Шёпот цветущей магнолии

      — Нет, Утахиме.       Она поджимает под себя ноги, удобнее усаживаясь на пластиковый стул. Сёко стоит рядом, облокотившись спиной на перила балкона и зажав в зубах сигарету. При этом выглядит она настолько недовольной, будто Утахиме какой-то провинившийся ребёнок, а не её лучшая подруга. Впрочем, шкодницей она себя и чувствовала после своей просьбы, но, не показывая этого, отвечает, насупившись:       — Почему? Я всего один раз попросила.       — Почему? Ты сама читаешь мне нотации о вреде курения, хочешь, чтобы я непременно бросила, а сейчас как ни в чём не бывало просишь сигарету. — Осуждение в словах подруги настолько ощутимо, что хочется заплакать и спрятаться в дальнем углу комнаты. Но Утахиме только сильнее прижимает колени к груди и утыкается в них лбом.       — Прости, совсем сбрендила… — Рука теребит кисточку хвостика. В горле сухо: то ли от сложившейся ситуации, то ли от происходящего вокруг неё абсурда, созданного ей же самой. — Ты знаешь, где он?       Сёко источает такую волну раздражения, что Иори готова покорно утонуть в ней без попытки выплыть.       Иери взлохмачивает свои и без того не уложенные после сна волосы, тянется к карману шорт, достаёт зажигалку. Несколько раз щёлкает, пока вспыхнувшая искра не заставляет кончик сигареты загореться красным огоньком. Иори внимательно наблюдает, будто бы впитывает каждое её действие и ощущает вдруг накатившую досаду, но одёргивать подругу не собирается. Сёко затягивается, расправляет плечи и, задрав голову, выдыхает. Утахиме завидует её спокойствию.       — Гето сказал, что Годжо попросил поскорее вернуться в колледж, что им здесь надоело и хочется домой. Что-то в этом роде, — отмахивается, фыркая. — Лжец.       Иори отвечает тихим согласием, ускользающим из-за гула поднявшегося ветра. Сигарета разгорается с пущей силой, и подруги следят за этим, на мгновение отвлекшись от навалившейся на головы проблемы. Сигарета вот-вот обожжёт кончики пальцев Сёко, но та была слишком спокойной.       — Я же предупреждала, Утахиме-семпай. Почему не послушала?       Отчитывают, как маленькую.       Под ложечкой болезненно крутит. Её сейчас вырвет. Похмелье и поднятая при пробуждении истерика не слишком хорошо сказались на организме? Или виновато то, что она испытывает по отношению к Годжо?       Это чувство не так сказочно, как описывалось в романах, которые она прежде читала, или как рассказывали подруги. «Бабочки в животе», да? Для Утахиме это ощущается скорее как нашествие саранчи. Никакого трепета, радости и баснословной лёгкости. Только агония.       Проводя ладонью по лицу, Утахиме жмурится. Из-за солёной влаги, накопившейся в уголках, глаза начинает немного жечь.       — Потому что идиотка, — судорожно выдыхает она, откинув голову. Карие глаза встречаются с такими же напротив. — Я относительно понимала, что ничем хорошим это не кончится.       — Тогда зачем?       Иори облизывает пересохшие губы, переведя взгляд на океан.       — Потому что это была единственная попытка быть к нему ближе, хоть и на миг.

