Ёкай

Умирать было не страшно. Возможно, ему просто хотелось спросить, куда, блять, они все пришли. К чему всё это вообще было? Почему все их мечты, все стремления привели вот к этому? Может быть, можно было как-то по-другому? Может быть, они вообще всё сделали неправильно? Да плевать уже, если честно. Вся эта защита родной Деревни, вся это ноша джинчурики «того самого Кьюби но Йоко», все эти принципы — его задолбало всё это. Неужели он просто не может, ну не знаю, там, отдохнуть? Сесть, подумать немного о том, что он защищает людей, которые в детстве смотрели на него с ненавистью и называли демоном. Бегать за Саске, за тем самым Саске, который, вроде как, друг и, как оказалось позже, даже ебучий брат, но который поставил себе самоцелью отомстить брату (будем честны, успешно), потом уничтожить Коноху, потом ещё какая-то херня, а потом, будем честны, Четвёртая Мировая Война Шиноби — пипец как неожиданно. Потом у него тоже бесконечно не было времени. Он стал Хокаге! Ура! …Стоп. Как так вышло вообще? Почему? Кто позволил вообще генину (он же не ошибается, не?) стать Хокаге, кто вообще такое допустил? И почему это всем остальным показалось, ну, нормальным? Типа, это же Наруто, ребята. Не о чем беспокоиться. Наруто побеспокоился, когда на него навалился весь аппарат управления Конохи, требующего всего, сразу и прямо, мать его, сейчас. Ну да ладно, теневые клоны — решение всех и не очень проблем. Информационный шок, правда, к концу дня заставлял задуматься о двух вещах: либо предыдущие Каге, чёрт возьми, монстры (хотя, взглянув на Мадару, возможного кандидата на пост Хокаге, тут даже не сомневаешься), либо непонятно, как Конохагакуре вообще ещё стоит. С другой стороны, понятно, почему развитие Конохи остановилось где-то на Втором-Третьем. А ты попробуй в одиночку всю эту инфраструктуру потяни. Даже если ты шиноби, будет ой как непросто. Второму надо было поставить памятник не только за теневых клонов (Эдо Тенсей мы вспоминать не будем), но и за более или менее согласованную работу между Разведкой, Канцелярией и ещё дохрена чем. Сколько Наруто скакал, как биджу укушенный (прекрати ржать, Курама!), чтобы туда как-то вписался ещё и Информационный отдел, и чтобы как-то присобачить Пути Сообщения (особенно с ближайшим городом — Шукуба), и слава тебе Ками-сама, что миссии всяким разным генинам имеет права выдавать чунин (особо назначенный, конечно, он и джоунинам имеет право миссию выдать, но не суть). Это снимало так много обязанностей, что на таких мелких представителей власти, решающих повседневные задачи, Наруто был готов молиться. Что ж, когда он говорил, что он мечтает стать Хокаге, он определённо хотел менять мир, однако он не думал, что мир придётся менять, до хрипа споря с Советом Старейшин/Советом Кланов/Советом Джоунинов/Собранием Руководителей Разведки/Союзом Чиновников Даймё (эти-то откуда) и т.д. Наруто вообще в жизни не планировал встречать столько разных советов/собраний/союзов. И в итоге всё равно… И в итоге всё равно нельзя успеть везде и всегда. Но чаще всего твой труд, все усилия, которые ты прилагаешь, даже не берут во внимание. Было больно слышать, когда дети, его дети, говорили ему, что он не старается. Что он не делает вообще всё возможное для них. Наруто признавал, что он ребёнок войны и детской нищеты. Для него было важно, чтобы его дети были хорошо одеты и обуты, хорошо ели (не рамен и прокисшие молоко) и ни в чём не нуждались. Да Ками-сама, всё это улучшение деревни, скорее всего, Наруто делал только для того, чтобы будущее поколение не нуждалось вообще ни в чём. Хоть в чём-то он может себе признаться. Но Наруто не бесконечный (вот сюрприз). Работал он в ущерб себе. И да, возможно, на часть обязанностей надо было на время плюнуть, сесть и поговорить с детьми насчёт того, что папа вас очень сильно любит, но некоторые родители немного далеки, в отличие от других. Он хотя бы в Деревне, а не понятно по каким болотам шляется, выполняя миссии, как Саске. Пропащее поколение, вот кто они. Но да ладно, их не жалко. В конце концов, кто важнее, они или их дети? Ответ очевидно. Умирать было не страшно. Как бы не хотелось испытывать сожаление от того, что Хината