Все откажутся...

В затаившейся около обшарпанных стен тишине раздавшиеся уверенные шаги показались началом конца. Первым предвестником апокалипсиса. — Ничтожество, — выплюнул Волк, выпуская из рук воротник безразмерного свитера. Я безвольно рухнул на пол, — ни на что не годишься! Тебе жалко, что ли?! — злился он, угрожающе клацая острыми, как наточенная бритва, волчьими зубами, разбрызгивая вокруг свою ядовитую слюну. Да, я действительно ничтожество. Я плотнее закутываясь в огромную рубашку. Я знаю, кто ко мне идёт, и что сейчас скажет или о чём промолчит. Я чувствовал его мысли ещё тогда, в самом начале пустого коридора. Тогда, когда они ещё не успели даже сформироваться, только зачатые. — Зря ты повесил на себя чужие грехи, — сказал он, подойдя ближе. Судя по хриплому голосу, недавно ругался. — Это мои грехи, — ответил я и поднял глаза. Сфинкс промолчал, и в этом молчании чётко читалось усталое «идиот». Переубеждать он меня не стал, видимо, понял, что ничего путного не выйдет. У него и не получилось бы. Сфинкс не смог бы переубедить меня в том, во что я сам не верю. Но выбора не было. Волк следит. Он по запаху способен определить мои намерения. Узнает первым, если проболтаюсь. Нападёт. Растерзает. — Кажется, я нашёл тебе лучшее применение, — Волк хищно ощерился, довольно втягивая запах моего бессилия. Он несколько раз дёрнул за свитер, и тот треснул по швам, — давно пора было выкинуть эти поношенные тряпки. О том, что произошло дальше, я должен был молчать. Я молчу, незаметно замазывая стащенной у девчонок косметикой синяки. Я молчу и ношу платки и вороты с высоким горлом, чтобы скрывать засосы. Веду себя, как обычно, или, по крайней мере, стараюсь. Состайники начали замечать, как я вздрагиваю при виде Волка. Что почти не моюсь в их присутствии, не раздеваюсь, пугаюсь обнажённых тел. Что не ем орехи с мёдом и больше не надеваю любимый серый свитер. Сфинкс был послан со спасательной миссией. У него был хриплый голос. Он точно ругался с Волком. Значит, объявление последнего с личным визитом — дело времени. Волк не захочет продолжать конфликт и терять репутацию. Он объявился под покровом ночи, тенью кошмара пробираясь между стоящих кроватей. Наклонился, ласково провёл рукой по волосам и шепнул название комнаты. «Через десять минут», — добавил и растворился во тьме. Наигранной ласке Волка нельзя верить. Он не вытряхнул меня из кровати только из-за спящих рядом. Я тихо встал, мягко ступая по холодному полу, готовый ко всему и не готовый одновременно. Сейчас бы очень пригодился совет вечно мудрого Сфинкса или утешения Табаки. Не заметил, как оказался у нужной двери. Один, в томительной тишине Дома. Сонные тени лежали у моих ног, доверчиво ластясь. Я дёрнул дверную ручку. Внутри Волк, лениво развалившись, полулежал на подоконнике забитого досками окна. — Они думают, что я над тобой издеваюсь, — доверительно сообщил Волк, — радуйся, — хмыкнул, — мученики попадают в рай. Хотел бы я сказать, что он уже утянул меня за собой в ад. Опорочил меня, и теперь мы связаны до скончания веков самым отвратительным первородным грехом. Хотел бы я сказать, но не мог. Озвучивать мысли — опасно. Быть честным — смертельно. — Красноречиво молчишь, — карие глаза прожигали насквозь. Они не брали за душу, они её вырывали из грудной клетки, раздирали острыми когтями. — Вчера тебя было не заткнуть. Не кажется, что для жертвы ты слишком сильно наслаждаешься происходящим? — вкрадчиво поинтересовался Волк, одним резким движением оказавшись рядом. Я отпрянул, чувствуя знакомое головокружение и покалывание в ладонях. Становилось жарко. Мне было всё равно на существование Волка. Лишь бы это скорее закончилось. — Наверное, ты забыл, но на меня твои проклятия не действуют, — разозлившись, продолжал он, тесня меня к стене. На него вправду не действовали проклятия, как и чудеса. Повлиять на Волка можно было только напрямую, физически, — и я чувствую, что жалеешь об этом. Ты хотел бы моей смерти, — констатировал факт, недовольно сощурившись. Я действительно хотел бы его смерти, и иногда я корил себя за это, а иногда упивался этим. Фантазии, в которых Волка будто никогда и не существовало, казались слишком соблазнительными. В них не было горечи, сожалений и тревог. Был лишь Дом, уютное тепло и мягкий покой. Сейчас, рядом с Волком, прижимающим к стене весом своего крепкого тела, было страшно. Не было уюта и тепла, кропотливо сотканных Домом, лишь ледяное одиночество и дрожь в руках. Я стоял перед пронзающим внутренности кошмаром в ночи абсолютно один, обнажённый под насмешливым взглядом. — Ты трус, — прошипел Волк, прижимая сильнее, — если так жаждешь крови, убил бы меня. Я продолжал молча пялиться на его обувь. Мне не нужно было видеть волчьи глаза, чтобы знать, что он знал. Знал про обе мои неудачные попытки сбежать от греха. — Я что, со стенкой разговариваю?! — грубо приподнял лицо за подбородок. Я продолжал рассматривать серые кеды с тонкой полоской белой подошвы. — По-хорошему ты, видимо, не понимаешь. Потом не вини меня в жестокости. — Я не виню, — прошелестел я в ответ. Я виню себя. Изначально не стоило доверяться Волку. Я виню себя за свои грехи, а Волка за его грехи обвинит кто-то другой. Сам он никогда не покается. — Твою мать, — отточенным движением кулак ударил в стену, за пару сантиметров от моего левого уха, — так хочется быть куклой для издевательств?! — Волк заметил, как я покорно кошусь на его кулак, и опустил руку, обречённо выдохнув. — Тогда давай так: если я узнаю, что ты навредил себе, наше соглашение будет расторгнуто. Я посмотрел на Волка. Он не шутил и не издевался. Только морщил лоб, показывая, как ему уже надоело со мной возиться. Почему Волк внезапно заговорил о вреде себе и соглашении? Я понял, что это и было тем, ради чего он позвал меня. — Каждый в Доме узнает, что произошло в ту ночь, — Волк ухмыльнулся, — и что произошло две недели назад, неделю назад и вчера. Те, кто сейчас защищает, откажутся от тебя. «А я останусь», — прочитал я в чужих глазах худшую угрозу из возможных. Напряжённо сглотнул. Волк напоследок провёл большим пальцем по моей щеке, вытер слёзы, которых я даже не заметил, пихнул мне клочок бумаги, и второй раз за ночь со скрипом входной двери растворился во тьме. На клочке бумаги значился номер чьей-то комнаты. «Не проверяй пределы моего терпения», — было нацарапано чуть ниже. Только сейчас, вдали от гнетущего присутствия Волка, я смог сделать полноценный вдох. Пахло страхом. Не только моим. Судя по всему, Волк боялся моей смерти. Скорее всего, ему было страшно потерять столь ценный ресурс, полный неиссякаемых чудес. О том, почему к страху примешивался тошнотворный запах нежной заботы, я предпочёл не думать.