Сказ о первом Большом Походе

Ночь давно уж землю темным покрывалом накрыла, да эльфийской принцессе все равно не спалось, как бы она не пыталась очистить разум от посторонних мыслей. Тело не желало ее слушаться, утомленное долгим переходом, но сейчас в том не было нужды. Сейчас, когда слабость растекалась по конечностям ядом, ей было радостно прилечь даже на жесткое походное одеяло, которое ей любезно предоставила спутница. Сколько бы дней они не путешествовали вместе, Кохане все не привыкнуть было к звездам над головой, и холодному ветру, что пытался забраться под одежду, желая всю душу выстудить. Она даже с некоторой завистью посматривала на наемницу, что по ночам свой истинный облик принимала, да оборачивала себя пушистыми хвостами. Вот бы тоже уметь так! Свернешься в клубок, да спишь себе спокойно, ведь крови звериной, да шерсти теплой кусачий мороз ничего сделать не может! Не вовремя вспоминаются её собственные покои, где всегда, несмотря на сезоны года, было тепло. Еще нескоро она сможет вернуться туда, а потому за мыслями следует тяжелый вздох, который привлекает внимание сидящей рядом девушки. — Не спится, Госпожа? — тихо спрашивает Широ, подбрасывая в костер сухую ветвь. Огонь с радостью принимает предложенное, вздымаясь искрами, и принцесса в очередной раз восхищенно думает, что ей крайне повезло со спутницей. Как же она чутко улавливает состояние своей нанимательницы! — Есть такое, да, — неохотно признается Адзу, разворачиваясь так, чтобы ей было видно наемницу. Почему-то каждый раз, когда она смотрела в эти золотые глаза, на нее накатывало чувство…комфорта что ли? Возникало ощущение, что с Широ они знакомы уже давно и даже, возможно, их отношения должны быть более… близкими. Ведь… Кицунэ рассыпается в тихом смехе и Кохане неловко мнется в спальном мешке, взгляд все-таки отводя. Возможно то, что чувствовала эльфийка, было неправильным и диким по отношению к наемнице, но она ничего не могла с собой сделать. Ведь на самом деле, как бы она не пыталась разумно отказаться от этого, как бы ни старалась задвинуть подальше свои ощущения, сердце шептало, что это — правильно. Все то, что она испытывает к полудикой лисице — правильно, и иначе просто быть не может. Да и, аргументов «за» выходило куда больше, чем «против». Каждое утро начинается с доброй улыбки Широ, её взгляд теплеет, стоит Кохане улыбнуться в ответ и от этого становится так хорошо, что ей хочется, чтобы каждый из таких моментов длился вечность. В иной раз, она успевает заметить, как сужаются чужие зрачки, видит в потемневших радужках потустороннее пламя. Этот взгляд тяжел и от него внутри все скручивается в какой-то противно-приятный ком. Эти ощущения до ужасного странные, неправильные, но как же хорошо ей становится. Нехорошие мысли посещают голову принцессы в эти моменты, но к счастью (или все же сожалению?), они настолько коротки, что впоследствии круговорот дел заставляет о них забыть. Да и сама лисица молчит, никак не комментирует свое неоднозначное отношение к Адзу, лишь отшучивается, прячась в очередную из своих масок. — Я могу рассказать вам сказку, — голос Широ нежен, приятен и совершенно не вяжется с тем образом, который эльфийке удалось лицезреть сегодня. Точно ли та, которая сейчас легкой тенью скользит к ней, усаживаясь на колени у её лица, была тем же человеком, что одним точным движением лишил жизни другого? И ведь это выглядело так, будто наемница танцует! Движения, несмотря на свою молниеносность, оставались плавными, четкими и до безумного красивыми, что у принцессы до сих пор голова кругом шла. Если наемница даже сражается играючи, то как она танцует на самом деле? Очень хотелось узнать. — Это было бы неплохо, — мечтательно отзывается она, прикрывая глаза. — Я очень люблю сказки. Особенно добрые. — Ох, поверьте мне, Госпожа, баять я умею хорошо, но только маленькая просьба у меня будет.Чтобы историю мою почувствовать, вам придется довериться мне. Проще говоря, не задавать вопросов, хорошо? И опять этот хитрющий тон, от которого у нее самой на губах расцветает улыбка. — Уж постарайтесь, Широ. Коли сказка мне не по нраву будет, оставлю тебя без денег. На этот раз она не отвечает, лишь руки протягивает, да пальцами к девичьему лбу прикасается, аккуратно пряди убирая. Кохане замирает, кажется даже, дышать прекращает, отдавайся во власть наемницы. И стоит ей только подумать о том, что ощущает тепло от прикосновений, как темнота перед глазами рассыпается и ее будто переносит в то место, о котором кицунэ собирается рассказать. — Это сказка хоть и старая, но мной очень любима, — в чужом голосе слышится легкая печаль, хоть она и улыбается. — Она про необыкновенно вкусный мёд.

