Пятница

      Чонин чувствует что-то странное по отношению к своему лучшему другу. Он не знает точно, что именно происходит с его сердцем в последнее время, но что-то определённо происходит, и он не может сказать, нравится ему это или нет. Скорее всего, он охарактеризовал бы своё состояние как нечто между страхом при виде скримеров в фильмах и приятным волнением перед каким-то важным событием, типа похода на концерт любимой группы или вроде того. Но, опять же, он не понимает, насколько точно это отражает то, что он чувствует рядом со своим другом последние несколько месяцев. По крайней мере очевидным для Чонина было то, что за те три года, что они дружили, то есть почти с самого начала первого курса и вплоть до середины второго семестра третьего курса, ничего такого не наблюдалось.       Мысли об этом захватили его настолько, что он прослушал почти всю лекцию, раздумывая над тем, нормальны такие перемены в нём или нет. Ему хотелось верить в то, что нормальны, потому что он не ощущал, что его друг начал ему нравиться или стал более привлекателен в физическом или сексуальном плане. Что-то поменялось, но не настолько, чтобы Чонин действительно загонялся и переживал об этом, как о чём-то серьёзном, например…       — Контрольная? — скулит Чонсу, наваливаясь на правое плечо Чонина и хватаясь за его свитер. — Только недавно же писали…       Чонин поднимает взгляд от своей тетради, в которую он пялился всю лекцию, так ничего и не записав со слов профессора, и видит, как все в аудитории поспешно собирают свои вещи, причитая как раз-таки о той самой контрольной, которую им пообещали. Да уж, хреново, если она будет именно по той теме, которой была посвящена эта пара и которую Чонин благополучно пропустил мимо ушей.       — Вот о чём думают преподы, давая нам контрольные, когда сессия на носу? — продолжает ворчать Чонсу, спихивая все свои тетради, ручки и текстовыделители в сумку. — Как будто мы уже не в заднице.       Сдавленный смех вырывается из горла Чонина, когда он смотрит на своего однокурсника и по совместительству единственного друга с их потока, у которого даже лицо покраснело от негодования. Веселья мало, конечно, потому что Чонсу прав как никогда, но Чонин продолжает тихо посмеиваться.       — Мы всегда в ней, — говорит он и всё равно улыбается. — Если уж всё так плохо будет, спишем. Не в первый раз.              — Не говори так, будто математическая статистика – это что-то, что можно списать, — закатив глаза и закинув сумку на плечо, фыркает Чонсу и встаёт со своего места. — Я вообще не понял, как работает это многомерное шкалирование, хотя он всю пару про него трындел.       Да… Чонсу оказывается прав почти во всём, что говорит. В частности и в том, что списать контрольную по математической статистике нельзя ниоткуда. Особенно когда препод такой дотошный и ставит неуды всем, кто отвлекается и смотрит в окно дольше пяти секунд. Придётся разбираться. В любом случае, он всегда может попросить Джисона помочь ему или одолжить конспекты у однокурсников.       — Я напишу тебе позже, ладно? — говорит Чонин, когда они собираются разойтись у выхода. — Мне нужно встретиться с Джисоном в столовой.       — Ага, — кивает Чонсу. — И подумай, насчёт вечеринки у Уёна в пятницу. Я ненавижу, когда приходится напиваться без тебя.       — Подумаю, — бросает Чонин и спешит уйти.       Думать о дурацкой студенческой вечеринке заядлого тусовщика с хореографического он точно не будет.       — У Уёна вечеринка в пятницу! — восклицает Джисон, подрываясь со стула, когда Чонин садится напротив и опускает свой рюкзак на пол рядом с ножкой стола. — Мы обязаны пойти, Чонин! У него всегда самые отвальные тусовки.       Чонин смеётся, видя блеск в медово-карих глазах напротив.       — Отвальные? Что за слово? Никто так не говорит, Джи, — скептично морщит нос он, отбирая у Хана палочки и воруя его острый ттокпокки.       — Ещё как говорит, — уверенно заявляет Джисон, ставя локти на стол и обнимая свои пухлые щёки ладонями. — Отвальные – значит самые крутые, безумные и офигительные: всё сразу, — перечисляет он, наблюдая за жующим Чонином.       — Нет. Ты сам это придумал, — улыбается Чонин, вытирая уголки губ от соуса, что уже начинал печь на коже.       — Ну и что? Это подходит и не звучит по-старпёрски, типа «клёвая вечеринка», — морщится в притворном отвращении он. Тёмная чёлка закрывает его глаза, которые превращаются в полумесяцы, когда его лицо искажается. — Даже моя мама так не говорит, что б меня, а ей уже без пяти минут пятьдесят.       Чонин издаёт непонятный хлюпающий звук, когда смеётся с набитым ртом, прикрывая нижнюю часть лица ладонью, чтобы не выплюнуть всё на стол. Джисон такой Джисон. Всегда говорит что-то подобное с серьёзным лицом и не понимает, почему все вокруг смеются над ним.       — Ладно, будем общаться на языке Джисона, если тебе так угодно.       — Это ещё что, блин, такое? — воет Хан, вскидывая руки в негодовании. — Какой ещё язык Джисона?       — Такой существует, ты не знал? — Чонин крутит палочками в воздухе, напрягая каждую мышцу лица, чтобы сдержать улыбку. — Вся хрень, которая когда-либо вылетала из твоего рта образовала новый язык.       — Ой, замолчи! — шипит Джисон, размахивая руками, его чёлка открывает лицо, свисая по обе стороны вдоль скул, спрятанных за щеками, пока он трясёт головой. — Мы вообще говорим про вечеринку.       — Ладно.       — Сходим? — Джисон складывает руки перед собой, умоляя.       Хорошо бы отказаться. Там и контрольная на носу, и подготовка к сессии, да и Чонин не особо любит подобные мероприятия, если уж быть честным. Все эти огромные скопления пьяных и потных людей, скачущих под музыку и курящих травку в туалете, куда потом зайти по делам невозможно, вызывают у него панику. Да, ему всего двадцать два, и он должен отрываться на полную катушку, пока может, но Чонину больше по душе смотреть фильмы с Джисоном, лёжа впритык друг к другу на его кровати в общежитии, есть чипсы так, чтобы крошки были повсюду, а уголки рта окрашивались в ярко-оранжевый цвет, и соревноваться в том, кто громче и дольше рыгнёт после выпитой залпом банки содовой.       Но Джисон смотрит так, что хочется согласиться на любую авантюру, что только взбредёт ему в голову. Глаза большие, янтарно-карие, сияют, как у ребёнка, который выпрашивает новую игрушку, длинные тёмные ресницы трепещут от предвкушения и желания, и Чонин просто не может выдавить из себя это простое и короткое «нет». Просто не может.       — Кто ещё пойдёт? — спрашивает он, обречённо вздыхая и забирая у Хана ещё и банку с содовой.       — Так ты согласен? — ещё ярче сияет Джисон, едва сдерживая счастливый писк. Он выглядит таким счастливым, что Чонин снова ощущает это странное чувство, о котором думал сегодня весь день, по отношению к нему.       — Сначала ответь на вопрос, — требует Чонин, опуская взгляд в тарелку, чтобы избавиться от непонятного трепета, смешанного со страхом, в груди.       — Чанбин, Чан, Хёнджин, возможно, Сынмин тоже, — начинает перечислять Джисон, часто моргая. — Не знаю насчёт Феликса и Минхо, но если Джинни уговорит их, то они тоже. И другие знакомые будут.       Чонин молчит пару секунд, делая вид, что думает, хотя на самом деле всё уже решил ещё тогда, когда встретился с Джисоном взглядом в ту самую секунду, как он спросил его.       — Хорошо. Во сколько? — говорит он и сам весь светится изнутри, когда Джисон радостно улыбается ему в ответ. Это ведь не странно?       — В восемь. Я напишу тебе, во сколько встретимся, ладно? — Джисон вытягивает руку и щипает Чонина за ямочку на щеке, из-за чего тот притворно морщится. — Ты лучший!       — Не трогай меня, обольститель хренов, — отклоняется назад он, но сдержать улыбку не может. Он не без страха замечает, что сердце в ушах начинает стучать громче, когда Джисон хихикает, смешно морща нос и открывая рот настолько широко, что его можно было бы использовать в качестве кольца для игры в баскетбол.

