you don't have to say "i love you"

      в ретроспективе, одеться стоило потеплее.       минхёк умудрился выбить помещение галереи именно на начало ноября, а торжественное открытие выставки «кит плывёт на север» проходило прямо в день его рождения, где он, стоя у самого большого центрального полотна, с радостью всем интересующимся рассказывал о книге безызвестной восточноевропейской писательницы, которая послужила вдохновением для сюжетов многих картин и подарила название выставке.       кихён на открытие приехать не смог, потому что был в японии на съёмках, шанс на которые выпадает примерно раз в жизни, а посему упускать его ни в коем случае было нельзя. минхёк обиделся и сказал, что на день рождения кихёна он обязательно опоздает. наверное, это честно.       чангюн же, в свою очередь, на открытии присутствовал, ведь именно с его слов кихён и знал о том, каким нервным был минхёк до начала официального мероприятия и как забавно он бегал туда-сюда по залу, пытаясь удостовериться, что всё в полной готовности и пройдёт просто идеально.       что оставляет лишь один вопрос: на кой чёрт чангюн сейчас, спустя неделю, стоит рядом с ним и рассматривает «голубой горизонт» так внимательно, будто видит впервые?       — красиво вот здесь цвета смешаны, — чангюн, не отрывая взгляда от картины, подносит к холсту тонкие пальцы и, не дойдя до ткани несколько сантиметров, очерчивает в воздухе контур между небом и частью океана. — такой всплеск яркого от солнца и так гасится о холодные тона воды, — задумчиво продолжает он, и кихён непроизвольно опускает глаза на то место, куда тот указывает, — и лучи будто бы не доходят до поверхности, изгибаются, а водная гладь — их асимптота.       кихёну хочется хихикнуть. с технарским строением ума чангюна совершенно не удивительно, что он будет анализировать картину их друга будто какой-то график нелинейной функции или тому подобную ерунду. но, наверное, именно в этом и есть прелесть искусства: для чангюна это асимптота океана и гипербола солнечных лучей, для самого минхёка — синева глубоких и тяжёлых чувств, в которые светом проникают поддержка и понимание других людей (минхёк как-то, будучи нетрезвым, сам это ему рассказал), а для кихёна же — потрясающе пойманный момент захода солнца, который на камеру ни за что не запечатлеть.       у кихёна строение ума совсем не технарское, не гуманитарное и даже не универсальное. кихён мыслит искусством, во всех его проявлениях от музыки и до живописи. поэтому он обожает наблюдать за минхёком, когда тот корпеет над очередным холстом, поэтому он совсем не против посидеть в тишине в обнимку с книгой, поэтому он любит ловить счастливые улыбки хёнвона с чжухоном в объектив камеры, когда они выбираются куда-то за город раз в миллион лет.       поэтому в пальцах чангюна есть какая-то музыка.       кихён бы и сам не смог объяснить, вздумай кто его спросить, что он имеет в виду.       в нервных взмахах пальцами, в робкой полуулыбке и в заломленных от раздумий бровях, — в этом всём струится тонкая мелодия, нотами оседающая в мыслях кихёна. иногда он второпях записывает эти ноты на бумагу, чтобы сыграть потом на пианино, скромно ютящемся в углу его спальни и постепенно превращающемся в полку под суккуленты. клавиши практически плачут этой музыкой, грустной и парадоксально лёгкой при этом.       кихён чуть ли не физически заставляет себя очнуться и отбросить непрошеные мысленные картины, фокусируя внимание на картинах реальных, развешанных по стенам. он издаёт неразличимое «угу» и переходит к следующему холсту, неброско названному «‘девятнадцать». отвратительный год для всех них.       для кихёна отвратительный дважды, потому что он тогда только осознал, что чангюновская ‘музыка’ для него не просто так, а нечто большее. чангюн тогда нашёл себе девушку, а кихён плакался об этом — в прямом и переносном смысле — хосоку каждый раз, когда чангюн что-то воодушевлённо рассказывал и жестикулировал своими проклятыми руками.       