остаётся без него, что Саске остаётся без него, что его дети остаются без него и его Деревня — Наруто не сожалел. Он, чёрт возьми, забрал вместе с собой на тот свет двух Ооцуцуки, аж двух этих чёртовых полубожественных ублюдков. Его жизнь за их жизни — и вот теперь он умирает. А его сын говорит над его телом: — Я ненавижу тебя, папа. Ты оставил нас одних. Ненавижу тебя за это. И он смеётся. О, Наруто смеётся, насколько пробитое насквозь тело позволяет ему смеяться, пока чёртова регенерация Узумаки не даёт ему умереть, продолжает мучить его, держит его живым и вынужденным выслушивать это дерьмо. Сын развернулся в своей речи на все сто. И что не воспитывал их, и что маму не любил, и что приёмыша притащил (Он так и назвал Каваки. Приёмыш.), и что на день рождения Химавари отправил клона, и многое, многое… Наруто мог бы ответить примерно на всё, но его сын, очевидно, выбрал не самое удачное время, чтобы провести сыновье-отцовскую беседу. Наруто был слишком занят умиранием, и думал, что это очень иронично. Умереть, когда собственный сын говорит ему «ненавижу тебя» и перечисляет, за что. Каваки хотя бы просто молчит, стоит, а в глазах будто бы пустота. Шок. Боруто только орал, хотя Наруто был готов ему это простить. В конце концов, не каждый день у тебя на руках умирает собственный отец. — Замолчи, — О, Саске. Какой же усталый у него голос. Отчаянный даже. Жаль, Наруто уже почти ничего не видит. Голову приподнимают, а затем и плечи. Опускают на что-то мягкое. Неужели колени? — Дай ему уйти спокойно. Без твоего долбаного эгоизма. Рядом поражённо замолкают, а затем начинают рыдать. В два голоса. Что и требовалось доказать. — Саске, — Получилось тихо, то ли шёпот, то ли шипение, то ли хрип. Не так он хотел расстаться с дорогим другом. Не так. Он поднимает руку, легко касается чужой щеки. Так близко к глазам, так непозволительно близко, так, как Саске не позволял касаться никому. Его глаза, его наследие, в каком-то смысле, всё, что осталось от его клана. Чужая рука касается его руки, сжимает крепче. Она немного подрагивает, но Саске слёз не льёт. Лишь смотрит долго, пронзительно, как будто старается запомнить до последней клетки тела, выжечь образ на обратной стороне век. — Ну что, теме. — Усуратонкачи, — голос у Саске тоже дрожит. И скрыть ведь не может, даже если хочет. — И вот теперь я умираю. Вот уж не думал, что умру у тебя на руках. Саске зажмурился, крепче вжался лицом в его ладонь. Не плакал. Наруто бы его не простил, если бы Саске плакал над его телом. — Позаботься об этих придурках, Саске. И не вздумай умирать вслед за мной. — Наруто снова захрипел, снова выплюнул глоток крови. Немного осталось. — Обещай мне это, Саске. — Хай, Хокаге-сама. Наруто засмеялся. Тихо. Хватаясь за последние моменты своей жизни всеми конечностями, пытаясь прожить ещё немного, ещё мгновение, ещё чуть дольше. — Саске… Рядом на колени упал его сын. Он снова что-то говорил, сквозь крик и слёзы Наруто почти ничего не слышал. Кажется, сын кричал ему «не умирай», может быть, там было «не оставляй меня». Каваки всхлипывал. Глаза у Саске были сухие, ясные. Он слегка улыбнулся. — Я обещаю тебе, Наруто. — Я запомню это… — Наруто улыбнулся в ответ. Как смог. Свет медленно, но верно покидал его глаза, жизнь оставляла его. — Лучший друг. Часть моей семьи. Вспоминай обо мне… хоть иногда… Наруто ещё раз хрипло вздохнул. Ответа он уже не услышал. Чужие чёрные глаза не плакали, смотрели ясно и прямо. Саске держал своего самого близкого друга, своего брата, всматриваясь в его лицо, застывшее в маске спокойствия, лёгкой улыбки. Наруто умер, уверенный в его словах. Наруто умер, точно зная, что Саске сдержит своё обещание. Небо вздоргнуло, покачнулось. Заплакало. Буквально зарыдало, воя, словно маленькое дитя, словно бушевавший биджу, пронзительно, до хрипа. До кровавых лёгких. Небо рыдало, а Саске держал тело своего брата. Того, кто с чистой совестью отдал свою жизнь за этот мир. Того, кто вернул его, протянул руку, а после побежал за ним во тьму изо всех сил, силясь его вернуть. Небо рыдало, и Саске плакал вместе с ним. Наруто не увидит. Теперь можно. Саске плакал над телом того, кого мог назвать своим миром.

