sculpture

"скульптуру ломает только её творец". - мужчина в коричневом фартуке обходит каменную женщину и оценивающе смотрит снизу вверх. пятнадцатилетний донхёк отрывает свой взгляд от мраморного бюста какого-то старика и подходит ближе к скульптору. мужчина смотрит в глаза своему творению, снимает целофановые перчатки и ставит палец в центр каменной груди. и толкает. скульптура разбивается громко и твёрдо, хотя донхёк может поклясться, что видел, как дядя сжимал её руку на прошлой неделе. мальчик не спрашивает, зачем он убил её. знает, что ответа не получит. донхёку двадцать один и скульптуры в его руках совсем не оживают. дядя умер в варшаве пять лет назад, когда деревья были самыми зелёными в году и всё вокруг в последний раз вдыхало полной грудью перед тем, как потухнуть. на его последней скульптуре обнажённой женщины с пышной грудью было вырезано имя 'августина'. донхёк тогда пришёл в мастерскую и долго сидел перед ней. действительно, женщина величественная – имя ей подходит. он скучал, безумно грустил по тишине этой мастерской и по шуму голоса своего дяди. и всё же донхёк прекрасно видел, он чувствовал, что мужчина, ставший ему наставником, и почти что - отцом, был счастлив. камень не разбивался в мастерской около года, а дядя всё улыбался и творил, как никогда раньше. она ушла в июле, когда дядя предложил поехать в германию. с дядей было невозможно, просто невыносимо. с людьми искусства вообще всегда так – невыносимо, как-то странно и коротко. невыносимо коротко. ему было около сорока семи, когда он сам стал скульптурой и разбился на мелкие кусочки. донхёк теперь в париже. обмакивает круассан в кофе и думает о том, как же всё обыкновенно и предсказуемо. он живёт фразами мёртвого искусства, с которым его жизни посчастливилось пересечься. у ли донхёка сейчас второй курс университета на факультете скульптуры. а ещё студия на пятом этаже какого-то резного дома на улице франсуа бонвен и камни, разбивающиеся так же часто, как кружки в руках официанта в этом кафе. у донхёка карамельные волосы слегка вьются и кольцо на пальце с рубином – дядино. и вообще вся жизнь его – не его, а дядина. он не умер августовским утром, нет. он переселился в донхёка, живёт в его теле напополам с ним самим, потому что знает, что ушёл слишком рано. что донхёк не сможет, просто не поймёт, а как дальше создавать скульптуры, чтоб они жили. не поймёт, каково это – сжимать каменную руку, будто это мягкая рука друга или подруги. донхёк этого действительно не понимает. поэтому вместо чужой руки он сжимает свою собственную в попытках воссоздать мягкость тела в камне. / марк к двадцати четырем годам жизни побывал в париже двенадцать раз, а на тринадцатый решил остаться. взять в аренду квартиру на шестом этаже какого-то резного дома на улице франсуа бонвен кажется ему самым лучшим решением в его жизни. у него на окне цветут петуньи, а ещё по карнизу иногда приходит рыжий кот из квартиры мадам бюжо. он его кормит треской из магазина на соседней улочке, а кот взамен лежит у него на коленях мягкой подушкой. мадам бюжо забирает питомца ближе к девяти вечера и приносит марку самодельные конфеты, словно благодарность за то, что присмотрел за одним из её любимцев. марк думает, что он тоже как то вошёл в их число. когда он приехал сюда и решил остаться, париж встретил его дождём. он тогда долго ходил по исхоженному уже вдоль и поперёк городу и не знал, что ему делать. но на лице его была улыбка, редкая, но всегда сияющая. он тогда, помнится, сел на скамейку мокрый насквозь, и позвонил матери. – остаёшься? - её голос звучал удивлённо. пару минут они оба просто молчали в трубку. марк смотрел на серое небо в разводах. ‐ знаешь марк, ты всё ещё как скульптура из мрамора. в этом городе