———

      В пятницу Чонин сидит в своей комнате и пытается разобраться, что такое многомерное шкалирование, по видео-урокам на Ютубе и не слишком подробным и понятным конспектам, которые любезно скинул ему Чонсу, когда Джисон пишет ему. Он сообщает, что зайдёт в семь, потому что до дома Уёна ещё нужно добраться, и просит нарядиться, чтобы Хан не чувствовал себя слишком разодетым на фоне остальных. Чонину остаётся только вздохнуть на это и, отложив подготовку, которая так и не сдвинулась с мёртвой точки за последние несколько часов, пойти собираться.       Он находит в своём скромном гардеробе бедного студента бежевую рубашку с коротким рукавом и решает оставить расстёгнутыми несколько верхних пуговиц, надеясь, что это хоть немного подойдёт под понятие нарядно. На ноги он надевает широкие голубые джинсы со множеством прорезей на передней части обеих штанин и свои любимые кеды. Довольно обычно, но не так уж и плохо, если добавить немного макияжа. Да, определённо немного макияжа.       Порывшись в косметичке Хёнджина, которого в комнате, к счастью, не было, он находит палетку и наносит немного сияющих золотистых теней на глаза, берёт персикового цвета тинт и делает свои губы немного ярче. Выходит неплохо, учитывая, что в последний раз он красился, кажется, на посвящение в первокурсники.       Когда он заканчивает зачёсывать свои светлые волосы назад с помощью геля всё того же Хёнджина, в дверь кто-то активно стучит. Чонин спешит взять телефон и бумажник, открывает дверь и… вау. Вау.       Джисон выглядит просто великолепно в блузке со свисающими с воротника длинными лентами, которые, по всей видимости, должны были быть завязаны в бант, но они не были, потому открывали вид на выпирающие ключицы и (совсем немного) на подкаченную грудь. Чёрные прямые шорты с отглаженными стрелками не закрывали стройные ноги Джисона, обрываясь выше колен, почти чёрные волосы были уложены по обе стороны от лица, а на глазах чернела подводка для глаз. Вау.       — Привет, — улыбается Джисон, прислоняясь правым плечом к дверному косяку. — Круто выглядишь. Мне нравится.       Его руки тянутся к воротнику рубашки Чонина, чтобы расправить его и ещё больше развести в стороны, делая вырез на груди шире. Когда горячие пальцы слегка задевают кожу у шеи, Чонин слегка вздрагивает, но это, благо, остаётся незамеченным.       — Ты тоже, — только и может ответить Чонин, хотя понимает, что наряд Хана достоин куда большего. Он возвращает взгляд к его лицу, стараясь унять сильно учащённое сердцебиение, которое было списано на волнение перед вечеринкой. — Пойдём?       — Ага, — широко улыбается Джисон и приобнимает его за плечи, когда они направляются в дом Уёна.       Они начинают слышать музыку ещё до того как заходят в довольно большой по мнению Чонина дом в два этажа, а когда всё же заходят, едва не глохнут от того, насколько сильно кричит голос какой-то певицы из динамиков. Чонин морщится, прищуриваясь и надеясь, что ему удастся привыкнуть к этому как можно скорее.       Вокруг уже полно людей, что говорит о том, что вечеринка началась немного раньше, чем в восемь. Большинство из них танцует и уже изрядно подвыпило. Это не может не напрягать, потому что они совсем не следят за своими телами, которые так и норовят случайно — или не совсем — прикоснуться, а то и прижаться к Чонину во время танцев. Его передёргивает, когда какая-то миниатюрная девушка с чёрными волосами и широкой улыбкой на лице, прикасается ладонью к его пояснице, вероятнее всего просто для того, чтобы не врезаться в него. И это совсем не кажется чем-то приятным.       Джисон, кажется, замечает его поджатые губы и сведённые вместе брови, когда они пытаются пробраться вглубь всего этого хаоса, поэтому замедляется и хватает запястье Чонина, обвивая его своими пальцами. Следует признать, что это действует на Чонина успокаивающе. Но только до того момента, как он чувствует проникающий в нос противный запах травки. Мерзость.       Что сказать о Джисоне? Он определённо выглядит очень довольным, аж подпрыгивает на месте пару раз под бит музыки, пока они всё ещё движутся куда-то. Чонин знает, что Джисон сильно перевозбуждён из-за всего этого, хоть и не показывает. Всё потому, что Хан очень любит вечеринки. Серьёзно, кажется, он не пропустил ни одну с момента, как поступил в университет.       Чонин рад тому, что Джисон расслаблен и слегка возбуждён из-за вечеринки, но не рад тому, что ему приходится находиться на ней вместе с ним.       — Всё в порядке? — спрашивает Джисон, и Чонин понимает его только потому, что может прочесть вопрос по движениям его губ.       — Слишком шумно, но я в норме, — отвечает он, стараясь перекричать музыку.       Джисон ободряюще улыбается ему, и они наконец оказываются в более просторном месте, а именно в кухне. На столе расставлено умопомрачительное количество разнообразной выпивки, и Чонин ловит себя на мысли о том, что выискивает взглядом что-нибудь покрепче. Ему определённо нужно выпить, потому что пережить такое количество пьяных людей, отвратительно сильный запах травки и слишком открытые ключицы своего лучшего друга на трезвую голову он едва ли в состоянии.       — Хей! — кричит кто-то за его спиной, пока Джисон уже во всю намешивает какие-то коктейли в двух стаканах, которые непонятно где уже успел раздобыть для них. На плечо Чонина ложится чья-то тяжёлая ладонь, и он оборачивается, видя перед собой ослепительную улыбку Чана. — Вы пришли!       — Ага, — соглашается Джисон, отставляя в сторону уже ненужные бутылки. — Привет, Чан-хён!       — Привет, — здоровается Чонин, приветственно улыбаясь ему.       — Чего такой кислый, Чонин-а? — посмеивается Чан.       Его большие жилистые ладони перемещаются на напряжённые плечи Чонина и начинают неспешно их разминать, заставляя слегка расслабиться под тёплыми и медленными прикосновениями. Чонин был так сильно напряжён, хотя даже не подозревал об этом. Наличие знакомых лиц рядом и приятный массаж заставляют его слегка смягчиться и начать ощущать себя немного более комфортно в этой невероятной духоте.       — Ты так напряжён, — комментирует Чан. Его дыхание над ухом Чонина горячее и отдаёт лёгким запахом какого-то крепкого алкоголя. — Расслабься, это же просто вечеринка.       — Знаю, — мычит Чонин, аж прикрывая глаза от того, насколько приятен импровизированный массаж старшего.       Джисон подскакивает к ним, держа в руках два больших стакана, наполненных ярко-красной жидкостью почти до краёв, и протягивает один Чонину, который без промедлений принимает его.       — Он не хотел идти, но я его уговорил, — говорит Хан, делая большой глоток того месива, что он только что накашеварил. — Но я не хочу чувствовать себя твоим мучителем, так что пей и скорее расслабляйся, детка.       Он смотрит Чонину в глаза и неумело подмигивает, слегка размыкая влажные от напитка губы. Чонин посмеивается с того, насколько забавным выглядит его лицо, когда он это делает, и решает, что действительно должен немного выпить. Коктейль в его стакане оказывается очень сладким на вкус и совсем безалкогольным на первый взгляд. Только когда в его груди практически мгновенно растекается странное приятное тепло, он понимает, что это не так. Чонин делает ещё несколько больших глотков подряд и довольно щурится, смакуя приторный вишнёвый вкус на языке.       Чан с Джисоном о чём-то оживлённо болтают. Видимо, они опять обсуждают стажировку Чана в музыкальной компании, о которой Хан не упускает возможности поинтересоваться каждый раз с того момента, как Чан получил её. Он уже выпустился из университета два года назад, но благоразумно решил взять курс магистратуры, рассчитанный на три года. Из него вышел бы действительно отличный продюсер.       Вскоре Чан говорит, что увидится с ними позже, так как он должен отнести своим однокурсникам обещанную выпивку, и оставляет их одних. Точнее, не совсем одних, потому что каждую минуту на кухне появляется новое лицо, решившее влить в себя ещё больше водки. Джисона это, кажется, совсем не волнует. Он хватает Чонина за руку и тащит обратно, что-то выкрикивая ему на ухо, но Чонину так и не удаётся разобрать его слов за всем этим шумом, который уже успевает стать более привычным для его ушей.       Они встречают некоторых знакомых Хана, с которыми он перекидывается парой фраз, хотя вернее было бы сказать выкриков, а иногда просто приветствуют друг друга улыбками или поднятыми вверх ладонями. Джисон знаком с таким большим количеством людей, что Чонин вскоре сбивается со счёта.       На протяжении всего этого времени, Джисон продолжает держать его за запястье и изредка улыбаться ему, когда их взгляды встречаются. Чонин благодарен ему за то, что он не забывает о не такой уж сильной любви младшего к вечеринкам и старается держаться рядом. Это приятно.       Они находят Хёнджина и Сынмина, расположившихся на подоконнике в задней части гостиной, где народу с самого начала было чуть меньше, чем в самом её центре. Щёки Сынмина сильно порозовели от выпитого алкоголя, а рука уже не закрывала нижнюю часть его лица, когда он улыбался, смеясь с очередной шутки. Его улыбка была очаровательна даже в этих нервных вспышках красного, фиолетового и синего цветов, заливающих весь первый этаж.       Чонин чувствовал себя спокойнее от того, что оба его соседа по комнате находились здесь, как и он. Однако он соврал бы, сказав, что мысль об абсолютно пустой комнате в общежитии не прельщала его из-за этого ещё больше, чем ранее.       — Я так пьян, — сжав пальцами голое плечо Хёнджина, открыто смеётся Сынмин. Видеть его таким было не то чтобы делом необычным, но Чонин всё равно непроизвольно улыбается и делает ещё глоток из своего стакана.       — Ты такой милый, Сынмин! — выкрикивает Джисон, слегка выкатив нижнюю губу. — Обожаю, когда ты такой!       — А я? — Хёнджин выглядит оскорблённым, когда поднимает взгляд. Чонин снова смеётся. — Почему ты не говоришь такого обо мне?       — Потому что мы постоянно пьём вместе, и я видел, как ты блевал в самых разных местах уже раз сто. Разве это мило?       — О боже, ты слишком строг! — пихает его в бок Чонин, и Джисон закусывает губу, хмурясь. — Хёнджин, ты всегда милый, не слушай этого оболтуса.       — Ох, Чонин, один ты меня любишь! — скулит он, ударяясь затылком о стекло позади, когда Сынмин продолжает прижиматься к его руке, уже чуть ли не обнимая её. — Ты мой любимчик, знаешь?       — Эй! — возмущается Джисон, и плотнее прижимается к боку Чонина. Последнего слегка кроет от ощущения горячего тела Хана, находящегося в такой странной близости к нему самому. — Он мой любимчик!       — Почему никто не спрашивает меня, кто мой любимчик? — посмеивается Чонин, утыкаясь в свой стакан в надежде спрятать в нём горящее от смущения лицо.       — Конечно, это я, — заявляет Джисон, закатывая глаза.       — Конечно, это Юн, — передразнивает Чонин, ощущая слабый удар в плечо.       — Твой младший брат не считается, — качает головой Сынмин и возвращается к своему стакану, размещая руку на бедре Хёнджина.       — Вы все просто невыносимы, — вздыхает Чонин и всё больше мечтает о том, чтобы вернуться в свою комнату и, завернувшись в одеяло, смотреть смешные видео в интернете, пока не вырубит.

