Никогда

Хлёсткий ветер. Мороз. Пробирающий, пробирающий все, все до единой кости мороз. Мороз, ощутимый всем телом, начиная с кончиков пальцев на ногах и заканчивая макушкой. Нестриженные волосы мокрые, ледяные, и неприятно липнут к лицу, закрывают обзор и напоминают, насколько же тут, господи боже, холодно. Холодно. Дыхание сбито. Из его рта беспорядочно вылетают клубы пара, сразу же рассеиваясь под гнётом ветра. Он было пытается втянуть воздух через сухой рот, но ощущает, что готов закашляться – настолько этот воздух пронизывающий. И холодный. Ледяной. Ледяной. Холодный. Мёртвый. Не спасают ни тёплые носки, ни любимые когда-то ботинки, ни длинная зимняя куртка, всегда казавшаяся такой тёплой, ни перчатки, ни шарф, ни шапка. Мама. Она... волновалась. Всегда волновалась. Да. Именно поэтому он так тепло одет. Да. Но эти шарф и шапка. Они… Голос. Резкий голос среди этого свистящего ветра. Его звонкий детский голос. Он беспомощно смотрит по сторонам. Снова и снова смотрит, смотрит, тщетно, тщетно пытаясь, тщетно пытаясь найти его. Его нет. Есть лишь тьма и белый, белый снег. Этот снег, этот снег… Голос меняется. Меняется. Становится взрослее. Как и он сам. Глядя на руки во всё ещё детских перчатках, он всем существом ощущает, что попал в свой нынешний возраст. Он больше не ребёнок. Даже здесь. Даже в этой пустой зимней тьме. Ему кажется, что голос зовёт его по имени, но он не уверен. Снова и снова, снова и снова жалко осматривается, до боли, до боли в сердце желая верить, что его отчего-то измождённое замёрзшее тело здесь – хотя бы здесь, хотя бы здесь – не одно, что он с ним. Что он с ним. Он с ним. С ним. Но его нет. Нигде нет. Нигде. Он везде, одновременно везде и нигде. Не с ним. Его нет. Он это знает. Есть только громкий, неописуемо громкий и холодный ветер. И резкий, резкий, резкий крик. Знакомый, знакомый, невероятно знакомый крик, преследующий его с того самого момента, с того самого момента всегда и везде. Пронзительный, полный боли крик, такой громкий даже на фоне этого ветра, от которого ужасный мороз расползается по всему телу. Он безуспешно пытается повернуться, но всё, что он может – это ничтожно и нервно переводить взгляд туда-сюда, туда-сюда вращать глазными яблоками, с трудом, с трудом что-то различая за грязными и мокрыми стёклами старых детских очков. Тело ему совершенно неподвластно. Оно немое. Оно не принадлежит ему. Он его совершенно не контролирует. И снова крик. И снова. И снова. Крик. Крик. Он и сам хочет закричать. Закричать, заорать, заорать так пронзительно, как только может, чтобы собственное тело наконец очнулось, чтобы он смог спасти его, чтобы он смог сделать хоть что-то, хоть что-то, хоть что-то, но нет. Но нет. Нет. Нет… Он может лишь стоять и слушать, слушать, слушать, стоять и слушать, слушать, ощущая, ощущая, как начинает сходить с ума от всего, от всего, от всего происходящего. Он беспомощно закрывает глаза. Шум в ушах нарастает с невиданной скоростью. Шум. Опять шум. Крик беспрерывен. Ветер достигает своего апогея. И этом ужасном фоне слышится тихое, совсем юношеское: — Ричи… *** Ричи, сильно дёргаясь, резко – слишком резко – вскакивает, и тут же падает обратно на кровать. Тело ватное. Мышцы не чувствуются. Чувствуется лишь то, что грудь что-то сдавливает изнутри. Что-то сильно, сильно сдавливает, неописуемо сильно сдавливает, словно сердце наконец-то дало сбой и всё это закончится, закончится, наконец-то закончится. И голова. Она просто раскалывается. И кружится. Полная дезориентация. Хоть ничего толком и не видно, но стойкое чувство, словно всё отдаляется, лишь усиливается. Он ощущает, насколько сильно ему необходимо сделать один простой вдох. Просто втянуть в себя воздух. Просто втянуть в себя этот чёртов тёплый, нагретый воздух. Необходимо. Необходимо. Необходимо. Ничего. Ничего не получается. Паника. Паника. Тьма. Его всё ещё окружает тьма. Всё та же тьма. Тело бьёт крупная, крупная дрожь. Страшно. Господи, до чего же страшно. Липкий страх обволакивает всё его слабое, ничтожное тело. Паника. Паника. Опять. Опять эта грёбанная паника. После бесконечного количества попыток вдох сделать с горем пополам получается. Просто невероятно короткий. Невероятно нужный. Каждая попытка впихнуть в тело хоть каплю кислорода доставляет физическую боль. Паника. Из груди вырываются редкие, нечленораздельные звуки, которые, вероятно, тяжело слушать. Страшно. Всё страшнее. Господи. Лёжа на спине, Ричи чувствует, насколько учащено его сердцебиение. Чувствует. Не слышит. В ушах сплошной белый шум. Белый, белый и невероятно, невероятно громкий, громкий и раздражающий шум, который никогда, кажется, никогда, никогда не закончится. Не