желаю тебе найти своего мастера. – знаю, мам. спасибо. через четверть часа на небе появилось солнце. мама у марка хорошая, строгая немного, но женщина она очень умная. иногда по вечерам она садилась на кресло у камина, брала маленького сына на колени, и говорила, много говорила. о том, что сосед у них, старичок, с ума сходит, что в редакции у неё крыша протекает, что марс сегодня будет видно в полночь, что книга, которую она так и не дочитала, оказалась хорошей. она рассказывала марку о жизни в самых простых и живых её проявлениях и марк впитывал её слова, как росток впитывает воду в судорожном стремлении вырости. 'ты похож на скульптуру из мрамора, милый.' – мама смотрит с нежностью и какой-то радостной тоской и мягко гладит сына по голове. 'прямо как та каменная тётя в музее?' – у марка взгляд вопросительный. 'лучше. – она переводит взгляд на тёмное небо и невольно улыбается, глядя на вспышку молнии. – ты всегда будешь лучше, и я мечтаю, чтобы ты нашёл человека, который увидит это. скульптуру может создать только её творец, помни это.' 'я помню' марк выдыхает дым и кидает сигарету в стеклянную пепельницу. рыжий друг не появлялся сегодня, что вообще-то странно. обычно в это время этот наглец уже валяется у марка на диване. однако сегодня он ждёт грохота в соседней квартире в одиночестве. квартира номер 13 это вообще какое-то место мистическое. никто из жильцов не знаком с молодым человеком, который там живёт, да и знают они что там вообще кто-то живет только по счастливой случайности(мужчина из квартиры выше как-то возвращался домой из бара ночью и наблюдал интереснейшую картину, как юноша затаскивал в квартиру внушительных размеров камень). это был единственный раз, когда жильца видели соседи. но странности соседа на этом не заканчивались. каждый день в квартире со стертым номером '13' на двери раздавался грохот. соседи не ходили жаловаться только потому, что других проблем мальчик не доставляет. но вот грохот там стоит такой, будто он шкафы бросает через всю комнату. марку ни капельки не интересно. / утром донхёк действительно чуть не швырнул в стену, только не шкаф, а красный заводной будильник. у него на прикроватной тумбочке сидел кот. рыжий такой, с персиковыми полосочками. донхёк в ужасе. 'зря я окно вечером открытым оставил' проскакивает мысль. он откидывается обратно на мягкие простыни. жизнь у донхёка, если подумать, такая же – внезапная и полосатая. он словно кровь, циркулирующая по организму, циркулировал по европе всю свою жизнь. он менял города, квартиры, языки. только вот сердцем всегда был дядя. он был безусловным центром всего его ‐ донхёкова - существования. а сейчас донхёк словно спутник без планеты. ему нет места в этом бесконечном пространстве мира. ему не вокруг кого вращаться. 'почему я не могу вращаться вокруг самого себя?' – пора вставать. - он всё-таки поднимает себя с кровати. кот спрыгивает с тумбы и следует за молодым человеком. они вместе завтракают, вместе подметают остатки того, что донхёк разбил вчера, вместе чистят инструменты и моют посуду в одной раковине. кот трётся о руки донхёка в мыльной пене. день проходит абсолютно обычно. донхёк делает эскизы, готовит ужин, выпивает бокал вина залпом(для вдохновения), выкуривает три сигареты в перерывах от работы. только сегодня всё это с котом. вечером слышится звонок в дверь, и донхёк искренне удивлён. – здраствуйте, меня зовут марк, я ваш сосед из двенадцатой квартиры. - молодой человек напротив выглядит очень красиво в домашних клетчатых штанах и с сигаретой за ухом. - к вам кот рыжий случайно не забегал? мадам бюжо потеряла его, обычно он со мной сидит, а тут не появляется целый день ни дома, ни у меня. – случайно забегал...