а потом хосока не стало. резко и одномоментно, будто вырвали сердце из груди, а ты ещё не понял и смотришь на то, как оно по инерции в агонии бьётся в чужой ладони.       кихён сейчас смотрит на вырванное сердце минхёка, на сущий ад на холсте и вспоминает, каково было минхёку тогда.       все они боялись, что он не переживёт. ещё бы, ведь они с хосоком столько лет были вместе.       минхёк оказался в разы сильнее и умнее, наверно, и вылил всю свою горечь, боль, обиду, злость и прочие негативные чувства в картину. сам кихён чуть было не вылил их в стакан с соджу, но остановила его, что иронично, рука чангюна. иронично потому, что она и была одной из двух причин такого резкого ската в пучину алкоголя. знать об этом никому было не обязательно.       кихён тогда похоронил друга и вместе с ним похоронил новообретённые чувства к другому другу. не нужно это никому. и только мешает.       кихён ёжится от нахлынувших воспоминаний и замечает, что слегка замёрз. воздух в галерее выстыл, потому что на улице уже почти середина ноября, а окна зачем-то открыты, хоть и лишь на форточки. чангюн подходит сзади и кладёт ладонь ему на плечо, отчего кихён вздрагивает ещё сильнее:       — холодно?       кихён и не сформулировал бы, по какой именно причине, но холодно, холодно до жути, то ли от безмолвного крика картины перед ними, то ли от обычного сквозняка в помещении, то ли от чего-то ещё в сердце.       он слегка кивает, не желая отягощать друга беспокойством о его состоянии.       чангюн чем-то шуршит несколько секунд, и кихён уже почти поворачивается, чтобы посмотреть, что происходит, как вдруг оказывается в мягком кольце из тепла.       без преамбул и лишних уточнений, безо всяких вопросов и предложений. просто снял куртку с себя и накинул её на плечи кихёну.       кихён закутывается в согревающий аромат духов чангюна и подсознательно понимает, что должен извиниться и отдать куртку обратно, что это ему не положено и что он сейчас не за клетчатую фланель пальцами цепляется, а за те ощущения, которые он себе придумал после обычного дружеского жеста.       — а ты сам-то не замёрзнешь теперь?       у кихёна было более чем достаточно времени тогда, в девятнадцатом, чтобы научиться ни одним мускулом, ни одним едва различимым трепетом голоса не выдавать истинных чувств.       он всё же оборачивается и встречается взглядом с чангюном. тот почему-то смотрит не на картину, а на него — но это кихён понять может, они «‘девятнадцать» сами два года назад едва пережили, чтобы теперь желать на него смотреть в красках. но вот почему чангюн слегка улыбается, для кихёна непостижимо.       — у меня свитер тёплый, — отвечает он и отворачивается. глаза его сверкают, но кихён списывает это на искусственное освещение галереи.       — ага, и кровь молодая, — ворчит он. чангюн лишь фыркает себе под нос.       спустя ещё неоправданно долгое время, проведённое за рассматриванием работ своего друга, большую часть из которых они оба так или иначе видели на определённой стадии готовности, они покидают выставку. будучи воспитанным и вежливым, чангюн придерживает кихёну дверь и пропускает его вперёд. ничего странного в этом нет.       кихён имеет тенденцию убеждать себя, что всё, что кажется ему в поведении чангюна хоть каплю неоднозначным, — это выдача желаемого за действительное, и ничего подозрительного в этом всём на самом деле нет. чангюн ведь ещё ни разу не сделал чего-то такого, чего кихён не смог бы в своих глазах оправдать дружелюбностью.       они стоят в очереди в кафе, чтобы взять чего-нибудь тёплого, и кихён слегка отстранённо слушает очень оживлённый рассказ чангюна о лабораторной на сегодняшней паре по органике, изо всех делая вид, что понимает, что вообще значит «получение ацетилена путём взаимодействия карбида кальция и воды». можно подумать, что чангюн замкнут в ракушку своей любви к науке, но просто именно тогда, когда он говорит о том, чем по-настоящему увлечён, его музыка звучит отчётливей и прекрасней всего. кихёну лишь хотелось бы, чтобы чангюн звучал так же, когда говорит про него.       