Стоя на краю

Абсолютно пустой доспех встречает его на опушке Запретного Леса, выразительно скрестив руки на груди. — Не то чтобы я ожидал увидеть школьника под Империусом... — недовольно высказывает ему Геллерт. Он успевает уже было вообразить, как в сопровождении этой жестянки с грохотом следует по коридорам Хогвартса, неизбежно привлекая внимание всех обитателей... Но берётся за протянутые ему холодные стальные пальцы и ощущает, как скручивается в узел желудок. Пожалуй, порт-ключ тоже неплохая идея. — Спасибо, можешь вернуться на место. — Альбус, внезапно оказавшийся совсем рядом, метрах в двух, за широким письменным столом, выразительно взмахивает рукой в сторону двери. — Зачем ты его благодаришь? Это всего лишь пустышка, движимая твоей же магией. — Мне так удобнее. — Альбус неожиданно легко пожимает плечами, даже не пытаясь начать спор. — Здравствуй, Геллерт... Неуютно, когда он смотрит своими... Эм. Смотрит сквозь забрало. — Если ты и перед чайником будешь извиняться, то чай можешь не предлагать. Кто успел узнать о моем визите? От этого зависит многое. Нужно ли торопиться или можно растянуть момент. — Если ты не собираешься никому здесь навредить, то пока никто. — Альбус качает головой. Скорее всего, лжет. — А я смогу, если захочу? Навредить. — Тонкий розоватый луч ударяется в стену и рассыпается зло потрескивающими искрами, натолкнувшись на защитное заклинание. — Хотя... Кое-кому все же смогу. Стоило ли так опрометчиво запирать себя самого рядом со мной? — Думаю, я узнаю, когда пора будет волноваться, да? Тонкая цепочка, обёрнутая вокруг пальцев, раскачивает слишком тяжёлый для неё груз. Геллерт помнит, как и сам любил этим развлекаться. — Красивая, разве нет? — Разговор об опасности явно свернул не туда и стоит вернуть инициативу в свои руки. — Если в солнечный день подойти к окну, то сверкает таким невыносимым алым. Тебе идёт больше, чем мне. — Геллерт, ты же знаешь, что я собираюсь... — Разбить её было бы надругательством над красотой, правда? — Главное, извернуться и опередить. Сказать «Нет» раньше, чем тебе успеют задать вопрос. Альбус обиженно замолкает, резко вдохнув, но не произнося ничего обличительного. — Позволь мне. — Геллерт протягивает ладонь, на которую после секундного промедления ложится привычная тяжесть. — Не помню, а почему в своё время мы решили, что она должна остаться у меня? Он легко накидывает цепочку на чужую шею. Обычно послушная и текущая сквозь пальцы, она цепляется за воротничок рубашки. Кажется, и правда не хочет менять владельца. — Не нужно, — непонятно чему возражает Альбус, недовольно сжав губы и отворачиваясь. Напряжённая шея и скула покрыты слабым золотистым загаром. К Рождеству он сойдёт на нет. — Почему? — искренне удивляется Геллерт. Их не останавливает ничего. Никто не может им указывать. Все остальные слишком слабы, слишком безразличны ему, чтобы иметь право голоса. Альбус пахнет иначе, чем в воспоминаниях. Чем-то непоправимо взрослым (уж точно не лосьоном после бритья, — улыбается сам себе Геллерт, ощущая, каким колючим вышел первый за долгое время поцелуй), слабым озоном — это та защита, что держит комнату запертой и рассыпается мелкими искрами... Кофе. Едва ощутимый запах кофе тоже висит в воздухе — дурная привычка Альбуса оставлять на столе грязные чашки. — Раньше был шоколад, — упрекающе произносит Геллерт прямо в поцелуй. — Что?.. Клятва, в своём материальном воплощении бесцеремонно зажатая между их телами, как будто излучает волны тепла. Довольная маленькая тварь. — Я пришёл не помогать тебе её разбить. — А зачем? Привычка закрывать глаза и хмуриться так и осталась с Альбусом. Дрожащие ресницы, складка между бровей, едва заметные веснушки — на скулах, на веках. «А зачем?» — сам себя весело переспрашивает Геллерт. Может быть, хотел увидеть, что этот Альбус — совсем не то? Не тот, кого он однажды полюбил? Что иначе ощущаются под руками широкие, уже не мальчишечьи плечи, слишком коротко остриженные волосы, кисти рук, способные удержать, всерьёз удержать и заключить в оковы. Если ты пришёл разочароваться, Геллерт, то ты непоправимо ошибся. — Я не тот, каким ты меня помнишь, — словно прочитав его мысли, Альбус распахивает глаза — синие-синие — и неожиданно жёстко сжимает запястье, останавливая нервное движение руки, дёргающей рубашку из брюк. — Тогда я просто запомню тебя заново. — Геллерт издаёт короткий торжествующий смешок. Такое легкое решение задачи. Нечего даже возразить. — Я буду запоминать тебя заново сколько угодно раз. Или ты запретишь мне это сделать? — Так неправильно... Мы не для этого... «А для чего?», — новый поцелуй выходит более настойчивым. Чуть-чуть. Надавить, но не спугнуть, когда-то он выучился этой тактике очень быстро. Она продолжает работать. Пуговицы рубашки сдаются легко, хотя цепочка путается под