- донхёк пялится. на слегка вьющиеся каштановые волосы. на острые ключицы, выпирающие из широкого ворота растянутой футболки. на руки, испещрённые реками вен. хреново. – я могу зайти и забрать кота? - парень приподнимает бровь и пальцем показывает за спину донхёка. вероятно, его изрядно удивляет то, как на него пялятся. – нет. - донхёк отвечает быстрее, чем следовало бы. бровь человека напротив ползёт ещё выше. - а, извините, я не это имел ввиду. сейчас я его принесу вам. донхёк захлопывает дверь прямо перед носом у вечернего посетителя. кто это вообще? господи, точно. он же сказал, что сосед из квартиры напротив. донхёк подходит к коту, сидящему на рабочем столе, покрытом толстым слоем каменной пыли. – он немного пыльный...надеюсь у него нет аллергии на мрамор или что-то типо...‐ он передаёт кота в руки брюнету. – всё в порядке, не переживайте. надеюсь, рыжик не доставил вам неудобств. доброй ночи. сосед с котом на руках разворачивается и поднимается по лестнице на седьмой этаж. / вторая их встреча происходит ещё более странно. на часах около четырёх утра. марку абсолютно не спится. сегодня в университете было весьма шумно, ввиду подготовки к фестивалю искусства, в котором будут принимать участие многие творцы. кажется, список был на целый лист, у марка память фотографическая. как бы он тоже хотел. тоже не спать по ночам от вдохновения и желания творить, создавать. если подумать, он безумно завидует людям искусства, совершенно не имея представления о их жизни и об искусстве, собствено. он тянет руку в карман за пачкой сигарет. карман встречает его удивительной пустотой. 'и так всегда' - марк вздыхает, но накидывает толстовку и выходит из квартиры. ключ дважды щёлкает в дверной скважине и ли уже бежит вниз перепрыгивая по три ступеньки за раз. он резко останавливается на последнем лестничном пролёте перед дверью подъезда. карамельные глаза встречаются с растеряной темнотой марковых радужек. донхёк, право слово, идиот. днём его не сильно волновала выставка, намеченная на 31 число следующего месяца. ещё ведь так много времени. однако, у мойр были другие планы на него, поэтому весь этот день донхёк восстанавливал в памяти каждую деталь, которую успел разглядеть в человеке, живущем за дверью напротив. под вечер у него были готовы несколько набросков и он даже подготовил инструменты. по студии пробегает перекати-поле, буквально. у донхёка нету камня. но хвала небесам и их преподавателю по художественной практике. и вот спустя несколько звонков и час езды по ночному городу, ли стоит в парадной их дома с огромным мраморным блоком. побрали бы черти такое искусство. молчание начинает затягиваться. – вам помочь? - аккуратно предлагает марк и подходит ближе. он даже не понимает, кто из них троих сейчас не дышит больше: он сам, странный сосед или камень между ними. второй делает вдох. – буду весьма благодарен. камень с трудом втискивается в дверь донхёковой квартирки, но всё же молодые люди дотаскивают его до центра мастерской. марк затаив дыхание ждёт чего-то. – спасибо вам. - сосед медлит немного. наверное сказывается усталость и позднее время. - меня зовут донхёк, я не представился, кажется. если не возражаешь, давай на 'ты' уже. можешь осмотреться тут, по глазам вижу, что интересно было, кто тут живёт и что происходит. - марк даже слова вставить не успевает. донхёк порхает по студии мягко, будто сейчас не поздняя ночь, и брюнет невольно отрывается от разглядывания небольшого бюста. что он делает в такое время у своего соседа, с которым видится второй раз? марк не знает. он сейчас вобщем-то ничего не знает, однако пользуется возможностью, пока его не выгнали, и заводит разговор о древней греции. мама много рассказывала ему о греческих богах и знает наизусть все мифы. марк - губка. он всё