———

      — Давай, почти дошли, — слышит Чонин над ухом, и едва может распознать в человеке, на котором повис мёртвым грузом, Чанбина.       Ему плохо. Голова кружится похуже, чем после катания на американских горках в центральном парке развлечений, в котором он бывал когда-то давно на первом курсе. Он совсем не понимает, как ему удаётся передвигаться на своих ватных ногах, да ещё и вверх по лестнице.       Скорее всего, Чанбин просто тащит весь его вес на себе. Нужно будет купить ему кофе в качестве благодарности.       Вскоре музыка совсем утихает, превращаясь в едва уловимый ритм, растворяющийся где-то в сознании. Чонин чувствует, как его сажают на что-то мягкое, и его слегка мутит от того, что он ничего не видит.       — Нормально? — спрашивает Чанбин, аккуратно толкая его и заставляя лечь на спину. Кажется, теперь он лежит на чьей-то кровати. Чонин не чувствует, что может ответить, поэтому просто показывает пальцами окей. — Хочешь воды?       — О боже, да-а-а, — стонет Чонин, пытаясь вспомнить, в какой момент он умудрился так напиться. Он поворачивается на бок и старается дышать, чтобы избавиться от такого сильного головокружения.       — Ладно, я принесу воды и чего-нибудь пожевать, хорошо?       Чонин не слышит, как он уходит, но понимает, что остался один, когда пытается приподняться и оглядеться, чтобы хоть немного начать ориентироваться в пространстве. Серьёзно, когда он успел так надраться? Вроде, не так уж много выпил, а в итоге…       Воспоминания о контрольной в предстоящий понедельник врываются в его голову так резко, что он едва не подскакивает на месте. Какого чёрта он напивается, зная, что завтра у него будет ужаснейшее похмелье, и на подготовку останется только жалкое воскресенье? Просто прекрасный план действий. Великолепный! Чонин стонет, потирая горящее лицо руками и думает о том, что очень хочет спать.       Было бы отлично вернуться на пару часов назад и соврать Джисону о том, что он простудился, чтобы не идти.       Но это не возможно. И он валяется пьяный в дрызг на кровати в закрытой комнате в доме Уёна в пятницу вечером. Чонин хочет, чтобы этого никогда не происходило.       Почему он так напился?       Дверь открывается, и Чонин заставляет себя открыть глаза, заранее зная, что ему придётся сесть, чтобы выпить воды и проглотить немного снэков, что пообещал ему Чанбин. Или хотя бы попытаться. Когда он приподнимается на локтях, то с удивлением замечает, что в дверях стоит совсем не Чанбин.       — Привет. Ты в порядке? — спрашивает Джисон, делая шаг внутрь комнаты и прикрывая за собой дверь, замок на которой щёлкает.       Почему он щёлкает?       — Джисон? — шепчет Чонин, не до конца уверенный в том, что это именно он. — Где ты был?       Почему он так напился? Почему напился? Почему напился?       Потому что Джисон.       Да, во всём виноват именно он. А точнее руки, которые он внезапно начал распускать после второго выпитого им стакана алкоголя.       Джисон всегда был до жути тактильным, и Чонин очень старался терпеть это, не желая быть слишком грубым в отказах. Чаще всего Хан просто хватал Чонина за руки или трепал по волосам, или он мог запросто взять ладонь Чонина и начать перебирать его пальцы, когда они смотрели фильм или слушали кого-то из своих друзей, или начать тыкать в ямочки на его щеках, или положить голову ему на плечо. И Чонин на самом деле привык к этому, потому уже не обращал внимание на подобное. Это стало привычкой. Он бы даже мог сказать, что ему это немного нравилось.       Но не сегодня… Сегодня всё было совершенно иначе.       Руки Джисона побывали, кажется, на каждой части тела Чонина, кроме, спасибо боже, промежности.       Сначала он просто обнимал его за плечи, пока они продолжали говорить с Хёнджином и почти уснувшим на его плече Сынмином. Потом руки Джисона стали разминать всё ещё слегка напряжённые плечи младшего, потом он безжалостно плюхнулся ему на колени, когда они разместились на одном из свободных кресел поблизости, чтобы продолжить пить уже сидя. Его пальцы бродили по открытым предплечьям Чонина, посылая мурашки по всему телу, пока младший рассказывал ему о том, что его родители позвали их обоих в гости на летних каникулах, а задница Хана прижималась к сведённым вместе коленям Чонина.       Всё это казалось очень странным и совсем уж непривычным.       Но терпение Чонина достигло высшей точки кипения, когда они пошли танцевать.       Куча пьяных людей вокруг всё ещё не казалась Чонину привлекательной от слова совсем, но Джисон так хотел потанцевать, что отказать ему было бы самым что ни на есть ужасным преступлением. Поэтому он позволил отвести себя на импровизированный танцпол. Сначала он просто неумело покачивался под музыку, стараясь наблюдать за скачущим Джисоном, а не думать о том, как бы ему избежать контакта с потными от жары и слишком интенсивных танцев другими студентами. Это казалось нереальным в самом плохом смысле этого слова.       Но лучше бы всё оставалось так, потому что то, что происходило дальше, заставило бедного Чонина напиться до белых звёзд перед глазами.       Джисон оказался почти вплотную прижат к нему своим торсом под давлением со стороны других тел, продолжая при этом двигаться и улыбаться так, будто он только что выиграл в лотерею, а не истекал потом на какой-то студенческой вечеринке перед самой сессией. Его глаза, подведённые чёрным карандашом, сверкали в свете разноцветных вспышек света, озаряющих его красивое лицо под бит звучащей из колонок песни. Он выглядел немного уставшим, его лоб и шея покрылись тонким слоем пота, который делал его и без того сумасшедше привлекательный внешний вид ещё более горячим, его грудь часто вздымалась, неприлично натягивая ткань блузки, а руки напрягались, делая то же самое с тканью на рукавах.       Нормальному человеку стоило бы стыдиться подобных мыслей о своём лучшем друге. И Чонин стыдился, но старался не показывать, что подобное поселилось в его голове.       Руки Джисона легли на его плечи, пока он покачивал своими бёдрами в танце, и это было очень даже приятно. Затем горячие ладони начали постепенно спускаться к груди, бёдра крутиться с ещё большей амплитудой, пальцы очертили мускулы на руках младшего, от чего ему почти пришлось задержать дыхание, и вернулись к груди, потом к животу. И Чонин правда старался делать вид, что это всё его совсем не волновало, а сердце стучало слишком часто и громко из-за количества людей вокруг, а не из-за Хана, трущегося своими бёдрами о его и гладящего всё его тело от и до. Но когда Джисон резко завёл руки за спину Чонину, будто собирался обнять, а в итоге бесстыдно разместил их на его заднице, душа, кажется, окончательно покинула тело Чонина. Он почти чувствовал, как задыхался в тот момент.       Улыбка Джисона была такой довольной и сытой, словно он только что объелся жаренной курочкой под конец трудного дня. Чонин нервно сглотнул, положив руки ему на плечи, чтобы это не выглядело слишком странно со стороны и чтобы снова вернуть хоть какое-то пространство между их телами. У него начала кружиться голова от происходящего, а ведь он не то чтобы много выпил на тот момент. Чонин старался смотреть куда угодно, только не на Джисона, ладони которого периодически сжимали его зад, посылая ток по всему телу.       Он ведь сильный, и сможет вытерпеть это до того момента, пока Джисону не надоест вести себя так… развязно? Ведь так?       «Ты выглядишь так горячо сегодня», — в один момент сказал Джисон ему на ухо, и тогда Чонин понял, что не сможет. Он не сможет. — «Почему ты так напряжён? Я хочу, чтобы ты расслабился», — выдохнул Хан куда-то ему в шею и провёл руками по напряжённым бёдрам, слегка сжав их.       Чонин едва помнит, как оттолкнул его, чувствуя, как лицо и уши полыхали огнём, и выбрался почти из самого центра толпы, в которую их каким-то образом засосало. Он мечтал о том, чтобы оказаться на свежем воздухе и забыть обо всём как о страшном сне. Но в конечном итоге оказался сидящим на кухонной столешнице и жадно глотающим джин прямо из горла почти полной бутылки.       — Танцевал, — отвечает Джисон, подходя ближе и опускаясь на край кровати. — Я пытался найти тебя после, но Сан с Уёном затащили меня играть в пив-понг, — глупо хихикает он. Его тихий смех эхом отдаётся в ушах Чонина, когда он снова ложится и прикрывает глаза. — Тебе лучше? Ты выглядел напряжённым весь вечер.       Конечно выглядел! Плюс ко всему, он был напряжён по-настоящему и уже не только из-за учёбы. Но Джисону он об этом говорить конечно же не станет.       — Ага, — мычит Чонин куда-то в подушку. — Волнуюсь из-за контрольной по математити… математипич… по мамети… короче по мат статистике, — так и не сумев правильно произнести слово «математической», в итоге говорит он.       — Когда она? — забираясь на кровать с ногами, спрашивает Джисон. Его голос звучит слегка сонно, но заинтересованно.       Чонину не хочется отвечать. Единственное, чего ему действительно хочется, это чтобы Джисон ушёл, ну и ещё немного пить.       — В понедельник.       — У тебя целых два дня, чтобы подготовиться, — напоминает Хан и опускает руку на плечо Чонина, слегка поглаживая. И Чонин уже даже не может сопротивляться, он просто лежит и старается думать о том, чтобы Чанбин вернулся как можно скорее. — Ты тот ещё всезнайка, так что я уверен, что ты справишься. Нечего впустую нервы переводить.       Он серьёзно что ли? Чонин тихо хнычет себе под нос и принимает сидячее положение, откидываясь спиной на подушки. Голова продолжает гудеть, но уже хотя бы не кружится. Джисон всё ещё сидит на краю кровати, и перемещает руку с плеча младшего на его левую лодыжку, когда он меняет положение. Большой палец забирается под штанину и легко поглаживает кожу.       — Я так пьян, и завтра мне наверняка будет слишком плохо, чтобы нормально готовиться, а в воскресенье мне ещё нужно будет съездить по делам и я…       — Эй-эй, тише, — прерывает его нервное бормотание Джисон и придвигается так, что их колени соприкасаются. Его ладонь полностью ныряет под джинсовую ткань, чтобы мягко погладить икру. — Всё в порядке. Я помогу тебе подготовиться, и ты всё сдашь.       В любой другой ситуации эти слова из уст Джисона успокоили бы Чонина на раз-два, он уверен. Но сегодня что-то не так.       Хотя точнее будет сказать, что всё не так.       — Я почти чувствую напряжение, исходящее от тебя, — говорит Джисон, невинно склоняя голову набок и поджимая губы, будто думает о чём-то. — Хочешь, я сделаю тебе массаж?       Нет. Ни за что в жизни, блять, Чонин не позволит ему делать себе массаж!       — Давай! — подмахивает рукой Хан и подползает ближе к застывшему с каменным лицом Чонину, садясь на колени. — Тебе понравится, обещаю. Отодвинься немного.       Когда Чонин смотрит на него самым тупым взглядом в мире, редко моргая и никак не реагируя на просьбу Джисона, тот заводит руку ему за спину, отрывая от подушки и заставляя немного отсесть вперёд, чтобы освободить место между спинкой кровати и его спиной. Чонин не дышит, когда чувствует, что Джисон садится позади него, прижимаясь бёдрами к его ягодицам и слегка ёрзая, что совершенно не помогает расслабиться. Вот вообще ни разу.       — О боже, такое ощущение, что твои мышцы сейчас взорвутся, — громким шёпотом выдыхает Хан проводя от поясницы до лопаток горячими ладонями, жар от которых чувствуется очень хорошо через тонкую ткань рубашки младшего. — Не думал, что математическая статистика настолько ужасна, — шутит он, но Чонин не смеётся, ковыряя заусенцы на своих длинных пальцах.       — Ты не обязан, Джи, — жалкая попытка прекратить всё до того, как ситуация неминуемо свернёт не в ту сторону, вырывается изо рта Чонина.       — Всё нормально. Мне не сложно, — мягко говорит Джисон и тратит пару секунд на растирание шеи младшего поверх рубашки, после чего начинает мять задеревеневшие мышцы своими пальцами.       Его прикосновения приятны, Чонин не может этого отрицать, но это не меняет того факта, что он превращается в каменную статую, не способную ни вздохнуть, ни моргнуть, ни нормально пошевелиться, пока ровное и тёплое дыхание Хана обжигает кожу на его затылке. Чонин закрывает глаза, прилагая все возможные усилия для того, чтобы мысленно быть как можно дальше от происходящего и думать, например, об ужасно страшной полулысой собаке соседки его родителей, которая всегда смотрит так, будто всё о нём знает. Может, так оно и есть.       На пару секунд кажется, что это работает, но затем Джисон нажимает на какую-то точку в основании его шеи, и по телу разливается такое приятное тепло, что Чонин почти обмякает в его руках, но каким-то магическим образом сдерживает себя от этого.       — Хорошо? — спрашивает Джисон, продолжая уверенно разминать пальцами мышцы уже между лопаток. Это немного щекотно, и Чонин рефлекторно втягивает шею. — Тебе не больно?       Чонину не больно. Его почти трясёт от происходящего, он плотно поджимает губы, чтобы не выдать своего жуткого волнения и, вероятно, странной реакции. Это так раздражает и пугает, что он почти думает о том, чтобы просто убежать. Но не делает этого, потому что тогда это покажется ещё более странным. Удивительно, что Джисон до сих пор не сказал ничего о том, что Чонин оттолкнул его, пока они танцевали, хотя это определённо было довольно странно.       Проходит немного времени. Чонин забывает о Чанбине, полностью концентрируясь на контроле странной реакции своего тела на прикосновения Джисона. В какой-то момент он с гордостью готов заявить о том, что полностью привыкает к этому чувству и к горячему дыханию на своей шее и уже не чувствует себя слишком странно, но тут по комнате разносится довольно громкий и протяжный стон. Вся его уверенность рассыпается в прах в мгновение ока. Руки Джисона замирают на его плечах, как и сердце Чонина, его собственные пальцы впиваются в кожу на бёдрах так сильно, что могут запросто оставить синяки после себя.       Какого чёрта? Что это, нахрен, вообще было?       Их обоих окутывает напряжённая и неловкая тишина, нарушаемая только бешеным стуком сердца в ушах младшего, пока он пялится на стену перед собой, игнорируя большое зеркало, стоящее прямо напротив кровати, в котором он может видеть их фигуры, разместившиеся на чьей-то кровати. О боже, его сердце сейчас остановится. Он застонал, пока Джисон делал ему массаж. Действительно неприлично застонал. Совсем не от боли, а от… удовольствия. Чонин чувствует, как кровь медленно начинает отливать от его головы и спускаться к месту между его ног, образуя узел и заставляя его бедный член дёрнуться в джинсах.       