чангюн с него ростом и, кажется, это останется на всю жизнь так, потому что кихён уже давно не растёт, а чангюн как раз вот сейчас вышел из периода подростка и тоже вряд ли прибавит себе сантиметр-другой, вот только в плечах чангюн был и есть шире кихёна, поэтому куртка-рубашка на кихёне болтается. кихён с удовольствием тонет в ощущении защищённости и страшится надвигающегося момента, в который использование чужой одежды станет выглядеть невоспитанно — например, когда они выйдут на улицу из кофейни.       кихён покупает кофе им обоим, на автомате выдавая неизменный в течение всех лет их знакомства заказ чангюна, и параллельно пытается вникнуть в сложные пояснения того, почему этан горит прозрачным пламенем, а этилен — светящимся.       сердце кихёна горит ярче самого яркого этилена. что там самое яркое в космосе? сверхновая? чувства внутри кихёна взрываются ещё ярче.       бариста называет их имена, и чангюн замолкает на полуслове. он даже не заметил, что они подошли к кассе, не говоря уж о том, что кихён давно всё заказал.       — жаль, что я не минхёк, — вдруг задумчиво сообщает чангюн и выставляет большой и указательный пальцы буквой ‘L’, прикладывая их к лицу кихёна сначала с одной стороны, а потом с другой. они стоят у входа в кофейню со своими пластиковыми стаканчиками. в самом помещении слишком тесно, а идти с напитками не хочется.       — ты о чём? — искренне интересуется кихён, краем глаза следя за тонкими пальцами в непосредственной близости от себя. диез.       чангюн медлит несколько секунд, и в повисшей паузе они синхронно делают по глотку кофе.       — я о том, что тоже хочется уметь рисовать.       — думаю, многим бы хотелось, — кихён жмёт плечами. чангюн придвигает ладонь к себе, словно примеряя чужой портрет на холст, мысленно нанося карандашный набросок и вычисляя количество расходников. в ушах кихёна отдаётся ещё один диез, и ситуация ползёт по крещендо вверх, хотя видимых причин этому нет.       — свет прямо под нужным углом падает. я бы нарисовал тебя сейчас, — как и всегда, без обиняков, просто в лоб. воцаряется оглушающая тишина, что громче любой кульминации.       — спасибо, наверно? — со смешком выдаёт кихён, как и всегда, успешно маскируя своё волнение под веселье. хочется рвать отсюда когти, потому что он чуть ли не впервые в жизни не может оправдать чангюна.       — не за что, хён, — тут же негромко говорит он, будто предполагал такой ответ и выстроил все варианты диалогов в голове у себя заранее. на губах снова играет та же самая сбивающая с толку улыбка, что до этого в галерее.       кихён решает уйти прямо сейчас, пока сердце, и так уже бьющееся где-то в горле, не выскочило наружу в вопиющем доказательстве его настоящих чувств.       — тут метро скоро закрывается, я пойду, не хочу на такси ехать, — не дав чангюну даже открыть рот, он продолжает: — спасибо тебе за то, что согласился сходить со мной на выставку, хотя ты на ней уже был. ты настоящий друг. как обычно, напишу, когда доеду. пока!       чангюн, наверно, хотел вполне справедливо указать ему на крохотное несоответствие в его речи, но кихён знает и сам. до закрытия метро по этой ветке ещё более трёх часов.       он не сконтролировал эмоции впервые с момента смерти хосока.       возможно, это картины минхёка разбередили в нём раны прошлого и теперь их надо будет заново зализывать и затягивать. да, картины. именно они.       когда чангюн остаётся далеко за пределами зоны видимости, кихён переходит на бег, чтобы шум крови в его собственных ушах затмил рваное форте. только когда становится дискомфортно и жарко, кихён понимает, что куртку он так и не вернул. не проблема. отдаст при следующей встрече.       