Степень искренности

      Свежая ночь. Её разношерстные монологи в обличиях самых разных снов окутывают любовью и ненавистью. Сны любезничают с посапывающими и подергивающимися в кроватях состайниками. В четвёртую не сочится — хлещет и врывается — белоснежной Аляской лунный свет. И до чего же всё-таки опечалены, заляпаны голодной тоской по чувству ласки в кроватях и друг на друге головы, руки, грабли, худые ноги, пышно или едва заметно вздымающиеся груди сновидцев.       Каждая комната Дома, старого Серого Дома, что стоит на окраине отнюдь не дружелюбного города, несёт в себе своё пламенное сердце. Неужели Наружность не замечает такое количество любви, скоплённой здесь? Этой любви, тёплой и не очень, хватило бы, чтобы к чертям выбить пробки во всех многоэтажках окраин. Они тоже зовутся домами. Нет, лишь подобиями домов.       Лорд всегда спал по-кукольному эстетично, красиво. О чём речь? Драконы совсем не похожи на обычных людей. Они по-своему сказочны. Да, может, с эльфийскими длинными волосами мальчишка оставил громоздкую часть себя вне Дома, да, теперь скомканные клочки его бежевых прядей не слипаются на губах и щеках под утро, но Лорд остался Лордом. Своими глазами, налитыми предгрозовой влажностью. Может, состайник даже стал малость красивее. Сам он точно бы и думать о таком не мог, если бы не Табаки. Эти его бестолково-тревожные пальчики, яро стискивающие комочки спутанных волос на затылке Белого Дракона при первой встрече. Этот смуглый шумный нос Шакала, с призрачно стеснительной дрожью втягивающий запах нового-старого Лорда. Лорда, который никак не ожидал, что парнишка соизволит заползти прямиком к нему в коляску в первый день их встречи после долгосрочного круга кошмара в «там», именуемым Наружностью.       Лорду снилось окно. Лёжа, сложив тонкие девичьи пальцы по бокам на своих тазовых костях, придавленных тяжелым одеялом и чьей-то ногой (после возвращения он никогда не ложился один — не выносил горького страха), он видел под закрытыми веками трещину на подоконнике. Сквозь неё проламывали путь жуткие руки и головы, голоса из их ртов без остановки вынуждали его признать, что он безбожно одинок, труслив и на голову поехавший.       Трещина на стене расползалась ветками молний — на деле же отражая набухающие Лордовские сосуды век. Лицо обдало потом. Но оно было слишком красиво для такого понятия. Оно было в росе. Та копилась в покрасневших щеках, стекала в пульсирующие виски и липла к проплешинам.       Да, Лорду снова снилось нечто ужасное. Это нечто вспыхнуло бумом перед глазами, заставило их распахнуться. Дракон огляделся: всё на своём месте. Горбач похрапывает под посвистывание флейты, на которой играл, свернувшись клубком средь простыни и одеяла. До чего же нужно было устать, чтобы заснуть, не отрывая губ от инструмента. Зато теперь все соседи могли благополучно дышать в такт мелодичному похлюпыванию-курлыканью флейты. Сфинкс недовольно вжимал голову в шею от холода, пару часов назад во сне скомкав одеяло между ног. Македонский спал тише всех, но дышал как самый настоящий хищник: глубоко, сказочно красиво, точно его тело — не тонкая струйка огня на спичке, а гордое пламя, переходящее с дерева на дерево.       Лорду эта картина теперь казалась спасением. И боязнь остаться без этой семьи, этих людей, которые, оказывается, ждали его больше любых новогодних подарков, больше собственных мечт о личном, этот страх обгладывал изнутри. Что Лорд сделал для них? За что его любить? Должна ли быть причина, чтобы испытывать любовь? И парнишка поджимал подрагивающие губы, в пелене перед глазами разглядывая чужую ногу в штанине от шароваров, заботливо перекинутую через его таз.       