Жизнь

—Я люблю тебя.. Я так люблю тебя..       Рыжий чувствует, как крючковатый нос хаотично тыкается в его плечо, предплечье и ключицу.       Рыжий чувствует, как дрожащие губы прижимаются к его телу, будто пытаясь высосать и собрать с бледной кожи каждую веснушку.       Рыжий чувствует, как чужие, крепкие пальцы неконтролируемо, сильно и даже немного больно хватаются за его руки и бока. —Птичка..       Карие глаза со странной лаской и тоской, а может беспокойством, следят за каждым шевелением чужого тела.       Бледные пальцы, покрытые веснушками с осторожностью проходятся по чужой руке, перебираясь на голову и заползая в длинные волосы, чем-то напоминающие паклю или лучи Солнца на детском рисунке, осторожно перебирая те и пропуская их через пальцы.       Медноватые брови хмурятся, когда очередной коготок вновь больно впивается в кожу, или хватка трясущихся рук вновь становится слишком крепкой. —Мой свет, Мой Рыжий.. Мой Рыжий.. Я так люблю тебя. Люблю так, что буду только рад, если ты вырвешь мое сердце из груди.. Ведь оно и так полностью твое.       Очередное признание хриплым и скрипящим шепотом, с промелькающими нотками голоса заставляет Рыжего выдохнуть и невольно напрячься. —Птичка..       Будто затуманенные, но явно обеспокоенные, ярко-жëлтые глаза, напоминающие два Солнца или собранные вместе звëзды ещë ярче тех, переполненные искренностью и любовью, поднимаются на веснусщатое лицо, на котором впервые за долгое время нет непроглядных зеленых очков.       Каждый раз когда Стервятник так делает, Рыжему кажется, будто в его душу без разрешений, прелюдий и подготовок грубо входят, вороша, путая и разрывая всë внутри. В такие моменты, по неровной и постоянно съезжающей в разные стороны диагонали, идущей по всему телу, проходит странное ощущение, напоминающее сводящее чувство от удовольствия или боли, имеющее непонятную и разноцветную окраску, которую не причислить ни к боли, ни к удовольствию.       Рыжий пропускает вздох, чувствуя, как живот будто начинает крутить. Нет. Нет.. У него непереносимость или аллергия к такому взгляду. И от такой "аллергии", которую хочется вновь из раза в раз вызывать не поможет никакая кружка крепкого кофе, пусть даже десять чайных ложек растворимого разбавится только половиной стакана кипятка. И от такой аллергии, которая переворачивает всë внутри, которая необъяснимо вызывает привыкание и зависимость, не поможет никакая таблетка, да хоть пластинка или сразу вся пачка. От такой аллергии ничего не поможет, но и помощь с этим Рыжему не нужна. Он наслаждается. Искренне наслаждается каждой ее секундой пробегающих волн мурашек, сжимающихся ладоней, странного тока по телу и бьющейся-воющей души. —Что? Что такое? Что такое, мой свет?       Стервятник тянется вперед, к чужому лицу. Он неуклюже прижимается губами и слюнявит чужой подбородок, перебираясь мокрым подобием поцелув к чужой щеке, поцарапывая пальцами бело-мраморные, голые плечи, крепко стискивая их.       Рыжий сидит без футболки, опираясь спиной на стену, раздвинув ноги в стороны, чтобы Стервятник мог спокойно сидеть между ними, в какой раз прикасаясь к его телу как впервые, будто всë забыв, по новому изучая на самом деле давно прекрасно знакомые веснушки и родинки, с мягкостью чужой бледной кожи и твердостью выпирающих костей.       Стервятник сидит на коленях между чужих ног, с беспокойством, трепетом и нежностью ощупывая и оцеловывая каждый попадающийся кусочек его кожи, царапая, покусывая, облизывая, гладя и покрывая обожанием каждый миллиметр той. —Не говори так, Птичка.. Ты же совсем не знаешь, что говоришь. Да и мы знакомы всего четыре года..       Рыжему тяжело дышать. Он приобнимает Стервятника, который сейчас совершенно не похож на себя; который совершенно не похож на того, кого могли бы назвать хищной, большой и траурной птицей.       Он обнимает. Обнимает, жмет к себе, сжимает ногами и отводит взгляд, не в силах выдерживать чужие глаза, которые.. которые так смотрят на него. —Четыре года? Четыре года?!       Клювастый крепко стискивает пальцами чужие усыпанные каплями Солнца предплечья, подтягиваясь к лицу его и только его крыса, соприкаясь носами с тем. —Мы знакомы не всего четыре года, а всю мою жизнь. Ведь ты и есть моя жизнь, ты мой свет..       Клювастый настойчиво ищет взгляда чайно-карих глаз его личного божества и личной смерти, которые блестят на Солнце мëдом и отдают кофейными зëрнами в темноте. Он настойчиво склоняет голову то сюда, то туда, прося взглянуть на него, губами из раза в раз вжимаясь в чужие щеки.