слушал, копил знания, словно древняя библиотека, чтобы передать их кому-нибудь. донхёк странный. у него потрёпаные кеды на ногах, тонкая ванильная сигарета за ухом и синяк на кисти руки. он рассказывает о последней паре по истории искусств, но смотрит на марковы руки. он рассуждает о каине и авеле, но рассматривает ключицы в вырезе толстовки на голое тело. он говорит о том, как сегодня на него пролили капучино в кафе через метров десять от их дома, но разглядывает лицо напротив. марк, по ощущениям, краснеет всем телом. – вы - скульптор? - марк никогда не спрашивал очевидных вещей. они были понятны ему всегда, кажется, с самого его рождения. не спрашивал почему снег тает с наступлением весны, почему волосы мокнут под дождём, почему кожа покрывается мурашками, когда дует холодный ветер. однако в ночной тишине квартиры номер тринадцать, в окружении мраморных бюстов и с каменной пылью на подоконнике плд подушечками пальцев, он не понимает, что здесь происходит. – я - донхёк. - молодой человек рукой зачёсывает волосы назад и закуривает сигарету. - знаешь, мне бы поспать хотя бы пару часов. но ты приходи завтра, поговорим ещё. в часов двенадцать вечера сможешь? конечно сможет. / и опять этот бегающий по маркову телу взгляд, как у больного при лихорадке. ему неловко до ужаса, но интересно. они так и стоят друг напротив друга, пока донхёк рассматривает грудь напротив под чёрной тканью водолазки, а марк рассматривает чужие губы. донхёк выдыхает. – что ты думаешь о мойрах? ‐ он садится на подоконник и вынимает сигарету из-за уха. марк садится на другую сторону подоконника и зеркалит движение соседа. – не знаю. будет ложью сказать, что я совсем уж о них не думал, однако и не пытался судить их рассуждать об их поступках. люди глупы и не могут судить о решениях богов, ровно как и боги не способны понять наших мотивов. конечно, можно думать о том, что лахесис могла бы вытягивать удачный жребий для всех людей, клото могла бы для каждого добавлять к красной нити судьбы немного золота, а атропос могла бы не резать нити так легко и так скоро, но это просто глупо. мы ведь не знаем, сама ли лахесис изготавливает эти судьбы на выбор или действительно лишь выбирает из предложенных кем-то наугад; какие материалы для нитей использует клото и может ли она вообще достать столько золота, сколько просят люди; имеют ли они вообще право сделать всех счастливыми? - марк выдыхает облако дыма в открытое окно. донхёк смотрит на него почему-то по-кошачьи жёлтыми глазами. – ты ничего не сказал об атропос в конце концов. – а что я могу о ней сказать? тут уж действительно всё в её руках и я никогда не смогу найти ей оправданий. она лишь делает то, что должна, вот и всё. богам и людям никогда друг друга не понять. люди считают богов жадными, однако боги думают о людях точно так же; боги жестоки, ровно так же, как и мы сами; богам безразлично наше существование, потому что мы слишком маленькие для них. людям безразлично существование богов, потому что они слишком велики для нас. донхёк молчит и только на марка смотрит, слегка наклонив голову. – ты слышал о тихе? – кажется, богиня случая? – верно. - донхёк снова поворачивает голову к окну, когда на небе зажигается очередная звезда. - мне она нравится больше этих троих. у неё нет своих мотивов и все результаты её действий - чистая случайность. как по мне - это более справедливо. – интересно, что сказал бы о ней форсети. ‐ марк усмехается, а донхёк начинает смеяться в голос. брюнет вслушивается в этот звук и отпечатывает его на подкорке сознания. донхёк думает, что марк...