***

            

Кажется, то был первый месяц лета. Ан первая заметила поднимающуюся к храму бабулю, а потому, предупредив наставницу, поспешила к старушке. — Рановато вы сегодня, бабуль, — произносит лисичка, на свои крохотные плечи чужую поклажу взваливая. — Случилось чего серьезного? — Случилось дитя, случилось, — женщина с тревогой смотрит на пошатнувшегося ёкая, да руки тянет, чтобы сумки забрать, но девочка только смеется и большой палец поднимает, мол «все в порядке бабуль, не волнуйтесь». Приходится благодарно кивнуть, да путь продолжить уже налегке. Это все же лучше, чем нести подарки жрицам самостоятельно. Когда же они вошли на территорию храма, их уже ждали. Наставница юной кицунэ улыбалась мягко и движением плавным, указала на большую деревянную беседку, где уже стоял чайник и несколько чашек. — Извольте отдохнуть сначала, Кисо-сан, — как и полагается, жрица начинает хлопотать вокруг прихожанки, а та лишь посмеивается тихо, принимая чашку в морщинистые ладони. — Выпейте чаю, а потом уже расскажете, что вас привело сюда. Не каждый житель осмелиться прийти в храм в первые дни Цветения Кааткари. Не побоялись душу ёкаям оставить? — А я-то думаю, что твоя хвостатая такая активная сегодня, — взгляд женщины обращается к Ан, которая, оставив чужие вещи у беседки, вернулась к своей первоначальной задаче, и теперь, тихо напевая что-то на собственном наречии, чистила гранитную фигуру Имаки-Ирами у алтаря. — Совсем уж запамятовала, что нынче лето в свои права вступило. Цветение Кааткари говоришь, да? Тогда все понимаю, да-да. — Она внезапно взмахивает рукой и умиротворенное выражение лица ее, становится почти что озлобленным. — Все это молодежь россказни свои пустые треплет, — ворчит старушка, медленный глоток из чашки своей делая. — Знают же, что ёкаям нет дела до их душ бесполезных! Раньше-то, если и крали людские жизни, то хоть было за что, а сейчас-то? Пустая брехня это все, самодурство! Даже вон, ушастая твоя — пример тому хороший. Не украла же душу твою, Хане-сан? — Прекратите богохульствовать, Кисо-сан, — хоть лицо жрицы и становится обеспокоенным, тон её строг. Никто не смеет плохого о духах говорить, покуда она здесь живет. Да и Шираиши, хоть кицунэ является, больше добра сделала. Кому чем могла — тем помогала. Совет какой дать могла, с детишками сидела, или по хозяйству справлялась, если просили о том. Проще говоря, делала все, что позволяли ей природные способности. И ведь это она еще не вспоминала, как в первое время Ан сама людей до ужаса боялась. Пряталась во всех возможных уголках храма, а однажды её нашли спящей в коробке для пожертвований. Тогда еще матушка Хане делами заправляла, а лисичка до того крохотной по своим годам ёкаевским была, что даже в человека обращаться не умела. Сейчас эта история лишь улыбку на губах обоих девушек вызывает. Матушка уж ныне в чертоге божественном, а лисичка до того приятный облик приняла, что любой пришедший еще долго не сводит глаз с будущей жрицы. Нашептывают изредка даже, что внешность у нее схож с человечьим ликом Имаки — главной богини их скромного поселения. Каждый раз приходится шептунам по подзатыльнику отвесить, да гневную тираду прочитать. Во-первых, откуда они могут знать, как выглядит богиня, если та, вместе с остальными Первозверями на острове далеком живет? От её лица выступает Сейцце-Секмар Оноки-Хана, которую и в этих-то землях видели слишком давно, чтобы об этом хоть кто-нибудь помнил. Но вот кого здесь точно знают и помнят все — Сейцце-Секмара Ямато, представителя Авасами-Авири. Он-то, в отличие от коллеги, посещал все возможные храмы Терду-Оша и, по сути, являлся тем, кто охранял религию своего народа от посягательств со стороны