И просимый взгляд он получает.

      Рыжий заглядывает в глаза цвета его счастья, горя и любви, задерживая дыхание и чувствуя расходящуюся волну мурашек по спине, шее и голове. Он приоткрывает рот, когда чужие, тонкие и бледноватые губы налегают на его, ярко-розовые или почти кроваво-красные даже без помады, касаясь своим языком чужого. По горлу прошлось жжение от дыхания клювастого, но крыс был совершенно не против этого.       Он не закрывает глаза, как он любит это делать при поцелуях, через силу смотря на чужое лицо, позволяя так страстно жаждущего об этом Стервятника увязнуть и испачкаться в сырой лесной земле после дождя, присыпанной подгнивающей и пахнущей жëлтой листвой. Он позволяет утонуть и испить каждую каплю чая, хранящуюся в отражении его искалеченной и такой же больной, как и у того, души. Он позволяет наслаждаться и теряться тому в нем, позволяет оставлять на нем царапины и потом расцветающие синяки от крепкой хватки и позволяет того умасливать его на что-либо, как к примеру такой желанный взгляд. —Ты - моя жизнь. И я люблю тебя. С того самого дня нашего знакомства, помнишь его? Люблю. До безумия люблю. Пожалуйста, смотри на меня, мой свет..       И Рыжий помнит. И Рыжий смотрит. И Рыжий светит. И в глазах Рыжего, кажется, можно увидеть четкие воспоминания о том, вроде-бы, обычном дне, когда в какой раз лежания в Могильнике он захотел в спокойствии покурить. А на губах Рыжего, кажется, можно увидеть несказанные первые мысли о парне, занявшем его любимый и самый дальний от поста пауков подоконник.

***

      Мальчишка шлепает больничными тапками по отдраеному до блеска разве что пару десятков лет назад полу Могильника, мурлыкая себе под нос какую-то немудреную мелодию какой-то популярной еще у ушедших старших песни.       Белая, легкая пижама, выданная паучихами, была ему не по размеру велика, отчего уже чуть посеревшая и в чем-то испачканная, она свободно болталась на парнише с кожей почти похожего цвета.       Красные и отросшие, явно давно не стриженные волосы смотрелись странным огоньком или даже костром, разведенным в неположенном месте, где ничего яркого и красочного быть не должно. А именно, разведенным в крыле боли и страданий, испивающим и пожирающим душу, пропахнув смертью. К слову, тëзкой, а может и самим мальчиком.

Смерть.