интересный. странный, вероятно, но не ему об этом говорить. марк ли много знает о древней греции, богах, мифах; курит сигареты с ванильным привкусом и так же, как и донхёк, заправляет сигарету за ухо; работает официантом в кафе, где однажды вылил кофе на голову внучке мадам бюжо(как они потом сдружились с этой старушкой - тайна за семью печатями). донхёк в восторге. когда гость уходит, он делает наброски, очень много набросков: мягких локонов волос; широких, будто щенячьих, глаз; аккуратных губ, выпускающих дым сигареты. он ложится спать и представляет тёмно-коричневые слегка вьющиеся пряди в своих руках. / марк стучится в квартиру напротив ровно в девять часов утра. стучит он не то чтобы долго, но шаги за дверью начинают слышаться только минут через пять. донхёк почти падает на утреннего гостя, едва держась рукой за деревянный косяк двери. он с ног до головы покрыт белой пылью, карамельные пряди собраны в хвостик какой-то детской резиночкой с куроми, кажется,а на лице имеются все явные признаки недосыпа. марк ли в полном восторге. рыжий кот у его ног мяукает оглушающе громко и донхёк почти болезненно прикрывает глаза. – тебе надо поспать. я медовик вчера испёк, будешь? - вопрос риторический. марк вздыхает и поднимает на уровень донхёковых глаз тарелку с тортом. донхёк вопросительно поднимает бровь на пушистый комок, трущийся у ног соседа. ‐ рыжий–безбилетник. не прибрался в мастерской. эта мысль возникает у донхёка слишком поздно, чтоб он мог с этим что-то сделать, а марк уже заходит в пыльное, словно в муке, помещение. и застывает. скульптор позади него опирается плечом на дверной косяк и прикрывает глаза рукой. по всему полу, как опавшие лепестки завявшей розы на подоконнике этой же комнаты, рассыпаны эскизы и наброски. у марка глаза бегают от одного к другому. с этих листов кофейного цвета на него смотрят его собственные глаза. поднять и рассмотреть хоть один из листов он не решается – так нельзя, это нарушает границы. между художником и произведением всплывает в голове голос матери. у марка дыхание перехватывает, но он только отрывает взгляд от пола и смотрит на донхёка. – я не буду объясняться. - марк этого и не ждал. в голосе соеда слышится лёкгая усталость. он идёт ногами прямо по своим творениям, подходит так близко к марку, что тот чувствует его дыхание на своём подбородке. - у меня выставка в институте, 31 числа следующего месяца. будешь моей музой? марк в тишине, где только листы по их ногами шелестят под порывами ветра из окна, говорит 'да' слишком громко. кот запрыгивает на подоконник и исчезает где-то за оконной рамой. / марк, вообще-то считает себя мало похожим на греческих дев, покровительствующих искусству, но всё-таки каждый день приходит к донхёку в мастерскую, чтобы тот. что? заправлял выбившуюся прядь тёмных волос за ухо; брал аккуратными ладошками за шёки, чтобы повернуть чужую голову; рассматривал марковы руки, иногда по минут двадцать девять, а иногда и по шестьдесят три; просил снять верх, смотрел и делал какие-то наброски на всё тех же листах, по которым они вместе ходили недели две тому назад; проводил пальцами от низа живота по прессу и останавливался на груди, слегка надавливая; что? марк не знает, что происходит в квартире номер тринадцать. мадам бюжо радуется, что её любимый питомец обзавёлся ещё одним другом в виде соседа марка, однако сама она, как и остальные жильцы дома, всё ещё видели его едва ли более двух раз. марк улыбается старушке и снова стучится в дверь тринадцатой квартиры на шестом этаже. он не знает зачем, не знает почему. ему кажется, что он нашёл для себя кого-то. приподнести донхёку своё сердце на серебрянной тарелке оказывается проще простого. – мне нужно чтоб ты разделся полностью. ‐ карандаш в руке донхёка сменяется сигаретой и комната наполняется дымом. у мрака шея красными пятнами покрывается от смущения. - да не переживай ты так, трусы снимать не надо. чего