Господи, это действительно происходит с ним или он просто спит, и ему снится самый ужасный кошмар из всех возможных? Пожалуйста, лишь бы второе! Лишь бы, блять, второе!       — Тебе хорошо? — спрашивает Джисон тихо-тихо, почти прислоняясь губами к уху младшего.       Чонин начинает дрожать всем телом, не зная, что ему делать: молиться, чтобы всё это было позорным плодом его больной фантазии, или скорее писать завещание, потому что, если всё это происходит с ним в действительности, он ни за что не покинет эту тёмную комнату живым. Но эти мысли мгновенно испаряются из его головы, оставляя после себя только монотонный серый шум, когда чужие влажные губы оставляют поцелуй под его левым ухом. Джисон целует его, пока сидит позади и почти обнимает…       Сегодня точно кто-то умрёт.       — Джисон… — едва слышно вздыхает Чонин, с силой сжимая пальцами свои джинсы.       — Что такое, Нини? — абсолютно незаконно невинным голосом спрашивает Джисон. Его руки обвиваются вокруг тела мелко дрожащего Чонина, ложась прямо на подтянутый живот, чуть поглаживая и заставляя его спину соприкоснуться со своей грудью, а губы ещё несколько раз прижимаются к потной коже у челюсти. — Такой массаж тебе нравится больше?       Чонин не может точно сказать, что он чувствует, когда до него доходит, что Джисон не отстраняется. Его губы на шее младшего горячие и мягкие, будто наэлектризованные, потому что как иначе объяснить удары тока, прошибающих всё тело Чонина каждый раз так, будто он дотронулся до оголённых проводов?       Он не отвечает Джисону, продолжая сдерживать себя от того, чтобы сделать что-то ещё более ужасное.       — Я хочу попробовать кое-что с тобой, — шепчет Хан, его руки задерживаются на ремне джинсов Чонина. Младший едва ли дышит. — Если тебе будет неприятно, просто скажи, хорошо? Я остановлюсь, Нини, обещаю.       Блять, блять, блять.       Какого чёрта он думает, что Чонин сможет отказать ему? Ни за что не сможет. Не после того, как он уже больше года довольствовался только рукоблудством в душе по вечерам, когда день оказывался слишком дерьмовым и нужно было хоть как-то снять стресс.       Другой вопрос, что это Джисон предлагает ему сделать что-то с довольно очевидным подтекстом. Чонин покатился бы со смеху, если бы кто-то сказал ему ещё утром, что руки его лучшего друга будут на его ширинке, губы — на шее, а томный шёпот на ухо будет почти буквально плавить его мозг. Как Чонин посмотрит ему в глаза после такого? Как заговорит с ним? Как они смогут и дальше дружить, если это произойдёт?       Вот же хрень!       — Скажи, ладно? — снова спрашивает Джисон, укладывая подбородок на правое плечо Чонина и прижимаясь щекой к его шее. — Я хочу, чтобы ты чувствовал себя хорошо.       Кивнул он или что-то неразборчиво промычал в ответ — Чонин не помнил, потому что ладонь Джисона легла на его промежность поверх джинсов и заставила его подавиться воздухом, проехавшись сначала вверх, а потом вниз по плотной джинсе. Член под двумя слоями одежды уже был смущающе твёрд и пульсировал, ожидая, пока к нему прикоснутся или сделают с ним хоть что-нибудь. Чонин поднял руку и закрыл ею глаза, чтобы попытаться скрыть красный цвет своего лица и нетерпеливый трепет ресниц.       Чонин так ужасно сильно смущён, что хочет испариться по щелчку пальца, и оказаться в любом другом месте планеты, хоть на дне Мариинской впадины, лишь бы подальше от шаловливых рук Джисона, оправдание которым младший не может найти даже в лице алкоголя.       Но одновременно с этим Чонин чертовски возбуждён, его член твёрдый и влажный в штанах, а тугая резинка белья уже начинает неприятно давить на головку, вызывая тихое шипение. И ещё никто не прикасался к нему уже достаточно долго, чтобы он желал этого, вопреки возражениям своего едва ли трезво соображающего мозга.       Он хочет, чтобы рука Джисона была у него в штанах прямо сейчас. Он хочет, чтобы его лучший друг прикоснулся к нему и заставил кончить от своей руки. Да, определённо хочет. А о сожалениях он несомненно подумает чуть позже.       Блять!       — Джи, — шепчет Чонин, отпуская все мысли и откидывая голову на плечо старшему. — Джисон…       — Да, я здесь, Чонинни, — бубнит Хан куда-то в растрёпанные волосы Чонина, продолжая медленно оглаживать его возбуждение поверх джинсов.       — Блять, — выдыхает младший, прикрывая глаза, и нетерпеливо подаваясь бёдрами вперёд.       Ему так хорошо. Так хорошо.       Хан не спешит, гладит медленно, но не чтобы поддразнить, а чтобы дать привыкнуть, потому что… ну потому что это Чонин, и прежде они никогда ничем подобным не занимались. Его дыхание ровное, тёплое, в отличие от Чонина, вздохи которого частые, беспорядочные и нервные. Джисон шепчет что-то ему на ухо, пока Чонин тонет в наслаждении, которого не испытывал слишком долго, чтобы вот так просто отказаться от него сейчас. Но даже этого вскоре становится так чертовски мало, что он позорно скулит.       — Пожалуйста, Джисон.       Он понятия не имеет, о чём просит и что Джисон готов дать ему, но старший наклоняет голову, целуя в висок и скулу, пока одна рука гладит живот, а вторая пытается расстегнуть ширинку Чонина. Прижатая вплотную к спине младшего грудь Джисона твёрдая и тёплая, и Чонин чувствует, как ему жарко ещё и от этого.       — Что мы делаем? — едва ли разборчиво бормочет Чонин, поднимая руки, чтобы помочь расстегнуть собственные штаны.       — Хочешь прекратить? — уточняет Хан, выдёргивая рубашку из-за пояса, чтобы скользнуть рукой по голому торсу Чонина вверх и в очередной раз заставить его задыхаться.       Да.       — Нет, — мгновенно отзывается Чонин и вжикает молнией, чувствуя долгожданное облегчение от пропажи такого сильно давления на член.       — Хорошо, — оставляя фантомные отпечатки своих пальцев на горячей коже живота младшего, говорит Джисон. В его голосе слышна улыбка, и это так приятно. — Я хочу прикоснуться к тебе, Нини, ты не против?       — Да, чёрт, пожалуйста, — мечется от остроты и странности ощущения чужих рук на своём теле Чонин.       Пальцы Джисона спускаются вниз, цепляя резинку нижнего белья и приспуская его настолько, насколько позволяет поза, в которой они находятся. Чонин чувствует холодок на горячей и так сильно жаждущей прикосновений коже, когда член выскакивает из белья, ударяясь о низ его живота и пачкая край бежевой рубашки предэякулятом, которого было чересчур много, чтобы этого не произошло. И этого уже слишком много для перевозбуждённого Чонина, который до сих пор не может поверить в происходящее. Всё это походит на влажный сон, за который утром будет слишком стыдно.       Душа покидает его тело, когда он чувствует пальцы Джисона, обхватывающие ноющий член у основания и посылающие разряды удовольствия в каждую клеточку тела младшего. Слишком хорошо, чтобы думать о том, насколько всё это неправильно.       — Такой твёрдый, Чонинни, — шепчет Джисон, и младшего кроет от того, насколько неприлично это звучит. — Ты уже давно не снимал стресс, да?       — О господи, — одними губами произносит Чонин, когда большой палец Джисона слегка давит на уретру, а затем оглаживает набухшую и покрасневшую головку, размазывая смазку по ней и следом по всей длине члена. — Чёрт, Джи, я…       — Хочешь посмотреть на себя? — спрашивает Джисон, дыхание которого немного сбивается, становится чаще и отрывистей. — Давай, посмотри, как хорошо ты выглядишь, когда возбуждён.       Чонин не знает, как находит в себе силы поднять голову, которая, кажется, весит целую тонну, с плеча Джисона и открыть глаза. Зеркало. У противоположной стены стоит то самое зеркало, в котором прекрасно видно, как жалко Чонин выглядит, как он плавится в руках своего друга. Его лицо такое красное, что пылающие щёки и уши видно даже в темноте, мышцы открытого живота напряжены, как и руки, сжимающие голые колени Джисона до хруста суставов в кистях. Чонин так жалок в его руках.       Его глаза поднимаются выше и тут же встречают тёмный взгляд Джисона, который наконец начинает несдержанно надрачивать член. Рот Чонина приоткрывается в тихом стоне, больше похожем на скулёж или всхлип, и он сдвигает колени в попытке сдержать себя от того, чтобы кончить слишком быстро.       Они не разрывают зрительного контакта, который заставляет Чонина смущаться ещё сильнее, но одновременно с этим делает удовольствие намного ярче, чем если бы он видел темноту опущенных век перед глазами.       И это ощущается просто потрясающе.       Когда Чонин всё-таки срывается на стоны, не в силах больше сдерживать их в себе, Джисон прижимается своими бёдрами к его заднице, и младший понимает, что он тоже возбуждён. Так странно ощущать это. На мгновение его глаза расширяются в удивлении, но затем они оба стонут в унисон, не отводя глаз друг от друга, и всё вдруг снова становится нормальным.       — Такой красивый, — выдыхает Джисон через свои блестящие розовые губы. Он такой красивый. — Твой член так хорошо реагирует на меня, Нини.       Чонин почти кричит, не уверенный в том, что его не слышно во всём доме даже сквозь грохочущую музыку, и подаётся задницей назад, навстречу ощутимому возбуждению Джисона. Старший закатывает глаза и хмурится, сильнее сжимая руку на члене Чонина.       Они продолжают делать это: Чонин вилять бёдрами, заставляя Хана корчиться и мелодично стонать прямо ему на ухо, а Джисон — двигать запястьем с таким усердием, чтобы Чонин извивался и рассыпался на мелкие кусочки в его объятиях. Великолепно. Только так смог определить для себя происходящее между ними Чонин.       Быть с Джисоном, видеть его румянец и пухлые влажные губы, приоткрытые в стоне и находящиеся в опасной близости от его собственных, чувствовать его дёргающийся член своей задницей и его пальцы на своём истекающем члене. Всё это было великолепно настолько, что Чонин задыхался, его зрение начало плыть, когда он понял, что оргазм уже наступал ему на пятки.       — Джи, мне так хорошо, — тянет он, поворачивая голову, чтобы оставить несколько влажных поцелуев на мягкой и слегка солоноватой от пота шее старшего. Так приятно целовать его. — Я сейчас…       — Я тоже, — шепчет Хан и задирает рубашку Чонина ещё выше, чтобы сжать в пальцах его левый сосок. — Я уже так близко, Чонин.       — Хочу кончить… дай мне…       Он буквально в шаге от того, чтобы рухнуть в бездну такого близкого и одновременно далёкого удовольствия, что весь стыд испаряется. Чонин готов умолять, если это понадобится. Но…       — Конечно, — соглашается Джисон, постанывая. — Кончай, детка.       Детка.       Самый пронзительный из всех возможных криков вырывается изо рта Чонина, когда его тело содрогается в охватившем всего его с головы до ног оргазме, а горячая вязкая сперма заливает ладонь Джисона, заставляя их обоих видеть белые звёзды перед глазами. Это толкает к краю и Хана, который обхватывает Чонина поперек живота и прижимает к себе так близко, что младший ощущает, насколько громко и загнанно стучит сердце в груди Джисона и как влажное пятно пачкает его шорты.       Просто невероятно.       Всё былое напряжение оставляет Чонина, позволяя ему нежиться в послеоргазменной неге, пока Джисон обнимает его, откидывая их размякшие тела назад на подушки. Чонин и не помнит уже, когда в последний раз он чувствовал себя так хорошо. А ведь ему всего-то подрочили. Какой стыд…       — Ты в порядке? — спрашивает Джисон, вытирая сперму с руки о простыни, пока та не успела засохнуть.       — А ты? — на автомате спрашивает младший, будучи не в силах ни пошевелиться, ни подумать над ответом.       — Более чем, — хрипло смеётся Хан, утыкаясь носом в макушку Чонина и сильнее сдавливая его в ленивых объятиях.       — Тогда я тоже, — вздыхает Чонин, не давая себе вернуться в реальность слишком скоро, чтобы начать паниковать.       Ах если бы можно было полежать вот так, ни о чём не думая и ни о чём не переживая, ещё немного. Если бы…       — Эй, Чонин! — слышится громкий голос Чанбина, сопровождающийся твёрдыми ударами его кулака в дверь. — Чонин, ты там в порядке? Зачем запер дверь?       — Чёрт, — шипит Чонин, когда полное осознание начинает проникать в его мозг. Он резко подрывается и смотрит на напрягшегося Джисона. — Чёрт! Чёрт! Джи…       Какого хуя?       Чонин скатывается с кровати, едва держась на ногах, и молниеносно натягивает бельё и джинсы, пряча немного запачканный в его же сперме край рубашки в штаны. Его трясёт. Джисон только что дрочил ему в чьей-то комнате на вечеринке Уёна. Ох, чёрт! Разве это могло действительно случиться?       — Эй, Чонин, — зовёт его Джисон шёпотом, тоже вставая и мгновенно оказываясь рядом. Его чистая ладонь ложится на щёку младшего, заставляя того нехотя, но всё же поднять взгляд и перестать мельтешить. — Успокойся, ладно? — Чонин тупо моргает. Он не удивится, если ему скажут, что он сейчас похож на перепуганного оленя, выскочившего на дорогу прямо под прямой свет фар. — Всё нормально, это же просто я, да?       Просто он. Ну, да, блять, а ничего, что…       — Тебе стало лучше? — Чонин уверен, что ему стало только хуже, но он кивает, сухо сглатывая. — Вот и хорошо. Мы просто помогли друг другу, когда нам обоим это было нужно. Как друзья.       Как друзья. Как друзья. Как друзья.       — Да, — вздыхает Чонин, устало прикрывая глаза. — Как друзья.       — Именно. А теперь открой Чанбину и выпей немного воды, — говорит Джисон и улыбается ему так тепло и мягко, что Чонину хочется плакать.       — Хорошо, Джи, — соглашается он и уже спокойнее пытается застегнуть собственный ремень. Джисон в это время обходит кровать, оказываясь у стены с окном и залезает под стол, прячась за креслом на колёсиках.       Чонин открывает Чанбину, который выглядит обеспокоенным и даже немного ругается, но в итоге отдаёт младшему обещанную воду и холодный кусок пиццы. Они сидят на кровати, Чонин жадно глотает воду, но чувствует себя ещё более пьяным, а не наоборот, когда картина из зеркала, что, к сожалению, довольно ярко отпечаталась в его поплывшем сознании, стоит у него перед глазами.       Он так же не знает, что ответить Чанбину на его вопрос о том, почему ранее чистые простыни теперь испачканы чем-то липким.