      Мальчик удивительно бодро для человека, еще пару месяцев назад не имеющего сил и здоровья на подняться с койки, шагает по коридору. В отличии от других, мрачных, хмурых, напряженных и отчаявшихся домовцев, он выражает спокойствие, расслабленность, беззаботность или даже что-то, напоминающее веселье или его отголоски.       В прочем, наверное, он уже не настолько юн, чтобы зваться "мальчиком". Ведь "мальчики" не идут на самый край корпуса, чтобы спокойно покурить, верно?       Бледные и обсыпанные яркими, красноватыми точками руки свободно мотались. Шлепанцы, кажется, еще немного и просто слетят с ног парниши. Хотя, по его виду вряд ли можно сказать, что это его волнует. Или что хоть что-то его волнует.       Пол и тапочки в какой раз стукаются друг об дружку, когда в поле зрения очаровательно чайно-карих глаз,(обожаемых всеми паучихами, имеющими хоть каплю души) появляется любимый подоконник, находящийся на самом краю Могильника, вдали от поста семейства пау́чих, где можно было спокойно побыть вдали от чьего-то внимания, который в этот раз был уже кем-то на половину занят. Наверное, теперь это уже не такое уединенное место.       И всë же странный незнакомец на прикидку одного возраста со Смертью никак его не смутил и своим присутствием не помешал ему, оперевшись на руки, сегодня удивительно ловко запрыгнуть и присесть на подоконник, оставляя между собой и парнем немного расстояния, думая о том кто это такой. —"Похож на аристократичную птицу. Красивую."       Смерть задирает одну ногу, а вторую оставляет свободно мататься. Он спокойно сидит на месте, оперев руку на поднятую коленку, в открытую пялясь на незнакомца. —"Он выглядит грустно и как-то.. потеряно."       Смерть не прекращает слежку, сначала мотая оставленной ногой, а потом подтягивая к себе и ее. Он меняет позу, садясь "по турецки", как ему показала сестра. Названная правда, но всë же. Он принюхивается, приглядывается и "причувствуется". —"Пахнет мертвым и потерей."       Да, в таких ароматах и чувствах парниша был "профи". Он не раз встречал людей, пахнущих сыростью, могильной землей, слезами, необъяснимой другими словами печалью и только умершим человеком. Когда-то он поинтересовался у одной такой девушки: "Кто и когда у тебя умер?". На что та разрыдалась прямо перед ним и ответила: "Мама. В прошлом году". И хоть даже тогда, еще мальчик, не особо разбирался в трупах, он был в силах понять, что прошлогоднее тело пахло бы не так. И уже тогда он понял, что так пахнут люди, не у которых кто-то физически умер только сейчас, а те, у которых свежа и несмиренна в сердце эта потеря; те, кто не могут отпустить вид кого-то того, бездыханного перед собой; те, у кого на душе из раза в раз от воспоминаний умирает кто-то только сейчас.       Не обратя внимание на странную тень, на секунду промелькнувшую рядом, не найдя ничего во флегматично сидящем незнакомце, который даже не обратил на него внимание, продолжая пялится в стену и "баюкать" какой-то кактус в руках, Смерть потянулся за пачкой сигарет, но остановился, когда только залез в карман. —Не думай об этом. – без "привет" или еще чего-то, "Костëр" заговорил с сидящим.       Пока между ними стояла тишина, юноша не двинулся, внимательно следя за чужими движениями. Он с интересом и играющимися чертиками в ангельских глазах, глядя в которые невозможно послать далеко и надолго, следил за тем, как "птица" медленно и странно повернул на него голову, вместо крючковатого профиля показывая бледно-серое лицо с почти бесцветными губами и главное.. Ярко-желтыми, пустыми и безинтересными глазами, безразлично склоняя голову в бок. —О чем?       Хрипло и немногословно переспрашивает птица, будто он очень и очень давно не пользовался голосом, внимательно и пристально глядя на соседа по подоконнику. —"Кажется, я вспомнил кто это." – выводит Смерть, внимательно разглядев пресное лицо, на уточнение лишь пожимая плечами, наконец отмирая. Пусть чужие мысли были ему неизвестны, на вкус они были гадкие, больные, печальные и общим словом - отвратительные.       Наконец, "Костëр" хватает пачку и вытаскивает ее из кармана. Красивые, печатные, но "высокие-удлиненные" буквы горели красным на белой упаковке. Больше никаких украшений на ней не было. Дешевые сигареты в дешевой упаковке, совсем недавно выигранные юношей в карты.       Парень открывает пачку и достает сигарету, на пару секунд замирая и что-то обдумывая, всë ещë чувствуя на себе пристальный и будто "мстящий" за разгон тревожных и увлекательных мыслей взгляд неестественно ярких глаз в собственный висок.       Смерть снова поворачивается на почти незнакомца, протягивая к тому в предложении руку с сигаретой. —Это ты вожак птиц?       Наконец, клювастый сводит взгляд с чужого лица на пальцы с сигаретой. По мелкому замеченному движению чужих бровей, "Костëр" понял что тот был удивлен "подарку", недолго испепеляя его взглядом. —Да.       Сухо отвечает "птица", нерасторопно, как и поворачиваясь, поднимая костлявую руку и, на удивление парня, так же медленно забирая сигарету из его руки. По спине "Костра" пробежали мурашки от мелкого касания их кожей. —"Какие же у него холодные пальцы.."       Смерть снова тянется к пачке, доставая вторую, тонкую палочку уже для себя. Он быстро, как и исполняя любое действие, прячет "коробок" в карман, выуживая оттуда кислотно-зеленую зажигалку, которую он даже в будущем, уже не показывающую после щелчка сине-оранжевый огонек, будет хранить. —Понятно. А я Смерть.       Щëлк. "Костëр" поджигает край своей сигареты, "обнимая" ее губами, и чтобы не тратить время на ожидание пока его сосед по подоконнику протянет ему руку, кладет зажигалку тому на ногу, затягиваясь терпким дымом, вновь получая за это изучающий и долгий взгляд. —Слышал о тебе. —Слышал обо мне?       Достаточно выдержав терпкий дым, парень выпускает седое облачко изо рта, подняв голову, следя за тем, как то поднимается куда-то к потолку. Его, видимо, совершенно не заботит то, что одежда может пропахнуть едким запахом курева.       За окном гасло Солнце. Постепенно опускались сумерки, накрывая коридор с ещë не включенным светом. Сигареты уже были выкурены, теперь загрязняя один из карманов высеревшей рубахи вместе с остальной горстью пепла в перемешку с разбитыми кубиками сахара, которые парень крал из обедной комнаты пау́чьих.       Смерть все это время не прекращал разглядывать птицу. Кажется, никто из них совсем не собирался никуда уходить, ни сегодня, ни завтра, ни даже через неделю или год. "Костра", сестра которого сейчас была в самом Доме, было некому искать, ведь безалаберные паучьи не брезгали пропустить процедуру-две, просто не застав пациента в палате, сославшись на и так стабильное, хорошее состояние. "Птице" же, кажется, было совсем никуда и никогда не надо. Тот напоминал бездомного и безпамятного, которому было некуда идти. Таких людей он почти не встречал. Причем, у этих странных людей было жилье, была крыша. Но как понял сам для себя Смерть - у них не было в этом доме самих себя и собственной жизни. И наверное, это самое страшное, чего может не иметь человек. —Стервятник. —Стервятник..       Костëр улыбнулся. Кличка приятно лизнула язык, ведь она точно подходила владельцу. Он взглянул на птицу, который снова медленно повернулся на него, ради того чтобы сказать одно слово. Желтые и въедчивые глаза того, как у кошки, светились в темноте. Темные круги и тени на лице того сгустились, создавая еще более жуткий вид. От него пахло потерей, скорбью и свежим умершим. Но, оказывается, еще жвачкой, дешевыми сигаретами, собачьим мылом и лаком для ногтей. —Будем знакомы, Стервятник. Если забыл, я - Смерть.       Смерть протягивает руку. Он держит ее навесу, дожидаясь, пока клювастый так же нерасторопно возьмет его ладонь в свою. Костëр медленно покачивает их руки, устраивая переглядки с птицой, снова пропуская один вздох, снова отдавая улыбку и теперь в первый раз удивляясь тому, какие же ледяные когтистые лапы у Стервятника, а не у странного незнакомца. —У тебя веснушки светятся. —Я знаю. Такое бывает.

