Зависимость

Серёжа Олега любил. Очень сильно. А Птица — нет, как, впрочем, и других. Не любил никого, кроме себя и немного Сережи, а остальных… Остальных он использовал или трахал. Но даже тут всё просчитывал и был крайне придирчив. Нужно было, чтобы ему подчинялись, чтобы смотрели, как на божество. Птице нужна была власть, полный контроль не только ситуации, но и человека. И он нашёл, того, кто превзошёл все ожидания. Эту очаровательную синюю макушку Птица увидел ещё в самолетё и сперва даже прописал Олегу подзатыльник, за то, что тот потащил на сложную операцию подростка. Но нет, оказалось, что совершеннолетний и наемник первокласный, как, впрочем, и его задница. В первую же ночь Птиц завел парнишу к себе и оттрахал. Жёстко и не жалея. До слёз и криков. Бес был в восторге, и готов был отпустить и оставить Мальвину, но Шура пришёл в следующий раз сам. Выполнил поручение и вечером оказался у старшего в комнате на коленях, с щенячим, влюбленным взглядом. На это, Птица даже думать не стал, без тени сомнения и угрызений совести, если он был вообще на них способен, воспользовался Шурой ещё раз. Разве что позволил остаться на ночь у себя. А Мальвина вернулся и после этого. А потом ещё и ещё. Каждый вечер стоял и терпеливо ждал у двери. Шура сам не знал, что заставляло его снова и снова оказываться в спальне Разумовского. Что-то подсказывало, что это был даже не Серёжа — в постели его ждал совершенно другой человек. Рыжий был, мягко сказать, разным. Не то чтобы парень его хорошо знал, но не заметить отличия было невозможно. Днём Сережа подчинённого не замечал, максимум, уважительно здоровался. Хотя он видел эти влюбленные взгляды Мальвины, но ему было плевать. У него был Олег. А у Птицы… У Птицы ручной пёсик. Которого ночью он будто наказывал, и Шура, бог свидетель, никогда не понимал за что. Хотя наёмник никогда не жаловался. Наверное, задуматься стоило ещё тогда, когда Разумовский после совместной ночи не дал ему вылезти из постели. «Сиди рядом» — так он сказл. Как домашней собачке? Ну и пусть, Шуре плевать. Он тогда понял — ему рядом с Птицей быть… необходимо. Ну и что с того, что Серёже безумно нравилось его душить? Люди в порыве страсти и не такое способны. Может, Мальвине даже нравилось ощущать пальцы на дёргающемся горле, когда казалось, что сейчас они вот-вот срастутся в ошейник. «Ничего страшного» — так думал Шура. Он все терпел молча, и даже не чувствовал смущения и стыда. Даже когда Разумовский откровенно насмехался над ним и его телом, даже когда Серёжа кончал в него. В голове у Шуры тогда вертелась одна мысль — «А что сказал бы сейчас отец?». Упал бы в обморок, это точно. Шура закрывал глаза и улыбался, при этом морщась от боли. А Птице было только в кайф. Ему достовляло неимоверное удовольствие смотреть на эту заплаканную мордашку с потёкшими стрелками, на влюбленные затуманенные глаза и нервно дёргающийся кадык, который так и хотелось придушить ошейником. И Бес сделал это в ночь перед Игрой. Он работал всю ночь, а Шуру держал рядом. Поставил его на колени около себя и дал свободу действий, но только в пределах своей видимости. Мальвина делал, с упоением, отпуская все мысли, а Птиц утопал во власти и восторге. Только Серёжа видел, что происходит, осозновал, и ему было чертовски страшно и отвратительно смотреть на то, что делает Бес, но Разумовский даже сделать ничего не мог и от этого становилось еще хуже. Серёжа отчётливо помнил взгляд. Олега — щенячий и преданный и Шурин, совершенно такой же. И страшно, ему ужасно страшно. Не за себя, а за парней. Потому что он знал, что будет, видел, что творил и замышлял Птица в его теле. Он хотел кричать, плакать, остановить это всё, но не мог и пальцем пошевелить. Падал и падал в оглушающей пустоте. Шура плакал, когда проснулся в клетке. Он бы решил, что это очередная изощрённая игра Разумовского, но вокруг кряхтели и остальные наёмники, а из клетки напротив смотрели с десяток напуганных пар глаз людей, которых они только недавно похищали. На шее Мальвина обнаружил металлический ошейник, совсем не такой, как был ночью. Парень был слишком растерян и напуган, чтобы слышать то, что говорил Птица, от чего всё произошло слишком внезапно. С поля удалилась одна фигура — на пол с глухим стуком упало одно тело, демонстрируя разодраную глотку. Паника накатила резко. Шура хрипел и скулил. Он ведь слишком юн, слишком молод, господь же не позволит ему умереть сейчас? Олег своими крепкими руками его к себе прижал и шептал что-то о том, что все хорошо будет. В этих объятиях хотелось раствориться, спрятаться, слышать только этот тихий, с хрипотцой голос и убежать подальше от этого кошмара… Волков умер через пару десятков минут. Пули пробили ему плечи, недавно дышавшую грудь и тело. Олег хватался за Мальвину, тянул за собой на пол — он Шуру любил, а Шура, наверное, мог бы любить его. Но Олег не мог вот так… как надо младшему. Волков смотрел с нежностью, заботой, а Шура не привык, не мог просто. С детства не выносил хорошее к себе отношение. Отец позаботился, чтобы Мальвина даже сочувствующий взгляд в свою сторону переносил с подкатывающей к горлу тошнотой. Сережа бы не выбрал его, никогда не предпочёл бы его Олегу, но, почему-то, именно Шура живой…