятельных господ, а после снова прячутся за облаками. Город оживлён, чувствуется всеобщее воодушевление и предвкушение.       Среди прочего люда встречаются паломники, их много, одеты они просто и без прикрас. Одни пришли из ближайших деревень, другие проделали долгий путь из дальних сепатов. И все они тянутся к храму. Иные несут дары, водрузив на голову корзины с фруктами или овощами, либо связанные вместе туши птиц.       Стоит лишь присоединиться к ним, чтобы достичь храма, что виднеется вдали, будто возвышаясь над городом. Ифе идёт в общей толпе, лавируя между разодетыми женщинами, гружёной повозкой и крестьянином, ведущим на привязи быка.       Мелкие камешки лезут в сандалии, воздух жаркий и кажется почти застывшим. С Ифе начинает катиться пот. Ощущение, что она идёт уже очень долго, но заветное строение по-прежнему слишком далеко от неё.       Людской поток меняется, обтекает её, а она будто стоит на месте. Даже солнечная колесница как-то совершенно незаметно переместилась на запад.       Тогда Ифе выбирает другое направление, идёт по узким улочкам, сворачивает между домами. Она не отказалась от своей затеи, ещё нет, ей лишь нужно найти выход. Почти по наитию она попадает на центральную площадь, которая утопает в празднике.       Это шествие с выносом статуи, оно сопровождается пением верховных жриц, а вслед за ними подключаются танцовщицы, готовые поразить присутствующих своей грацией и акробатическими трюками.       Восторг от происходящего передаётся и бывшей аментет. Ифе не замечает, как начинает хлопать в такт с остальными зрителями. На губах непроизвольно расцветает улыбка, и этой радостью хочется поделиться с кем-то, кто так же наслаждается представлением, как и она. С кем-то, кого — она точно уверена — Ифе знает.       Откуда взялось это чувство? Необъяснимая уверенность в том, что она пришла сюда не одна, гуляла по улицам не одна.       Достаточно привычного поворота головы, чтобы понять: рядом с ней молодая женщина в простой льняной тунике и с лишённой изысков причёской. Черты её загорелого лица Ифе незнакомы. Но имеет ли это значение? Это может быть случайная горожанка, коих тут много.       А как же та самая уверенность?       Словно почувствовав обращённый на неё взгляд, незнакомка смотрит на Ифе и улыбается как старой приятельнице, компаньонке. Но Ифе не может ответить тем же, её словно парализует поднимающийся откуда-то из глубин души страх. Это боязнь получить желаемое и вместе с тем боязнь лишиться его. Ифе силится задать вопрос и не может, будто в лёгких её закончился воздух. Спутница её этого даже не замечает, вновь возвращая свой взор на представление. Никому нет дела.       Пытаясь совладать с собой, Ифе дышит глубже, размеренней.       Это не может быть правдой, отстранённо думает она. Вернее, может ею и не быть. Раньше, на Полях Иалу, Ифе помнила каждую новую душу, каждую просьбу, но с обретением человеческой жизни её память больше не была таким уж непогрешимым механизмом. И оставалось слушать лишь свои чувства, а они молчали.       Кем ей приходилась незнакомка с площади? Или никем? И это всё обманчивые игры разума, невольно отозвавшегося на увлекательные рассказы Мересанх? Это её не до конца осознанное желание узнать? Вспомнить? Оно заставляет верить в то, чего нет?       Ифе пробует стряхнуть наваждение, и звуки систров, бой барабанов, хлопки рук и танцы сменяются широким залом с расставленными низкими столами и точно такими же стульями.       Но и здесь нет места покою. Служанки снуют меж столов, огибая препятствия. Расставляют дорогие приборы, носят тазики для омовения рук.       Её окликают: — Ну что же ты? Помоги нам. Ещё столько всего предстоит сделать.       И она послушно идёт за ними на кухню. Помогает сервировать столы, разносить блюда. Через её руки проходит такое количество угощений, что она сбивается со счёта и больше не понимает, для чего ей всё это.       Стоит ей лишь задуматься об этом, диспозиция меняется. Теперь уже Ифе сидит среди гостей. Должна ли она быть среди них? Она словно не здесь, не с ними, но и повсюду одновременно. Кто она? Может, служанка, что так ловко помогла гостье поправить ароматический конус? Или девочка лет десяти, что с любопытством разглядывает собравшихся господ, ухватившись за руку матери? Или она та почтенная старуха, что восседает подле хозяев празднества?       Её грудь начинает сжимать от необъяснимой давящей боли, в голове полный хаос. Что это? Паника? Безумно хочется сорваться с места и сбежать, но ни один мускул в теле ей будто не принадлежит. Губы раскрываются в безмолвной мольбе, но никто не слышит.       Взгляд Ифе фокусируется на чаше с вином, инкрустированной сердоликом, пока весь мир не сужается до одной точки, а затем вновь не становится прежним, и она вдруг замечает, с кем беседует хозяин дома.       Кейфл?       Что он тут делает?       Это, однако, лишь подтверждает её мысли о том, что всё это — затянувшийся кошмар. Ведь Кейфл не мог существовать в её прошлом, будь то оно или всё-таки нет.       Продолжая следить за ним, она замечает, как он откланивается, собираясь покинуть застолье. Это даёт девушке импульс наконец подорваться с места. Она неосторожна и даже сталкивается со служанкой. Звон разбившегося кувшина звучит протяжным эхо, на мгновение погружая залу в тишину; в нос ударяет запах сладкого вина.       