***

      Стервятник жмëтся. Отчаянно, не находя себе места и, кажется, жизни, жмëтся к оголëнной, искусанной, бледной и веснушчатой груди ухом и ледяной щекой, обжигаясь об волшебное, горячее тело.       Стервятник жмется. Он пугливо, неаккуратно и желанно пускает руку в рыжие нити волос, сжимая их крепче. Он придерживает чужой       затылок, потягивает локоны пальцами и оттягивает их.       Стервятник жмется. Всем телом, сидя в объятиях тëплых.. Нет, нет. Горячих как огонь или лава руках Рыжего, у которого как тогда светятся веснушки, о которые, кажется, можно было прикуривать сигареты.       Стервятник жмется. Он не представляет как Рыжий живет в таких температурах. Он обжигается об того, но не отнимает рук. Нет. Как бы не жëгся огонь на руках, ногах, спине, груди, голове, щеках, животе, да хоть заднице его, и только его света, - он не отпустит того. Сгорит сам. Превратится в горстку серого пепла, но не отпрянет. Он умрëт, но не потеряет и не отпустит свой свет. —Мой свет.. Мой свет..       Рыжий гуляет рукой в золотом песке чужих локонов, закусывая губу от тугой боли от резких и неосознаных чужих касаний. Он сжимает между своих ног чужое тело, в слабом свете собственных веснушек разглядывая чужую макушку, в которую он тыкается губами и чужую спину, по которой ползает одна из его рук.       Рыжий слышит чужое дыхание. Слышит чужие всхлипы, шмыганья и слова. Рыжий чувствует потирания о свою кожу чужого лица. Чувствует жжение в укусах и царапинах и чувствует размазывающийся по его телу и чужому лицу не особо водостойкий макияж, остающийся стирающимся трауром на коже. Рыжий видит, Рыжий слышит и Рыжий чувствует чужую душу. Распахнутую, голую и побитую, исцарапанную, окровавленную и истерзанную чужими и своими же руками душу, которую он может лишь нежно поглаживать, как чужие волосы или чужую спину, в которую он лишь нежно погружает пальцы, медленно и аккуратно, ласково проходясь по любым увечьям. Он осторожно проходится языком по каждой травме, касается губами каждого участка и не смеет отворачиваться, даже когда по оголëнной спине гуляют мурашки животного ужаса от вида чужой, подставленной и открытой для тебя души, которую с потрохами и каждой пылинкой отдают тебе. —Что, Птичка? —Я люблю тебя.. Так люблю..       Стервятника трясет. Трясет ломкой, трясет лихорадкой, трясет истерикой и всем сразу, когда он, как самый нуждающийся в своем наркотике зависимый или как самый верующий и преданный своему божеству поклонник, с упоением и нуждой впивается в чужое тело, касается всем чем может и куда может, шепча признания в любви, наконец получая заветные, желанные и так ласкающие душу прикосновения в ответ. Он слышит чужой голос и не воет только потому, что не хочет его заглушать, и желает только слушать-слушать-слушать-слушать-слушать. —Люблю, так люблю.. Я..       Рыжий мягко укладывает ладонь на чужую щеку, поворачивая к себе чужое лицо. Он смотрит в сплавленные из золота глаза и осторожно, в попытках стереть, размазывает тушь по чужой щеке большим пальцем. —И я очень люблю тебя, Птичка. —...

