чревоугодие

      в обед не бывает тихо. ублюдки-братья что-то без конца бормочут друг другу, а отец то и дело по-доброму им кивает и улыбается. любящая семья, состоящая из больных ушлепков.       пенелопа здесь лишняя. чужая. мертвая. ее будто вытащили из сырой могилы, нарядили в самую пошлую и яркую дрянь и посадили рядом, чтобы картинка пустой не казалась. пенелопа не плачет и не скулит, но руки предательски дрожат, а живот страдальчески ноет. она только-только пережила очередную голодовку. но ее тарелка пуста, как и всегда. горничные издеваются, не прячут своих усмешек и не стесняются прямо при своих господах унижать фальшивку.       пенелопа жмурится, от голода кружится голова, в глазах на мгновение темнеет. рейнольд что-то громко вскрикивает. пенелопа хочет упасть. куда-нибудь вниз, в ад, в ближайшую дыру, лишь бы подальше отсюда, от этого удушающего отчаяния. и голода.       наконец горничные подходят, чтобы подать десерт. у счастливой и дружной семьи на тарелках что-то небольшое, блестящее — пенелопа не понимает, что видит, взгляд мутный и все кажется нечетким.       но пенелопа понимает, что видит в своей тарелке.       блять. пенелопа глотает сотню ругательств и новый, неприлично громкий смешок прислуги. перед ней положили дохлую мышь. маленькое животное, грязное и мерзкое. глаза-бусины смотрят в даль, в пустое и бесцветное будущее. или пенелопа придумывает и мышь просто мертвая.       возможно, принцесса завидует.       пенелопа шипит, то ли от боли в животе, то ли от обиды. недовольство застывает горьким, колючим комом в горле. в груди что-то бурлит, закипает, будто море готовится к шторму. принцесса поднимает взгляд, полный слепой надежды и горящего отчаяния. кипятком, лавой по телу льется боль. возможно, отец заметит, возможно, он защитит, возможно, начнется новая, прекрасная и полная смысла жизнь. он осознает, какую ошибку совершил, накажет каждого, кто смел оскорблять его дочурку и, быть может, даже недалекие братья извиняться перед принцессой и поменяют свое отношение к ней. если бы только они сейчас заметили и поняли.       но они не видят.       пенелопа молчит, боится дышать и только тихо, почти неслышно вздыхает, не смеет тянуть руки — свои окутанные тьмой дрожащие кисти и ладони не смеет тянуть к яркому, гордому свету, источником которого является герцог.       он не смотрит, не оборачивается. герцог лишь наблюдает за смеющимся над чем-то рейнольдом и серьезным, но таким спокойным и родным ему дерриком. и выглядит вполне радостным. будто счастье в его взгляде цветет, подобно розам. и все без нее, без пенелопы. она не нужна ему для душевного равновесия. она не нужна ему вовсе. ею заткнули раздражающую дыру в пыльной картине, а после закрыли плотной тканью. чтобы ни свет, ни чужие взоры до нее не дотронулись. чтобы забыть об этой ошибке, чтобы не мешала, не лезла, куда не просят.       герцог улыбается. так слабо и искренне.       ему достаточно повернуть голову, достаточно обернуться на свою приемную дочь, но... она не достойна даже этого.       но пенелопа в одиночестве, под плотной, черной тканью, сидит, будто птица в клетке. и ей тесно. и так обидно. и боль разъедает плоть.       кажется, она пустая, исчезающая. по ее бледному телу ползут дыры. сквозные.       и пенелопе так плохо и голодно, что можно сожрать дохлую мышь под чужой звонкий смех и самой отойти в мир иной от отравления.       пенелопа ела и более отвратную гадость в детстве, когда жила еще на улице и ночевала в объятиях родного, любимого трупа матери. во рту остался призрачный вкус рвоты, гнили, дождевой воды и крови. для маленькой, безымянной девочки с улицы не страшно съесть мышь. но, возможно, для пенелопы экхарт это великий позор и нечто невозможное, возмутительное. возможно, для нормальных людей это неправильно.       пенелопа чувствует, как ее уродливое, полное дыр и апатии тело погружается в осязаемую, густую мглу. чернота охватывает конечности и червями-иголками забирается под кожу, врезается в розовое мясо, катится по венам и клубком кружится в желудке. голод уступает безразличию. унынию. сну души.       мышь на ее тарелке не дышит, она покинула эту ебучую дыру, она, возможно, в лучшем, более чистом мире. она не должна больше беспокоится и боятся.       возможно, фальшивая пенелопа завидует.