Ифе невольно ждёт, что её отругают или сделают замечание, в конце концов назовут по имени, но слышит лишь безликое «госпожа». Сердце обрывается. Не в силах больше медлить, она пробирается к выходу, в котором минутой ранее скрылась фигура Кейфла.       Когда Ифе оказывается в саду и оглядывает стройные рощицы тамарисков и платанов, ей кажется, она здесь совершенно одна. Ни суетливых служанок, ни нестройного хора голосов, восхваляющих Гора, Птаха и хозяев праздника. Ни Кейфла. Ничего. Лишь стрёкот крыльев стрекоз. Благоухание крокусов. Шелест листвы.       Пройдясь по садовым дорожкам, Ифе в бессилии опускается на скамью, поставленную прямо под гранатовым деревом, впивается пальцами в плиссированную ткань платья.       Она устала и опустошена. Ей сложно отделить то, что с ней было, от игр воображения. А если даже удаётся, это отнимает силы, топчет робкие ростки надежды на то, что однажды у неё получится.       Но ей важно знать, кто она. Важно!       А важно ли?       Мысли разлетаются осколками, когда Ифе слышит обращённое к ней: — Вино на празднике отменное, не правда ли?       Напротив неё, возвышаясь, стоит Кейфл. На губах его снисходительная улыбка. Вероятно, он сделал неверные выводы о причинах, по которым Ифе сидит здесь одна на свежем воздухе, но она не спешит разубеждать своего визави. Напротив, даже соглашается, давая повод продолжить беседу: — Оно великолепное, я никогда такого не пробовала.       Расценив её ответ как согласие, Кейфл опускается рядом с ней на скамью, сохраняя незримую дистанцию. И его жест, казалось бы, учтив, но так официален, что в голову Ифе закрадывается страшная догадка: знакомы ли они в этом странном сне. А если нет? И это ощущается до ужаса неправильным. Несправедливым. Он тот, кого она встретила на закатных Полях Иалу. Тот, с кем вместе рискнула и пошла против богов, пережила многое. Тот, кто стал частью её истории, её жизни, её нового «я». И он просто не может вот так её забыть!       Но её смятение остаётся при ней, пока Кейфл без труда подхватывает нить разговора: — Бьюсь об заклад, за ним посылали в лавочку Мирипа. Цены у него такие же отменные, как и его вина. Только, боюсь, все эти возлияния не идут досточтимому писцу на пользу.       Ифе не понимает, кто все эти люди, и на лице её против воли отражается замешательство: — Писцу? — Хозяину этого дома, — поясняет собеседник. — Он, разумеется, рад, что выиграл тяжбу, прибегнув к суду Бога. Вот только, когда хочешь отблагодарить богов, достаточно вознести им дары. Иное же, — он кивает в сторону дома, где сейчас продолжается пир, — просто тешит тщеславие.       Ифе нет дела ни до писца, ни до этого пира, но отчего-то ей хочется ответить. Быть может, для того, чтобы Кейфл её не оставлял? — Разве человек не может возрадоваться вместе с Богом, прославляя его не только в храме? Разве это не радость, когда имя Бога звучит меж нами на празднестве? — Но приятно ли Богу, когда именем его прикрывают обман? — парирует Кейфл. — Не Бог судил досточтимого писца, а всего лишь жрец Бога.       Ифе хмурит брови, что-то от прежней аментет всё ещё говорит в ней. — Неужели ты сомневаешься в служителе Бога? Ставишь под сомнение божественный знак? — А почему бы мне не усомниться в нечистом на руку жреце? — в свою очередь спрашивает Кейфл. — Не все люди таковы, какими хотят казаться. — Но разве Бог не видит, кто ему служит? Разве не может покарать отступника?       Между ними на мгновение повисает тишина, после чего Кейфл удовлетворённо произносит: — Хороший вопрос. Правильный. Действительно ли он видит?       В висках Ифе отчего-то начинает стучать кровь, сердце гулко бьётся, напоминание о собственных грехах обрушивается на неё точно каменный саркофаг, и она затравленно смотрит на Кейфла. Намеренно ли он говорит это? Помнит ли?       Но человеческие эмоции бывает трудно читать, не говоря уже о том, чтобы видеть сквозь надетые маски. Рвано выдохнув, Ифе отворачивается и пару раз отчаянно трёт рукой висок, словно желая стряхнуть всю свою боль.       Её несчастный вид сложно не заметить, и Кейфлу становится не по себе. — Что-то не так, Ифе? Я тебя чем-то обидел?       Она отрицательно качает головой. — Нет, я неважно себя чувствую.       И только пару мгновений спустя Ифе понимает, что не ослышалась: он назвал её по имени. Сердце невольно пропускает удар, а дыхание сбивается. Но её радость длится недолго. Приходит осознание. И на Полях Иалу, и в царстве смертных Кейфл называл её именно так. Зовёт так и здесь. Это же вполне естественно. И это не значит, что у них общие воспоминания.       И за всеми этими думами она не сразу замечает, что Кейфл садится ближе и осторожно берёт её за руку, чуть сжимая ту в своих ладонях. — Мне позвать слуг? Принести тебе воды?       Кажется, он действительно обеспокоен, и эта простая мысль отчего-то приводит в трепет. Ифе сама берёт его за руку и переплетает их пальцы. — Не надо. Посиди здесь со мной. — Как скажешь.       Она благодарна. Ресницы её дрожат, с них срывается несколько солёных капель.       Ифе открывает глаза.