Под гранатовым парусом

В той бухте, где отважный Грэй Нашёл свою Ассоль, В той бухте, где Ассоль Дождалась Грэя. Владимир Ланцберг

Багряница королей всегда была красна от пролитой крови. Алыми отблесками озаряли древнее небо страшные пожарища, и вдовы, смеясь и плача в таинстве безумия, бросались в объятья жертвенного пламени. Судейский плащ марал каменные ступени старинных залов своим агатовым подбоем. Червлёные слёзы струились по щекам каменных ангелов, да молодые гранаты расцветали, будто терпкие подземные рубины. «Цвет любви», — сказала она, пугливой тосканской ланью прижимаясь к крепкому плечу моряка. И если согласиться с тем, что знамёна и паруса корабля были символом страсти и прихоти, капитан ещё мог, то с пресловутым цветом любви готов был спорить бесконечно. Но, право слово, не сейчас. Шторм миновал далеко за полночь, и теперь чёрные волны уже не пенились в исступлённом припадке, а мягко баюкали и качали на своих плечах старый, изящной постройки галиот. Приглушённый толстым оконным стеклом, казалось, где-то далеко-далеко, выл Борей, но в каюте было тошнотворно тепло и пахло кислым, не лучшего сорта вином. На столе вишнёвого дерева, являвшем часть великолепной мебелировки, дотлевал свечной огарок, и рыжие блики плясали на дощатых переборках нестройный канкан. Сам хозяин хаоса и беспорядка сидел в своём кресле, закинув ноги в коротких сапогах прямо на стол. Голова его покоилась на заложенных под неё руках — то ли от тягучей усталости, то ли от подкатившего к горлу отчаянья. Блики света плясали в его помутневших глазах. Моряк молчал, стиснув зубы, и сосредоточенно думал. Думал о том, что любой каприз на земле не остаётся без уплаченной цены; о том, как в бескрайних полях его родины, под седовласой Луной, выходили танцевать пастухи и бойкие пастушки; о том, что всё это просто-напросто вздор; о том, что в конце концов пора бросать дурную привычку — пить едкий ром в часы тревог и до одури сентиментальных идей. На корабле было тихо, мертвецки тихо, и только где-то на верхней палубе, захмелевший позже всех, болезненно играл на вымокшем инструменте скрипач, умевший опьянить и очаровать даже закосневшие сердца, покрытые сетью старых шрамов. Так играть — вот искусство, вот достойная цель! А впрочем, это уже ничего не изменит. В приоткрытую дубовую дверь медленно просунулась, точно в уличном дешевом спектакле, лысая голова корабельного боцмана. За ним, как пёстрая толпа разряженных чертенят, теснились те, кто был поистине верен своему капитану — человек тридцать-тридцать пять, учитывая новоявленных приспешников. Аккуратно прокладывая себе путь, боцман всё же пару раз брезгливо оттолкнул ногою недвижное тело очередного пьяницы — таких диковинных экземпляров в каюте наблюдалось семь, по числу офицеров трёхмачтового галиота. «Может, всё пошло чёрти как именно тогда, когда по странной причуде судостроителям Нанта вздумалось пришпилить эту лишнюю мачту на палубу?» — рассеянно предположил англичанин, лениво воззрившись на вторженца. — «Мелочь, а теперь от судьбы не спрятаться». Вслух же хрипло произнёс: — Всё готово, my friend, не правда ли? Головорез кивнул и молчаливо стал навытяжку. Видно, сегодня ему вспомнились старые деньки в королевском военном флоте. Ну что ж? Да здравствует ночь зыбких грёз и старых мечтаний! И, не дожидаясь более чужих слов, капитан вышел прочь, на палубу, сквозь строй матросов, отчего-то так напоминавших ему итальянских комедиантов. Светил молодой месяц, пробиваясь в прорехи туч. Зыбкий воздух, как старый питон, стягивался кольцами вокруг мачт и снастей; северный ветер трепал новую, крепкую парусину, выкрашенную (поразительно, куда добрались эти женские замашки юной гостьи!) в цвет спелых гранатов, и совсем рядом, покрытый мглой и буйной зеленью, виднелся скалистый берег. Пена оставалась на отшлифованных зубьях камней, цветастые мхи карабкались по утёсу, но в ночи всё отливало единым лунным серебром и тёмной лазурью. Запрокинув голову, уставший душой и телом, скиталец морей стал всматриваться в рассыпанный по кускам чёрной глади бисер — сверкающий бисер звёзд. Он благодарил судьбу за столь скорое избавление от всех условностей, положенных добропорядочному капитану торгового судна. В небесах горели величественные фигуры давно забытых богов и героев, но даже они не могли разрешить загадки, терзавшей просоленное морем сердце. Зачем? Зачем было тащить на борт эту наивную душонку, зачем изображать этот цирк, зачем вести обряд венчания, зачем вообще разыгрывать эту дурацкую свадьбу? Хорошо, положим, он, как капитан, клятвенно заверял команду, что им позарез нужен способ улизнуть от линкоров, бороздивших прибрежные воды; что без служанки на корабле жизнь трудна и не столь приятна, сколь могла бы быть; что его, как любого мужчину, прельщают заманчивые веера ресниц, алые губы, тонкий стан и застенчивость новой пассии. Чушь-то нести очень легко, только сам аферист мог в это поверить едва ли. Чёрные дела на суше прикрывала легенда о торгах искуснейшими материями — предыдущим призом с незадачливого француза. Шум в городе никто бы не поднял — руки коротки, да и слажено всё так, что ни единая душа не узнает о контрабанде. Да, для захвата судна, в конце концов, нужна грандиозная попойка, но не обязательно было вплетать эту… Сколько ей вообще? Капитан готов был биться об заклад на изумрудный амулет, что нет и двадцати. Плевать, что почти девчонка — он тоже, знаете ли, не дряхлый старец. Но чёрт возьми! Ведь она даже не умеет готовить!