вздохнуть. Опять. Это действительно никогда, никогда не закончится. С этой мыслью хочется выдохнуть. Нормально выдохнуть. Он не чувствует шеи. Хотя... Звучит неверно. Шею он-таки чувствует. Просто она словно зажата в крепких, крепких, сильнейших тисках. Неописуемых тисках. В том числе потому вздохнуть и не получается. Не получается. Не получается. Никогда не получается. Сердце сжимает глубинный, животный, мерзкий страх. Неподвластный страх. Дышать хочется всё сильнее. Дышать часто-часто. Трясущиеся руки отточенным – уже привычным, даже в чём-то обнадёживающим, но всё ещё бессознательным – движением судорожно обхватывают плечи. Они невероятно мокрые, и Ричи слегка – совсем слегка, совсем незначительной каплей в этом глубочайшем болоте тревоги, тревоги, паники – успокаивает то, что хотя бы в этом он уверен. На деле он не уверен ни в чём. Не уверен в том, что не задохнётся прямо сейчас. Не уверен в том, что проснётся этим утром. Не уверен в том, что его дрожащее онемевшее тело не дойдёт с завидным спокойствием до окна и тотчас не сбросится оттуда. Не уверен в том, что контролирует это самое тело. Его тело. Ничего он не контролирует. Ничего. Тело это существует по собственным законам. Взять их под силу – подмять под себя, как он сказал бы в детстве – Ричи не способен. Из груди всё так же вырываются жалобные, неприятные уху звуки. Он их не слышит. Ему плевать. Страшно. Страшно до того, что Ричи не в силах осознать это в полной мере. Он не хочет этого. Страшно. Боже правый, как же страшно. Белый шум. Невероятно, невероятно громкий белый, белый шум, заглушающий всю окружающую его реальность. Нет… Немая ладонь, кажется, подмявшаяся-таки под волю хозяина, невесомо касается вспотевшей голой груди, и с трудом, с огромным, с огромным трудом, с трудом Ричи втягивает наконец этот желанный, желанный квартирный воздух. У него получается. Не торопясь, выдыхает. Медленно, очень и очень медленно. Грудь неприятно, сильно и неприятно что-то сдавливает, как и прежде. Он снова неторопливо, осторожно, максимально осторожно делает вдох и выдох, ощущая, насколько сильная дрожь пробирает тело. Его тело. Он в своём теле. Знаменитый стэндап-комик Ричард – Ричи – Ричи... – он вновь дёргается – Тозиер прекрасно, прекрасно контролирует собственное тело. Оно принадлежит именно, именно ему. Оно подвластно лишь ему. И он, и он это прекрасно, прекрасно знает. И прекрасно – прекрасно! – прекрасно его контролирует. Глаза понемногу привыкают к тьме. Она ведь, на самом-то деле, совсем не так страшна, как та. Как та, в которой… Вдох. Выдох. Шум в ушах. Неоднократное моргание. Одна из немногих вещей, на которые он всегда, из раза в раз действительно способен. Ричи с трудом смотрит на вспотевшие ладони. Разглядывает их с разных ракурсов. Они ему подвластны. Медленно, медленно, медленно двигает пальцами. Концентрируется на этих неуверенных движениях. Чувство тяжести в груди никуда не пропадает, но сейчас хотя бы можно дышать. Туго, осторожно, словно боясь сломать хрупкий механизм, починка которого в дальнейшем будет невозможна, но такая возможность есть. Сейчас это самое главное. От этого менее страшно, тем не менее, не становится. Вдох. Выдох. Страх, неконтролируемый, неконтролируемый, сильнейший страх всё так же сидит где-то глубоко внутри его потного дрожащего тела. Вдох. Выдох. Белый, шумный, шумный шум всё продолжает сопровождать его тревожные мысли, и исчезать – хотя бы стихать – не собирается. Шумный шум. Что? Ричи пытается, пытается улыбнуться, и чувствует, как уголок его онемевших сухих губ с трудом приподнимается. Медленно выдыхает. Хотя бы так. Неплохо. Шумный шум. Из груди вырывается смешок, больше похожий на хрип, и Ричи закашливается. Сначала тихо, но потом всё громче и громче. Нужно выпить воды. Это отвлекает. Всё это отвлекает. Он кропотливо, следя за каждым движением – контролируя каждое движение, – присаживается на край кровати. Вдох. Выдох. Дорогая кровать. И хорошая – за такие-то деньги. Вдох. Выдох. Кровать деревянная. Низкие ножки. Высокая спинка. Кажется, цвет у неё тоже какой-то… Деревянный. Деревянный цвет у деревянной кровати. Вдох. Выдох. Ричи чувствует, что с усилием, с большим, с большим усилием, с усилием его губы растягиваются в вымученную, вымученную улыбку. Вдох. Выдох. Он проводит кончиками пальцев по постельному белью. Вдох. Выдох. Тяжесть. Шум. Постельное у него мягкое, приятное. Под ним тепло спать. Ткань на ощупь нежная. Цвет у него, кажется… Тяжело. Громко. Кажется, синий. Да. Вдох. Выдох. Тяжело. Тяжело и страшно. Ричи двигает правой рукой – как он и ожидал – он действительно, действительно хочет, хочет верить, что ожидал, – она под его контролем. Вдох. Выдох. Она больше