К груди Белого Дракона что-то прильнуло. Что-то пушистое, тяжелое и совершенно тёплое. — Мона Лиза, давно не виделись, — сглотнув нервный ком, прошептал Лорд. — Моя милая, соскучилась?       По своей любимице из кошачьих он скучал так же остервенело. Пожалуй, Мона была одним из первых пазлов Дома, с которым парень смог найти общий язык. Это не так-то просто, тем более, когда ты не можешь понять и собственные мысли, не говоря уже о чужих.       Лорд зарылся пятерней в горячую от сна шерсть кошки и стал неторопливо гладить мягкое пузо. Почему оно? Ну как же — пульсирует, что-то усердно переваривает (наверное, съеденную на ужин мышь), старается и немного елозит, устраиваясь удобнее на рёбрах хозяина. — Знаешь, что я узнал, пока был в Наружности, — пальцы прижали к себе тёплый комок, начинающий мурлыкать в такт почёсываниям. — У меня, оказывается, есть семья, — глаза Дракона защипало, и он зажмурил их, позволив себе надрывной предслезный вздох, после укусив себя за губу за слабость. — Ты, Мона, эти ребята… смотри, все до единого дрыхнут. Все вы — моя семья. Ну, чего перестала мурчать?       Мона Лиза фыркнула, шмыгнув мокрым носом. Лорд вытер щеку о своё плечо. Шерстка любимицы казалась ему шелком. Пухлое брюхо, всегда оставляло на себе клочки длинных кошачьих волос, и те были после повсюду: один раз погладишь зверька — дыши неделю наперёд сплошной шерстью. В этот же раз потные пальцы Лорда отчего-то не собирали на себе липучих волос. — Я так и не сказал тогда Табаки, что рад его видеть слишком сильно, чтобы стараться отбросить эту мысль подальше, — вздохнул парень, и пухлый живот Моны качнулся вместе с тонкой грудью в рубашке. — Он балбес, ужасно раздражает, но, знаешь, этот черт… этот черт помог мне найти что-то в себе. И вот я крепко держусь, а его даже не обнял ни разу с того дня.       Луна постепенно заземлялась. Уступала своё ложе белокрылому рассвету без солнца. Скоро проснётся Македонский, поежится в кровати и ещё долго будет разглядывать разрисованные стены своими неземными глазами. Потом зарычит Чёрный, шаркая, потопает за бритвой и полотенцем. Табаки вряд ли добудишься. Мало того, что на сей раз его не видно, сколько ни смотри по соседним кроватям, так ещё и не слышно, хотя обычно Шакала из всей кучи мальчишек в темноте можно вычислить по заложенному носу или разговорам во сне. Как-то раз он умолял Слепого, дергаясь от тревоги в своём гнезде из одеяла, сменных жилеток и свитера, не отбирать у него настойки. — Дорогуша, я польщен тем, что могу быть в роли твоей милой Моны, — защебетал сонный голосок из-под рук Лорда, которой тотчас же встрепенулся, нахохлился, плюнул матом в потолок и уставился вперёд, — твои руки сказочно ласковые… Но, видишь ли, по ощущениям сейчас пятый час утра. Прости старину, я не заметил, как улёгся на тебя. Слишком уж ты похож на подушку. — Табаки, какого… Какая подушка? — Но-но, — буркнул состайник, поднимая свою кудрявую голову, ту самую, принятую за мягкий живот Моны, — обещаю, если продолжишь гладить меня по макушке, оставив разговоры до утра, — Шакал поднял свои сверкающие глаза на парня, — я помурлычу тебе не хуже твоей любимицы.       Они застыли на мгновение друг перед другом — Табаки, потягивающийся на локтях перед носом Лорда, и сам Белый Дракон, распушив чешую в серебряном блеске. Давно его острые скулы не становились такими очерченными, а глаза — не вылезали за пределы ресниц, топорща бледный лоб. Шакал целиком и полностью походил на Мону своими повадками, внешним умиротворением и лучистой улыбкой. Первые минуты после любого сна несут в себе самый уязвимый элемент человеческой души: ты вроде бы одной ногой гуляешь в облаках своих воображаемых миров, а другой — во всю, сжимаясь от тахикардии, ныряешь в реальность.       