———

      Все выходные Чонин чувствует себя безвольной куклой, которая делает всё на автомате, пока мысли крутятся лишь вокруг событий, произошедших с ним в ночь с пятницы на субботу. Конечно, он никому не рассказывает о том, что произошло между ним и Джисоном, ему хватает и того, что он сам помнит достаточно. Чонин неизвестным образом всё же умудряется разобраться в теме по математической статистике, потому что это хоть немного отвлекает его от самокопания.       В понедельник он отсиживает две пары, стараясь быть максимально активным в обсуждениях с преподавателями, а на третьей и последней за сегодня пишет контрольную, вполне уверенный в своих знаниях. Он даже помогает Чонсу с несколькими заданиями, которые давались ему особенно тяжело.       — Я угощу тебя обедом, — обещает Чонсу, довольный проделанной работой, когда они покидают аудиторию. — Как ты так хорошо разобрался в этом?       — Смотрел уроки на Ютубе, — отвечает Чонин, смущённо улыбаясь. — Могу скинуть ссылку на канал.       — О, ты обязан! — восклицает Чонсу, подпрыгивая на каждом шагу. — Джисон не помогал тебе?       Чонин вздыхает и отводит взгляд к ногам. Одно имя Джисона заставляет его сердце замереть на долгую долю секунды. Он сглатывает.       Они не виделись с того момента, как Чонин под руку с Чанбином вышел из комнаты, кинув короткий взгляд на стол, под которым прятался Хан долгие полчаса. Он писал пару раз за выходные, и в его сообщениях не было ни намёка на то, что случилось. Вообще. Будто ничего и не было никогда.       С одной стороны, Чонин был ему благодарен, потому что последнее, чего он хотел, так это обсуждать их… взаимную дрочку, если изволите. Джисон сказал, что это было чисто по-дружески, и Чонин был полностью согласен с тем, чтобы это оказалось одноразовой акцией и забылось как можно скорее. Но с другой стороны, ему было немного обидно. Это странно, да, но мысли о том, что Хан не думал об этом и не говорил, отчего-то были неприятны младшему. Он старался не думать об этом слишком много.       В общем, Чонин пришёл к выводу, что если они просто забудут об этом, то всё будет как прежде. И это хорошо, потому что они с Джисоном друзья.       — Нет, кажется, он был чем-то занят, — с напускным безразличием отвечает он.       — М-м, — понятливо мычит Чонсу. — Наверное, отходил от вечеринки в пятницу. Он столько выпил во время игры в пив-понг, что меня самого чуть не затошнило.       Вот бы Чонсу умел затыкаться хоть иногда.       — Ага, наверное, — бездумно лепечет Чонин, скрывая внезапный румянец, коснувшийся его щёк, под чёлкой.       Они ещё немного обсуждают вечеринку и то, что Чонсу пришлось звонить своему брату, чтобы тот забрал его, потому что он был слишком пьян, чтобы самостоятельно добраться до дома. Всё это время Чонин мечтает скорее отойти от этой щекотливой для него темы и несказанно радуется, когда Чонсу покупает им обоим кофе и начинает рассказывать о самочувствии своей собаки. Намного более безопасно для эмоционального состояния Чонина слушать о том, что такса по имени Ббаки умудрилась разбить любимую вазу матери Чонсу и несколько чашек из дорогого сервиза.       К трём часам они расходится, так как Чонин решает сослаться на то, что они с Сынмином и Хёнджином затеяли генеральную уборку в комнате, чтобы не получить нагоняя от коменданта.       После очень даже приятного времяпрепровождения с другом и, вероятно, успешно написанной контрольной Чонин чувствует себя намного лучше. Он даже покупает небольшую коробку пончиков для себя и своих соседей, чтобы окончательно сделать этот день одним из категории хороших.       Сынмин уже в комнате, когда младший возвращается, скидывая с плеча рюкзак и оставляя кеды у входа, чтобы не разносить грязь по только вчера вымытому полу. Старший лежит на животе на своей аккуратно заправленной кровати и болтает ногами в воздухе, когда отрывает взгляд от своего ноутбука и смотрит на Чонина. Ему приходится поднять одну руку, чтобы поправить сползшие на кончик носа очки, и только после этого он перестаёт щуриться.       — Привет, — говорит он.       — Привет, Хёнджина ещё нет? — спрашивает младший, оставляя коробку с пончиками на столе, за которым они обычно ужинали.       Он готов поклясться, что видел, как порозовели щёки Сынмина перед тем, как тот резко опустил голову, чтобы вернуть взгляд к экрану ноутбука. Странно, с чего это вдруг он так смутился при упоминании имени самого старшего из них троих. Впрочем, Чонин не стал заострять на этом внимание и плюхнулся на свою кровать, попутно стягивая с ног носки.       — Нет, у него сегодня какая-то важная репетиция до вечера, — бубнит он, пристально смотря в экран, ярко освещающий его лицо голубым светом.       — Ладно, — жмёт плечами Чонин, заводя руки за голову и опускаясь на подушку. — Я купил пончики, если хочешь.       — О, эм, ладно, спасибо, — кивает Сынмин и возвращается к своим делам.       Через пятнадцать минут, во время которых Чонин невольно погружается в приятную дрёму, телефон в его кармане вибрирует, сообщая о новом сообщении. Чонин недовольно мычит, переворачиваясь набок, и достаёт телефон из кармана, чтобы сразу же увидеть уведомление о сообщении от Джисона. Это был первый раз за этот день, когда он написал ему. Неуловимый Джи: привет, Нини! мне стало скучно на паре и я решил написать тебе:( как у тебя дела? как контрольная?       Он задерживает взгляд на сообщении дольше, чем полагается, но думает, что будет странным, если он не ответит после того, как уже прочитал, поэтому быстро печатает ответ.

Господин Ян:

Привет

Всё нормально, кажется, я вполне могу рассчитывать на хороший балл за контрольную

Неуловимый Джи: ну вот!!! я же говорил, что ты всё сдашь;) тебе стоит перестать так сильно нервничать из-за того, с чем ты запросто можешь расправиться       Тихий нервный смешок срывается с губ Чонина, когда речь заходит о стрессе. А точнее, когда воспоминания о том, каким образом ему удалось с ним справиться, снова проникают в голову.