не дрожит. Неплохо. Опять же. Хоть что-то. Ватными пальцами нащупать очки на прикроватной тумбе трудно, но хотя бы к этому он оказывается готов. Одна из немногих привычных вещей в этой пучине, в этой пучине совершенно неконтролируемого существования в совершенно неконтролируемый момент. Ричи надевает очки и концентрируется на твёрдой поверхности под мокрыми ступнями. Встаёт. Вдох. Выдох. Он осторожно двигает руками. Как при разминке, только медленнее. Всё хорошо. По пути ко включателю он погружается в каждый робкий шаг. Вдох. Выдох. Щелчок. Он слышен на фоне шума в ушах. Ричи с секунду жмурится, но тут же привыкает к свету – благо он не раздражающе яркий. Тьмы больше нет. Мир он видит теперь не в чёрно-синих тонах. Теперь в серых. Вдох. Выдох. Он аккуратно обходит всю комнату, ощущая, как контроль над телом возвращается. Вдох. Выдох. Он действительно держит всё под контролем. Это радует. Это хорошо. Это то, что нужно. Вдох. Выдох. Путь к кухне окончательно убеждает Ричи в том, что тело ему абсолютно подвластно. Вдох. Выдох. Он набирает стакан воды. Выпивает половину, дабы осушить горло, а оставшейся запивает выписанное психотерапевтом лекарство. Таблетка отвлекает. Хорошо. Вдох. Выдох. Его дыхание становится увереннее. Вдох. Выдох. Кажется, он больше не боится. Вдох. Выдох. Кажется. По дороге в спальню Ричи заходит ещё в ванную. Берёт оттуда халат, накидывает на потное тело. Отвлекает. Уже в комнате садится в любимое кресло, в котором проводит большую часть дня. Остальная часть проходит в постели. Он выдыхает. Сесть надо было раньше. Тогда, может, это закончилось бы быстрее. Сесть надо было при первом же ощущении, что он сможет это сделать. С другой стороны, поступил он именно так… Неважно. Это уже неважно. Это закончилось. Кажется, закончилось. Да. Как бы то ни было, нет никакого смысла думать об этом. А может… А может, и есть. Всё-таки атаки будут проходить быстрее, если он будет к ним готов. А с другой, с другой стороны, с другой стороны Ричи кажется, что к такому нельзя быть готовым. Нельзя быть готовым в полной мере. Он в этом не уверен. Может, в будущем он действительно настолько к этому привыкнет, что ощущаться это будет простым дуновением ветра. Ничем особенным. Частью его жизни. Жизни… Взгляд цепляется за торшер, возле которого он всегда кладёт очки. И свет можно было включить намного, намного раньше. Он чувствует, как кривятся губы. Вроде взрослый человек, не в первый раз проживает панические атаки, не в первый раз переживает их, а вроде и совершенно забывается. Нужен опыт. Стоп. Мысль, очевидно, бредовая, но из неё вытекает следующая: нужен ли такой опыт? Вопрос весьма глубокий. Его можно превратить в шутку, над которой полный зевак зал будет искренне хохотать. Самоирония – это то, в чём Ричи силён, действительно хорош и силён. И людям это нравится. Может, они смогут посмеяться и над собой. Неплохо. Хоть что-то хорошее этот неописуемый ужас да приносит. Ричи ощущает улыбку. Его голова всё так же раскалывается, тело с ног до головы обволакивает неприятная усталость, мысли хаотичны… Но он улыбается. Приятно. Ричи с радостью лёг бы спать и дальше, но что он точно уяснил – так это то, что после такого, после такого, после этого он никогда не засыпает, как бы ни старался и как бы не желал этого что мозг, что тело. Хоть он будет сидеть в этом удобном кресле, хоть лежать в, кажется, насквозь промокшей постели, итог неизменен: уснёт он только под утро. До этого мысли будут беспорядочно сменять одна другую, заводя его в самые глубинные дебри собственного подсознания. Как бы тело не молило о сне, всё пройдёт именно так, потому Ричи просто облокачивается о спинку кресла и обнимает собственные ноги, погружаясь в каждую приходящую мысль. Заняться ему всё равно больше нечем. Он глядит в окно. Снег. Снегопад накрывает мегаполис. Красиво. Тем не менее Ричи вздрагивает. Тема снега сегодня преследует его, и вместе тем напоминает, что жизнь продолжается. Прошло уже несколько месяцев с того самого момента. Даже новый год наступил, а он всё живёт как в тумане. Да и как сказать живёт… Живёт Ричи только на своих выступлениях. На них он действительно чувствует себя живым. Только там. И только в постели, когда очередная паническая атака накрывает его с головой. Только тогда он вспоминает о том, что живёт. Всё остальное время Ричи, по ощущениям – с того самого момента – или даже с момента возвращения в Дерри – он действительно не уверен – он начал очень тонко прислушиваться к собственным ощущениям, – лишь существует. Максимум, чем он занимается в своей шикарной квартире в самом центре города – это подготовка к выступлениям. Ещё одна – последняя – вещь, которая дарит ему