я там не видел... марк только кивает и послушно стягивает брюки. донхёк смотрит на него с ног до головы и он буквально чувствует как чужие глаза бегают по его телу, очерчивают кажный изгиб, каждую родинку, каждый шрам. и вновь творец берёт в руки карандаш, и продолжается бесконечный танец графита по поверхности листа. они заканчивают к пяти часам утра, когда в окне красно-рыжим горит рассвет и марк в полудрёме допивает заслуженную чашку растворимого кофе. у марка к донхёку что-то такое же непонятное, как розы в цветочных магазинах в середине декабря. у него целый сад этих роз – и все одинаковые. красивые, бордового оттенка – и все для донхёка. он помнит сад своей мамы ‐ только ему туда больше не попасть - огромный, бескрайний и весь заросший белыми розами. это всё для марка и для его отца, который слишком рано ‐ всё слишком рано. донхёк осматривает карандашные рисунки. не доволен. не нравится. а ему никогда и не понравится, он знает это с самого начала. дядя всегда говорил, что идеального искусства не бывает – это всё криво, неаккуратно, сколото, разбито. искусство жестоко, искусство мертво в руках донхёка, оно не живёт в музеях. оно живёт лишь под донхёковой кожей и в соседней квартире. весьма сложно было успокоить трясущиеся руки, еле держащие карандаш, пока он рисовал. рисовал творение, своё творение. донхёк смотрит на марка, сидящего в вельветовых широких брюках на его подоконнике и у него в животе будто скручивается узел из чувств, ярче всего из которых он ощущает трепет. марк не хрупкий, он не разобьётся, если его уронить, позволить ему удариться об деревянный пол в чужой квартире. но донхёк всё ещё боиться выдохнуть сигаретный дым в его сторону – вдруг задохнётся? на следующий день донхёк говорит ‐ можешь не приходить сегодня. он начал работать с камнем, марку нет нужды приходить к нему и позировать. марк говорит - 'хорошо' и всё слушает шум в квартире номер тринадцать, пока рыжий кот лежит у него на коленях и цепляет когтями клетчатую ткань домашних штанов. дни тянутся бесконечно, но он не может позволить себе зайти к донхёку – он будто нарушит невидимую, несуществующую границу между творцом и искусством. у него все мысли в той квартире, на пыльных полках с учебниками по архитектуре и анатомии, рядом с бюстами людей без имён, на подоконнике, рядом с пачкой сигарет и засохшей розой в стеклянной вазочке. донхёк полки в квартире не протирает, и розу не выбрасывает из принципа, а вот сигареты заканчиваются с завидной периодичностью. / – привет. - донхёк стоит перед марком. на коврике перед марковой квартирой. её хозяин смотрит на внезапного гостя глазами размером с монету в один евро. он пришёл к нему сам. ‐ я закончил, но показать не могу – ещё рано. прийдёшь на выставку в университет завтра? – конечно. - будто у меня есть выбор мысль остаётся неозвученной, но марк счастлив видеть донхёка на пороге своей квартиры. они пьют горький кофе до последней звезды на небе и засыпают на диване в гостинной. донхёк – закинув ногу на марка, марк – с кашей в голове. утром соседа в квартире будто бы и не было, но на столе лежит кулон из кусочка мрамора – значит не приснилось. марк надевает костюм, причёсывается даже слегка, лишь бы унять колотящееся сердце, которое вот-вот пробьёт рёбра из такого же мрамора, как у донхёка в квартире. он не сможет подарить ему цветы из своего сада, но всё ещё может купить букет из тринадцати роз в цветочном недалеко от университета. на выставке шумно. марк наверное никогда не видел здесь столько народу в субботу. он абсолютно не знает, куда ему идти и даже у кого спросить о донхёке не имеет понятия, ведь сам он ему ничего не объяснил. марк вглядывается в толпу и спустя минут десять замечает карамельную макушку. он протискивается