Мона Лиза в лице состайника еще дрейфовала по волнам на стыке мира сновидений с миром живым. Табаки нарушал всякое личное пространство застывшего Лорда. Вот рука, увешанная амулетами, разноцветными фенечками и какой-то нитью со скорлупками от фисташек, плавно ложится в выемку виска Дракона, вытирает влажный блеск от подсохшей дорожки слёзы. Вот два серых глаза розовеют, немеют, рычат и стонут, по каким-то своим нейронным сетям передавая сигналы в мозг о реальности происходящего.       Лорд отчаянно старается понять, стыдиться ли ему собственной уязвимости, своих страхов, снятой маски гордости, или выдохнуть, позволить тревожному комку разлиться тёплом по телу. — И долго ты не спишь? — уточняет Лорд. — Прилично, — подмечает Шакал, вновь оперевшись руками сбоку от груди состайника. — И ты… Даже не думай, Табаки, — Дракон шепчет как можно тише, точно это самый гадкий и приятный секрет, — не думай, что я это всерьёз. Просто снилась лютая хрень. — В каждом слове, даже если оно сказано просто так, есть доля смысла. — Заканчивай, философ, — загудел Лорд, отводя глаза от состайника. Это было бесполезно, потому что Табаки мог слушать и трактовать то, что на самом деле несут в себе буквы, выплывающие из чужих уст. — Но, признаю, я правда тебе благодарен. Только не выдумывай себе чепуху. Я просто действительно… действительно что-то обрёл.       Табаки улёгся сбоку от приятеля, чуть покосившись своим плечом на его руку. Спрятал карие глаза под веером ресниц. Такой смуглый и не шибко привлекательный, совсем не красивый для доброй части лиц Дома, парню в рубашке он казался самым родным и красивым человеком на свете. — Я тебя ждал, — Табаки щекотно задел ресницами плечо состайника. Щекотка пронеслась по коже, спрятанной под рубашкой.       Лорд быстро разгадывал людей. По его логике, они делились на тех, кто, увязнув в печали, носит гордую роль циркачей, актеров, играет в красочный спектакль, и тех, кто от глубокой грусти подаёт на самое дно, чтобы восстать из пепла после долгосрочной ссылки в тоску. Шакал не подходил ни под один образ. И это ломало Лорда не хуже его собственного кошмара.       Он ощутил неловкое прикосновение состайника к своей руке, ощутил и поникший взгляд кудрявого парня. И блеснул глазами, а за ними — сердцем. Снизошла какая-то простая истина, и Лорд задумчиво стал откусывать кусочки кожи от губ. — Кажется, я понял одну деталь, — он зевнул и, немного остыв, осторожно вытащил руку из объятий кудрявого, чтобы накрыть ладонью спину этого мальчишки. — Знаешь, что мне нравится в тебе?       Табаки раскраснелся и не стал показывать свои читабельные глаза, сгустив над ними больше мягких волос. Он мог воодушевить людей вокруг себя, мог заменить им в пасмурные дни сочащиеся лучи солнца, но для самого себя, каким бы ни были его речи о собственной красе, он не мог подобрать никакого четкого определения. Кто такой Шакал Табаки? Да, тот самый уродец, что боится времени. — Давай говорить, раз уж ты притворялся спящим и нагло подслушивал меня, — хмыкнул Дракон, поворачиваясь к нему, — ну? — Лорд, ты вводишь меня в странное положение, — признался состайник. — Я уже мысленно пересчитываю, сколько тебе придётся таскать бутербродов из столовой, чтобы искупить своё жуткое поведение. — Это у кого ещё жуткое? Не заговаривай зубы. — Дорогуша, ты… — Когда ты остаёшься один на один со своей болью, — вдруг начал давно осознанное Лорд, — ты и не строишь клоуна, и не отворачиваешься от всех. Я долго пытался понять, что же внутри тебя, такого открытого и шумного.       