***

      Кожу жжёт от перепада температуры, когда она опускается в воду. Шипя сквозь стиснутые зубы, она крепко, до побелевших костяшек, сжимает края ванны. Погружается в неё до шеи.        От горячей воды тело немеет, и Утахиме не собирается этому противостоять.       Прикрывает глаза, Утахиме откидывает голову на бортик ванны и позволяет себе кратковременный отдых. Ощущает запах геля, что вылила в воду — чуть ли не всю бутылку: камелия, кажется. Судорожно выдыхает через нос.       Сегодня вечером они уедут отсюда.       Токийский колледж уже восстановлен, а дело по нападению проклятия замерло на месте. По приезде её ждёт работа в виде бумажной волокиты, разбирательств, секретных совещаний и моря загадок, которые нужно разгадать. От одних лишь мыслей об этом голова начинает гудеть. Её отпуск был слишком короток, чтобы успеть отдохнуть. Да и разве можно назвать всё происходящее здесь отдыхом?       Может быть. Компания из своих и Годжо учеников была не такой уж плохой — они ребята вроде взрослые, но и скучать не дают. А с другой стороны…       Утахиме проводит влажными, сморщенными от горячей воды пальцами по припухшим от частых покусов губам.       Их чуть покалывает от воспоминаний, от тоски по чужим губам, таким мягким и тонким. С приторным вкусом, отпечатавшимся в памяти, находящимся сейчас на самом кончике языка.       Только… будь аккуратнее, ладно?       Утахиме вспоминала эти слова за весь отдых столько, сколько священнослужители не произносили молитв за всю жизнь.       А всплывший из закоулков памяти разговор с подругой на балконе делает ещё хуже. Так же, как и вчера, когда голова трещала от похмелья, а ноги налились свинцом после осознания, что на кровати — и в комнате в принципе — Утахиме одна. Тогда постель была холодная. И остаётся такой по сей день.       Иори смеётся, прикрыв глаза ладонью.       Годжо Сатору был первым и последним, с кем она делила постель. И не то чтобы она не пробовала с другими — наоборот, душевную пустоту хотелось заполнять не только горой пива, просмотром любимых шоу и книгами. Поэтому она иногда позволяла себе ходить на свидания.       Однажды один паренёк пригласил её в кафе, когда ей было только двадцать, а на следующий день умер на задании. В следующий, через несколько лет, за ней ухаживал мужчина. В какой-то момент, на её опаску, почти дошло до постели. Тот день был преисполнен искреннего, холодного страха, овладевшим тело. А когда чужие, незнакомые руки начали его касаться, стало до тошноты противно. Как итог, Утахиме сразу выгнала того мужчину.       Впоследствии реакция на прикосновения посторонних напоминала ей кодирование от алкоголя. И это вина Годжо Сатору.       Он буквально был её проклятием.       Утахиме до сих пор не может найти причину этому, сколько бы ни пыталась, ни вдумывалась.       «Влюблённость» — ответят ей. Естественно. Но могла ли обычная подростковая влюблённость перетечь в то, что с ней происходит на протяжении множества лет?       Недовольно хмыкнув, Иори проводит рукой по влажным волосам, приглаживает их. Невольно вспоминает мутную картину, как её пальцы проходят через капну мягких белоснежных волос, как платиновая чёлка падает на лазурные глаза, внимательно рассматривавшие её в тот день, не иначе как музейный экспонат.       Она впервые видела такой взгляд, обращённый к ней. С таким откровенным, нетерпеливым, искренним восхищением, с желанием. Именно поэтому Утахиме поддалась тогда.       Так, как он на неё смотрел, не смотрел ещё никто. Ни до, ни после. Её загнавшейся душе просто необходимо увидеть и почувствовать это снова.       Из комнаты слышатся шаги.       Она реагирует быстро: поджимает колени к груди прежде, чем из-за дверного проёма показывается белая, как комок снега, макушка. Утахиме не удивлена. Когда-нибудь он бы точно за ней пришёл. Но она и подумать не могла, что он так нагло ворвётся в её святилище, называемое ванной, и станет как ни в чём не бывало разглядывать её. Точнее, она предполагает, что он её разглядывает: на нём впервые за эти дни повязка. И очень некстати.       — Не помню, чтобы приглашала тебя, — сухо бросает Иори, прищурившись.       Сатору цокает. Его губы растягиваются в широкой улыбке.       — Да ладно тебе, Утахиме-семпай. Скажи честно, за эти два дня тотального игнора меня ты успела соскучиться.       