***

      Стервятник помнит тот день. Наверное, даже если бы он сильно-сильно постарался, он бы не смог его забыть. Каждый кусочек воспоминаний об его знакомстве с еще тогда Смертью въелся в каждую клеточку мозга, по кусочкам захватил сердце и навсегда поселился в душе.       Его положили в Могильник, и, наверное, это было самое худшее, что могло для него быть.       Юный Стервятник, что уже не был Рексом, но еще криво подводил глаза, учась из журналов, украденных еще с братом с женского крыла, ненавидел Могильник и Пауков. Что первое, что вторые заслуженно носили свои названия. Могильник убивал. Лечил тело и уничтожал душу, вцепляясь в нее черными, вязкими лапами, раздирая на мелкие кусочки, оставляя в грудной клетке, около сердца и легких целое ничего, вместо бьющейся как бабочка в банке души. Пауки же, были помощниками и главным подпитывающим этого жуткого места. Злые, прогнившие и пропахнувшие вредной и отравляющей лучше любого яда Наружностью, кажется, были не способны даже на минимальное сочувствие или понимание к особенным детям. Они губили. Они вили паутины, которые покоились на каждом кусочке стен с осыпающейся штукатуркой в Могильнике, они были на потолках, в полах, в окнах, дверях, туалетах. Они заманивали, ловили и выпивали все соки, отдавая бóльшую часть главному существу-душегубу, которое лично приходило лишь за теми, из кого выпивались все силы жизни до дна, как и было с его братом.       Стервятник сидит на подоконнике. Это самый дальний подоконник во всем могильном крыле. Пара метров со стеной, и вот, уже Дом. Но дверь заперта. Он не может уйти и никуда не может деться. И всë, что он делает, это думает, баюкая в руках кактус, единственную взятую им в Могильник вещь.       Мысли, у юного Стервятника, всегда преимущественно гадкие. В своих мыслях он слышит его голос и топот от одной ноги и двух костылей. В своих мыслях он слышит так похожий на его смех и плач. В своих мыслях он видит пару таких же жëлтых глаз, которые приходя его ночными кошмарами, окружают его со всех сторон, непонимающе смотря в лицо с угла под потолком, со стен, с двери, сзади пяля в затылок и с боку впиваясь в виски с малоисписанных датами стен.       Стервятнику больно. На языке вертится мерзкий привкус горечи и боли, вместе с сухостью от того, что он давно не пил. Юный Стервятник сидит на этом подоконнике, где никто его не потревожит с первых минут пробуждения, после того как встав с кровати после мерения давления, которым его разбудили, с кактусом в одной руке и опираясь о стену другой, он прохромал сюда.       Возращаться в палату с белыми, слишком чистыми, омерзительными и давящими стенами ему не хотелось, а лишний раз видеть пауков или закатывающую глаза на каждую протянутую тарелку, с просьбой о еде или на стакан, с просьбой о напитке "буфетчицу" не особо то хотелось.       И всë-таки, Стервятник ошибся. Даже на этом, почти святом подоконнике, его могут потревожить.       Всë началось с того, что от стен с жëлтыми глазами его отвлек огонь. Мальчишка не сразу смог перевести на него взгляд и далеко не сразу понял что это не пожар, расходящийся по этому треклятому месту.       По коридору смело шагал какой-то мальчонка. Его волосы горели, глаза светились, а тапки по живому громко шлëпали об пол. От него всë ещë пахло Домом, а когда он прошел мимо замершего Стервятника, что до этого мелко покачивал здоровой ногой, по его телу прошелся жар, которым отдавал этот странный парень.       Птица не мог ничего сделать. Он думал обо всëм сразу, и в особенности о Максе. Его глаза, навсегда потерявшие блеск были на всем. На стенах, потолках, дверях, картинах, людях, да даже на его собственных руках или в отражении! Но не на этом Огне. Костре. И всë, что смог подумать Стервятник, это то, что на этом Костре непригодная для этих глаз температура, и что те просто физически не могут поселиться на бледной коже с яркими веснушками, расплавляясь, тая и сгорая при каждой попытке захвата.       Клювастый не мог ничего сделать, когда незнакомец нагло и бесстыдно пялился на него своими карими глазами, напоминающими только-только окрасившийся черный чай. Костëр будто ел его такими же горящими глазами, облизывая язычками пламени и пробуя на вкус каждый кусочек, на что ему только и оставалось что сидеть и смотреть в одну точку, боясь ослепнуть от чужой яркости.       