Можно

      Когда в жизни Данилы внезапно появился Саша, стало много «можно».       Поначалу, градация ведущая к совместной жизни с Романовым, младшего Московского сильно пугала. Во-первых, с ним этот момент никто не обговаривал. Во-вторых, нихера это не спонтанно (как любит говорить Миша) получилось. Даня прекрасно понимал, что если Саша задерживается в Москве вторую неделю, и у него появилось свое полотенце, то на месяц пребывание в столице, у Петербурга появится законное спальное место в лице Михаила Юрьевича. Так и случилось.       А что еще хуже, обещанная поездка в Диснейленд заменилась походом в Диво-Остров. Отдых в Эмиратах на скромные «ну помочи ножки» у пляжа Петропавловской крепости, а любимое Тосканское тирамису — пышками с Большой Конюшенной. И все потому, что у отца якобы образовалось несоизмеримое с временем на путешествия количество работы, помочь справиться с которым, в состоянии лишь Александр Петрович. Эх, если бы секс на рабочем месте был продуктивен так же, как и возня с бумагами: в России были ровные дороги, хорошая экология и отсутствие пробок.       Всецело, много чего поменялось с регулярным присутствием Саши. Стало нельзя материться (слава богу, это правило работало что для Москвы, что Химок), ибо уши северной столицы способны завять и начать кровоточить, даже при скудном «блядь». Нельзя Макдональдс. И еду в коробках тоже нельзя. Вообще, после того, как Даню забрали с подозрением на аппендицит, он вынужден присылать Романову фотоотчет своего рациона. Нельзя вставать с кровати, если температура перепала за тридцать семь и нельзя пить пакетированный чай.       Приятно то, что помимо всех вышеупомянутых «нельзя», появились сладкие «можно».

Можно капризничать.

      Ранее, на любые попытки своенравничать, кукситься или привередничать — Даниле апатично давали пизды. По-разному. В случае тотального истощения сил Михаила Юрьевича, связанного с работой — ором. В более смирном расположении духа — строгими нотациями. Чаще всего игнорированием. В конце концов, Даня не маленький. Откровенно странно, а как минимум неорганично, когда здоровый лоб устраивал «выкрутасы» или «закатывал концерты». Однако, иногда, ну очень хотелось. От несправедливости, от усталости. Банально, ради внимания. И в моменты сильной надобности, Данила позволял себе подобную шалость. Учитывая то, как Миша… Не то чтобы был холоден с Даней… Скорее имел скупость на эмоциональные проявления и сопереживание.       Способы справиться с такими позывами были до неприличия просты. Химки запрется, прорыдается у себя в комнате из-за накопленных эмоций, немного повредничает, выслушает отцовские поучения. База. Сейчас же, к нему идут на контакт и дают обратную связь. Это младший Московский осознал в один из моментов такой истерики.       — Миша, ты что, охренел? — Сашин глаз дергался то ли от собственной неудовлетворенности (ну как это так, из интеллигентного Санкт-Петербургского рта вылетают некрасивые слова), то ли от Мишиной беспечности.       В голове не укладывалось. Романов приходит домой, его встречает не Данила, не Миша, а доносящиеся крики и слезы. И вообще, обратили на Питер внимание, исключительно после душераздирающих воплей и сильного удара дверью. Выругавшийся Миша топал навстречу любимому так громко, что рамки с их общими фотографиями содрогались в такт шагов. Москва, не дал культурной столице даже раздеться. Моментально принялся изливать душу. Пребывал в смятении от непонимания происходящего. Его сын — серьезный парень, устроил представление на ровном месте. Видите ли, обижается он. Саше слушать это больно и неприятно. Сущая дурость допускать конфликт между родителем и ребенком. И пускать на самотек подобное категорически не допускается. Будучи крайне эмпатичным, Сашу невероятно трогали любые переживания внутри их маленькой ячейки общества. Да и по правде, не до Миши сейчас. Это не он плачет и переживает.       — Твоему ребенку плохо. Когда у тебя случаются нервные срывы из-за работы, я разве позволяю себе повышать голос? — Романов хотел потянуться за сковородкой, дабы его вещания стали убедительнее, однако опускаться до уровня запугивания желания не было. Верным решением было уйти к источнику плача.       — Данила… — нежное мурлыкание в проеме перебили всхлипы.       — Уйди! — в голове пронзились «ну и зачем ты это сказал, то же не отец, а Саша».       — Ну куда же я уйду, я так переживаю за тебя. — глухой стук закрытой двери случился, а Романов уже сидел на кровати.       — Я… Я просто… — «Я просто сейчас снова разрыдаюсь, да, Данила?». Слава богу мысль продолжать не пришлось. Саша сам все сделал.       — Ты переутомился… Конечно, захочется поплакать… — заботливые поглаживания обжигают спину, а на душе становится спокойнее.       — Иди сюда, дай, я тебя пожалею. — и вот младший Московский слабо скулит в грудь… эм, любовника отца?       Нет, это Сашу раньше так можно было назвать. Сейчас, это имя самое внимательное, теплое и родное. За крайне маленький срок, приливы глупых нежностей переросли в традицию. Происходили они строго по надобности. Романов — стараясь быть человеком прогрессивным, склонным к изучению психологии — личных границ не нарушал. Пока Данила сам бы об этом не попросил.       — Милый, ну ты же вообще ничего не кушаешь. Это суп, просто водичка. — Саше хотелось выть и лезть на стену. Крайне возмущал факт того, что младший Московский нормально не питался уже пару дней.       — Не хочу есть! — по правде, хотелось. Не так сильно просто. И суп — не пирожное, его можно съесть, но не с таким удовольствием. К тому же, Данила устал, и настроение плохое. Очень хочется, чтобы тебя поуговаривали. Этого проявления заботы не хватало.       — Хотя бы пару ложечек. Давай за папу, за меня…       И все Данила съест. Тут же не в супе дело, не в том какие полезности, на подобии клетчатки он дает. Дело в Саше, и в том, что дает он.