Невермора. Не то чтобы материковые соседи сильно возмущались по этому поводу, но в свой прошлый приезд Ямато был невероятно серьезным. — Грядет беда, - говорил он матери Хане, когда та, будучи еще малышкой, случайно подслушала их разговор, спрятавшись за персиковым деревом. — Не могу сказать когда, не могу сказать откуда, но это ощущает уже не только Авасами. Даже я со своим притупленным нюхом чую это. Что-то плохое грядет на весь Невермор и ни одна из стран не останется в стороне. Попомни мои слова, жрица. Тогда Хане испугалась тона ёкая и почти сразу же выбежала к ним из своего укрытия, начиная заливаться слезами, а потому мужчине пришлось в срочном порядке прекратить разговор и попросить прощения за испуг маленькой девочки. Его утешительный подарок до сих пор стоял в келье и почти каждый раз, когда взгляд цеплялся за него, молодая жрица всерьез задумывалась над словами Вечногрезящего. За время с его прошлого приезда она успела вырасти и принять должность Верховной жрицы храма, а потому с той самой «бедой» придется справляться именно ей. Сомнения, что она наступит в ближайшие годы, почему-то не возникало. Может именно поэтому и хорошо, что Ан научилась в человека обращаться. Одной, светловолосой жрице ни за что не справиться. А довериться она, как бы не было странно, могла лишь юному ёкаю. — Прошу прощения, Хане-сан, — теперь голос пришедшей кажется уставшим, тихим и жрице приходится поближе встать, чтобы услышать о том, что лежит у старушки на душе. — Я ведь сюда действительно по делу пришла. — Вы же знаете, Кисо-сан, мы всегда готовы помочь вам, только скажите. Коли возможно будет сразу все сделаем, а коли нет, то как можно быстрее постараемся, чтобы никто больше не печалился. Грешно в нынешнее время грустить, ведь праздник грядет скоро. Расскажите что вас тяготит. — Помнишь мальчишку моего, Изуми? Хане кивает с мягкой улыбкой, да чай подливает в кружки. — Помню, конечно. Славный мальчонка. Ан рассказывала, что именно он научил её ловушки для птиц мастерить. Обоим всыпала тогда от души, ха-ха. — Потому что нечего крох обижать, все правильно сделано. Он тогда и от меня получил, хотя ныл все, что это именно ушастая его уговорила. Но не это важно. — Кисо вздыхает, стакан свой в сторону отставляет, да взгляд наконец-то на жрицу поднимает. — Заболел Изуми-то. Кашляет уж день какой. Хане хмурится, да так и застывает с чайником в руках, пытаясь осознать озвученное. Нехорошо это все, ой нехорошо… — А что-нибудь есть еще? Говорили ли вы с Танако-сенсеем? — Говорили, конечно! В первый же день его позвали! Сначала он отвар на травах своих каких-то давал, а как увидел, что не помогает, к вам послал. Сказал, что здесь помочь может только «особый» мёд. Тот, который только у вас в храме делают. Вот я пришла помощи просить-то. Поделитесь медком, милые! Прошу вас! На вас вся надежда! Я-то в долгу не останусь, гостинцев вон, захватила для вас, чтобы вы домашнего поели чего. А то всю эту постную гадость есть невозможно же! Девушка вздыхает тяжело, чайник возвращая на стол. И вот как сказать, что мёд их закончился, а чтобы сделать новый, понадобится как минимум неделя? За это время ведь столько всего произойти может! Вдруг мальчику хуже станет и тогда даже божественный мёд не поможет? — Вынуждена огорчить вас, Кисо-сан, — слегка дрогнувшим голосом сообщает она, разводя руками. Хане никогда не нравилось делиться печальными вестями, а потому каждый раз к горлу подкатывал тяжелый ком. Никогда ведь не знаешь, как отреагируют прихожане. Аль руку на непутевую жрицу поднимут, аль просто словцом крепким по ушам проедутся. Никакой из этих вариантов ей не нравился, а потому, прежде чем закончить свою фразу, она предусмотрительно