***

В самом начале ничего не было, кроме песка и звёзд. Небо горело каким-то своим потусторонним светом, глубоким, синим, не улыбалось тёплыми лучами солнца и не бушевало грозной чернеющей грозой. Небо просто было, равнодушно смотря сверху вниз на такое же, как оно, одинокое создание. Воспоминания были, но они не гложили его, не причиняли боль, он не вскакивал из-за них в ночи, хотя ложился больше по старой привычке, чем хоть от какой-то необходимости. Примерно по этой же причине он иногда устраивал себе приступы самокопания. Воспоминания были с ним, но человеком он не был уже давно. Никого не было. Впервые в жизни он был совсем один. Потом он встретил других ёкаев. Хотя, не то, чтобы встретил. Он просто шёл вперёд по бесконечному морю песка, вперёд и вперёд, гонимый не скукой и не одиночеством, но каким-то чувством, какое он мог бы назвать «привычкой». Вокруг ничего не было, так что всё, что он мог бы сделать, он делал просто по привычке. Так, идя вперёд, он не сразу заметил, что мир вокруг от его неспешных шагов меняется. Сначала появилось Солнце. Раньше пронзительную ночь освещали только его огненные хвосты и уши, а своими глазами он даже не замечал, что вокруг было темно. Так что, когда огненное ярко-жёлтое солнце вышло из-за горизонта, он заметил его только потому, что остановился в этот момент и смотрел на небо. Небо было красивым, а лиловая дымка рассвета сделала его ещё более прекрасным. Потом появилась вода. Просто однажды к цепочке его следов упали капли росы, что появились из-за смены дня и ночи. И просто обернувшись однажды, он заметил, что идёт по реке. Потом выросла трава. Потом появился лес. Потом выросли горы. Потом появились ёкаи. Тануки, несмотря на свою озорливость и непосредственность (Шукаку был не таким), почтительно обращались к нему Синцзо-сан. Соё подарили ему курительную трубку и отличный табак, и иногда в шутку позволяли себе называть его ото-сан. Замашки ходить в ниглиже пришлось оставить (пусть сами духи неглиже не стеснялись), подобрав себе юкату в огненных цветах (под свои хвосты) и пару добротных гэта. В этом ничего такого не было, если честно, просто… Девятихвостый прародитель не имел шерсти. Молоденькие кицунэ, рождённые однохвостыми и мохнатыми, не стесняясь, называли его нии-сан, а некоторые особо наглые позволяли себе ока-сан. Наруто как знал, что не надо было обращаться в свой женский облик перед ними. Нэко, ину, сару, цуру, тэнгу, оками и многие другие предпочитали Синцзо-сама. Он даже не удивлён, когда откуда-то приходят люди. Они тоже его создания, он чувствует крупицу своей силы в них, но она так размыта и так мала, что её можно было совсем не считать. По крайней мере, теперь многие духи (особенно соё), стремились к человеческому облику, видимо, смекнув в кого их прародитель такой лысый в своей юкате, а многие люди после смерти или немного до (или даже из-за) стали превращаться в духов. Люди более непосредственны. Даже больше, чем тануки. Они не чувствуют в нём их предка, но он пока единственный Лис с девятью хвостами, которого они видели, так что люди с радостью нарекают его и Дзинко но Йоко-сан, и Кьюби но Дзинко-сан, и просто Дзинко-сан, и Тенко-сан, и Ёкай-сан, и Кимо Кьюби но Йоко-сан и много ещё как. Люди ему нравились. Своё настоящее имя он так никому и не сказал.