ощущение жизни. Не пустого существования. Жизни. Жизни. Если бы не работа – Ричи и позабыл бы вовсе, что это такое. Что такое жизнь. Что значит жить. Он выдыхает, наблюдая за погодой сквозь панорамные окна. Красиво. Ричи чувствует, как медленно расслабляется тело в удобном кресле. Уже спокойнее облокачиваясь о его мягкую спинку, он прикрывает глаза, позволяя мыслям развиваться в одном им угодном направлении и позволяя себе не следить за ними. В голове вертится множество несвязанных слов, которые мгновенно забываются, покрывая друг друга. Узоры перед глазами столь же незамысловато сменяются. Наблюдение за ними расслабляет ещё больше. Ричи и правда был бы не против вздремнуть. Он даже допускает, что у него это получится. Спокойствие заставляет губы непреднамеренно растянуться в искреннюю улыбку. Он никогда не ценил спокойствие так, как сейчас. Любое спокойствие – и в жизни, и на душе. Даже двадцать семь, – или уже двадцать восемь? – лет назад, сразу после победы над клоуном, он так не цеплялся за покой. Даже тогда он воспринимал его как данное. С другой стороны, он ведь был подростком. Может, даже ребёнком. Как он мог ценить нечто подобное? Ричи лениво двигает расслабленной рукой, словно разгоняя мысли, которые потенциально могут заставить его думать и впасть в тоску. Сейчас это последнее, что ему нужно. Сейчас нужно наслаждаться спокойствием, а не думать о том, что уже давно не имеет значения. С другой стороны, это можно использовать в шутках. Ричи чувствует, как улыбка сходит с его лица. Он открывает глаза и чуть хмурится: мозг совсем его не слушает. Ричи ведь ясно решил, что думать – думать! – он сейчас не будет, и всё равно разного пошива весьма серьёзные мысли лезут в его и без того уставшую голову. Неприятно. Хочется лишь отдыхать. Отдыхать этой самой головой, мозгом, не одним лишь телом. Да и тем более Ричи кажется, что подобную тему на своих шоу он уже затрагивал. Скорее всего, даже не раз. Уголок губ, дёргаясь, снова тянется вверх. Нелёгкая всё-таки у него работёнка. Достаточно разносторонним человеком нужно быть, чтобы действительно смешить людей. Да и оригинальности требуется немало. Но сейчас, кажется, Ричи любит эту работу больше, чем когда-либо. Это всё, что мотивирует заниматься чем-то помимо бессмысленного проминания тяжёлым телом матраса – благо из-за отличного качества он позволит делать это ещё долго – и пустого разглядывания потолка. Веки вновь тянутся вниз. Думать – так думать. Это ведь тоже неплохо. Наверное. Но сон был бы лучше. Да. Мысли всё так же не имеют никакого смысла, а картинки перед глазами хоть и меняются достаточно быстро, но в итоге всё равно возвращают Ричи в прошлое. В Дерри. Он ничего не делает с этими мыслями – знает, толка от этого нет никакого. Никогда не было. А зима в Дерри всегда была обманчивой. Его мама… *** …Знала это лучше всех. Именно поэтому в такой солнечный, в такой, казалось бы приятный день Ричи сидит на скамейке в полном одиночестве, в придачу похожий на капусту. В одиночестве он находится из-за того, что некоторых неудачников просто-напросто не выпустили из дома родители – а некоторые и без этого не захотели морозиться, – а на капусту он смахивает из-за обилия одежды, на котором настояла, опять же, мама. Юное лицо Ричи нахмурено и сосредоточено – верная зажигалка его подводит. Как он не пытается проехать пальцем в толстой перчатке по старому колёсику, ничего не получается. Вернее, иногда слабый и дрожащий огонь всё-таки появляется – дело всё в том, что он просто-напросто не успевает им воспользоваться. Ричи гневно выдыхает и откидывается на спинку скамьи, со всё ещё зажатой в губах сигаретой смотрит в небо. Неба не видно. Одни лишь облака, подгоняемые ветром. На улицу Ричи вышел, на самом-то деле, из принципа. На сегодняшнюю прогулку он действительно рассчитывал – ранее у неудачников не получалось собраться по причине дурацкой погоды, сулящей мороз и простуду. Сегодня, казалось бы, они наконец-то увидятся, но нет. История повторилась, что, на самом-то деле, неудивительно. Но он ведь так хотел этого!... Неважно. И один повеселиться. Да. Он вновь выдыхает и садится ровно. Снова пытается закурить, думая о том, что это у него получится из того же принципа, из-за которого он вообще пытается это сделать. Пытается. Пытается. Фыркает. Нужно покупать новую зажигалку. Людей на улице, к счастью, мало, и он не привлекает внимание ни заботливых людей, рьяно стремящихся ему доказать, что этими действиями он медленно убивает своё детское тело, ни сверстников, желающих стрельнуть сигарету. Пытается. Пытается. Огонь. Горит! Получилось! Ричи втягивает дым и тут же с наслаждением выпускает его, удовлетворённо прикрывая