пальцами. Альбус хмурится. Думает, что его в очередной раз ловко поймали. Кто кого на самом деле поймал и обезоружил, Геллерт не смог бы ответить даже самому себе. — Я совсем не заслужил экскурсии по столь известному Хогвартсу? Расскажи хотя бы про кабинет. За этим столом ты отчитываешь учеников, которые пожирают тебя взглядом с нескрываемым восхищением? — Никто не пожирает меня взглядом, — с неловкой улыбкой возражает Альбус. В наказание за эту очевидную ложь моментально оказывается прижатым грудью к деревянной столешнице. — Да неужели? Тело реагирует привычно, словно не прошло и пары дней. Оно в унисон с чёртовой побрякушкой хочет мира. Больше того, слияния, соприкосновения, как смешиваются капли крови в единый насыщенно алый. — Возможно, есть один... — Альбус улыбается, смеётся над его ревностью, это слышно в голосе. Он не помогает, упершись ладонями в тёплое дерево стола, прижавшись к нему щекой. Но и не пытается мешать. Геллерт легко подсовывает ладонь под его живот, гладит шелковистую кожу, дёргает молнию брюк, запускает пальцы в короткие волоски. — Да, этот мальчик, Ньют, я так и не избавился от него... — Ньют? — совсем искренне удивляется Альбус, крупно вздрогнув, то ли действительно от неожиданности упоминания, то ли потому, что пальцы Геллерта наконец обхватывают член у самого основания. — Ах, так был ещё один? Другой? Альбус отвечает ему беззвучным движением губ. Считать его почти невозможно, видя только изящный профиль, но Геллерт позволяет себе угадать. «Не было». Не было никого больше, и сердце предательски ускоряется, до боли колотясь в ребра. Это проигрыш. Ударить в ответ сильнее ему не удалось бы. — А ты мне опять солгал. — О чем же? — Ты ни капли не изменился... Тот же самый, я легко тебя узнаю. Пряди волос, в которые раньше можно было зарыться лицом, теперь не прикрывают даже шею под сползающим в сторону воротником рубашки. Но если подуть в загривок, то Альбус замирает, словно застигнутый на столе кот. Если зажать зубами кожу над ключицей, то отводит вниз плечо, пытаясь то ли подставиться, то ли освободиться. И поднимается на носки, прогибаясь в пояснице, хотя ростом они уже сравнялись и в этом нет никакого смысла, кроме привычки. Геллерт прижимается грудью к его лопаткам, вжимает своим телом в стол, не позволяя шевельнуться. Касается губами ушной раковины, едва слышно шепча заклинание. Альбус вздрагивает под ним, вздрагивает всем телом, и дёргается, напрягаясь, его член, все ещё зажатый в ладони. Он не просто помнит. Он никогда не забывал. Пальцы легко касаются поясницы и спускаются ниже. Альбус стонет. Громко, отчаянно, так что собственный член болезненно напрягается. Никто из них, сидевших за этим столом, не видел Альбуса таким. Эта ревнивая мысль согревает изнутри, злая, жадная, собственническая. — Больно? Альбус мотает головой, проехавшись щекой по каким-то бумагам. Безусловно, очень важным. Он лжет, на это нужно делать ставку, помнить об этом всегда, лжет так, как сам Геллерт никогда не обучится. Он вечно что-то скрывает, пусть не преступные намерения, а боль, радость, улыбки, мимолетную задумчивость, скрадывает, никогда не отдавая целиком, всегда приберегая кусочек для себя. Геллерт дёргает за тонкую серебряную цепочку, которая раздражающе маячит перед глазами. И дёргает ещё раз, и ещё. Никогда она не была такой длинной. Ты не хочешь сделать больно. На самом деле не хочешь. Видеть розовеющий на коже рубец. И жалкая безделушка охотно предаёт тебя, не позволяя даже потянуть, чтобы заставить запрокинуть голову. — Я никогда не смог бы причинить тебе вреда. — Он питает слабую надежду, что эти слова, произнесённые в унисон торопливым движениям, не будут услышаны. Он почти уверяется в этом, переводя дыхание и трогая губами мягкие завитки волос на загривке. — А я тебе — никогда не захотел бы... Дыхание прерывается на секунду. Последнее слово никогда не оставалось за ним, не так ли? — Геллерт? — Да. — Отпусти меня, прошу. Только в этот момент он понимает, что нашёл. Изменился не запах, не разворот плеч. Изменилось что-то внутри, что-то, что позволяет Альбусу произнести «Отпусти». — Эта комната попытается меня убить? То есть, если я… — Он пробует усмехнуться, извиняющимся жестом выглаживая покрасневшую кожу на запястье. Как же там лечатся синяки, сколько месяцев ему не приходилось вспоминать? Усмешка, наверное, выходит пугающей. — Оставь. — Альбус осторожно отнимает у него свою руку, словно имеет дело с хищным зверем, и одергивает рукав, сам тоже не удосужившись убрать эту отметки каким-нибудь заклинанием. — И нет. Комната... Она ничего не сделает. В воцарившейся тишине, не нарушаемой даже шорохом одежды, солнечные лучи беззаботно вычерчивают линии на измятых бумагах, рассыпанных по столу. Стоя на краю бездны, отпусти мою руку. Ведь нельзя угадать, кто должен упасть.