Ария Вандала

Лавеллан сама того не замечала, как делала ситуацию все хуже, когда настойчиво оставалась в обители отступника. Делала хуже ему и себе в том числе, о последнем пока даже не подозревая. Она же и не замечала его пытливого взгляда в спину, когда он недовольно хмурил брови и отвлекался от чтения древних фолиантов, с недоумением оглядывая женский силуэт. При этом, сама же продолжала беззаботно, с интересом рассматривать картины и узоры на стенах. Хотя, нельзя было исключать и того варианта, что Валлавин была прекрасно осведомлёна о происходящем. В прошлом, когда эльфийка еще не покинула свой родной клан, когда леса Вольной Марки казались с каждым днем все теснее и теснее для юной долийки, она занимала в нем должность почетного охотника. Та, что уходит за добычей, прокармливает ею же лагерь, а заодно, в качестве "приятного" бонуса – охраняла лагерь. И занимая столь важную роль, ей сейчас должно быть стыдно пред самой собой из прошлого. За то, что потеряла бдительность. За то, что не чувствует колючие шипы, упирающиеся ей в затылок. Однако, если данное и правда то бывшая долийка никогда не сознается ни самой себе, ни уж тем более кому-то другому.

Ему - в особенности.

И это раздражало древнего эльфа. Раздражала ее напористость, ее непонимание или наоборот, прекрасное осознание, происходящего между ними. И что в первом, что во втором, да в обоих случаях, Валлавин явно не собирается что-то менять в сложившейся обстановке. Лишь загадочно молчать, иногда прерывая эту неловкую тишину между ними своими тихими вздохами. В такие моменты у Соласа начинал нервно дергаться левый глаз, а его рука сильнее сжимала несчастный корешок книги. Иногда, это была кисть. И каждый раз, его губы раскрывались, будто бы желая что-то сказать, дать едкое замечание, но останавливались в немом жесте, так ничего и не сказав.

Он не мог ее прогнать. Не мог, даже если бы воистину захотел бы.

Ее присутствие здесь было сравнимо с существованием "Розы Безмолвной Равнины", как успел подметить сам древний эльф. Он действительно чувствовал, как она преображает все лишь одним своим существованием. Лавеллан - нескончаемый источник жизни, животрепещущего любопытства и одновременно, грациозности в своих движениях, о чем сам, однажды в чувствах заявил. Этим источником невозможно было напиться, насытить свой разум так, чтобы ему было _достаточно_. И вместо привычного запаха застоявшейся краски, пыли с древних фолиантов и чая, который он так не любил, Валлавин приносила с собой сладкий аромат. До прихода в Скайхолд она никогда не пользовалась эфирными маслами. Не находила в данном смысла, ибо холод в Убежище не располагал к подобной роскоши и были вещи куда важнее, ценнее, чем это. К тому же, в ней тогда еще играла долийская охотница, которая нередко ворчливо проговаривала, что инородные, резкие сладкие запахи будут лишь спугивать добычу, людей и кого-нибудь еще. Или наоборот, притягивать то внимание, которое ей совсем не хотелось бы иметь. Потому, если и прикасалась к чему-то подобному, то лишь в исключительных ситуациях. Но провернув новую страницу истории, с которой мисс Лавеллан становится леди Инквизитором, она углубилась в политические игры. И вид для этого нередко играл огромное значение. Нельзя не подметить, что не обошлось и без настоятельных советов со стороны госпожи канцлера и придворной чародейки. Их роль в этом была весьма значимой, это очевидно, хотя казалось бы, что у них могло бы быть общего? Но и нельзя сказать, что долийка не прониклась к подобным процедурам. Со временем, она сама стала изучать разнообразие ароматов и подбирать нужные, в зависимости от того, с кем ей надобно будет общаться. И для Соласа, в том числе, она подобрала отдельный. Букет из пряной лаванды, вместе с освежающей мятой и сливочными оттенками сандала. Запах, с которым она приносила уют в его скромную обитель.

Своим присутствием она возрождала в нем давно-забытое чувство. Чувство дома.