Господин Ян:

Думаю, ты прав

Всё было не так сложно, как я думал

Неуловимый Джи: я рад! правда       После этого Джисон ничего не пишет ещё около пяти минут, и Чонин решает спросить о том, как у него дела в ответ. Но новое сообщение приходит раньше, чем он дописывает своё. Неуловимый Джи: эй, я соскучился >~< ты не будешь против, если я зайду через час?       Чонин поднимает взгляд на сосредоточенный профиль Сынмина и, не колеблясь ни секунды, спрашивает:       — Джисон зайдёт ненадолго, ты не против?       — Сейчас? — поднимает взгляд старший.       — Нет, через час, — отвечает Чонин, переворачиваясь на живот, а затем обратно на спину и ожидая ответа.       Сынмин жмёт плечами, скучающе кусая свою нижнюю губу.       — Без проблем, меня всё равно не будет, — наконец говорит он, но встречает удивлённый взгляд, поэтому продолжает, — мне нужно зайти в деканат, а потом у меня факультатив по плаванию.       Понятливо промычав, Чонин пишет Джисону.

Господин Ян:

Конечно

Никого не будет

У Сынмина факультатив, а Хёнджин занят на репетиции

Неуловимый Джи: это отлично! не то, чтобы я их не любил, но мне хотелось бы провести время с тобой наедине       Чонин хихикает в кулак, но уже через секунду до него доходит, на что он подписался, разрешив своему лучшему другу прийти. Когда в комнате никого не будет. Только они. Вдвоём. Чонин и Джисон. Он чувствует, как его ладони начинают резко потеть, и телефон медленно выскальзывает у него уз рук, грозясь упасть прямо на лицо.       До того момента, как Сынмин закрывает ноутбук и наскоро собирает в свою спортивную сумку всё, необходимое ему для плавания, Чонину удаётся вести себя спокойно. Но после того, как старший ворует из коробки на столе один пончик, намереваясь съесть его по дороге до нужного корпуса, и выходит из комнаты, благодаря младшего и наставляя поужинать, Чонин вскакивает с кровати и начинает расхаживать по комнате: от окна до двери и обратно.       Может и не стоит так сильно волноваться. Это же просто Джисон, который всегда приходит к нему в комнату, где они занимаются всякой фигнёй, на которую обычно тратят свободное время друзья. Они посмотрят фильм и выпьют чая с купленной выпечкой, поболтают, посмеются. Ничего не случится. Тем более в последние дни всё было нормально, как всегда. За исключением того, что они ещё не виделись лично, но это ведь не критично, да?       В конечном итоге Чонин заставляет себя успокоиться, уверяя себя в том, что между ними всё как прежде, занимает себя тем, что относит уже заполненную корзину с грязным бельём в прачечную на цокольном этаже и запускает стирку. Он возвращается в комнату как раз тогда, когда Джисон пишет, что будет через пять минут и что у него есть сюрприз.       Всё будет в порядке.       — Ваш комендант такой мерзкий тип! — С этими словами Джисон врывается в комнату, как к себе домой, тут же скидывая с ног кроссовки и проходя внутрь.       — Он просто слишком серьёзен на вид, — потягиваясь на кровати, отвечает Чонин и садится. — На самом деле он душка.       — Это не помешало ему выписать вам уже два замечания насчёт того, что у вас в комнате бардак, — закатывает глаза Джисон и тоже плюхается на кровать, усаживаясь напротив и подминая под себя ноги.       — За дело, — напоминает младший, усмехаясь и обращая внимание на пакет, который Джисон сжимал в правой руке. — Что это?       — Мой сюрприз, — тянет Хан, поигрывая бровями. — Я зашёл в кафе к Феликсу, чтобы отдать ему наушники, и он дал мне это. Совсем бесплатно!       Джисон ставит пакет на свободное пространство на кровати между их ногами и открывает пакет, являя их взору две коробки с китайской лапшой. Они часто берут что-то в китайском кафе, где подрабатывает Феликс, но Чонин всё равно удивленно смотрит на друга. Почему Феликс отдал ему лапшу бесплатно? Разве у него не будет проблем из-за этого?       — Кто-то сделал заказ через приложение, оплатил, но так и не пришёл за ним, — объясняет Джисон, видимо, прочитав во взгляде младшего невысказанный вопрос. — Феликсу было жалко выкидывать, поэтому он отдал лапшу нам, круто?       — У него не будет проблем? — скептично смотрит на уже чуть тёплые коробки Чонин.       — Нет, заказ же уже был оплачен, — протяжно отвечает Джисон, подпрыгивая на месте от радости и уже распаковывая одноразовые палочки, чтобы приступить к еде. — Всё в порядке, просто ешь.       — Тогда ладно, — соглашается Чонин и просит Хана распаковать палочки и ему, пока он будет искать что-нибудь на своём видавшем виды ноутбуке.       Он открывает свой аккаунт на Нетфликс и включает серию «Тьмы», на которой они остановились в последний раз. Старший двигает тумбочку с небольшим настольным светильником на ней так, чтобы они могли поставить на неё компьютер для более удобного просмотра.       Они удобнее устраиваются на кровати, приступая к просмотру сериала и поглощению почти полностью остывшей лапши. Чонин старается не думать о том, что они сидят вплотную друг к другу, их плечи и бёдра соприкасаются, заставляя младшего ещё чаще нервно сглатывать. Джисона, кажется, это совершенно не трогает. Его взгляд полностью сосредоточен на экране, брови нахмурены, пока его мозг пытается связать вместе все странные события, происходящие в сериале. По-мнению Чонина, там происходит слишком сложная хрень, чтобы он смог так быстро и легко понять её.       — Как они всё это придумывают? — шепчет Джисон, отправляя в рот очередную порцию острой лапши.       — Хм? — вопросительно хмыкает Чонин, на секунду переставая жевать.       — Я имею в виду эти сюжеты, — объясняет Джисон, ставя серию на паузу и поворачивая голову в сторону младшего. — Всё это слишком запутано и странно, чтобы кто-то действительно мог до такого додуматься. Ещё и сериал снять.       — Думаю, как раз ты легко смог бы придумать что-то подобное. Твой мозг слишком странная штука, чтобы списывать его со счетов из-за дурацкого сериала, — усмехается Чонин, говоря искренне.       — Мне приятно, что ты такого обо мне мнения, но… Йонас любит Марту, а она, оказывается, его тётей! Что вообще за нахрен?! — восклицает Джисон, неверяще моргая. — Мой мозг никогда не додумался бы до такого.       — Это уже инцест какой-то, — морщится Чонин, пытаясь подхватить палочками кусочек курицы. — Ты бы хотел строить свои выдуманные миры вокруг него? Фу, Джи, это отвратительно!       — Эй! Всё намного глубже, чем просто инцест, — недовольно тянет старший, несильно ударяя младшего в плечо.       — Если честно, я упустил нить повествования ещё в конце первого сезона, — хихикает Чонин, когда видит возмущение на лице друга, который тут же принимается пересказывать ему весь сюжет и все события с самого начала, объясняя на пальцах.       Ни один из них не замечает, как они снова возвращаются к просмотру и теперь лежат рядом. Ноутбук покоится на коленях Чонина, пока тот неотрывно смотрит в экран, поглощённый сюжетом настолько, что даже не замечает, когда за окном начинает темнеть. Ему приходится проморгаться, когда глаза начинают болеть от слишком сильного контраста между тёмной комнатой и ярким экраном.       Чонин глубоко вздыхает и оглядывается, заодно разминая шею. Он внезапно понимает, что голова Джисона лежит у него на левом плече ближе к груди, а его согнутая в колене нога закинута на вытянутые ноги Чонина. И как он не заметил раньше?       Но, к счастью или нет, теперь он заметил.       Чонин вздыхает, чувствуя, как Джисон немного елозит, полностью перекладывая голову с плеча младшего ему на грудь и щекоча своими пышными каштановыми волосами его подбородок и шею. Они оказываются ещё ближе прижаты друг к другу. И в этот момент Чонин уже не уверен в том, что ему не о чем переживать, потому что его сердце начинает стучать чаще и громче, заглушая собой фоновую музыку, доносящуюся из динамиков ноутбука. Ему остаётся только надеяться на то, что Джисон окажется слишком увлечён просмотром, чтобы заметить это.       — Что случилось? — спустя несколько долгих и очень напряжённых для Чонина минут, спрашивает Хан, но с места не двигается.       — Что? — спрашивает Чонин, надеясь, что его голос был достаточно невозмутим, чтобы не вызвать подозрений. Его сердце начинает качать кровь с ещё большей интенсивностью.       — У тебя сердце сейчас из груди выскочит, — констатирует Джисон и вытягивает руку, чтобы поставить сериал на паузу, а затем приподняться на локте так, чтобы их лица находились друг напротив друга. Его взгляд кажется Чонину обеспокоенным. — Что-то не так?       — Эм, нет, — нервно смеётся Чонин, стараясь выглядеть максимально непринуждённо. — Всё нормально, правда.       Джисон хмурится, склоняя голову на бок, будто пытается понять, врёт ему Чонин или нет. Видимо, его больше прельщает мысль о том, что всё же врёт, потому что спустя несколько десятков секунд Хан всё ещё не выглядит достаточно убеждённым.       — Ты врёшь.       — Нет, правда, всё отлично. Давай про…       — Чонин, ты же не думаешь, что я настолько слеп? — даже как-то обиженно спрашивает старший, перебивая. — Почему ты просто не можешь сказать? Я ведь помочь хочу.       Уже достаточно помог, думает про себя Чонин и снова сглатывает, потому что в горле суше, чем в пустыне. Почему он так нервничает, хотя даже не пьян, как тогда? Значит ли это, что странное чувство, появившееся несколько месяцев назад, стало чем-то большим?       — Джи…       Но Джисон снова не даёт ответить и говорит то, что заставляет Чонина захотеть собственноручно закопать себя в землю.       — Это из-за того, что было в пятницу? — невозмутимо произносит он, и Чонин чувствует, как жар ползёт по его коже вверх по спине и шее прямо к лицу. — Хочешь поговорить об этом?       — А… я…       Младший с ужасом понимает, что не может выдавить из себя ни слова, чтобы попытаться хоть как-то объясниться и замять ситуацию. И его молчание говорит само за себя, потому что лицо Джисона вдруг смягчается, его раскрытая ладонь ложится на плечо Чонина, и он начинает тихо говорить.       — Тебе не понравилось? Если это было слишком или заставило тебя волноваться, то скажи мне, — мягко, но настойчиво говорит он, совершенно не выглядя напряжённым. — Я бы хотел знать, если сделал что-то не так и расстроил тебя.       — Что? Нет… нет! Я не… — Чонин машет руками перед лицом, смущаясь такой открытости друга в столь деликатном по его мнению вопросе. — Я не жалею о том, что это случилось, — преодолевая собственный стыд, каким-то образом всё же выдавливает из себя он и отводит взгляд. — Ты не сделал ничего плохого.       — Хорошо, — кивает Джисон. — Тогда что тебя волнует?       Блять. Не может же Чонин вот так прямо сказать ему, что его волнует сам Джисон? А если быть точнее, то его непосредственная близость, которая стала ощущаться совсем не так, как раньше. Если это продолжится, то Чонин точно сойдёт с ума.       — Мы не поговорили об этом и… эм, я… это кажется немного странным, — говорит Чонин, сам точно не зная, что конкретно имеет в виду.       — Не совсем тебя понимаю. — Джисон, кажется, тоже в замешательстве.       — Боже, — Чонин рвано вздыхает, прикрывая глаза. — Я имею в виду, что ты сказал, что это было чисто по-дружески.       — Именно так.       — И ты хотел бы забыть это… — начинает Чонин, но его резко обрывают на полуслове.       — Погоди, вот этого я точно никогда не говорил, — говорит Хан, выглядя удивлённым подобным заявлением. — Если это то, чего хочешь ты, то…       — Нет, — мотает головой младший. — Я не это хочу сказать. — Он глубоко вздыхает, заставляя себя убрать руку от лица и посмотреть в глаза Джисону. — Если мы не будем это повторять, всё будет нормально? Между нами?       — Конечно, Нини, — улыбается Джисон, потирая плечо Чонина в ободряющем жесте. — Ничего не изменится, ты по-прежнему останешься моим лучшим другом, а я — твоим.       Чонин мнётся, с одной стороны чувствуя облегчение, но с другой — разочарование. Это однозначно пугает его, но он не может удержать себя от того, чтобы спросить:       — А если… если мы… ну, знаешь, — Он чувствует, как всё его тело горит, когда он думает о том, что собирается произнести. — Повторили бы это?       Ну, всё. Теперь он точно должен умереть. Смущение накрывает его с головой, когда он отворачивает голову к стене, будучи не в силах больше смотреть на старшего в ожидании его ответа.       Сейчас Джисон точно рассмеётся и выставит его идиотом, коим он себя и считает в эту самую секунду.       Не передать словами, как он удивляется, когда вместо насмешки в голосе Хана он слышит только искреннюю обеспокоенность и немного удивления.       — А ты бы хотел?       Чонин снова поворачивает голову, встречаясь с поблёскивающими в тусклом свете экрана ноутбука глазами Джисона. Он выглядит спокойным и… заинтересованным? К такому исходу Чонин точно готов не был. Он думает о том, что предпочёл бы быть униженным и высмеянным, чем оказаться в подобном положении. Неужели он только что намекнул на то, что был бы не против повторить случившееся между ними на вечеринке, а Джисон не высказал никакого сопротивления? Будто и сам был не против?       Чонин, кажется, заснул во время просмотра сериала, и это его очередной глупый сон. Да, так и есть.       — А ты? — лишь спрашивает он, вытирая потные ладони о свои штаны.       — Что, если я скажу, что не был бы против? Если бы ты согласился, конечно, — говорит Джисон, и у Чонина спирает дыхание при осознании слов старшего. — И мы по-прежнему были бы друзьями.       — С привилегиями? — нерешительно спрашивает Чонин, всё ещё опасаясь, что это просто его галлюцинация, вызванная слишком сильным возбуждением в присутствии друга.       — Как клишированно… но да, вроде того, — кивает Джисон, на мгновение выглядя смущённым собственными словами. Его рука на плече Чонина слегка сжимается, напоминая младшему о том, что это никакая не галлюцинация и не сон.       — Значит, мы могли бы…       — Да, — даже не дослушав, соглашается Хан и снова смотрит прямо в глаза.       Мозг Чонина буквально кричит о том, насколько это ужасная идея и насколько всё было бы проще, если бы он просто попытался забыть о произошедшем и сконцентрироваться на их дружбе. Нормальной дружбе. Но его сердце начинает бешено скакать, будучи заключённым в слишком тесной для него грудной клетке, говоря о том, что он никогда не простил бы себе, если бы не попробовал.       Друзья с привилегиями. А что, звучит не так уж плохо, верно? В этом довольно много плюсов и мало страданий, если подумать.       Чонин справится с этим. И Джисон тоже. Они всё ещё друзья. И младший старается не думать о том, что будет, если это когда-то прекратится. Сейчас ему больше интересно то, как мило улыбается ему Джисон, выглядя при этом вполне удовлетворённым.       — Хорошо. — Чонин тупо моргает, не зная, что ещё сказать. — Хорошо, Джи. — Ему удаётся позволить облегчённой улыбке тронуть его губы.       Весь оставшийся вечер до прихода его соседей Чонин не может перестать улыбаться, мельком поглядывая на макушку Джисона, снова уместившуюся на его груди. Он не следит за сменяющимися на экране картинками, слишком поглощённый тем огромным спектром эмоций, что ему приходится переживать в этот странный момент.       Чонин чувствует себя намного спокойнее — хотя всё ещё взволнован их разговором и всем, что за ним последует — и старается загнать то крохотное внутреннее предостережение о том, что это никогда не сможет закончиться хорошо, в самый дальний уголок своего сознания.

