Сачок для египетской казни

      Смерть умывается, трёт кожу жучьими серпами-лапками, соскребает налипшую пыльцу — раз в несколько счётов старательно чистить над бровями, а потом скользнув по живому молочным щекам спускается к скулам.       Фыркает и начинает заново.       Жизнь наблюдает, подражая ритму Смерти перебирает изящными пальцами молодые травинки.       Гладит, медленно вплетающихся в бесконечную юбку, лепестки пробудившихся от её присутствия цветов.       Дышит вдыхая, принесённые Смертью в весенний воздух ноты осени; опьяняющий запах гниющих после дождя листьев и кислый аромат яблочных подношений.       Только Жизнь могла уловить в них сладость — как в трепете прозрачных крыльев услышать сердцебиение.       А Смерть в ней — прекрасное древо.       Древо мира.       — Что-то не так? — спросил Смерть.       Застыл, подперев голову; разделённый на семь, отливающих жёлтым, икринок-зрачков глаз покосился на Жизнь.       — Ничего, — улыбнулась Жизнь.       Под её коленями один цветочный ковёр сменился другим — спираль из бело-красных полевых цветов.       Среди них спрятались маки — яд и утешение.       — Тебе нравится вид? — Смерть интересуется прямо, с осиным вызовом; он едва заметно вздрогнул, когда широкая дорожка из монард добралась до его ног.       Окружила.       — Всегда, — воздушный поцелуй ветреницей расцвёл на лбу Смерти и тут же увял.       — Я, — выражая смущение, на щеках Смерти проступили кучки алых муравьёв.       Напускная смелость отхлынула от его лица, рассыпалась белыми мокрицами.       — Прекрасный мотылёк.       — Мотылёк? — переспросил Смерть.       — Мой прекрасный мотылёк, — поправила Жизнь.       Рассмеялась лавандой.       — Мотылёк, — повторил Смерть, оглянулся на свои сложенные крылья — прозрачные с простым коричневым «каркасом», свойственным тараканам и многочисленным мясным мухам.       Отвратительной для людей грязи.       — Позволь мне показать тебе, — Жизнь протянула руки Смерти.       Одной из казней.       — Позволь мне посмотреть, — срывая цветы жужжащее облако заскользило к Жизни, оставляя после себя лишь вспоротую и сухую землю.       Ненасытная саранча не различала ни яда, ни исцеления — всё, порождённое Жизнью едино в её желудке.       — Любовь моя, — губы Жизни тронули жвала.       Плоть Смерти заново формировалась под её ладонями — собиралась из множества жал.       Улыбалась-скалясь источенным термитами черепом.       — Вкусно, — у Смерти нет человеческого языка — колкая радула.       С нежной кожи Жизни он собирает росу.       — Ближе, — нарастающее тепло Жизни нашло очертания двух «косточек» надкрыльев.       — Щекотно, — лапки-рёбра скорпиона запутались в кружевах лозы.       — Ещё немного, — паутина тонких-тонких бархатных стеблей впиталась в скрипящий хитин.       Перекручиваясь, петлями сползла на нижнюю пару крыльев.       — Пахнет, — всем полупустым телом Смерть припал к Жизни, — Сладко.       — Ещё, — выступающий из серебристой кожицы сок окрасил, заполнил узором каркасы крыльев, округлил их.       — Я, — от пробившегося сквозь кожу-панцирь волосков мотылька защекотало под воротником, — Хочу попробовать, — но ветви сирени отстранили Смерть, любовно надавили на свесившийся раздвоенный подбородок.       — Расправь крылья, любовь моя.       — Я, — Смерть оттолкнулся от обнажившейся земли сложенными клешнями богомола.       Взвился, покачнувшись в воздухе.       Свет умеренного солнца лучами сквозь трепещущий витраж зажег поле всплеском ярких пятен.       Каждый жук, ползущая тварь обратилась павлиньим глазом — ослеплённым, кружащим в танце новой жизни.       — Прекрасный мотылёк.       — Я, — заикнулся Смерть, прищурившись обернулся через тощее плечо.       Дар жизни медленно тлел — начиная от кончиков, сворачивался горящей бумагой.       Но вложенная в него любовь оглушала, кружила голову — сыто заполняла живот.       Хотелось больше, дольше.       Бабочки подёнками быстро опадали к цветам.       — Я вижу тебя так.       — Я не могу, — Смерть камнем упал вниз — к коленям Жизни.       Растянулся на ложе из подсолнухов.       — Любовь моя.       — Я не могу принять твой свет навсегда, — осы облепили крылья Смерти, растащили на цветастые кусочки, — Но буду помнить его вечно, — пухом одуванчиков понесли прочь.       Дальше за пределы незримого мира.       — О, — Жизнь ласкает пряди Смерти, обводит точки клещей, — Любовь моя, прости.       — Если я съём, он будет со мной вечно, — распрямившиеся усики нащупали жёлтые сердцевины.       Пальцы-клешни рвут-терзают.       — Возьми, — под ухом Смерти прикосновение Жизни оставило пион.       — Я возьму, — Смерть подполз ближе, меняя бальное платье Жизни на траурное, сухое.       Скоро он съест поле.       Рождённые землёй насекомые насытятся, после станут кормом птиц и зверей — умершие вернуться под землю.       Закон.       Вечный круг.       И Жизнь будет с ним на каждом повороте, рука об руку — даже тогда, когда в конце времён Смерть возьмёт последний цветок.