Но у Арии Вандала, как и у любого сорняка, было и пагубное воздействие, которое тоже можно отнести к Лавеллан. Если он позволит ей и дальше быть рядом, она без стыда займет все доступное пространство в его мыслях, а возможно и не только там. Солас отлично понимал, что если он позволит скромному цветку в душе продолжать разрастаться, то закончится худо для них двоих. Один раз он уже дал слабину, не сдержавшись и поддавшись зову израненного сердца, отвечая на ее осторожный поцелуй в Тени. И этим неосторожным жестом он подарил им обоим надежду. На то, что он сможет остаться рядом. На то, что он имеет шанс на куда лучший исход. На то, что у него есть возможность возлюбить кого-то.

Но, разумеется, нам всем хочется делать глупости. И это еще не значит, что их надо совершать.

– Ты расписал на этих стенах историю Инквизиции, верно? – неожиданно вслух интересуется Валлавин, оборачиваясь к отступнику и при этом задерживая руку на изображении с собой. – Верно, – отвечает как-то слишком резко и неожиданно быстро, в отличии от того, как ему хотелось бы. Потому, желая исправиться, он откашливается в кулак и уже более сдержанно продолжает – Это твоя история. – Почему? – Что "почему"? – Почему ты решил оставить здесь не свою историю? – спрашивает вновь, оборачиваясь к изображениям и заново проводя кончиками пальцев по ним, с осторожностью. Словно она проводила не по узорчатой стене, а по рукам самого художника. Ей определённо этого хотелось – Не нарисовал свой родной дом или, к примеру картины, которые встречал в Тени. Ни духов, ни пейзажей или даже воспоминаний оттуда. Да, даже тебя я тут не вижу... На такой вопрос Солас позволяет себе улыбнуться. Как-то глупо, непонятно, возможно нервно. Но впервые за долгое время, которое они провели вместе после небольшого путешествия в Тень. И что-то в этой улыбке было неясно леди Инквизитору. В ней была какая-то скрытая грусть. Та, что была скрыта за семью печатями.

Он никогда раньше не смотрел на нее так

– А как ты думаешь, Леталлан? – интересуется, вставая со своего места и в привычном жесте пряча свои руки за спину. Ему уже самому неясно: дело действительно касалось привычки или он боялся случайно коснуться женского плеча, тем самым еще сильнее усугубив ситуацию? – Если бы я знала, я бы не спрашивала, – В свою очередь эльфийка хмурит брови, однако не со злобы, скорее от непонимания. – Ты - история, дорогая Валлавин, – все-таки отвечает мужчина и пускай руки он прятал за спиной, взглядом он метался от ее щек и до макушки. Эти рабские письмена на ее лице... Раздражали его не меньше, чем само присутствие «Розы Инквизиции» – Частью которой я хочу быть. – Что это значит, Солас? – Это значит, что стоит набраться терпения, Инквизитор. Со временем, ты увидишь и мою фигуру здесь. И Лавеллан поверит ему на слово, усмиряя в голове новые возникшие вопросы, будто те были страшными демонами соблазна. Так как стены не полностью разукрашены, а чужие слова обещают, что вскоре увидит и его изображение тут, она верит, что Солас нарисует еще узор, где появится уже и он. Где будут они оба. Но долийка еще не знает, что фигура Ужасного Волка не просто так была начертана на этих стенах. Еще не знает, что он неровно дышит ей в спину, так и грезя о возможности прикоснуться вновь, сжать в своих тисках. И не знает о том, как он мысленно отсчитывает тот самый день, когда им придется навсегда разойтись по разные стороны баррикад. Когда Корифей будет низвергнут, а отступник - исчезнет из ее жизни. Когда долг снова позовет его. А пока есть шанс... Ужасный Волк продолжит наслаждаться этим манящим запахом, пока не начнет в нем задыхаться. И больше всего он будет ненавидеть себя и Валлавин в том числе за то, что не может перестать о ней думать. Что она остается настойчивой в чувствах своих, что не отступает назад, а себя будет винить, что не в силах отказать ей в этом желании. Ибо искренность в уже излюбленном, нежном голосе с каждым разом пробуждает в нем новые лепестки любви. И вскоре эти лепестки прорвутся из сада его души, покрывая сердце лозами надежды. И тогда он снова не сможет выдержать зов одинокой частички себя, поддавшись очередной глупости. О которой, разумеется, будет сожалеть.