или нет. забыв, что на нём чужая вещь, кихён инстинктивно суёт руку в карман, чтобы выудить оттуда проездную карточку с кастомным дизайном (фото заката, которое он сделал в прошлом году, когда они компанией ездили в пусан), а натыкается на комок проводов.       он знает, что чангюн питает иррациональную слабость ко всему старомодному, но в последнюю очередь ожидает наткнуться на ipod classic, которые уже лет десять как не выпускаются. как на него вообще загружать музыку?       кихён проигрывает недолгую борьбу со своей воспитанностью и щёлкает центральной кнопкой плеера, как только опускается на сиденье вагона метро. впереди порядка десятка станций, а в голову продолжает лезть улыбающееся «я бы нарисовал тебя», и кихён рад любому отвлечению. экран оживает и выкидывает его в главное меню.       у кихёна когда-то был плеер, и он инстинктивно помнит, как выглядит операционная система этих устройств, а потому не может отказать себе в удовольствии сыграть во встроенные игры.       «музыкальная игра», очевидно, предполагает угадывание мелодий, скачанных на плеер, и кихён даже на секунду сомневается, не будет ли это вмешательством в чужую личную жизнь. а потом позволяет себе вольность. нет лучше способа узнать человека, чем послушать его музыку. не ту, что исходит из него, а ту, что он дозволяет внутрь себя. кихён потом себя укорит за это. потом.       первая же песня звучит очень приятно, но совершенно не знакомо, и кихён терпеливо ждёт, пока останется один возможный вариант выбора, чтобы потом найти её в медиатеке, ведь здесь указано только название. "collar full".       стараясь не забыть эти два слова, кихён выходит в общее меню, а нажав «музыку», в спешке не прокручивает колёсико управления до конца, и открываются плейлисты. плейлист. один-единственный. озаглавленный ‘yooki’.       компания песен там не особо разношёрстная, будто трёхцветная кошка с окрасом тэбби: пара песен ширана и акустических версий довольно известных поп-панк песен, парочка знакомых и не знакомых кихёну зарубежных поп-исполнителей, даже одна песня, подписанная на японском, и любимые чангюновские 5sos.       на беду чангюна, кихён всегда был слишком способным к языкам. что бы он там ни пытался спрятать в английских текстах, кихён докопается до истины. пути назад уже нет, не когда у кихёна ipod выскальзывает из мигом вспотевших от полудурного предчувствия пальцев и дыхание тормозит в горле.       те песни, которые кихён знает из этого списка, все до одной о любви.       шум в ушах прорезает механический голос, оповещающий о том, что до остановки кихёна ещё семь станций. и двадцать песен. успевает.       а что успевает-то?       «я не хочу говорить «спокойной ночи», мы с тобой оживляем этот город, и почему четверг не может длится вечно?» щёлк.       «и мы, в конце концов, могли бы создать свою вечность, находя в самом плохом крупицы золота, смотря на то, как дорога под ногами покрывалась бы белыми розами».       грустный вздох. щёлк.       ширана кихён пропускает, потому что знает песни наизусть.       потому что его сердце знает все эти чувства наизусть. остаётся шесть станций.       «я знаю, ты был слишком ярок для меня, а я безнадёжен, разбит». щёлк.       «я благодарю океаны за то, что подарили мне тебя, ты спас меня единожды, а теперь тебя спасу я». щёлк. пять станций.       «я бы мог провести тысячу ночей прямо здесь, в этой комнате, клянусь, ты — единственный, кто мне нужен».       втянутый через стиснутые зубы воздух. щёлк.       «моя любовь — это слишком много? или для тебя в самый раз?»       кихён даже не ждёт припева, как с предыдущими песнями, и тут же переключает.       он не может поверить в то, что слышит.       в кармане джинс вибрирует телефон, который кихён игнорирует.       хорошо, что в метро сейчас мало народу, и никто не обращает внимания на рыжеволосого парня, пытающегося по крупицам собрать своё понимание ситуации и отчаянно нажимающего на одну и ту же несчастную кнопку плеера. кнопка уже похрустывает от прилагаемых усилий.       «ты — привычка, от которой я не могу избавиться, ты — чувство, которое я не могу заглушить».       кихён чувствует себя потерянным. щёлк.       «если ты останешься, я прожду хоть всю ночь, или до тех пор, пока моё сердце не взорвётся. сколько понадобится времени, чтобы мы в темноте нашли, как выбраться из этих неприятностей? ты можешь сбежать со мной, когда пожелаешь».       "summertime" кихён слушает от начала и до самого конца, сам не понимая, почему. эта песня звучит как что-то очень… его. в его стиле. интересно, чангюн добавил её в этот плейлист, потому что она так звучит? или из-за текста? почему этот плейлист вообще существует?       перегон на этом участке длинный, так что название станции робот отчеканивает только сейчас.       кихён пролистывает ту самую "collar full", с которой всё и началось, потому что плейлист должен закончится раньше, чем нога кихёна переступит за порог вагона. четыре станции.       «мой мальчик словно королева, он не похож на остальных и знает, как меня лучше любить».       что чангюн может знать о метафоре с "lucky strike", если никогда не держал в своих тонких пальцах чего-то хотя бы отдалённо вредного для организма? что чангюн вообще может знать о метафорах, с его научным строением мозга, превращающим всё в формулу?       телефон вибрирует ещё несколько раз, кихён продолжает его игнорировать. это несложно сделать, когда внимание рассыпано по текстам песен. щёлк.       «совсем необязательно говорить "я люблю тебя", чтобы признаться в любви».       да, можно, например, сходить на выставку и поделиться там своей курткой.       кихён громадным усилием воли разрешает себе крохотный огонёк надежды, что это действительно нечто большее.       «забудь о падающих звёздах и всех серебристых лунах. мы с тобой смешали красный и синий, чтобы получить оттенки фиолетового. приторно-сладко, словно мёд, но мне не нужны деньги, мне нужен лишь ты».       ах, если бы это было правдой. кихён бы душу продал. щёлк. три станции.       следующая песня отдаётся в кихёне больше, чем ему хотелось бы.       «снова одно и то же, ты снова приходишь вместе с друзьями, а я не хочу с ними разговаривать. всё, чего я хочу — это начать всё с начала».       кихён поспешно переключает после второго куплета, чтобы немногочисленные пассажиры не стали свидетелями его слёз. щёлк.       та самая песня с названием на катакане появляется на экране, и кихён разочарованно пролистывает. его уровня японского явно не хватит на то, чтобы на слух разобрать любовную песню. он не сомневается, что любовную. он сомневается в своём восприятии реальности и том, что плейлист действительно назван его именем. щёлк. две станции.       «хочу вдохнуть тебя, будто пар, хочу быть единственным, кого ты помнишь».       ещё одна метафора про курение? щёлк.       «когда я закрываю глаза и пытаюсь уснуть, я распадаюсь на части, мне сложно дышать, и это из-за тебя, из-за одного тебя».       кихён понимает солиста. ему сейчас тоже трудно сделать вдох, и причина тому всего одна. щёлк. последняя станция.       кихён паникует, что не успеет дослушать обе оставшиеся песни, а потом понимает, что достаточно бросить взгляд на их названия. «why won't you love me» и «lie to me». разбитое вдребезги сердце и попытки склеить его хоть чем-то, кроме слёз.       кихён поднимается с сиденья, и его слегка пошатывает. он вслепую пихает плеер в карман куртки чангюна, смяв в неслушающихся пальцах наушники.       телефон вибрирует снова, когда он выходит на своей станции. кихён находит в себе силы разблокировать экран.       гюни (20:36)       ты уже уехал?       гюни (20:43)       тебя нет на станции, наверно, уехал       гюни (20:44)       хён, пожалуйста, только не трогай плеер       и в этот момент на кихёна рушится осознание того, что всё происходящее реально. рушится так резко и неминуемо, что спирает в груди.       ведь если чангюн не хочет, чтобы кихён находил этот плейлист, значит все включённые в него песни и вправду поют серенады именно ему.