———

      Во второй раз это случается на следующих выходных. Джисон слишком расстроен нелестными комментариями в сторону его последней написанной песни от своего куратора и наставника, и, конечно, он пишет об этом Чонину.       Младший и не подозревал, насколько неловкой окажется их первая встреча в статусе друзей, занимающихся друг с другом всякими непотребствами. Но это не было плохо. Джисон шутил, и Чонин шутил в ответ, разряжая обстановку и заставляя неловкость и смущение отступить. И это было так же хорошо, как в первый раз.       Вскоре это перестаёт быть чем-то странным, Джисон часто предлагает Чонину что-то такое, когда видит, что ему это нужно, или если ему самому нужно срочно расслабиться. И спустя две недели Чонин сам просит Джисона прийти к нему, когда ни Сынмина, ни Хёнджина снова нет в комнате допоздна. Подготовка к сессии убивает всех студентов поголовно, и Чонин не является исключением. Ему не удаётся нормально высыпаться, порой он забывает ответить на сообщения, принять душ или даже поесть, что однозначно не делает ситуацию лучше. Джисон без всяких сомнений нужен ему. И если у старшего всё протекает по тому же сценарию, то и Чонин ему тоже нужен.       — Блять, — несдержанно выдыхает Чонин, зажмуриваясь и опуская голову так, что его лоб прижимается к часто вздымающейся груди Джисона.       — Так хорошо, Нини, — шепчет Джисон, зарываясь пальцами в светлые волосы младшего и слегка оттягивая их. — Я уже близко.       Чонина ведёт от всех этих фразочек Джисона, которые он никогда не оставляет при себе, каждый раз сообщая Чонину обо всём, что он чувствует, и нахваливая его. Это было чем-то новым, потому что все прежние малочисленные партнёры Чонина были довольно молчаливы в постели, если не считать стоны. Не то чтобы это волновало его прежде, но когда Джисон постоянно говорил во время процесса, Чонин начинал понимать, насколько сильно ему это нравилось.       Он снова приподнимает голову, продолжая двигать бёдрами в более быстром темпе, чтобы усилить такое необходимое им обоим трение, и возвращается к тому, чтобы вновь зацеловать всю шею Джисона своими распухшими от частых прикусываний губами. Джисон хнычет, пока младший вылизывает его шею, а их налитые кровью члены трутся друг о друга через ткань их спортивных штанов. И это так хорошо, так приятно, что вскоре толчки бёдрами становятся более беспорядочными и резкими, и Чонин со стоном кончает в собственные штаны, закатывая глаза и позволяя своему телу содрогаться в оргазме.       — Не припоминаю, чтобы хоть кто-нибудь выглядел столь же горячо во время оргазма, как ты, — сбито хихикает Джисон, гладя Чонина по спине, пока тот переживает последние секунды своего удовольствия и приходит в относительную норму.       — Да? — приподнимает бровь Чонин и запускает руку в штаны Джисона, чтобы сражу обхватить его всё ещё твёрдый член, игнорируя неприятную липкость в собственных штанах. Старший шипит, сжимая пальцы на лопатках Чонина до приятной тянущей боли в спине. — Стоит ли мне оценить тебя?       — Ох, чёрт, — задушенно стонет Хан, выгибаясь навстречу прикосновению. — Хочу, чтобы ты вылизал мою грудь.       Чонину два раза повторять не нужно. Он активно дрочит Джисону, наслаждаясь прекрасной мелодией его голоса, которую в данный момент может слышать только Чонин, которую может вызвать только Чонин. Свободной рукой он задирает майку старшего так, чтобы открыть себе вид на в меру подкаченное стройное тело и вставшие розовые соски. Он задыхается от этого вида, и его губы припадают к правому твёрдому соску, посасывая и вылизывая нежную кожу вокруг. Джисон извивается под ним, задушенный приятными ощущениями.       — Сейчас, — хрипит он, пряча нос в подушке и дёргаясь в предоргазменных судорогах ещё несколько секунд, прежде чем наконец кончить Чонину в руку и прижаться к нему всем телом. — Чёрт, Нини, ты просто… боже.       — Не скажи, — усмехается Чонин, за что сразу же получает слабый подзатыльник и тихий хриплый смех старшего на ухо.       — Заткнись, — хихикает Джисон, крепче обнимая Чонина перед тем, как отпустить его и позволить подняться с себя. — Я пытаюсь быть милым.       — Ты всегда милый, — срывается с губ Чонина раньше, чем он успевает достаточно хорошо подумать. Он закусывает губу, отворачиваясь и надеясь, что это не прозвучало слишком сентиментально. Они же не парочка, чтобы говорить друг другу подобное.       — Милашка, — щипая младшего за бок, улыбается Джисон. — Дай мне сменные штаны.       — С чего вдруг? — издевательски тянет Чонин, скатываясь с кровати только для того, чтобы переодеться самому. Ощущение влажной ткани белья и спортивок уже начинает неприятно отзываться во всём теле.       — С того, что Сынмин или Хёнджин могут вернуться в любой момент, и если ты не хочешь, чтобы они увидели меня на твоей кровати с мокрыми между ног штанами и раскрыли то, о чём мы, если забыл, договорились никому не рассказывать, то тебе лучше дать мне грёбаные штаны, — совершенно будничным тоном напоминает Хан, растягиваясь на кровати младшего в позе морской звезды и явно довольствуясь своим остроумием.       — Это были бы только твои проблемы, — парирует Чонин, и Джисон уже хочет начать возмущаться, но тот садится рядом и кладёт аккуратно сложенные пижамные штаны и бельё прямо на его голую грудь.       — Мне нужно говорить, что ты лучший? — почти смущённо спрашивает Джисон и на мгновение заключает Чонина в порывистые объятия, прижимаясь губами к его щеке.       — Льстить будешь своему преподу по композиции, — отшучивается Чонин, не обращая внимание на то, как подпрыгивает его сердце в этот момент, и вскоре уже наслаждается тем, как Джисон бережно приглаживает его растрёпанные волосы, когда они сидят на кровати полностью чистые и довольные.       Его глаза опускаются на изогнутые в лёгкой улыбке губы Джисона, пока тот прочёсывает пальцами осветлённые пряди и слегка массирует кожу его головы. И эти губы такие красивые, когда слегка припухают и краснеют сильнее обычного, что Чонин не может не думать о том, какого было бы ощутить эти прекрасные губы на своих.       Ян Чонин был заядлым любителем поцелуев. Он любил их столько, сколько себя помнил. Со своим прошлым парнем, как и с остальными партнёрами, он целовался в любой удобной и неудобной ситуации. И это всегда было чем-то особенным, чем-то чувственным, чем-то личным. С Джисоном у них не было ничего личного. Но лишь до тех моментов, когда Чонин не ловил себя на мыслях о его губах и о том, каким исключительным человеком является его друг. Любовники не должны думать об этом относительно своего партнёра, потому что у их отношений одна цель – взаимное удовольствие. Но Чонин думает. Каждый раз.       Но они, что вполне очевидно, установили несколько правил, которых стоило придерживаться.       Первым из них было то, что они не должны были никому рассказывать об этом. Все их друзья, конечно, очень хорошие, но не исключено, что они не смогли бы понять этого между ними. Да и, если уже быть предельно честным, Чонин не хотел, чтобы их секрет становился общественным достоянием.       Вторым условием, которое предложил непосредственно младший, был запрет на поцелуи. Они могли целовать друг друга в любые места на телах друг друга, но только не в губы. Что тут ещё сказать, Чонин боялся того, к чему поцелуи могли его привести. И он был рад, когда Джисон поддержал идею отказаться от них.       Ну и третьим, самым большим и важным условием, к которому они пришли вместе, был полный отказ от настоящего секса. Есть много людей, для которых секс значит не более, чем очередную физическую активность, вроде бега по утрам или прогулки по парку, но Чонин никогда не относился к таким. Ему действительно нравилось заниматься им с теми, кто ему нравился. Но ведь Джисон ему не нравился. Джисон был просто его другом, к которому у младшего было физическое влечение – этого он отрицать не мог. И всё стало бы намного сложнее, если бы они начали по-настоящему трахаться.       В общем, на этих условиях держалось их своеобразное соглашение. И пока оно более чем просто их устраивало.       — Хочу проспать сутки подряд, — хнычет Чонин, когда его взгляд падает на заваленный конспектами стол. — Я уже так устал от всей этой подготовки.       Джисон снисходительно ему улыбается, хватая с прикроватной тумбочки недоеденный Чонином ранее и уже слегка чёрствый кекс и откусывая от него довольно большой кусок. Его мягкие пышные щёки раздуваются ещё сильнее, и Чонин думает о том, как чертовски мило тот выглядит, когда неторопливо ест, сладко причмокивая губами.       — Ты же знаешь, что можешь в любой момент написать мне, — говорит он. — Не обязательно для этого, просто так, да? Чтобы прогуляться по кампусу и проветрить мозги или пообедать вместе.       — Из-за того, что ты сейчас здесь, мне придётся отказаться от драгоценных часов сна ночью, — притворно хмурится младший.       Не то, чтобы сон был лучше петтинга с Джисоном, но он точно был более важен для физического здоровья Чонина.       Когда Джисон открывает рот, чтобы ответить, дверь в комнату резко открывается, и на пороге появляется запыхавшийся Сынмин, сжимающий в руках толстенную папку с конспектами и распечатанными учебниками. Его глаза слегка испуганно оглядывают комнату, но когда останавливаются на удивленных лицах Чонина и Джисона, парень выдыхает, опуская голову и прислоняясь спиной к уже закрытой двери. В последнее время он ведёт себя очень странно, и Чонин не уверен, что это связано с подготовкой к сессии.       — Привет, — первым прерывает тишину Джисон. — Ты в порядке?       — А? — удивлённо вздыхает Сынмин, тратя несколько секунд на то, чтобы тупо попялиться на двух сидящих на одной кровати парней. — Д-да, всё нормально, я просто…       Как только Сынмин делает шаг вперёд, отступая от двери, та снова распахивается, и фигура Хёнджина, появившаяся вслед за щелчком замка, притягивает к себе все три взгляда, как магнитом. Сынмин сразу отскакивает на метр назад, крепче стискивая в руках папку и в удивлении раскрывая рот. Это едва ли похоже на испуг от резкого звука.       Что происходит?       — П-привет, — запинается Хёнджин, так же перепуганно смотря на Сынина, застывшего на одном месте, словно мумия в музее. — Не думал, что ты уже вернулся.       — Ага, — тупо кивает Сынмин, совсем не моргая. Чонину кажется, что он совсем не дышит. — Вообще-то, мне нужно сходить кое-куда. Я… мне нужно было оставить конспекты.       Сынмин бросает папку себе на кровать и уже в следующее мгновение вновь исчезает за дверью, протискиваясь между замершим Хёнджином и стеной. Старший открывает рот, будто хочет что-то сказать, но в конечном счёте просто опускает голову и, оставляя сумку у своей кровати, скрывается в ванной и не забывает наглухо запереть за собой дверь.       Проходит долгая минута, прежде чем Джисон дёргает младшего за рукав футболки и шепчет:       — Что это, мать твою, было?       — Если бы я сам знал, — вздыхает Чонин и поворачивает голову вправо, чтобы встретиться с непонимающим взглядом Хана. — Они ведут себя странно последнее время, — добавляет он всё так же тихо, чтобы Хёнджин не мог их услышать.       — В самом деле? — ещё больше удивляется старший и, отрешённо глядя куда-то перед собой, снова откусывает немного от кекса. — Думаешь, они поссорились?       — Хм, не уверен. Что-то не похоже, что они злятся друг на друга.       — В самом деле, — повторяет Хан уже в утвердительной форме.