шаг назад делает, на случай, если бабушка разозлится, — совсем недавно закончился он. А чтобы новый сделать, неделя времени понадобится как минимум. — Хочу надеяться, что у нас есть эта неделя, — вздыхает Кисо, на удивление спокойно принявшая эту новость. — Ведь кажется, что хуже ему становится. Но если есть хоть какой-то шанс спасти моего мальчика, я готова им воспользоваться! Пожалуйста, Хане-сан, помогите! — Хорошо, я сделаю все, что будет в моих силах, — серьезно кивает она, а затем помогает старушке подняться. — Подъем был для вас тяжелым, поэтому отдохните у нас сегодня. Завтра мы с вами решим, что можно сделать. И пока Хане медленно следует к гостевой келье, её взгляд натыкается на Ан, которая уже закончила со своими делами на сегодня и теперь просто лежала на земле, разглядывая медленно плывущие рыжие облака. Уже вечерело, да? Кажется, у нее родился замечательный план, который может спасти мальчика.

***

— Ан! Девочка резко вскакивает, когда слышит голос наставницы и отчаянно делает вид, что она не уснула буквально полчаса назад. — Я не сплю, не сплю наставница! Я просто прилегла отдохнуть немного, да! Обычно, по вечерам она предоставлена самой себе, потому что наставница уходила во внутренний двор храма, чтобы окончательно закончить с дневными делами, а затем помолиться у гранитной статуи богини, имя которой она путала до сих пор. Но не суть важно. Из-за того, что она не имела официального статуса жрицы, девушка могла позволить себе гораздо больше, чем наставница. Можно сказать, частично Ан боялась того момента, когда ей придется принять сан, ведь это наложило бы столько ограничений сразу! А она, между прочим, ёкай свободолюбивый! И ставить перед ней рамки было бы совсем уж гнусно! Поэтому то, что главная жрица позвала ее сейчас, не закончив при этом своих ритуалов — было странно. — Пойдем, нам нужно поговорить немного. Это что-то типа совместного ужина? Она хотела была усмехнуться собственным мыслям, да вовремя вспоминает, что ужин Хане-сан отличался необыкновенной скромностью, а значит и ей придется жевать то же самое. Бу-у-у, что за несчастье вдруг решило свалиться на нее? Это все из-за того, что она плохо почистила статую? Или из-за того, что неправильно имя богини упомянула? Мстит наверное, точно мстит! Однако нельзя показывать своего недовольства, а то наставница можеи обидеться и тогда кицунэ и вовсе без ужина останется, что в ее планы категорически не входило. Она ведь планировала после полуночи залезть на любимое дерево и оттуда звездами полюбоваться! А как это сделать, коль желудок пустым останется? Однако каково же было удивление, когда её пригласили в ту же самую беседку, где вновь стоял чайник. Если бы не стоящие рядом сладости, она бы подумала, что не было этого чаепития с прихожанкой, и чайник все это время стоял на столе. Дабы опровергнуть свои мысли, лисичка носом воздух втягивает, да рот облизывает, распознавая в чайном дымке запах мяты. Еще днем, когда она оставляла бабушкину поклажу, его там не было. Значит, все-таки, чай свежий заварен. Очень хорошо! Руки складываются, закрываются глаза и молитва произносится тихо-тихо. Только потом наставница удовлетворенно кивает, да рукой на сласти указывает, мол, «только для тебя они, можешь есть спокойно, никто не покусится». Да и счастлива девчонка, накидывается на предложенное сразу, едва поспевая чаем запивать. Сначала за ней наблюдают с типичной улыбкой, а потом выражение лица её меняется, мрачнеет, будто думы тяжелые её голову заполняют. От этого и Ан напрягается, откладывая в сторону пышную булочку. Вдыхает глубоко, да так и застывает, рот открывая. Действительно чем-то нехорошим пахло от Светлоокой. Темным, неприятным. Эмоции