я (20:57)

приезжай

      гюни (20:57)       окей       гюни (20:57)       прости       — за что ты извиняешься? — бессмысленно спрашивает кихён у экрана, ловящего блики почти севшего сеульского солнца и надежды, полыхающей в глазах самого кихёна.       когда чангюн звонит в дверь его квартиры спустя примерно полчаса, кихён сидит на диване в гостиной и смотрит перед собой, мало что видя. в руках снова сжат плеер, а в голове невероятное количество вопросов, и кихён всё это время не может выбрать, какой из них первостепенный и как его задать, чтобы не разбить к чертям хрупкое нечто, повисшее между ними сейчас.       сколько лет этому плейлисту?       как появилось его название?       почему каждая конкретная песня находится в нём?       кихён всё ещё кутается в куртку чангюна, прижимаясь к ткани, словно пытаясь ею пропитаться. ему нестерпимо хочется извиниться за каждую грустную строчку среди всех услышанных, хочется успокоить каждую плачущую струну души чангюна, вернуть его музыку в прежнее состояние. извиниться за то, что ничего не замечал.       кихён открывает дверь всё ещё с плеером в руках, и глаза чангюна тут же опускаются в этом направлении.       — прости, — на рваном выдохе, и кихён даже не уверен, кто из них это произносит. оба. никто. секунда растягивается в вечность, когда кихён видит высохшие следы от слёз на щеках чангюна. едва видимые, но всё ещё существующие, слово подоттенок на картине, заметный лишь тому, кто смотрит на неё с целью впитывания задумки, а не бесцельного претенциозного мазка взглядом.       — я больше никогда не появлюсь…       — прежде, чем ты скажешь что-либо… — перебивает кихён, вкладывая ipod в крупную ладонь чангюна и задерживая пальцы в чужих. — уже поздно, может, останешься?       кихён слышит мелодию этой песни фоном в своей голове, будто она исходит от самого чангюна, но на деле это лишь песня из плейлиста, которую кихён быстро пролистнул, а по возвращении домой решил вслушаться повнимательнее, выискивая отголоски настоящих чувств чангюна.       безобидная фраза сеет во взгляде чангюна бешеную панику, которую сопровождают дрожащие руки и прикушенная до белого нижняя губа. кихён незанятой рукой высвобождает её из плена зубов, чувствуя пальцами обжигающее дыхание. ладонь соскальзывает на щёку и остаётся на ней. чангюн прикрывает глаза и прислоняется затылком ко входной двери.       — слушай, я не силён в намёках, — единственный ответ, которого кихён ждал, единственное, что надеялся услышать, единственное, что важно.       — я готов на всё, чего захочешь ты.       — даже если это какая-то глупость? — чангюн разрывает цепочку цитат, и песня в голове кихёна тормозит, только для того, чтобы её сменила долгожданная мелодия пальцев чангюна, отбрасывающая плеер на пол и переплетающаяся с пальцами кихёна. она звучит как нежность и осторожность, и кихён готов добавить к ней своего аккомпанемента.       — например?       — например, если я захочу поцеловать тебя сейчас.       — боже, да.       музыка чангюна ещё никогда не звучала так прекрасно, как сейчас, когда он сжимает нетерпеливыми руками собственную куртку и притягивает за неё к себе кихёна, чтобы соединить их губы в долгожданном обоими поцелуем. кихён задаст все интересующие его вопросы потом. кроме одного.       — сколько времени? — он отрывается от чангюна и ловит чужой взгляд, лихорадочно блестящий на фоне раскрасневшихся щёк.       — почти три года, — шепчет чангюн, пряча глаза, — а ты?       — два с небольшим, — негромко отвечает кихён и целует чангюна снова. хосок был бы счастлив за них. сначала бы сказал, что они два идиота, а потом поздравил бы. кихён чувствует на щеке слезу, смешавшуюся из их невысказанных до сих пор чувств и страхов, облегчения и упоения чужим теплом.       в ретроспективе, кихён невыразимо рад, что он не оделся теплее. надо будет поблагодарить минхёка за его выставку лично.