Неожиданно для себя, Стервятник слышит простое, но какое-то резкое: —"Не думай об этом."       Сердце пропускает один удар, а по телу пробегают мурашки. Парень задерживает дыхание, и медленно, будто чего-то боясь или опасаясь, а может просто растягивая момент, поворачивает голову в сторону незнакомца. Он шумно выдыхает тогда, когда напрямую заглядывает в чужие глаза, с радужкой, напоминающей чай в глиняно-красной кружке ресниц. Чужое лицо было бледно-прозрачно и ярко-горяще одновременно. Веснушки на чужой коже ни чем не уступали костру волос. Стервятник склоняет голову в сторону, под наклоном начиная пристально разглядывать чужое лицо, будто ища там ответа на логично напрашивающийся вопрос. —О чем?       Но собеседник, видимо, сам не имеет на это ответа, безразлично пожимая костлявыми плечами, которые, видимо, покрыты такими же веснушками, судя по уходящим с шеи и ключиц под одежду брызгам Солнца.       Костер отвлекается от него, рукой залезая себе в карман, когда же сам юный Стервятник не может оторвать от того глаз. Он нашëл для себя одно очень увлекательное дело, в виде попыток пересчитывания веснушек на чужом лице. Раз, два, три.. десять.. нет, тут, кажется, тринадцать. Девятнадцать.. Нет-нет..       То-ли глазомер, то-ли бесконечные повороты чужой головы всë не дают клювастому найти ответ на свой вопрос, который слишком сильно въелся в его голову на место тревожных мыслей, которые от чего-то, покорно, по команде Стервятник перестал смаковать, всë больше рассасывать горечь, терпкость, тоску, панику, скорбь и пустоту душой. —"Это ты вожак птиц?"       Стервятник отлипает глазами от чужого лица только тогда, когда костлявая рука протягивает ему сигарету, мимолетно чуть расширяя их и чуть хмуря брови в удивлении и подозрении. —Да.       Да, клювастый курил, но чаще всего делал это преимущественно в одиночестве. Плиточные, кафельные пола заброшенных туалетов, поломанные мëтлы и горы мусора в старых и пыльных кладовых, почти нетронутые художниками и философами подоконники в неиспользуемых уголках Дома, темный и заросший паутиной чердак или подвал - все они были его верными товарищами и "сокурильщиками", всегда безотказно составляя ему компанию и точно не рассказывая о вредной привычке воспитателям, деля с ним сигаретный дым.       И всë-таки, не смотря на подозрение и идя наперекор привычкам, Стервятник медленно тянет руку и так же неторопясь берет сигарету с чужой ладони. Ему хочется резко отдернуть руку, мимолетно соприкасаясь пальцами с Костром, но от чего-то у него не выходит и еще пару секунд он чувствует сначала обдавший холодом, а потом медленно расползающийся и жгучий жар. Да, температура кожи этого сбора огня точно непригодна для жизни жëлтых глаз без живого блеска.       Наконец, Костëр сам быстрее него убирает руку. Тот берëт себе такую же сигарету, а дальше достает ярко-болючую для глаз зажигалку зелëного, гадкого цвета. Стервятник немного напрягся, когда та была в руках у незнакомца. Не должна ли она была взорваться от огня и жара, прямо в чужой ладони, неприкасаясь к которой можно греться?       Стервятник следит за чужими губами. Ярко-красные как кровь, как из сказки про Белоснежку или кого там ещë, обхватывают сигарету, а чуть погодя выпускают дым. Смотрелось это гармонично, ведь из Костра и должен выходить дым. —"Понятно. А я Смерть."       И каким-же неправильным тогда казалось пытаться найти в этой горящей, самой настоящей Смерти собственную, давно пропавшую жизнь...       Стервятник со смесью сомнений и недоверчивости смотрит на протянутую ему руку.       Бледные пальцы в веснушках манят огнëм и теплом. Но и сам "уже не Рекс" помнил, как так же, почти физически слышно, его звали руки, глаза, одна нога, протез и озорной, бодрый и сильный голос Макса.       И он так же помнил как потом жгло его собственную серую кожу пальцев и ладоней, рук и ног, губ и щек, цепляющихся, касающихся и вжимающихся в угасающее пламя чужой жизни в теле.       И он прекрасно помнил как тогда от этого жглась и горела собственная душа, с каждой открывшейся раной и язвой.       И ещë лучше он помнил и даже сейчас ощущал то, как всë это выжгло всë в его душе, оставив после себя лишь пустыни пепла.