настолько насыщенными оказываются, что кицунэ чихает даже, чем все-таки наставницу из ступора выводит. Она вздыхает тяжело, головой мотает, да улыбку на лицо возвращает. Помнит прекрасно, какие способности у ученицы её, а потому нельзя так просто поддаваться плохим эмоциям. — У меня будет для тебя большое задание, Ан-чан. Обещаешь, что сейчас выслушаешь все, что я тебе говорю и ни за что не станешь поступать иначе? А у ёкая аж глаза загорелись. Большое задание? Первое ответственное задание? Неужели ей позволят не только драить храм, да расписывать гадальные бирки? Что же это может быть, что же? Хоть бы что-нибудь действительно серьезное! Она ведь уже достаточно взрослая, чтобы поручить ей что-то более значительное, правда?! — Ан-чан! Пожалуйста, прекрати витать в облаках! Ан-чан! Ой. Кажется она правда размечталась чересчур. Приходится нос почесать, да с важным видом покивать. Слушает она, конечно слушает. — Изуми, мальчик, с которым вы птиц ловили, захворал тяжело. Танако-сан говорит, что ему может помочь только мёд, который могу сделать только я. А назло, он закончился совсем недавно. И теперь, чтобы сделать новую порцию, понадобится как минимум неделя, большая часть из которой понадобится мне на путь. Но мы же не можем терять на этом время, правда? Да и мне сейчас никак нельзя из храма отлучаться. Поэтому я и подумала, что на своих четверых ты управишься куда быстрее. Ведь так? Сдюжишь, Ан-чан? — Почему вы не сказали об этом сразу, Хане-сан?! — вскрикивает она, мгновенно поднимаясь на ноги, чтобы руками грязными в стол упереться, да наставнице в глаза посмотреть. — Я ведь…ведь…конечно справлюсь! Мигом обернусь, вот увидите! Хоть сейчас побегу, чтобы побыстрее было! Нельзя ведь так просто терять время! — Пожалуйста, Ан-чан, успокойся. Сейчас ты никуда точно не побежишь, ночь на дворе. Да и тебе ведь подготовиться надо, путь-то долгим будет. Поэтому, пожалуйста, сядь обратно, и дослушай меня до конца.

***

В итоге, выступила она вместе с рассветом. Прощание с наставницой было коротким, спутанным даже, но Ан не хотела даже думать об этом, решив сосредоточиться на своей главной задаче. Как она понимала, сейчас её путь лежал строго на север, где, если особо не торопиться, спустя три дня пути, она должна была дойти до деревеньки, которая выстроилась у огромного озера, собрать с его берегов несколько ростков меру-меру, а оттуда уже отправится к силуэту горы Хееки-Ши, «Когтю Первозверя». Когтю какого именно божества, она знать не знала, да и несильно-то и интересовалась. Главное, что именно туда и никуда больше. Ведь там, по словам наставницы, росли ягоды Саат, которые были обязательным, если уж, не самым главным ингредиентом для «божественного» мёда. Ну и, раз уж говорить честно, то сам мёд предстояло собрать там же. Мол, на горных травах, он получался более полезным, чем тот, который изредка приносили какие-то прихожане. И ведь Ан теперь стало любопытно. Ей никогда не позволялось пробовать этот мёд, потому что его предназначение было совершенно не для объеданий, но теперь она вознамерилась получить от наставницы хотя бы ложечку с лакомством. Уж если она принесет все необходимые ингредиенты, то ей же будет позволено, правда? А что, идеальная ведь схема получалась! Она героиня, приносит все необходимое, рискуя собственной жизнью, из этого всего делают лекарство, Изуми излечивается, а её хвалят и позволяют тоже попробовать! Да, она точно молодец! Хорошо придумала! Но все, шутки в сторону. Слишком мало времени, чтобы тратить его на что-то бесполезное. После холода гранитных ступеней, трава ощущается теплой и невероятно мягкой, из-за чего ёкай на несколько секунд застывает, пытаясь запомнить эти