Помрачнев, девушка немного сгибается. Руками держит сведённые к груди колени, боясь, что оголённые части тела будут увидены. Она ощущает его взгляд. Ощущает его от макушки до кончиков пальцев. Утахиме краснеет.       — Советую пересмотреть свои догадки и свалить к чёрту из моего номера, — бурчит она возмущённо. — Что ты вообще тут забыл?       — Да вот, решил глянуть, не померла ли ты тут. С детьми вчера не гуляла, на звонки и сообщения не отвечаешь. — Годжо лениво жестикулирует, движась к ней.       Утахиме остаётся только беспомощно наблюдать за этим, как загнанная в угол жертва.       Она не настолько смелая, чтобы выскочить голой из ванны и как ни в чём не бывало пройти в комнату; не настолько решительная, чтобы прогнать его. Ведь она и сама понимает, что не хочет этого. Не хочет, чтобы её оставляли на минуту с теми мыслями, что вгрызаются в голову надоедливыми паразитами. А в его присутствии всё, о чём она думает, — это сам он. То, как движется, как говорит, как пахнет и как выглядит — всё это бесконтрольно овладевает её сознанием, вниманием.       Сатору подходит к маленькой деревянной табуретке, где лежит подготовленный ей на вечерний приём ванны роман. Ему, конечно же, не могло не приспичить взять его в руки. Утахиме с придыханием следит за тем, как он листает страницы, читает аннотацию, как уголок его губ едва дёргается в привычной усмешке.       — Японские мифы о любви? Серьёзно, Утахиме? Я, конечно, знал, что ты старая, но не на столько же!       — Да пошёл ты! — шипит она, брызжа в него водой так, чтобы не задеть любимую книгу. И так всё удачно выходит, что она попадает ему прямо в лицо, и книга не остаётся цела и невредима. Показалось ей или нет, но он вовремя отдёрнул её от себя.       — Эй! Это у тебя такой фетиш — брызгаться?!       — Только в таких идиотов, как ты!       Бубнящий что-то себе под нос Годжо тянет белое полотенце с крючка и вытирает лицо. После находит табуретку и усаживается неё, всё так же смотря в книгу.       — И какой твой любимый?       Утахиме тупо моргает, не уловив его вопроса.       — Какой твой любимый миф из книги? — Он небрежно машет тонким предметом перед её лицом.       У Утахиме перехватывает дыхание. В голове каша из вопросов. Зачем он интересуется? И почему не может оставить её в покое, поставив на место книгу, к которой она в ближайшее время не притронется?       Иори ощущает, как начинает заливаться краской. Раньше никто не спрашивал, какие истории ей нравятся. Все предыдущие мужчины, что интересовались её чтением, сразу угасали в энтузиазме, стоило ей заговорить о древних, как мир, мифах — да настолько увлечённо, словно упиваясь этим. Говорить с ними о книгах было невозможно, когда один говорил про невыносимые ей современные триллеры или детективы, а другой — о научной фантастике, не менее скучной для неё. Не её это.       — О белой бабочке, — тихо и вкрадчиво отвечает Иори, смахивая мокрую чёлку со лба. Одна прядь не поддалась. — Эта история повествует о старике по имени Такахама. Он был очень добр, но замкнут. Соседи считали его чудаком, так как прежде он никогда не был женат. Однажды Такахама тяжело заболел. Его навещали только жена брата и ее сын. Через некоторое время они заметили белую бабочку, которая прилетала, как только он засыпал. Они тут попытались её прогнать, а племянник Такахамы и вовсе хотел её прихлопнуть, но она улетела. Тогда неугомонный мальчик рванул за ней и наткнулся на могилу некой Акико. Несмотря на то что могильный камень зарос мхом и стоял пятьдесят лет, вокруг росли цветы, а маленький прудик под ней был кем-то наполнен свежей чистой водой. Мальчик вернулся домой и стал расспрашивать свою мать об Акико. Как оказалось, эта девушка — погибшая возлюбленная Такахамы. Когда Такахама умирал и не смог прийти к могиле, Акико в образе белой бабочки сама пришла к нему, чтобы проводить в загробный мир.       После рассказа в ванной тянется продолжительная тишина. Ожидаемой неловкости отчего-то нет. Даже наоборот, Утахиме ощущает некую лёгкость. Молчит, пока душа её трепещет.       Её увлечение старыми мифами и легендами о любви в Японии всегда удивляло людей. Мол, сколько новых романов написано, среди которых немало настоящих бриллиантов, а Иори всё перечитывает одно и то же забытое, заросшее многовековой пылью старьё. Утахиме понимает, что может ошибаться насчёт современной литературы и, возможно, упускает много действительно стоящего, но ничего не может поделать с тем, что она её нисколько не цепляет, не заставляет душу трепетать так, как мифы из этой книги, подаренной матерью. Это всегда было для неё чем-то особенным, написанным, как она считает, по-настоящему искренне.       — И почему же она любимая? — Нездоровый, по её мнению, интерес Сатору пугает, но Утахиме отчего-то невольно улыбается. Это не скрывается от его глаз.       Когда в комнате снова становится тихо, Утахиме, опомнившись, уже собирается прогнать надоедливого компаньона, не смущённого её наготой, но все слова, что крутятся в голове, застревают комом в горле.       Она осознаёт: Годжо близко. Непозволительно близко. К ней, к её лицу. Одной рукой он опирается на край ванны, а другой тянется к её лицу. Пальцем аккуратно смахивает ту прилипшую ко лбу прядь, а после запускает пятерню в её волосы. С трудом пробирается сквозь спутанные и тяжёлые от воды волосы, всё дальше и дальше, ещё и ещё.       Утахиме сидит, обездвиженная. Ловит каждое его движение. Чувствует, как внутри растекается нечто тёплое и мягкое. Поддаётся этому несвойственному ей порыву и начинает ластиться, как брошенная кошка, которую решились погладить впервые за долгое время.       Иори глубоко вдыхает и снова ощущает нотки хвои; голова идёт кругом. Но сконцентрироваться на этом запахе удаётся лишь на мгновение и прежде, чем она ощущает горячее дыхание Годжо на своей шее.       — Красивая…       Утахиме отдёргивается от него, как от огня.       В страхе упасть хватается за его одежду и случайно притягивает Годжо. Тот не в силах сохранить равновесие; книга вылетает из его рук, а он сам не успевает схватиться за бортик ванны и…       Громкий всплеск.       Вода разливается на пол, а Утахиме, что на несколько секунд опустилась под воду, резко выныривает. Попавшая в нос и рот вода адски жжёт, горло словно дерут изнутри. Девушка прижимается всеми силами хватается за что может и лихорадочно пытается откашляться, пока саднящая боль в носоглотке не уходит. Ритм сердца эхом бьёт в ушах, руки в лёгком треморе. Не успевает она толком опомниться, как из другой стороны просторной ванны раздаётся голос:       — Что ж, когда-то я должен был упасть в воду.       Иори замирает. В голове шестерёнки едва начинают свой ход, анализируя то, в какую ситуацию Утахиме загнала саму себя. Пяткой она ощущает под собой движение в мокрой одежде.       Подскочив, как ошпаренная, она вжимается спиной в край ванны, спрятав оголённую грудь за коленями, судорожными движениями пытается убрать с лица мокрые непослушные пряди.       Напротив сидит Годжо. Весь мокрый. Чёрная форма прилипла к телу, волосы чуть потемнели от воды и болтаются на лбу. Сползшая с глаз повязка тряпкой повисла на его шее.       Иори сглатывает, когда её напуганный взгляд медленно доходит вверх, к его лицу.       Ей говорили, что она бывает истерична, даже чересчур. Больно эмоциональна, подобно яркому пламени в большом и безграничном лесу. Не умеет контролировать себя. Утахиме же, несмотря на это всё, старается сдерживаться. Всегда быть молодцом, паинькой — особенно на заданиях.       Сейчас, заглядывая в синеву чужих глаз, Утахиме сомневается во всём, что делала прежде. Сколько бы стен она ни выстраивала, в какую бы страну ни сбежала и как бы ни пыталась их избегать, но этот взгляд будет преследовать Утахиме всю её жизнь. До самого гроба.       — Извиняться не буду. — Упрямо, как дитя малое.       Годжо на это смеётся, выглядя немного безумно, и откидывает мокрые волосы.       — И почему я не удивлён?       Он расслабляется. Даже похоже, словно он доволен сложившейся ситуацией. Закидывает локти на бортики ванны, склоняет голову. Смотрит почти не моргая. Из-под белых, склеившихся ресниц виднеется такой восхищённый и в то же время умиротворённый взгляд, что Утахиме почти ведётся. Именно так он смотрел в тот день. В день, когда запудрил ей мозги, — а она повелась, как наивная дурочка.       Иори не знала, как поступить. Ситуация действительно была в руках Сатору. Как и всегда. Она не такая смелая, чтобы с гордо задранным подбородком вылезти из ванны и как ни в чём не бывало пройти в комнату. Но язык не поворачивается выгнать его. Потому что теперь уже сама Утахиме жадно разглядывает Сатору, отвлекшись от звенящего напряжения во всём теле.       