Свобода

      Руслан звонко смеётся, но его смех только раздражает людей, находящихся в душном баре. Омск бросает на него взгляд, полный ненависти, такой живой, что Дугару кажется, словно он прямо сейчас готов броситься на Енисейского с намерением перегрызть ему глотку. Лишь Матвей, очевидно успокаивающий его поглаживанием по плечу, останавливал Максима от драки. А Руслану и не страшно совсем, ему смешно от своей злой шутки, которая, кажется, как-то особенно сильно задела Колю.       — Твой друг тут всех заебал, я ему уже вызвал такси, — говорит Иртышский, обращаясь, очевидно, к Дугару, — Он невыносим, так что, будь добр, — Руслан на это лишь снова заливается смехом, опираясь на плечо Ангарского, заранее зная, что получит поддержку. Но Иркутск не находит, что сказать, лишь всё равно приобнимает его за талию, улыбаясь самым неискренним образом. Насмешка ему не шла. Несмотря на громкую клубную музыку, между ними повисает напряжённая тишина. Руслан прерывает её первый, закатывая глаза, и направляясь к выходу, развернувшись на небольших каблуках. Дугар не бросает на опечаленого Колю сочувственного взгляда, лишь разворачивается и идёт за Русланом. Ему нет дела до тех, кто обижается на шутки.       — Я невыносим! — как-то неестественно радостно восклицает Красноярск, выходя из клуба на свежий воздух и оборачиваясь к Ангарскому. Он не видел и не слышал, что Дугар пошёл за ним, но заранее знал, что он окажется рядом теперь. Больно ему нужны поддачки ущербных. Он опирается спиной на забор, дожидаясь, пока Дугар наконец-то приблизится достаточно для нормального разговора, и хихикает, кажется, вспоминая свою шутку. Иркутск её не помнит.       — Мог бы хоть предупредить, что собираешься ввязываться в конфликт, — как-то растерянно сказал он, сокращая расстояние, образовавшееся между ними несколько секунд назад. Дугар неуверенно дёрнул бровями, не понимая, насколько это звучало гармонично. Не примет ли Руслан его слова за упрёк? Он сейчас лишь кажется весёлым. Смех, неестественная радость в голосе, искры в глазах, — всё это является лишь иллюзией, которую разгадать способен лишь Ангарский, точно видевший, насколько сильно Красноярск сейчас зол.       — Не забывай, чтобы что-то сделать я даже не подумаю тебя спросить, — кажется, в последний раз Руслан говорил об этом очень давно. Тогда он очень настойчиво доказывал Дугару, что тот не имеет на него никаких прав. Енисейский ценил свою свободу, которая, однако, казалась окружающим лишь безумием. Иркутск так не считал. Руслан хмурится, словно Дугар сейчас попытался посягнуть на его независимость, а не попросил в следующий раз предупреждать перед конфликтом из соображений безопасности.       — Ты свободен, — соглашается Ангарский, слово ему залавали бы вопрос. Но даже несмотря на то, что вопроса на самом деле не прозвучало, Руслан примирительно улыбнулся. Он уже и не замечает за Дугаром угроз, у своей независимости и самостоятельности. Но это не значит, что он будет позволять Иркутску хотя бы мысль о том, что всё большее и большее сближение между ними может что-то значить. Оно не значит ничего, даже если Енисейскому давно не нужна свобода. Даже если её не существует, он не позволит былой близости ни себе, ни Дугару.       — Знаешь, сейчас я понимаю, что всегда мечтал не совсем о свободе, — Руслан громко и надрывисто вздыхает, кажется изначально ожидая от себя самого кашель. Но он лишь облизывает губы, поворачиваясь к Дугару словно в немом поиске понимания. А Иркутск понимает, — В смысле я могу идти куда угодно, делать что угодно, — Красноярск говорит это громко и активно жестикулирует, словно это поможет Дугару почувствовать всю его душу, которую он отказывается добровольно открывать, — Что полное дерьмо, но только с запахом свободы! И… — он запинается, неожиданно, но как-то аккуратно трепетно беря Ангарского за руку. В зелёных глазах Руслана в этот момент плещется алкоголь, злость и горе. Горе, возможно, никто и никогда в этих глазах, кроме Иркутска не видел, — Знаешь, почему мы никогда не будем вместе? Это слишком просто, так неинтересно.       Сердце Дугара этого беса не выдерживает.