ощущения, запечатлеть в памяти. Пахнет — летом. Настоящим летом. Даже, кажется, она чувствует запах цветов, хотя вокруг нее не было ни единого бутончика. Глаза видят выход из леса, за которым краешек неба цепляется за уходящую в бесконечность долину. В груди — всепоглощающая радость, от энергии прямо-таки распирает и она начинает улыбаться во все клыки. Все-таки, это первое её ответственное задание! Первый, за столько-то лет, выход из поселения! Ведь, если вспомнить, за пределами деревеньки она была еще тогда, когда не умела в человека обращаться. А ведь столько лет уже прошло! Не терпится узнать, что успело произойти снаружи за все это время! Вдох, выдох. Чтобы принять истинный облик, ей нужно успокоиться и сосредоточиться. Еще раз, вдох, выдох. Теперь мир ощущается иначе. Гораздо глубже, приятнее, вкуснее. Она настолько давно не принимала обличье другое, что успела позабыть, насколько ярким бывает восприятие. Новые-старые образы поначалу сбивают с толку, не дают привыкнуть к себе, меняясь с каждой прошедшей секундой и приходится потратить гораздо больше времени на привыкание, чем хотелось бы. Но это совершенно не страшно! Она ведь правда-правда успеет сделать все, что запланировала, и может даже, испытает себя в охоте, когда будет возвращаться назад. За время без тренировок, вряд ли бы она освоила искусство охоты, но ведь бурлящая в лапах силах и острый нюх помогут ей выйти победительницей, ведь так? Даже отсюда она чувствует, что где-то рядом окопалась мышка. И вот как, как можно пойти против своих собственных инстинктов?! Ведь охота это так здорово! — «Нет», — одергивает лисица сама себя, — «я здесь не за этим».

***

Невозможно коротко описать, что пережила Шираиши за дни своего первого взрослого путешествия, но стоят упоминания несколько весьма любопытных моментов. Во-первых, её остановка у озерной деревушки. Стоит ли упоминания тот факт, что жители, почти никогда не встречавшие сухопутных ёкаев, были очень удивлены её появлению? Если бы не Каппа, вовремя приметивший сестрицу по крови, Ан бы наверняка досталось! Как оказалось, местные очень ревностно охраняли свое озеро, говаривая, что именно оно питает корни Кааткари, но даже кицунэ, не слишком хорошо разбирающаяся в мифах своей родины, прекрасно понимала, что все это дурость. Она даже не постеснялась сказать об этом своему проводнику, на что тот лишь рассмеялся. — Не серчай на них, сестрица, — молвит ёкай, протягивая ей длиннющую палку. — Легенда-то, правда имеет место быть, да только не так, как люди считают. На деле-то по-другому все было. — Но почему ты тогда не скажешь им? Не скажешь, что они заблуждаются? — Да разве послушаются меня? Их много, а я один-одинешенек совсем. Не бери в голову, сестрица. Главное, что ты жива осталась. А то кто знает, мужики и прибить могли бы, коли я рядом не оказался. Весь дальнейший путь до озера они молчали, каждый занятый своим. Если Каппа размышлял о чем-то взрослом, серьезном, то лисица же пыталась впитать себя все, что содержал окружающий мир. Нужно сохранить в памяти свое приключение, чтобы потом, долгими зимними вечерами, было о чем вспоминать. Нельзя знать наверняка, сколько времени мира доступно её тонким пальцам, и невозможно сказать точно, сколько приключений выпадет на ее долю. Может быть, поход за мёдом станет её первым и единственным, а может наоборот, откроет путь к более великим свершениям. В любом случае, нужно хорошенько запомнить это! Впитать в себя запах, сделать так, чтобы пейзажи отражались в мыслях, стоит только прикрыть глаза и проникнуться каждым-каждым писком, шорохом. — Видишь вдалеке тучи сгущаются? — спрашивает дух, сопроводивший Ан до края своей деревни. — Туда твой путь лежать будет, маленькая