Его грудь быстро вздымается от частых вздохов. Он невольно облизывает губы, несильно прикусив нижнюю. Капли стекают с его шеи за воротник. Утахиме не может не следить за столь соблазнительной картиной. Точно кошка, выжидающая момента, чтобы подползти к нему и слизнуть чёртову каплю, ощутить вкус его кожи, температуру тела. Такие порочные мысли сводят с ума.       Сильнее сжав ноги, Иори тяжело вздыхает.       Нужно прийти в себя, вернуться в реальность. Эта игра слишком затянулась.       — Послушай, Годжо… Это всё, конечно, очень забавно, как ты считаешь… — Утахиме переводит на него усталый взгляд. Замечает, как напряглись его плечи. — …но покинь уже мой номер. Мне надоело.       — Это из-за поцелуя два дня назад?       Иори фыркает, закатив глаза.       — Не притворяйся глупым, Годжо, — хрипит она, прокашлявшись. — Мы оба знаем, почему я не хочу тебя видеть. Хватит с меня твоих шуточек.       Всколыхнувшаяся вода доходит почти до на грани вылиться на пол.       Утахиме вскрикивает. Сбоку от неё две руки, вцепившиеся мёртвой хваткой в края ванны. Тёплое дыхание щекочет щёку. Она судорожно вбирает в себя воздух, лёгкие обжигает. Не смотрит в его глаза чисто из принципа.       — Утахиме…       — Нет, Годжо, — отрезает она, махнув головой. — Не надо. Мы оба знаем, что это плохо закончится. И что бы ты ни делал, простить тебя так легко я не смогу. Не после того, как ты бросил меня одну в номере, а после намеренно игнорировал почти полгода, прежде чем нас не отправили на одно задание.       — Я…       Она не даёт ему возможности вставить и слова. Наконец заглядывает в помутневшие глаза напротив и приподнимается. Не стесняясь ни наготы, ни ещё чего-то.       — Как ты тогда сказал? — издевательским тоном шепчет Иори. — «Чисто расслабиться», да?       Они чуть ли не ударяются зубами, когда Годжо резко прижимается к её губам своими. Но Утахиме, что стало для него удивлением, не размыкает губ.       И когда Годжо понимает, что она действительно не собирается этого делать, его рука, покаявшаяся на её щеке, спускается ниже, на грудь. Он сильно сжимает полушарие, стиснув между пальцами сосок. Утахиме судорожно выдыхает через нос, сжав челюсть.       Сатору не получит того, что хочет.       Рука движется дальше. Поднимается к согнутым ногам, оглаживает их, пока в какой-то момент с лёгкостью не разводит их в разные стороны. Сатору прижимается бёдрами. Он сильно возбуждён — голова его идёт кругом.       Что ж, они на равных условиях.       Его губы ласкают шею. Ладонью откидывает волосы назад, открывая себе большее пространство для нежных поцелуев.       Слишком хорошо, слишком по-настоящему.       — Химе, — шепчет он в губы, ещё раз лизнув их. — позволь мне исправиться.       Это провал, крах в её выдержке.       Губы Годжо накрывают Утахиме, и она отвечает. Поцелуй выходит жёстким, диким; губы саднит от таких резких махинаций. Он покусывает их, чуть оттягивает и вновь углубляет в поцелуй, прижимая её тело к своему. Ванна ужасно неудобная, точно не предназначенная для того, чтобы в ней занимались сексом — но им плевать.       Как давно они целовались так? Так по-живому и разгорячённо, что больше похоже на желание разорвать друг друга в клочья и в то же время слиться воедино.       Она не помнит.       Точно так же, как и то, когда она успела снять с него верхнюю одежду, уже лежащую где-то в углу ванной комнаты.       Теперь уже Утахиме владеет ситуацией. Заставляет Сатору лечь на спину, еле как помогая ему спустить штаны под водой, и сразу обхватывает возбуждённый член. Она помнит про эгоистичность Годжо в плане удовлетворения и про то, что давать контроль над процессом в чужие руки он не любит. Но партнёров обычно старается не обделять. Поэтому, пока есть возможность, она несколько раз проводит по рукой по стволу, параллельно осыпая разгорячённую шею поцелуями.       Годжо издаёт несдержанный стон, и выдержка Утахиме после её долгих махинаций тут же лопается — на этот раз бесповоротно. Он убирает её руку и притягивает к себе для ещё более долгого поцелуя.       Голос подруги, прежде набатом бивший по сознанию, не иначе как воплощение совести, в голове уже не слышен — он исчез, растворился. Вместе со всеми опасениями, страхами и гнетущими воспоминаниями. Всё внутри Утахиме тлеет, пока губы Годжо касаются её губ, а его руки обнимают её тело. Пусть и в самый последний раз. И плевать, Утахиме будет с тоской вспоминать об этом, но теперь уже не сожалеть…       Или она просто не учится на ошибках.