глаза. Прекрасно. Большего уже и не нужно. — Курить – плохо. Ричи было раздражается, но голос ему невероятно знаком. *** Даже воспоминание о столь любимом голосе, совсем ещё детском, заставляет расслабленное тело дёрнуться. Ричи открывает глаза и садится ровно. Сосредотачивается на дыхании, боясь, чем чревата неосмотрительность в подобных вопросах. Он разминает потные ладони и концентрирует на них взгляд, совсем как при пробуждении. Тогда это хоть как-то, хоть немного, хоть незначительно, но помогло. Хотя с чем это должно помочь сейчас? Ричи судорожно выдыхает и осматривается, тщетно пытаясь, тщетно стараясь мысленно описывать обстановку, но зацепиться хоть за что-то просто не получается. Проговаривание ситуацию лучше не делает. В голове так и так полный бардак. Он решает, что всё, что в его силах на данный момент – это лишь следить за дыханием. Раз от воспоминаний не уйдёшь, то нужно сделать хоть что-то, чтобы тело чувствовало себя нормально. Напряжённо облокачиваясь о кресло, Ричи прикрывает глаза, одновременно возвращаясь в детство и стараясь не уходить в него с головой. *** Он открывает глаза. — Ты что тут делаешь? — он ощущает, как от удивления брови поднимаются, — Да ещё и в таком виде? — и тут же ухмыляется, заготавливая в голове порцию шуток относительно этого. Эдди стоит перед ним в коротенькой красной куртёшке – явно новенькой – и без каких-либо иных зимних атрибутов. Ни шапки, ни шарфа. Только руки в карманах. Вот тебе на. — Разве это наш милый, маменькин сынок Эдди? — с дружеской издёвкой спрашивает Ричи, игриво щурясь и затягиваясь дешёвой папиной сигаретой. — Да иди ты! — Эдди явно выглядит раздражённо, и картину эту дополняет его ботинок, пинающий горстку снега в сторону Ричи, — Ты вон вообще!... — возмущённым жестом он указывает на всё того же довольного Ричи, заинтригованного, явно ожидающего продолжения фразы. Эдди гневно выпускает воздух сквозь сжатые зубы, — Ты вон вообще… — Ну что? Что? Эдди, почему ты так жесток со мной? — в его голосе слышится печаль, иному человеку непонятно, поддельная или нет, — Я же так хочу узнать, что ты думаешь, Эдди… — Да замолчи ты уже, — он устало машет рукой, а Ричи с удивлением, с теперь уже приятным удивлением замечает, что щёки чужие раскраснелись то ли от холода, то ли от смущения. — Я про прикид твой. Ты когда-нибудь поменяешь эту шапку? — Эдди окидывает указанную вещь взглядом с ноткой отвращения и той же усталости, а после опускает его, — И шарф… Улыбка Ричи становится теплее. — Только после смерти, мой дорогой Эдди, — Ричи касается шарфа, подаренного Эдди на новый год ещё около трёх лет назад, когда им обоим было дай бог по десять лет. — Хотя… — лицо Ричи на секунду становится задумчивым, — Нет, — Эдди хмурится. — И после смерти нет. Попрошу похоронить меня именно в таком виде. Чтобы ты и на моих похоронах побесился. — Прекрати! — Эдди говорит негромко, но в его и без того вечно сердитом голосе слышатся нотки искреннего негодования, — Хватит… Не вздумай говорить об… Об… — он коротко хватает ртом воздух, — Об этом, — и резко выдыхает. — О чём именно? Об этом? — Ричи касается старенькой шапки, чудом налезающей на его, как он привык слышать, пустую голову, — Или об… — он хочет что-то сказать, но при осознании слова мигом его покидают, — Э… — Вот и я о том же, — Эдди качает головой и таки садится рядом, перед этим голой ладонью очистив себе место. Ладонь начинает дрожать. — Перчатки где? — Ричи уже не улыбается, но старается вести себя как ни в чём не бывало, словно пустую голову его и не заполнили жутковатые мысли о произошедшем летом. Эдди хлопает по карманам, без слов отвечая на заданный вопрос. Вместо того, чтобы перчатки эти надеть, опять суёт дрожащие руки в эти же карманы. — Знаешь, может, эти шмотки, — подразумевая злосчастные шапку и шарф, начинает Ричи. — И старьё... Но… — он отвлекается на то, чтобы втянуть любимый и такой долгожданный никотин. — Но! — он украдкой смотрит на Эдди. Тот всё так же недоволен: на этот раз из-за того, что ветер гонит дым именно в его сторону, — Я хотя бы не мёрзну! — победная улыбка трогает губы Ричи, желающего передать свой позитивный настрой дорогому другу. — Так и я не мёрзну, — бурчит Эдди, наблюдая за Ричи нечитаемым взглядом: то ли заинтересованным, то ли нет. — С чего ты вообще это взял? — Так посмотри на себя! — руками Ричи указывает на Эдди, будто рядом находится кто-то ещё, кому необходимо показать, о ком тут речь, и происходит очередная вещь, готовая вывести Эдди из себя: пепел с толстой сигареты попадает на его штаны – с виду тёплые. Он уже готов что-то злостно произнести, но Ричи перебивает его, — Извини, — коротко и невпопад произносит он. — У тебя же