сестрица. Если пчел найти ты сможешь у подножия, за ягодами охота сложнее будет. По легенде, красные плоды — слезы Саат-Тааса, что пролил их у глубокой пещеры, где похоронена была его сестра. Да и повелось с тех пор, что растут ягоды только на высоте, да в холоде, мол, охраняя сон покойной журавлицы. Поэтому аккуратнее будь, сестрица. Да охранят тебя боги, пусть даруют надежду на удачу. Начинался тогда четвертый день. Как предупреждала наставница, как толковал мудрый Каппа — Хееки-Ши оказался действительно опасным местом. Даже, кажется, было страшнее, чем Ан думала изначально. Местные обитатели ёкаями не были, а потому и общий язык найти было невозможно. Зверье дикое, чуяло в ней природу нездешнюю, чуралось, и повезло бы было, если бы просто сбегало, испугавшись! Некоторые ведь злились, рычали, да пытались чужачку клыками, да когтями прогнать! Вот уж весело получалось! Пришлось ипостась звериную принять, до самого места назначения. На двух ногах от хозяина лесного она бы вряд ли сбежала, а так хоть был шанс затеряться, шкуркой об деревья с травой потереться, запах маскируя — пару раз сработало даже! Мёд-то она нашла с трудом, под самый закат солнца, уставшая сильно, да озлобившаяся невероятно. Даже сомнения жуткие закрадываться начали — «стоит ли жизнь человеческого мальчишки её собственных страданий? Нужно ли было соглашаться на такую опасность, чтобы просто получить ложечку лакомства»? Стоит, определенно стоит. Мысли эти плохие, гадкие, их гнать надо прочь, Хане-сан всегда об этом говорила. Изуми, когда вырастет, искусным охотником стать может, успехов больших добьется. А мёд, её руками собранный, да ворожбой целебной сдобренный, в разы вкуснее будет, в этом сомневаться нельзя. Кицунэ кивает важно, да в прелых листах устраивается удобнее. Спать хочется ужасно. Перед новым днем отдохнуть надо слегка. И потом уже она продолжит размышлять о своих задачах, да желаниях.

***

Ах, а удача-то улыбнулась! В последний самый момент, но улыбнулась! Какой же счастливой себя чувствовала Ан, когда у первой же пещеры ягодки необходимые нашла! Ей не пришлось подниматься сильно выше за ними! На радостях даже, она решила тут же в обратный путь пуститься, чтобы поскорее домой вернуться. Какая же она молодец будет, когда с гордостью котомку свою наставнице протянет! Та её поблагодарит, бабушка гостинцев вкусных принесет, а с Изуми они еще кучу-кучу ловушек сделают и кучу-кучу птиц поймают! Настроение хорошее с тех пор её до самого дома не покидало. Все сложилось как нельзя хорошо.

***

На рассвете шестого дня Ан у ворот храмовых объявилась. Не скажет, правда, что дальше было, потому что от истощения свалилась прямо у ног наставницы своей. А когда уж очнулась — в кровати своей лежала. И даже, на удивление, не болело ничего! Видно, Хане-сан постаралась, решив так ученицу отблагодарить. Небо в тот день было синим-синим, ни единого облачка не было видно. В беседке уже сидело трое. Шираиши пришлось руку к глазам приложить, чтобы разглядеть, кто же к ним пришел в этот раз. Наставница заботливо разливала чай, с улыбкой на лице слушая ворчания старой женщины, которая то и дело беспокойные взгляды на смеющегося мальчишку кидала. Тот же чай большими глотками пил, да с ложки золотистые капли слизывал. И он же первым заметил вышедшую лисичку. — Ан-чан! — вскрикивает Изуми, дело свое бросая, да к ней подбегая, чтобы в объятиях крепких сжать. — Спасибо тебе, Ан-чан! И она сама улыбаться начинает, мальчишкину голову к себе прижимая. Ладонью по жесткому ежику волос проводит, да глаза прикрывает, вслушиваясь в торопливые старушкины шаги. Еще долго благодарить её будут, даже разрешат не заниматься уборкой сегодня. Но лучше всего