Друг

Экубо частенько сравнивал духов с… духáми. Их аура ведёт себя почти в точности как аромат парфюма: сопровождает духа неизменно, а по её ноткам можно сделать весьма точное предположение о характере носителя. И бывает настолько едкой и назойливой, что передушенного хочется придушить, схватив за шею, вывесив из окна и прополоскав на свежем ветру. Иногда её шлейф остаётся висеть в воздухе, даже когда дух пытается скрыться: этим и пользуются духи-охотники. Однако иногда она бывает чересчур слабой… и тогда воображение начинает само дорисовывать оттенки. Как если перед тобой стоит флакончик духов, и нос улавливает только тусклые полутона аромата… Но так, чтобы образ флакончика рисовался в голове по иллюзорным следам запаха, с Экубо случилось впервые. Он подумал сначала, что ему просто почудилось: мало ли какие помехи бывают в потустороннем эфире. Но флакончик навязчиво лез в воображение. Плотно закупоренный, дразнящий хрупкими блестящими стенками, в которых запечатан нежно маслянистый цвет, переливающийся и перетекающий в запах, соблазняющий разбить стеклянную капсулу… Но поблизости никого не было: Экубо только что слопал последнего духа в окрестностях. И начинал чувствовать себя глупо. Он остановился посреди крупной свалки: Рейген попросил его прочистить территорию, чтобы местные обитатели не звенели ржавыми консервными банками по ночам. И Экубо справился безупречно: профессионально и очень питательно. Но было здесь что-то ещё… Что-то неуловимое струилось между покорёженными кузовами автомобилей, сквозь дыры в рваном полиэтилене, что-то на грани цвета, запаха и загробной пустоты. Оно серьёзно действовало Экубо на нервы. — Эй, ты! — крикнул он на всякий случай, хоть и был уверен, что кроме помойных крыс никто его не услышит. — Хватит дурью маяться. Вылезай или проваливай. Ответом ему было эхо автомобильного гудка с далёкого шоссе. Свалка хранила молчание. Экубо плюнул и полетел прочь. «При...» Боковое зрение уловило крохотную вспышку — Экубо резко повернулся и увидел, как на экране сломанного телевизора догорает неоновый символ. «...вет», — вспыхнул следующий символ и погас через несколько секунд. Экубо подлетел к телевизору и недоверчиво вгляделся в чёрное, заплывшее разводами стекло. — Привет?.. — произнёс он. Ещё две вспышки: «Я… здесь». — Кто ты? — спросил Экубо. — Ты призрак? «Да». Экубо нахмурился и огляделся по сторонам: горки шифера, битые бутылки, погнутая дверца духовки. Наверняка его дурят… И эта непонятная, изощрённая аура принадлежит шутнику — уж теперь-то он должен проявить себя хоть как-нибудь, раз уж до телевизора добрался. Но свалка замолчала, как только замолчал Экубо. И аура закрытого флакончика ни капли не поменялась. — Ты что, в телевизоре сидишь? — спросил Экубо. «Не… знаю». Пара секунд молчания. «Я не… могу… обрести… физическую форму». — Вот как. Фигово. Экубо не знал, что ещё сказать. Он ни разу не сталкивался с духами без формы: имел дело и с аморфными сгустками, и с движущимися контурами, но чтоб совсем… Однако он удовлетворил своё любопытство. Раскрыл дело несуществующей ауры. Пора было возвращаться в офис, но он спросил зачем-то: — И что ты делаешь целыми днями? Бестелесный дух ограничился одной вспышкой. «Ничего». Экубо задумчиво почесал нос. — Грустно звучит. Сочувствую. Ну, мне пора! Он взлетел к небу, над ржавыми штыками, над слепыми мордами автомобилей с выбитыми фарами, стараясь вернуться к мыслям о том, как хорошо справился со своей работой.