куртка совсем короткая, не прикрывает главного! И перчатки ты не носишь! И шапку! За шарф я уже молчу… — Шапка, — цедит Эдди, доставая из кармана столь же новый, как куртка, атрибут. — Перчатки, — названный предмет тут же предстаёт перед Ричи. Перчатки, не удивление, не новьё – вроде бы прошлогодние. Ричи было напрягает мозг, чтобы сказать точно, но его отвлекает тот же беспристрастный голос. — Шарф, — Эдди отодвигает воротник куртки, демонстрируя, что шея прикрыта не только им. И хоть это длится не больше секунды, Ричи сглатывает: такой простой жест, но такой… Он выдыхает и нервно затягивается. Мысли движутся совсем не туда. — И, — он вздрагивает, думая, что Эдди закончил. — Повторяю свой вопрос: с чего ты взял, что я замёрз? — Ричи глядит на него и обнаруживает, что торжествующая лыба тронула уже чужие уста. Ричи и сам улыбается, теперь искренне, и решает позволить Эдди прочувствовать эту триумф. Он-то – Ричи – знает, что прав в любом случае. — Я даже не знаю, уважаемый, с чего я сделал такой вывод, — Ричи с явным удовольствием треплет чужое раскрасневшееся ухо, желая показать, с чего он это взял. — Эй! Не трогай! — Эдди ударяет его руку, — Больно, вообще-то. Ричи ахает и натирает место удара, прекрасно зная, что Эдди знает, что из-за толстого слоя одежды Ричи едва ли что-то почувствовал. — А мне-то как больно, ты даже не представляешь! — он наигранно хнычет, но в глазах его так и играют нотки веселья, — А знал бы ты, как больно от осознания того, что бьёшь меня ты, Эдди. Именно ты. Самый дорогой человек в моей жизни, да ещё и, как оказалось, самый сильный! — Замолчи, — Эдди не обращает никакого внимания на его искренние признания, которыми Ричи осыпал его всегда, будто это какая-то очередная шутка. Один лишь Ричи знает, что никакая это не шутка. Он улыбается, глядя на расслабленно раскинувшегося на скамейке Эдди. На его лице застыла такая глубокая гримаса удовольствия, словно они и не одни здесь, словно с ними вся шайка неудачников и словно они веселятся все вместе. Ричи тихо выдыхает, следуя чужому примеру и расслабляясь. Повисает молчание, и Ричи решает, что вполне может отдаться процессу курения. А Эдди, на удивление, и не говорит ничего. Былого раздражения как не бывало. И Ричи наслаждается мыслью о том, что сейчас Эдди ощущает спокойствие. Ему всегда, при любом его настроении приятно наблюдать за ним, но когда он действительно расслаблен и спокоен, Ричи ощущает, что ему же ничего от жизни больше и не надо. Просто знать, что с Эдди всё хорошо. Ничего больше. А после победы над клоуном эта мысль греет душу сильнее, чем когда-либо. А Эдди, кажется, замечает, что Ричи уже не улыбается – он не уверен, с чего в ином случае Эдди начинает: — Не… — от его неуверенного голоса Ричи, погрузившийся в думы, вздрагивает, и переводит взгляд на него. Эдди мнётся, но всё же произносит, — Не думай об этом. Всё уже закончилось. — Что? — Ричи удивлён искренне. Чтобы Эдди поддерживал его, заставляя себя вновь, пусть и ненадолго, вспоминать самые неприятные в жизни моменты, да и в мгновенье, когда всё, казалось бы, так хорошо? Ричи неуверенно сглатывает и от неловкости отводит взгляд. Что же получается?.. — Говорю же: не думай, — повторяет Эдди собственные слова теперь уже самым серьёзным тоном, словно ни расслабления, ни смущения перед этим не бывало. А почувствовав его руку на плече, Ричи замирает и перестаёт дышать. — На меня посмотри, — под напором совершенно непривычно невесёлого голоса Ричи может только сдаться, ощущая непонятную дрожь по всему телу. Но, пустым взглядом смотря в чужие глаза, Ричи осознаёт, что дрожь эта более чем понятная. Привычная. Приятная. Даже любимая. А глаза и вовсе не чужие. Наоборот. Единственные и неповторимые, столь же любимые, сколь волна тепла во всём теле – и снаружи, и внутри. — Ричи, — а голос Эдди всё так же твёрд, как и тонкая рука, сжавшая слой материи. Под ним Ричи ощущает эту руку, и непроизвольно приближается к чужому лицу. Эдди… повторяет этот жест. Ричи под ним млеет и судорожно хватает ртом воздух. — Ричи, — уже тише повторяет он. — Всё в порядке, — теперь уже шёпотом. — Слышишь меня? Всё хорошо, — не секунду Эдди отводит взгляд, чтобы посмотреть на застывшую руку Ричи, выронившую окурок, и сам Ричи, лишившись его взгляда, уже готов был вернуться в реальность, но времени у него не оказалось, потому что посмотрел на него Эдди в тот же момент. Ричи медленно, стараясь сделать это бесшумно, выдыхает. Его на секунду окружают клубы пара, А Эдди продолжает, уже не так тихо. — Я чувствую тоже самое, понял? И… вообще каждый из нас. Мы все тебя понимаем. Я тебя понимаю. Ты осознаёшь это? Ричи едва улавливает его слова, но кивает так