запомнится из этого лишь одно: Солнце за горизонт прячется и первый вечерний ветер еще пока мягко, но настойчиво покусывает голые ладони, заставляя их теснее к чашке прижаться. Теплая жидкость оставляет на языке горечь, которая тут же перебивается сладостью тягучего мёда. Солнце. Лето. Долгие прогулки среди высоких колосьев, да широкие улыбки. Именно таким ощущается вкус. Не скажешь даже, что за ним пришлось в горы шагать. Безумно, безумно вкусно. И от улыбки Светлоокой становится и на сердце теплей. — Ты прекрасно справилась, Ан-чан, — и голос чужой тоже на мёд похож. До того приятно слушать. — Я горжусь тобой. И на этом сон обрывается. Кохане еще долго лежит, пытаясь понять, что же она успела увидеть. Она даже губы облизывает, чтобы в следующий миг охнуть удивленно. Сладко. Вот уж кицунэ кудесница! Это ж надо было такое сотворить! Взглядом она ищет наемницу, да так и спешит хотя бы сидячее положение принять. Широ роется в собственной сумке, да что-то напевает на неизвестном протяжном языке. Судя по тону мелодии, девушка в приподнятом настроении находится, что не может не радовать. Наверное, стоит поприветствовать её? Но с губ срывается не привычное «Широ». Лисица замирает, лицо в сумке спрятав. Кажется, будто само время свой ход замедляет, ведь так долго она головы своей не поднимает, что принцесса даже пугается, рот руками прикрывая. Сказала что-то не то! Явно оскорбила спасительницу свою! — Повтори. В голосе наемницы — сталь. Тяжелая, давящая. Она сумку медленно опускает и смотрит теперь прямо на эльфийку. — Повтори. — приказом звучит слово, но что-то не вяжется с этим грозным образом. Почему… …почему в глазах кицунэ застыли слёзы? — Ан? — зовет Адзу, когда находит в себе силы сопротивляться давлению чужой воли. Что такого было в этом коротеньком имени? Оказывается, начало конца. Кицунэ взвывает, и теперь слезы действительно стекают по её щекам прозрачными каплями. — Почему?! — вскрикивает она, падая на колени. — ПОЧЕМУ?! Эльфийка перепугана теперь не на шутку, но со своего места не сдвигается, боясь чужую истерику усилить. Но ведь как можно смотреть на то, как другой человек страдает? — Почему? — продолжает шептать Широ, утыкаясь щекой в землю. — Почему именно сейчас, Хане-сан?! ПОЧЕМУ? Внезапно она поднимается, и к Кохане подходит, чтобы в тот же момент на колени перед ней опуститься. — Хане-сан, — дрожащие руки хватают край чужой штанины и блондинка хмурится, принимая импульсивное решение обнять рыдающего ёкая. — Ан-чан, — чужие всхлипы громче. — Успокойся, пожалуйста, Ан-чан. — Я не могу, Хане-сан, не могу. Я… я… Приходится к себе ноги подтянуть, да на колени лисью голову уложить. Почему-то эти действия кажутся принцессе правильными в данной ситуации. Она еще не может осознать, что именно делает, но понимает, что сейчас происходит нечто важное. Это повлияет на дальнейшую судьбу их обеих, а потому подумать об этом можно будет позже. Сейчас же необходимо успокоить лисицу. Рука ложится на чужую голову и медленно проходится по отросшим волосам, не касаясь ушей и Широ поднимает заплаканный взгляд на нанимательницу да и вновь шмыгает носом, пытаясь хоть как-то сдержать рвущийся наружу крик. — Ты так похожа на нее, — шепчет она тихо, пальцами слезы вытирая. — Почему ты так похожа на нее, Госпожа? Адзу ничего не отвечает. Мягкой улыбкой одаривает, да глаза прикрывает. Ладонь продолжает голову наемницы гладить. Потихоньку, шаг за шагом, к ней возвращается память. Медленно, спутанно и не совсем понятно, но она вплетается в это воплощение, связывая невидимыми нитями её прошлое и настоящее. Осознать это все будет сложно, может даже болезненно, но то будет потом. Сейчас же… — Я рада видеть тебя вновь, Ан-чан.