***

Экубо вернулся на работу и обнаружил, что начальник офиса сидит в нём один и скучает. Видимо, сегодня публику мучают только настоящие призраки. — Быстро ты, Экубо! — обрадовался Рейген возвращению своего самого главного призрака. — А то же! У этой мелюзги и шанса не было! Экубо подлетел к Рейгенову столу и записал в открытом блокноте «Свалка. Пятнадцать духов». В этом блокноте велась запись экзорцистских успехов работников офиса: Экубо писал в нëм зелëной ручкой, и его иероглифы получались ярче и красивее всех остальных. Он с улыбкой посмотрел на свеженькую запись. Немного подумал и сказал: — А знаешь, что? На этой свалке я столкнулся с такой штукой… Там был призрак, который не может обрести форму. По сути, он застрял между человеческим миром и духовным… И он пишет на экране сломанного телевизора. Странно, правда? Рейген не поддержал его тусклую усмешку. Посмотрел внимательно, чуть нахмурившись: — И что, ты просто оставил его там? Экубо уронил ручку на стол. Иногда призрачные руки плохо справлялись с тем, чтобы удерживать человеческие предметы: стоило лишь немного отвлечься или почувствовать неуверенность, и материя проскальзывала прямо сквозь них. Но Экубо уже привык к этому и никогда не сдавался. — А что ещё мне было делать? — пожал он плечами. — Я вообще никогда такого не видел! — Ты разве никак не можешь вытащить его? — Вытащить? Типа как в духовный мир? Не знаю… — протянул Экубо, потирая подбородок. В конце концов, он повторил усмешку, которая не впечатлила Рейгена в прошлый раз. — Да ему всё равно не понравится быть призраком! — Это уж точно не хуже, чем быть призраком призрака… — пробормотал Рейген. И пока Экубо размышлял, что такое «призрак призрака» и как таковым быть, он неожиданно оживился и предложил: — Эй, а не хочешь сходить в караоке? — И откинулся на спинку стула, завлекающе склонив голову к плечу. — У меня свободный вечер. — Так меня же в микрофон не слышно, — насмешливо фыркнул Экубо. — Ну, я-то буду тебя слышать, — улыбнулся Рейген. Для того, чтобы спорить с ним, у Экубо не было ни аргументов, ни желания.

***

Следующее утро выдалось ленивым. Так и бывает: в один день на беззащитных гражданских набрасываются кровожадные духи, проклятия и демоны, а в другой они загибаются от боли в плечах и спине. И Рейгену приходится работать не покладая рук, в то время как Экубо слоняется без дела по переулкам, заброшенным зданиям и, быть может, свалкам. Мысли о «призраке призрака», отогнанные вечерним приглашением в караоке, догнали его ранним утром, и долгие часы он думал о том, насколько хрупка граница духовного мира. И насколько легко её разрушить. Скрытая аура по-прежнему окружала сломанный телевизор, когда Экубо вернулся к кучам ржавого металлолома. — Эй… Ты здесь? — спросил он у пустоты. Чёрный экран быстро ожил. «Да». — В общем, я тут думал… — начал Экубо. — Злые духи появляются благодаря негативным эмоциям, так ведь? Как правило, из-за каких-то недобитых комплексов… Да. О чём это я? Может быть, ты помнишь, какое было твоё незаконченное дело? Дух немного подумал. «Нет». — А негативные эмоции? Ты чувствуешь их? «Очень… слабо». — Понятно, — вздохнул Экубо. — Ну, попытайся вспомнить. Тогда ты наверняка сможешь преобразиться в духовную форму, а я, если что, помогу. Ладно? «Хорошо», — ответил дух. Экубо даже показалось, что его неоновые грустно-голубоватые символы чуть-чуть порозовели, сделавшись лиловыми. — Подумай до завтра. Ну, бывай! В этот раз, покидая свалку, Экубо чувствовал себя намного легче и воздушнее.