***

Когда на его землю прибыла Ооцоцуки Кагуя, он не вмешивался. Ему она не понравилась, факт. Она приносила свои порядки, одним своим существованием вносила смуту, была вторженкой на его земле, но пока не делала ничего, из-за чего её можно было бы прогнать. От неё фонило какой-то странной полузнакомой энергией, которую в его прошлом-будущем назовут чакрой, но сейчас он отчётливо понимал, что вся эта сила даже против новорождённого юрэй почти ничто, не то, что его. Он не беспокоился. До поры, до времени. Пока Кагуя не съела Плод с Древа. Тогда он появился перед ней. Она присела на землю. В её глазах застыли замешательство пополам со страхом. — Только попробуй, — это всё, что он сказал ей тогда. Больше ничего было не нужно.

***

Его не обижало, что люди возвели Хагоромо, одного из сыновей Кагуи, в ранг божества. С напыщенным потомком Пришлой ему довелось таки поговорить, даже сыграть в сёги и душевно раскурить трубку. Табак у Пришлых тоже был ничего. Рикудо Сеннин (так Ооцуцуки Хагоромо окрестили люди) согласился не влезать в дела людей, не руководить ими и не приказывать, как им жить. Духи, в последние несколько столетий плотно связанные с людьми, такого бы точно не оценили, а чтобы справиться с «могущественными» пришлыми достаточно было бы и одного сильного духа. Здесь бы они объединились. Хагоромо в ответ попросил присмотреть за своими творениями (люди называли их Хвостатыми) и за своими сыновьями, Индрой и Ашурой. Наруто в ответ рассмеялся. И согласился. Потом, когда дурак-Хагоромо оставил наследство младшему сыну, а не старшему, смешно уже не было. Старик, верящий словам и действиям, проглядел мысли и порывы, что в итоге привело к взаимному братоубийству. Ашура был добр и ласков со всеми, в итоге оставаясь равнодушным абсолютно ко всем. Та же улыбка для отца, что и для бродяги, тёплый свет Ашуры горел, но не согревал никого, кто подсядет к его костру. Жёлтая снаружи, она была абсолютно фиолетовой внутри. В отличие от брата, Индра был заложником и рабом своих привязанностей. Холодный и отчуждённый, в своих эмоциях и чувствах он был до наивного искренен. Если за Ашуру были готовы умирать, то Индра сам был готов пожертвовать собой. Он мог бы стать достойным наследником, при нём учения старика процветало бы, охраняемое твёрдой рукой старшего из братьев. Болезненно-фиолетовый снаружи, внутри его огонь согревал и оберегал, а не калечил и обжигал. Дурак-Хагоромо был чересчур сентиментален. Сам Наруто тоже когда-то был таким. Индра отдал свою память, попросив только у «Уважаемого Дзинко но Йоко-сама», чтобы не только его воля чакры, но и его брата перерождалась. Уважаемый Дзинко но Йоко-сама позволил Ооцуцуки Индре эту маленькую прихоть.

***

На краю сознания неприятно царапнули чужой гнев и страх, смешанный с предвкушением и нездоровым возбуждением. Да уж, как там поётся? «Моя трагедия комедий балаганных смешней, И потому безумно мне дорога: Я научился находить себе прекрасных друзей, Но не могу найти по силам врага.» И вот, пожалуйста. Нет лучше врага, чем собственный брат, нет лучше кровника, чем тот, с кем ты связан кровью. В груди неожиданным комком свернулось сожаление пополам с виной. Ведь он тоже виноват. Не доследил, ушёл, оставив потомков братьев в одиночестве, с головой окунулся в свою трагедию. Индру было по-человечески жаль, насколько «по-человечески» может быть ёкаю. Настолько, что слова Старика Наруто-тогда-ещё-человеку заставляли в бессилии скрипеть зубами. И вот он был воплощением вот его? Не могло такого быть. Ошибка какая-то. Насколько Наруто, выросший в приюте и во всеобщей ненависти ценил связи людей между друг другом, ценил, как легко и непринуждённо кто-то может стать с кем-то другим одним целым (Поэтому он и отправился за Саске. Он, блин, был его половиной души, он физически не мог за ним не отправиться.), настолько Ашура оставался поразительно равнодушным ко всем тем людям, которых он собрал вокруг себя. Будто бы не понимал. Будто бы ему было действительно всё равно. Это было так странно, это было давно. И глаза я стыдливо опускаю в вино… Да уж, странно и действительно было давно. Пора заканчивать, пока потомки двух оболтусов не перебили друг друга. Индре бы это не понравилось. Насчёт Ашуры он не знал.