Шакал обессилено вынырнул из-под копны своих волос. Теперь его глаза были истиной. На шее висела дорожка финиковых бус, а за ухом покачивалось, точно отдельная часть тела, от сквозняка перо, уже изрядно потрепанное пылью, кожным салом и жаром от лица. Он так боялся времени, он так избегал его, так старался оставить каждое мгновение при себе в виде сухих грибов, подвесок, гербариев и прочих диковинок, что совсем увяз в страхе, столь же схожим с таковым у Лорда, который чересчур пылающе разглядывает рассекреченное лицо Табаки.       Кем ты станешь, не будь того, что ты имеешь, рядом? А нужен ли ты вообще? Твоё предназначение смутно разглядывается в деталях, ты можешь помочь его увидеть другим, но останешься навеки слепым к самому себе.       Глаза у Шакала были бархатистые. В прямом смысле этого слова. Ресницы — пушистый бархат, оберегающий зрачки от ночных кошмаров. Лорд смотрит в эти сияющие радужки состайника и чувствует, как потеет от непонятной тревоги кожа над губами. Кудрявый жмётся ближе. Луна совершает посадку на горизонте, отдавая последний блеск двоим бодрствующим. Спутник неслышно целует край Земли. Табаки неслышно касается губами верхней губы Лорда и тает в темноте. Белому Дракону достаётся лишь пламенный шум чужого сердца поблизости, под рукой. — Внутри тебя человек, который не скрывает боль, но и не маскирует ее. — И что же ты видишь там? — интересуется смущенно Табаки, имея в виду свои глаза. — Решение, — Лорд улыбается, — решение печали. Вот тебе больно, ты эту тоску стараешься решить, ты не прячешь ее, а стараешься осознать и понять, как быть. Боишься времени — делаешь памятные амулеты для каждого события. Боишься дней осмотра в Могильнике — готовишь в этот вечер самую приятную сказку на ночь, чтобы все могли насладиться. Мне продолжать?       Шакал расплывается в заметной кривой улыбке. Он крепко, не боясь и не шарахаясь по кровати в попытках не сойти с ума, вжимает Лорда в себя, стискивая фенечковые руки у того за спиной. Состайник кряхтит, чтобы его Мона Лиза ослабила хватку.       Светает. Серые дождевые глаза рассыпаются на миллионы точек и звёздочек в зрачках Табаки. Первая история, ведь для мгновения долговато, которую полюбил совершенно красивый Шакал в чешуйчатых лапах Дракона. — Спасибо, — выдавливает из себя медовым голосом Табаки. Его плечи сгребают две бледные руки с тонкими пальцами, тянут ближе. Кудрявый — сказочник, придумывающий истории о мифических походах, страстных поцелуях с красавицами и диких битвах за волшебную страну, — неумело отвечает на поцелуй «красавицы» в лице Лорда, слишком сильно волнуется, устраивает столкновение носами, даже смеётся в кисловатые от ранок губы состайника, но не стыдится. Стараясь впечатлить его своим не существующим навыком, оттягивает ему губу, деловито прикусив, снова ввязывается после в заманчивую игру языком. Поцелуй выходит похожим на знакомство, слишком личное, чтобы быть сном. Табаки заканчивает плавно, прикрыв глаза. Лорд, до клюквы краснощёкий, сжимает руку в браслетах и фенечках своими пальцами.       Человек в первые минуты после сна балансирует на стыке двух миров. Одной ногой он бороздит моря и океаны своих снов, встречая волшебных существ и кровавых убийц, другой — целиком отдаётся реальному миру. То, что будет утром, останется на далекое «потом».       Мона Лиза и «красавица» из сказок Табаки спят. Очевидно, завтрак пропустят и останутся слушать сгустившиеся тучи.       На одной из кроватей Сфинкс смотрит куда-то в себя, прислушиваясь к первым минутам после пробуждения и последним секундам до будильника. — Видишь, истории тоже бывают не хуже мгновений, — обращается он неразличимым шепотом в сторону сцепленных на Лордовской спине рук хранителя бус с грибами и амулетов. — Не проспи обед.