через толпу людей, держа букет над собой, чтобы хоть немного сохранить его целостность. наконец останавливается. донхёк выглядит уставшим, но марк всё равно смотрит и не может наглядеться. он переводит взгляд на статую рядом с соседом. букет почти падает из рук. на него смотрела точная копия его самого в полный рост, полностью обнажённая, только с тканью, повязанной на бёдрах. у марка всё лицо в цвет роз в его руках, но отвести взгляда он не может. скульптура, однако, тоже глаз не отводит, будто это всё какая-то глупая насмешка. посмотри на себя 'скульптура'. думаешь, ты идеален? думаешь ты – предел чьих-то мечтаний? о чём вообще ты думаешь? в твоей судьбе нет ничего, чем бы ты мог гордиться и чем бы мог оставить отпечаток в этом мире. просто смирись с этим. и умри, как и все. 'чёртовы мойры' марк трясёт головой, будто пытаясь выбросить оттуда голоса трёх сестёр. а донхёк уже стоит прямо перед ним. – нравится? - он дарит брюнету улыбку ярче солнца, которая, впрочем, не длится слишком долго, и вновь возвращает расслабленное выражение лица. - это мне? – это вам... - марк, кажется, потерялся среди искусства и закутков души напротив. ‐ ...тебе! ты невероятный, донхёк. это просто потрясающе! представить себе не могу, как ты это создал. я..- на губы ложится чужой аккуратный палец. – расскажешь мне об этом сегодня вечером? приходи, я новый кофе купил. и марк приходит, как и всегда. донхёк зовёт – а он приходит, потому что не может отказаться от этого...он сам не знает от чего. вероятно, от донхёка. марк проходит в мастерскую и видит мраморного себя посреди помещения. донхёк стоит напротив скульптуры и смотрит ей прямо в глаза. на полу всё так же лежат наброски. марк подходит к донхёку сзади и направляет взгляд туда же, куда и он. – мне не нравится. ‐ донхёк вздыхает и опускает голову. - знаешь, мне никогда не понравится, потому что я - не скульптор. у меня был дядя – он был настоящий скульптор. он творил так, как никто другой не мог и не сможет никогда. у него скульптуры в руках оживали, понимаешь? я жил с ним иногда, а он учил меня лет с восьми. только вот всё это, очевидно, бесполезно. я никогда не стану таким же, как он, никогда не почувствую мягкость руки своей скульптуры, будто она действительно живая. мрамор под моими пальцами не поддатливый и не ласковый, он режет мне ладони и забивает лёкгие пылью. мои статуи убивают меня, а я и рад стараться. - донхёк замолкает и окончательно роняет лицо в свои ладони. марк обходит его спереди и берёт его руки в свои. – тебе и не нужно быть им, донхёк. ты ведь и сам это прекрасно понимаешь, почему же не хочешь принять этого? почему мы стремимся сравниться с кем-то и стать такими же, как кто-то, если мы можем стать великими сами, своими стараниями? донхёк, посмотри – это твои руки, видишь? ты этими руками создаёшь людей из камня. ты творишь искусство, ты делаешь из камня что-то, что может ожить. если ты не можешь сжать каменную руку так, будто она живая – всё это обязательно будет, просто в другое время. но ведь пока – ты можешь дотронуться до меня? - марк прислоняет чужие тёплые ладони к своим щекам и смотрит донхёку прямо в глаза. слеза скатывается по щеке напротив слишком быстро. донхёк целует марка, будто это его последний день здесь, в этой комнате. он жмётся и ластится, как кот, подставляется под марковы горячие руки. руки на пояснице, под футболкой, на лопатках, в мягких волосах. и губы его везде – на марковых веках; скулах; на шее; на ключицах, уже не выглядывающих из-под бесполезной футболки, а полностью обнажённых. кое-как они доходят до спальни и донхёк впервые толкает свою скульптуру не на холодный пол, покрытый прозрачной клеёнкой, а на белые простыни своей кровати. и человек не разбивается.