***

На следующий день сразу после работы он свернул на уже заученный маршрут; обрушился на сломанный телевизор, словно коршун, и спросил, уставившись в экран: — Ну что? Вспомнил? Телевизор молчал. На мгновение внутри Экубо что-то ёкнуло, он насторожился, но в последний момент нащупал осязаемую ниточку воображаемого запаха. А на экране появились символы: «Не… помню… Прости». Экубо сокрушённо вздохнул, однако отметил, что его новый знакомый был сегодня непривычно многословен. А Экубо всегда нравилось читать. — Жалко… — сказал он. — Но знаешь, что я подумал? Может, мне просто нужно тебя напугать? Страх — отличная мотивация, — усмехнулся он. — А у людей от испуга проходит икота. Почему не попробовать? «Давай». Экубо широко, во все зубы улыбнулся и подобрался. Он копил энергию ещё со вчерашнего вечера, когда эта умная придумка озарила его мысли и затянула в вихрь азарта. Он — Экубо! Гроза мелких духов и головная боль сильных! У него за спиной — века охоты, слежки и запугивания, он поглотил тысячи, а другие тысячи пытались поглотить его… Но он — лучший! И он взорвался, раздробил себя на миллионы злобно хохочущих осколков и слился в одну колоссальную волну дикости и ужаса. Но телевизор остался равнодушным. Экубо схлопнулся обратно в привычную уютную форму, искрясь огоньками восторга. — Трепещи! — воскликнул он. — Ты трепещешь? Как тебе? «Это было… впечатляюще… но не очень… страшно». Экубо не удержался и рассмеялся. Остатки выпущенной энергии щекотали его снаружи и изнутри, а свежая, прохладная энергия наполняла опустевший сосуд, через дыхание, через смех, и мешалась с шёлковыми нитями эфемерного аромата, которые натягивались и звенели. — А ты не промах! — выпалил Экубо, смахивая с глаз весёлые слёзы. — Прости, что не сработало… Попробуем что-нибудь другое? «Я… устал… Спасибо». — Ладно, тогда в следующий раз… — сказал Экубо и посмотрел на часы. Никаких часов у него, конечно, не было, он и без них отлично чувствовал временной поток, а эту привычку подхватил от Рейгена. Жест казался очень изящным и приятным для исполнения. — Пока что я никуда не тороплюсь, — подытожил Экубо.

***

Он сам не заметил, как стал заглядывать на свалку каждый день. Пару раз ему было просто по дороге, другой раз он заскучал. Но когда он обнаружил себя на том же месте в выходной, оправдания себе не придумалось. И Экубо решил не волноваться. Невоплотившийся призрак был совсем безвредным и вообще мог считаться наилучшей версией злого духа: не пытался цапнуть, сожрать, сотворить какую-нибудь пакость, исходя из чистейшей вредности. Он был сдержанным, тихим и мягким, совсем под стать своей необыкновенной ауре. И отличным собеседником, хотя почти ничего не помнил о себе. Не боялся пробовать новое. — А ты можешь менять цвет текста? — спросил его Экубо как-то раз. «Могу», — ответил призрак лаймово-зелёным цветом. Экубо от удовольствия даже засмеялся: таким удачным был выбор. Неужели призрак видит его? Или чувствует его оттенок, его характер? Символы продолжали гореть на экране, и Экубо поднёс к ним руку — и вот он уже как будто отражается в стеклянной черноте. — Я тут спрашивал на днях кое у кого… — сказал Экубо. — Бывало ли с другими призраками так, как с тобой. Мне ответили, что посмотрят… Так что кто знает, может, совсем скоро тебе не придётся сидеть в этой железяке. Призрак ничего не ответил, но Экубо хорошо представлялось, как он мягко и благодарно улыбается. Пусть он и жил в воображении Экубо расплывчатым синим пятном, улыбка подходила ему как нельзя хорошо. «У тебя… есть… друзья?» — спросил призрак. — Есть. Много, — ответил Экубо гордо. «Что вы… с ними… делаете?» — Да по-всякому… — проговорил Экубо, судорожно перебирая в памяти весь калейдоскоп занятий, что ему предлагали. А ведь давненько они с Рейгеном никуда не выбирались… — В караоке ходим, в кино. Иногда в кафе — хотя я не ем. Люди забавно лопают рамен… Ещё мы работаем вместе. Ну, с некоторыми… На самом деле… моя работа — избавляться от злых духов. Вот так вот сложилось. «Звучит… здорово», — ответил призрак. Экубо улыбался. Думал: позвать Рейгена в караоке или в кафе? Заплатить ему из своей зарплаты… «Мог бы… я быть… твоим другом… если бы..?» — появилось на экране. Экубо промедлил: фраза как будто обрывалась. Продолжения не последовало — впрочем, вопрос и так был предельно ясен. — Конечно! — ответил Экубо. — Я и так много времени с тобой провожу. Как тебя ещё назвать? Призрак по-прежнему молчал. Устал, должно быть: вон сколько символов сегодня нарисовал. — Ладно, отдыхай, — хмыкнул Экубо. — А я пока что свожу друга в кафе. Вернусь завтра! Однако первое обещание он так и не исполнил. Неясное беспокойство так и не дало ему собраться ни с мыслями, ни в целом. Вечер он провёл в полной рассеянности.