...

...

...

      Но он тянет руку в ответ. И он сжимает ладонь самой Смерти, подписывая контракт на безвозвратное и неограниченное во времени отдание собственной души, в обмен прося лишь то тепло. То тепло, тот жар и просто.. любовь.       Чужие веснушки, холодя в первую секунду касания, жгуче впиваются в серую кожу раскалëнными иглами, а сама бледная кожа, в первое мгновение обжигая контрастом морозящего, могильного холодка, охлаждает разгорячившуюся кожу.       Руку хочется вырвать из чужой руки. Глаза хочется оторвать от чужих глаз. Душу, так спешно отданную, хочется вернуть, но... Но он не может, всë больше утопая и пропадая с концами. .

.

.

—У тебя веснушки светятся.. – вырывается не своим, восхищенным и.. живым голосом. —Я знаю. Такое бывает. – тепло и задумчиво отзывается ему сама Смерть. Сам горящий Костëр, как полагается и огню испуская серый дым ввысь. Сам грустный и сложивший обгоревшие от самого себя крылья ангел. Сам.. Сам...

***

—Я тебя так люблю... Я тебя так люблю... – клянëтся горящему только для него ангелу Смерти, обжигаясь и сгорая в чужих ладонях, под покровом чужих крыльев, не на секунду не желая отстраниться. —И я тебя очень люблю... – треском пламени и нежностью на которую то только способно, отзывается его личное, его собственное и его самое святое и настоящее божество, только в котором он находит своë истинное успокоение от душащего беспокойства от бесконечного, приследующего тревожного чувства ожидания падения, которое в любой момент может настигнуть его, приняв раскрытыми объятиями самой страшной пропасти. – И я тебя очень люблю... – слышится эхо заклятья для воскрешения и залечивания его души. —И я тебя очень люблю.. – слышится эхо такой необходимой больше никотина и алкоголя нежности. —И я тебя очень люблю.. – слышится эхо того, что так желаемо и мечтаемо. —И я тебя очень люблю...       И всë же, пустыня пепла оказалась хорошим удобрением для посаженной чужими глазами плодородной земли, позволившей вырости на замученной и пустой душе самым разным краскам растений.