активно, что Эдди хмурится – видит, что что-то не так. А Ричи и думать об этом не хочет. Его лицо. Его красивое лицо сейчас так близко как, кажется, никогда. Ричи старается даже не дышать, боясь испортить момент. Боясь, что дорогие сердцу глаза перестанут смотреть на одного лишь него. Невпопад мелькает мысль об очках. Какими же лишними они сейчас кажутся. *** Не открывая глаз, Ричи снимает очки – совсем не такие поношенные, как те, что у него были в детстве. Действие это происходит само собой, и Ричи действительно не замечает его, полностью погружённый в забытый момент своей юности. В такой прекрасный, похороненный на задворках памяти момент. Такой бессмысленный, ни к чему не приведший, ничего не изменивший момент. *** — Ричи, — в голосе Эдди уже слышится былое раздражение. — Ты меня вообще слышишь? — он даже щёлкает перед ним пальцами, видимо, действительно уставший от его поведения и желающий получить хоть какую-то осмысленную реакцию. — А? — Ричи дёргается и мгновенно начинает осматриваться, глядеть куда угодно, но не на Эдди, — А… — а когда наконец успокаивается, с выдохом говорит, — Слышу, конечно, я же не глухой! — Правда? — полуприкрытый, словно обиженный взгляд Эдди скептичен, а руки скрещены на груди. — Не сомневайся в этом, — Ричи поднимает голову и глядит было вперёд, но тем не менее возвращается к Эдди из-за вертящегося на языке вопроса. — А ты чего пальцами щёлкаешь? Вредно же. В старости болеть будут, — и с улыбкой отводит мечтательный взгляд вперёд, ожидая реакции. Даже ногами, пусть и с трудом, но начинает качать. Так давно он не говорил с Эдди, так давно он не говорил с ним именно в таком, именно в их ключе, так давно он не видел его раздражения не из-за собственного поведения, а просто-напросто из-за дурацких, не имеющих смысла реплик… Ричи так сильно, так сильно соскучился. Всё из-за чёртового клоуна. Раньше они только так и общались, а сейчас… А Эдди уже закатывает глаза. — Ты же понимаешь, что это миф? — привычным, таким привычным и любимым усталым голосом спрашивает Эдди, словно всё это время они только и вели словесную дуэль, такую им свойственную. — А ты? — Ричи наконец смотрит на него – смотрит своим, своим игривым взглядом и со своей фирменной улыбкой. Эдди чуть улыбается. Он не скрывает этого, как бывало раньше. Они словно повзрослели. Это всё именно из-за клоуна – всё того же чёртового клоуна, – и немудрено. После того, что они пережили, было бы странно, если бы они совсем не изменились. Или изменились в иную, иную сторону. По-другому и быть не могло. Не должно. Ричи это понимает, но от этого он не скучает по неудачникам меньше. А особенно по самому дорогому, которого, кажется, не заменит никто и никогда. И этого не надо. Эдди – один во всём мире. Его замена невозможна из всех существующих моральных соображений и чего бы там ни было ещё. И глядя в его уставшие, с фиолетовыми кругами глаза, Ричи понимает, что в чём и ни в ком у него нет такой нужны. Лишь в нём. *** Лишь его он любит. До сих пор. Всё ещё. Ричи открывает глаза и ощущает своё тяжёлое и при этом глубокое дыхание. Он касается щёк. Они мокрые. Ричи, может, и хотел бы понять, удивлён он или нет, но в мыслях одна лишь злоба, злоба на самого себя. На одного лишь себя. Злосба из-за того, что он потерял единственного человека, которого любил. И любит! За то, господи, за то, что убил его собственными руками тем, что не смог спасти, в конце концов, за то, что не спас… Ричи секунду другую вертит в руке ранее снятые очки и с резким выдохом бросает их в стену. Бросает не со всей силы, потому что силы этой самой совсем нет. Есть одна лишь безысходность, спровоцировавшая такой, казалось бы, бессмысленный жест. Слушая своё неровное дыхание, ощущая, как дрожат колени, Ричи закрывает лицо руками. Пальцы непроизвольно хватают торчащие пряди, желая выместить эмоции хоть как-то. Из груди рвутся непрекращающиеся хрипы вперемешку со всхлипами. Сквозь мутную пелену различая на ладонях множество уже отросших волос, Ричи задаётся вопросом, который тут же ставит его самого в тупик: неужели он стригся так давно? Секунда. Секунда. Секунда. Ричи чувствует, что как губы приоткрываются от удивления, и этот факт возвращает его в реальность. Руки бессильно падают на колени, а тело в силах лишь хватать ртом воздух. — Да… — реплика прерывается очередным всхлипом и непроизвольным вздохом. Ричи бьёт кулаком по колену и с силой выкрикивает, — Да что это, блять, значит?! Что за херня?! Значит, — всхлип. — Значит, я только что думал… думал о том, как… как… — он с видимой безысходностью облокачивается о кресло, чувствуя, как обе ладони превращаются в кулаки, — А теперь… а теперь это! Да твою-то мать!.. В груди