***

На следующий день шёл дождь — серый, унылый, ворчливо шуршащий. Однако он не стал преградой на проторенном маршруте до свалки: обещание дано, не отвертишься. Да и мокнуть Экубо не умел. По числу полостей, пустот и ударных поверхностей свалка сошла бы за сотню барабанных установок, а упрямые дождевые капли отлично подражали барабанным палочкам. Поэтому мокрый воздух наполняла музыка ударного оркестра: стук, стук, дробь, дребезг. Экубо помахал рукой телевизору. — Эй, приятель, тук-тук! Никто не ответил. Экубо неловко шмыгнул носом. — Дождя, что ли, боишься? Капли чертили витиеватые дорожки на мутном безжизненном экране — они блестели, напоминали коряво вычерченные неоновые символы. Но разговаривали разве что между собой, но никак не с Экубо. И его внезапно разозлило их насмешливое перешёптывание. — Эй! — крикнул он. — Ты на меня обиделся, что ли?.. Экубо и без ответа понимал, что обида тут ни при чём. С самого начала он заметил, что не чувствует возле телевизора ауры, однако сказал себе: ерунда, за таким ливнем поди хоть что-нибудь различи… Но предательское воображение рисовало разбитый флакончик, из которого вытекли духи, впитались в сырую проржавевшую почву, а последние их капельки вместе с оттенками аромата смыло дождём. Экубо положил ладонь на молчаливый экран и даже просунул её внутрь, но ничего не нашёл, кроме покалеченных и разбитых деталек телевизионного механизма. — Эй! — выкрикнул Экубо, оглядываясь, бегая взглядом между горами хлама. — Эй… И осёкся. У его приятеля даже имени не появилось… Не покричишь, не позовёшь. Экубо поджал губы. Немного побродил возле телевизора, потом забился под покорёженную крышку автомобильного капота и принялся ждать. Кап. Стук. Дробь. Пустоты свалки переговаривались, наращивая новую ржавчину: то икая, то посмеиваясь, то жалобно напевая. Капли въедались в истончившийся металл, облизывали его, набухали на уголке капота, маслянистые или неоновые, и скатывались вниз, словно слёзы.

***

Экубо вернулся в офис ближе к вечеру. Снова застал Рейгена в одиночестве: тот сидел у окна со стаканом чая в руках и смотрел в щёлку между пластинами жалюзи. Как только Экубо появился у стола, Рейген повернулся и сказал: — Ничего себе льёт… А ты чего такой кислый? Ответ уже был готов сорваться с языка, но снова споткнулся на имени… Вернее, на пустоте, которая осталась вместо имени. Того бедолагу никак не назвать. Никак не рассказать о нём, никак достойно не обозначить, что когда-то он существовал. И в конце концов Экубо пожал плечами. — Ты выполнил тот заказ? — спросил Рейген. Экубо схватился за лоб, потупив взгляд. — А… У меня ведь была работа на сегодня… — Экубо! — возмутился Рейген. — Ты что, забыл? Так дела не делаются! Теперь даже глаза не поднять. Получается, у Экубо не было оснований возвращаться сюда… но его потянуло в офис — и теперь тянуло к столу, к Рейгену, который злился справедливо, но всё-таки не безоговорочно. — Рейген… — пробормотал Экубо, уже почти упав ему на грудь. Он уткнулся носом в сиреневый галстук, вцепился в шершавую ткань пиджака, и тёплые ладони тут же накрыли его затылок. Затем руки скрестились над ним, запечатывая, придавливая, защищая и закрывая — от шума дождя, от барабанного перестука вдали, от запаха мокрого асфальта и ржавчины. Экубо слышал только биение сердца, чуть-чуть встревоженное, чувствительное, пахнущее сегодня не парфюмом, а зелёным чаем. Рейген склонил голову, щекоча дыханием макушку Экубо. — Уверен, всё будет хорошо… — прошептал он. Экубо сильнее потянул к себе пиджак, горестно замычал, но всё-таки вылепил из этого мычания «Угу». Он знал, что «всё» хорошо не бывает, не всегда и не у всех, но в эти запечатанные, закрытые минуты хотел верить мягкому шёпоту Рейгена и думал, как же здорово быть хоть немного материальным.