Можно ласкаться.

      Саша, в моменте, поцеловал светловолосую макушку, чем вызывал сильное смущение. Чуть позже, Данила не подскочил как сумасшедший от звона будильника, что казалось бы стало машинальным действием. Глаза легко открывались от причитаний над ухом. Романов медленно перебирал пряди, и встретили его не заведенный взгляд на котором просвечивались буковки «ПРОСПАЛ!», а сопение и рывки носиком.       — Дорогой, давай просыпаться? — Химки слегка опешил от того, что его застали в настолько уязвимом состоянии, однако, готов был признать — это лучше будильника. Неожиданность было и то, что когда он начал приподниматься, его уложили обратно.       — Ты что, нельзя так резко вставать… Полежи обязательно. Принести водичку?       Вскоре, это вошло в привычку. Лежат на диване — будут прижиматься друг к другу. Собираются укладываться — обязательно поваляются вместе перед сном. Просто ничего не делают — пообнимаются. Искренне нравилось то, что Данила эту тактильность не выпрашивал. Саша полностью нес ответсвенность за их проявления самостоятельно, и если Химки на миллиметр приблизиться к Саше, пока они смотрят кино — Романов сам подовинет его к себе и начнет поглаживать голову.       Порой Миша сам начинал игру в «дочки-матери». Случалось это, зачастую после собраний, когда столица смела наблюдать взаимодействие Юрия Ивановича с сыном Сережей. Татищев парню то куртку застегнет, то волосы взъерошит, то шуточно на коленки к себе сажать будет. Тут у Московского включалась исключительно мужская неудовлетворённость, мол, а я чем хуже? Только если у Татищевых тактильное проявление любви считалось нормой, то Данила себе такого даже вообразить не мог. Но как правило, это были беспочвенные сюсюканья и «ути-пути» которые вызывали, у казалось бы, уже взрослого парня алые щеки и желание провалиться под землю. Проще говоря, кринж. С Сашей же все иначе. Саша чувствует меру, знает, когда можно… Нет. Когда надо подойти.

Можно быть в семье.

      Мало того, что не любимая игра в дочки-матери переросла в реальную семью, со всей сопутствующей атрибутикой, стало можно быть на своем законом месте. Быть ребенком. Совместные походы в театр, кино, рестораны стали обыденностью. Допросы о местонахождении и самочувствии — регулярными Романовскими позывами.       — Молодой человек… А вы, собственно, кто? — сквозь стекло, доносится уставший женский голос.       Тетя в регистратуре явно не в потоке, да не в ресурсе. Шестьдесят второй детский травмпункт на Невском скрасила своим присутствием не только типажная, неприветливая медсестра средних лет, но и Данила с обеспокоенным Сашей. Да, говорили младшему Московскому не носить кроссовки в феврале. Да, он прекрасно понимал, чем это может быть чревато. Однако, вы сами все понимаете… Табачка, возле Сашиного дома работает до одиннадцати. На часах — без пяти минут. А курить, ну уж очень хотелось. Вот так и поскользнулся.              Вопрос «Тети Зины» задал минутное молчание и колебание северной столицы. Ответить надо, иначе никто руку его мальчику вправлять не будет. В голове, словно в справочной книжке пробегает один за другим вариант: «друг», «опекун», «человек, которому не все равно».       — Папа. — Данила не осознавал, что этим ответом привнес дополнительные минуты молчания и непонимания. На него уставились глаза с пятирублевую монету, а за ним, у одного обладателя внушительного минуса резко стал плюс.       — Кхм… Папа? — поправляя очки, уточнила фигура из регистратуры.       — Да. Это мой папа. — Данила так уверенно не произносил свою фамилию на паспортном столе. Да и в принципе, ситуация возмущала. У него, может быть, сейчас часть тела отвалится, а эта дура тупые вопросы задает.       — Ну, раз папа… Так давайте документы, папа.       Официальный «папа», а точнее «отец» воссоединился с семьей, во время того, как его сыну перевязывали руку. Забежав в кабинет, Миша смел лицезреть сына, беседовавшего с врачом, и поникшего Романова. Ей богу, когда Империю свергли, у Саши и то лицо веселее было. На фоне этого, в голове сплывают самые страшные картины: черепно-мозговая, перелом, сотрясение.       Через мгновение, Московского окидывает не сменившейся взгляд возлюбленного. Не издав ни единого звука, северная столица вышла к стоящему в дверях мужчине, мягко перекрывая дверь.       — Саш, ну что там? Совсем плохо, да? — бледное лицо напротив смотрело «в никуда». И в глазах считывался то ли шок, то ли непонимание… Но не ужас. Миша физиогномику Романова давно выучил, и даже научился понимать. Этот взгляд — это про другое.       — Саш! Ну не молчи, я умру сейчас. — пауза.       — Миш, ты представляешь, я сегодня стал папой.