поднимается необъятная волна ярости на самого себя за все приходящие мысли: и за прошлое, и за уже выросшего из этого самого прошлого мальчишку, и за какие-то странные и непроизвольные попытки отвлечься от этих тяжких тем, и за робкую мысль на самой подкорке сознания, выражающую желание, чтобы всё это закончилось. Ричи резко – так резко, что из-за слабости, о которой и забыл уже тут же чуть не упал – вскакивает с кресла и в этот же момент сжимает кулаки так, что хрустят большие пальцы – на это он уже не обращает внимания. Никогда это не закончится. Ричи, тяжело дыша и всё так же, всё, чёрт возьми, так же ощущая текущие по щекам слёзы и желание одновременно крушить и ломать всё, что под руку попадётся и просто наконец умереть, подходит к окну. Кладёт на него кулак, облокачивается лбом, ещё больше ощущая слабость во всём теле. В голове вспыхивает боль от того, чем этот жест оборачивался в юности, когда он облокачивался об окно в общественном транспорте, особенно зимой – когда было так холодно, что даже ему морозить себя не хотелось, из-за чего в этом самом транспорте он и оказывался. Был даже случай, когда он таким образом получил синяк. А Эдди всё волновался. Волновался и настаивал на том, чтобы Ричи прикладывал в таких случаях лёд, но бывали, бывали моменты, когда и он чуть не пополам сворачивался со смеху, даже при таких обстоятельствах. Ричи резко открывает почему-то закрытые глаза и всматривается вдаль. Город без очков видно плохо даже при окнах во всю стену, но точно можно сказать то, что снег всё так же покрывает его. Ричи ощущает на устах улыбку – на её мысленное описание он уже и не тратит времени – и тяжело вздыхает. Действительно, никогда это не закончится. Ноги сами ведут его к шкафу, руки сами выкидывают нескончаемый поток одежды. Наконец нащупывают картонные бока. Ричи закрывает шкаф ногой – к коробке он относится слишком бережно, чтобы держать её в одной руке. А расположившись с ней прямо на полу, в окружении разбросанной одежды, думает, зачем он вообще сделал это. К чему было закрывать шкаф? Он выдыхает, откидывая крышку. Атрибутов из прошлого у него осталось не так уж много. При всей любви к покупке и коллекционированию разного рода не самых полезных вещей, из детства он сохранил лишь самое важное. Свои юношеские очки Ричи осматривает с секунду. Хоть с ними и связано множество весёлых историй – например о том, почему их дужка обмотана синей изолентой, – их он откладывает в сторону и касается жёсткой шерсти. В груди вспыхивает волна тепла и боли. Ненависть маячит где-то на фоне. Ричи берёт в руки шапку. Уже в юношестве она, по чьему-то мнению – Ричи-то всегда всё нравилось – смотрелась на нём нелепо, а сейчас, на фоне его уже взрослых мужских рук выглядит и вовсе детской. Ричи горько усмехается, сжимая шапку. Совсем дурак, что ли? Она же и является детской. Ричи прикрывает глаза и обнимает шапку. Запах у неё появился лишь сейчас, как Ричи кажется. Она пахнет старостью. — Нет… — он открывает глаза и как-то осторожно мнёт шапку, даже не отдавая себе отчёта в этих действиях, — Слишком грубо, — Ричи поднимает голову и глядит в потолок, пытаясь подобрать нужное слово. — Детством?.. — под нос себе проговаривает он и вновь смотрит на головной убор. Замолкает. Мысль о том, что старая шапка, которой больше пятнадцати лет – Ричи не уверен, но это его не удивляет – отсчёта с момента её получения он всё-таки не вёл, а тратить немногочисленные силы на расчёты сейчас просто не хочется, – пахнет детством, кажется слишком романтичной и какой-то смазливой. Он со всей нежностью кладёт шапку на колени и берёт в руки колючий шарф. На секунду в голове мелькает мысль о том, что разговоры с самим собой выглядят странно, но это его не смущает. Если уж взрослый мужчина сидит в огромной пустой квартире в лучшем районе города и плачет над своей единственной любовью – любовью, чувства к которой он пронёс через всю свою жизнь – и рассматривает шмотки из своей юности – единственное, что у него осталось от этой самой любви, – то так ли странно на этом фоне выглядит то, что он обсуждает с самим собой то, чём именно пахнут эти самые шмотки? Ричи всхлипывает и поддаётся порыву лечь на холодный пол. Ничего уже не имеет значения. В квартире тепло, но ему холодно, ему так холодно, словно он оказался выкинутым на обочину на морозной, зимней улице. А перед этим ещё и промок до каждой косточки. Ричи обнимает колючие зимние атрибуты. Они не греют. Он уверен в том, что ничего его уже не согреет. Никогда. И любовь, которая в своё время заставляла его глаза и сердце гореть самым ярким огнём во всей его жизни теперь словно отравляет. Но Ричи не откажется от неё. Никогда. Никогда. Никогда.