***

      Её затуманенное сознание возвращается в реальность только после мягкого поцелуя в уголок губ. Расплывчатый взгляд сосредотачивается на голубых глазах с видимой в них поволокой, морем искреннего обожания и восхищения, что Утахиме, едва отошедшая от оргазма, готова зацеловать его с новой силой. Но единственное, чем она обходится, — это беспомощно протягивает к нему руки, опускается на грудь и обнимает за талию. Его тяжёлые, немного грубоватые руки проходятся по её спине, поглаживая и рисуя неизвестные узоры. Это усыпляет.       — Сатору, — начинает она, прикрыв глаза.       Слышит ленивое, ответное мычание. Годжо прижимается к её виску щекой, гладится об неё, как кот.       Слова застревают в глотке. В голове отзывающийся бурным эхом вопрос: это всё?       Они правда это всё закончат и продолжат преподавать как ни в чём не бывало? Утахиме будет приходить в безлюдную, лишённую жизни квартиру, ложиться в пустующую холодную кровать и в одиночку смотреть очередную игру, как это бывает всегда? Только совершив такую глупость, как вновь подпустить к себе Годжо, Иори понимает, насколько это было опрометчиво. Ведь она знает, что будет скучать. Как бы сильно она ни ненавидела и ни злилась на него, она всё равно не сможет не тосковать по этим сбивчивым поцелуям, запахе хвои и горячих объятиях.       Зажмурившись, Утахиме закусывает нижнюю губу.       — Думаю, надо собрать вещи. Мы и так задержались, — тараторит она и пытается встать. — Удивительно, как дети ещё не начали долбиться в дверь в поиске нас.       Когда она уже почти встала, большая ладонь обхватывает кисти её рук. Удивлённо уставившись на обеспокоенного Сатору, Утахиме сглатывает.       — И это всё? Думаю, ты что-то не договариваешь.       — Да… — легко соглашается она, набравшись смелости. — Что между нами?       — Это тебе решать, Химе.       Она в задумчивости сверлит его взглядом, думает, как ответить. И решает. Слишком быстро, удивив даже саму себя.       — Я хочу верить, что ты серьёзен и тебе можно доверять такую вещь, как чувства чужого человека, Сатору. — Она опускает взгляд на их сцепленные руки. — Поэтому пока я не увижу всю серьёзность твоих намерений, между нами ничего нет и не будет.       Впервые удаётся увидеть, как Годжо серьёзно обдумывает, даже анализирует её слова. И, видимо, приняв условия, он кивает, отпуская её руку.       — Даже если ты мне не поверишь, знай: я уже не смогу так легко тебя отпустить. Ты от меня не отделаешься, Химе.

***

      — Хм… А придурок этот где?       Утахиме оборачивается в сторону учеников Токийского колледжа. Все молча смотрят кто куда, а Итадори и вовсе только сейчас решает осмотреться и осознаёт, что их учителя нет вместе с ними.       Автобус приехал двадцать минут назад. Часть учеников уже расположилась в нём, а недовольный водитель начинает докапываться до неё, сколько ему ещё стоит здесь прохлаждаться. Будто она знает. С тех пор, как Сатору покинул её комнату, Утахиме ни разу его не видела.       Крохотная капля сомнения стекает на сердце, но она отмахивает ненужное ей сейчас наваждение. Думает, что тот просто где-то прохлаждается или вовсе отлучился куда-то, как он это любит делать перед поездкой. Окончательно устав, Утахиме велит детям зайти в автобус, а сама стоит на месте. Ждёт. Рассматривает белый коттедж вдали и едва улыбается. На душе спокойно и немного ноет, когда приходится покинуть это место.       Хотя, не так уж она и будет тосковать.       Вдыхая полной грудью, Иори разворачивается на пятках и, попрощавшись, заходит в автобус. Садится на переднее сидение, всего на несколько минут закрывает глаза, а когда автобус трогается, резко подскакивает.       Годжо.       Его рука снимает с её головы сползшую кепку и поправляет лезущую в глаза чёлку. Утахиме с облегчением понимает, что он рядом.       — Где ты, чёрт возьми, был? Я думала, что ты сбежал.       — Не, Утахиме-семпай, я уже говорил… — шепчет он и обрывается. С секунду помешкав, он проделывает какую-то махинацию с её волосами, словно заплетая в них что-то, от чего Иори озадаченно хмурится, и продолжает: — …что ты от меня так легко не отвертишься.       И когда в отражении стекла Иори замечает раскрывшийся цветок магнолии у себя в волосах, на душе становится как никогда спокойно и блаженно…