***

Чувствовать подавляющую чужую мощь, пламенной лавой растекающейся в воздухе, уже было почти привычно. Сознание всё стремилось нарисовать девять ярко-алых хвостов и их обладателя в сиреневой юкате с жёлтым поясом. Мадара напряг слух: бесполезно. Стучащих звуков гэта нельзя было услышать, пока их обладатель сам того не захочет. — Вот вроде Тэнгу у вас в покровителях, — Девятихвостый Дзинко лениво прислонился к краю сёзди. Не заговорил бы, так никто бы не узнал бы, не почувствовал даже это давящее чужое присутствие. — И я вот всё понять не могу: когда же мой дорогой друг Куро-кун успел пересечься с сороками. Гомон стих мгновенно, словно старейшин парализовало. Хотя, зная тягу одного Лиса к подобного рода «шуткам», так вполне могло быть. — Дзинко но Йоко-сан, — Он поклонился. — Оставь церемониал, Мадара-кун, — В руках Лиса неожиданно появилась трубка. Тот закурил. Лис прищурил глаза, отчего и без того хитрое выражение его лица приобрело некое коварство. — Важную ведь вещь обсуждаем. Заключение мира, в каком-то смысле, ещё хуже чайных церемоний: ритуалов раза в четыре больше, а все важные. Как тут обойтись без Лисицы? — Конечно, Дзинко-сан, вы как никогда вовремя. — Мадара кивнул, хотя хотел скривиться, поджечь все эти ненавистные бумаги и сбежать в лес, строить деревню мечты вместе с Хаширамой чисто вдвоём. Однако выражение лица Лиса явственно говорило о том, что об этих малодушных планах ему известно и он просто наслаждается представлением. — Мы как раз обсуждали условия заключения мирного договора. Только вас и ждём. С Хаширомой, кстати, у Лиса сложились весьма странные отношения. Лис мог подолгу разглядывать друга и заклятого врага, чему-то кивать себе под нос, фыркать и хмуриться невпопад. При знакомстве с Хаширамой Лис сказал лишь одно: «Если ты не похож на Ашуру, я спокоен.» Однако, кто такой Ашура? На этот вопрос Лис не давал ответ. Но если судить по его реакции, Хаширама на Ашуру если и был похож, то не сильно. — И каковы же условия? Из задумчивости его вывел чужой вопрос. Мадара сглотнул внезапно пересохшим горлом. Как отреагирует многотысячелетние существо на подобное, предсказать было невозможно.

***

Наруто вдохнул, горький дым табака ударил в ноздри и немного обжёг глотку. Сегодня Мадара был похоронен по всем канонам своего клана, с почестями проводимый в свой последний путь. Надо будет поговорить с Шинигами. Обстоятельно. Прах Мадары, второго дорогого друга, будет развеян на полях былой славы, и Наруто сам вызвался исполнить это непростое дело. Что ж, память у кицунэ идеальна. Тем более, нужно было хорошо попрощаться с дорогим другом. Хаширама покинул мир ещё раньше, в окружении детей, внуков и просто благодарных. Даже после смерти с его губ не сходила весёлая улыбка, ослабленная старостью и общей слабостью. Тобирама с Мадарой отказались от неблагодарного титула хокаге, так что участь побывать Нидаймэ выпала Изуне, который с радостью ломанулся бодаться с советниками и советниками советников за поставки, Академию (любимое детище Тобирамы) и тайные службы. Наруто потянулся. История меняется. Давно пора. Необходимо было и раньше скинуть с себя пыль печали и памяти, чтобы взяться за всё всерьёз и не бояться ответственности за свои поступки. Это был его путь, пока он был человеком, так неужели что-то изменилось, когда он стал ёкаем? Девять хвостов дёреулись в предвкушении. Это будет весело. И даже полезно. Удивительно.