———

      Чонин выходит из аудитории, его рука, в которой он держит свой зачётный лист слегка трясётся, и он чуть не роняет тонкую бумажку на отполированный до блеска пол. На душе у него ничего, кроме обиды на самого себя, а в глазах застывшие слёзы, которые он втягивает назад вместе с шумным вдохом через нос. Будет он ещё плакать посреди коридора, ага, как же!       — Хей! — слышит он откуда-то справа и нехотя поворачивает голову.       Хёнджин стоит у окна и активно машет ему рукой, подзывая к себе. Настроения говорить сейчас с кем-то у Чонина совсем нет, да и вообще оставаться в кампусе ещё хоть на минуту дольше положенного – тоже. Хочется просто вернуться в общежитие, замотаться в плед и валяться на кровати до того момента, пока веки не нальются свинцом и не отрежут его от реального мира, завлекая в объятия сна.       — Как экзамен? — спрашивает Хван, хватая с подоконника свой рюкзак и закидывая его себе на плечо. — Как всегда на отлично?       — Удовлетворительно, — ровным голосом говорит Чонин и засовывает зачётку в рюкзак, стараясь не звучать слишком расстроенно.       — Что? У тебя? — Хёнджин кажется таким удивлённым, будто ему только что сказали, что по университету разгуливает голодный и злой тигр.       — Ага, — только и говорит Чонин, разворачиваясь и направляясь в сторону выхода.       — Ты в порядке? — интересуется Хёнджин, следуя за ним и вскоре равняясь. Его голос звучит обеспокоено как и всегда, и Чонину это не нравится. Нечего его жалеть. Сам виноват, что решил, будто ему не выпадут последние две темы из его списка вопросов для экзамена по Архитектуре компьютерных систем, и завалился спать раньше времени. До чего же наивный.       — Из-за одной тройки меня не лишат стипендии, так что перебьюсь, — жмёт плечами он, выглядя при этом максимально беззаботно. Но только снаружи. — Я сам виноват, что завалил.       — Ты мог попросить о пересдаче и улучшить оценку, — выдвигает вполне логичную мысль Хёнджин, когда они выходят из здания. До того, как Чонин успевает ему ответить, тот хватает его за локоть и тащит в противоположную от общежития сторону.       Чонин не находит в себе сил, чтобы возразить или хотя бы спросить, куда его волокут.       А волокут его в прямиком в круглосуточный магазин, каких в студгородке было не меньше пяти штук, хотя Чонин был уверен, что их больше. Экзамен был поздним, потому на город уже начинают спускаться ранние сумерки, когда они подходят к магазину. Хёнджин хватает две упаковки рамена – сырный для себя и острый для младшего, – несколько шоколадных кексов в индивидуальных упаковках, две банки пива и одно яблоко. Он расплачивается за всё раньше, чем Чонин умудряется подумать, есть ли у него вообще с собой деньги.       — Пойду заварю, — кидает Хёнджин, оставляя свои вещи и покупки на небольшим столиком в углу магазина, а Чонина рядом со всем этим.       Помимо них в магазине нет никого, кроме скучающего продавца, решающего судоку в газете и совершенно не обращающего на них внимание, и Чонину остаётся только опуститься на один из стульев. Его глаза застывают, пялясь на этикетку на одной из пивных банок. Он думает о Джисоне. Общество Хёнджина приятно, но общество Джисона намного лучше. Хочется встретиться с ним как можно скорее и пойти гулять по слабо освещённым тропинкам на территории кампуса, когда вокруг никого уже нет, потому что время позднее.       Но Джисон занят. У него в последние дни дел по горло, если не больше. Да и его экзамены и зачёты никто не отменял. Поэтому Чонин радуется, когда Хёнджин возвращается с двумя дымящимися картонными коробками в руках. Он ставит одну перед младшим, а вторую перед собой, когда наконец садится напротив. Во взгляде старшего, направленном на Чонина, можно прочесть только понимание и спокойствие, никакой жалости. Не так уж и плохо.       — Виделся недавно с Чаном, он сказал, что собирается устроить небольшую вечеринку для своих недели через две, — говорит Хёнджин, когда их пивные банки уже пустеют наполовину.       — Ясно. Думаешь пойти? — отвлечённо спрашивает Чонин, откидываясь на спинку стула.       — Конечно думаю, — соглашается Хёнджин. — И ты тоже должен.       — Может быть. Раз уж небольшая.       — Клянусь, только наши знакомые, — заверяет старший, втягивая лапшу в рот. — Человек двадцать в крайнем случае.       Может и стоит сходить. Сессия к тому моменту уже у всех закончится и начнутся летние каникулы. Чонин не планирует уезжать домой в Пусан на это время, но и бессмысленное просиживание задницы в общежитии тоже не кажется слишком привлекательным вариантом. Он вздыхает и косится на жующего со зверским аппетитом Хвана.       — Сынмин тоже пойдёт? — Глупо спрашивать о таком, потому что Сынмин всегда ходит на вечеринки. Каким бы безобидным он ни выглядел на первый взгляд, Чонин мог взять на себя ответственность за слова о том, что тот любил нехило оторваться. Пусть он и переносил алкоголь хуже, чем бабушка Яна. Это ему никогда не мешало.       Однако безобидный, казалось бы, вопрос порождает в Чонине множество новых, потому что Хёнджин откровенно давится, выпучивая глаза, словно увидел призрака за спиной Чонина секунду назад. Чонин хмурится, наблюдая за тем, как Хван ударяет себя кулаком в грудь, а потом хватает свою банку пива и делает несколько больших глотков, прежде чем наконец успокаивается. Что ж… неожиданно. Хотя если вспомнить, как странно последнее время вели себя его соседи друг с другом, всплывающие в голове Яна вопросы обретали всё больше смысла.       — Порядок? — спрашивает он, облокачиваясь на стол локтями и укладывая подбородок на свои ладони под ним.       — Ага, — спешно кивает старший, пока его лицо становится всё менее и менее красным с каждой секундой. — Не в то горло попало.       Чонин не уверен, что это действительно так. Именно поэтому он не ведётся на банальную отговорку и спрашивает:       — Уверен? — Хёнджин снова кивает и делает ещё несколько более мелких глотков пива, не смотря тому в глаза. — И это никак не связано с тем, что я упомянул Сынмина?       — Эм, что? При чём тут он? — нервно усмехается Хёнджин. Если бы он только знал, насколько плохо умеет врать… бедный.       — Ты мне скажи, — настаивает Чонин, невольно вспоминая все странности, что преследовали каждого из его соседей всякий раз, когда все трое находились в комнате. От внимания не ушло и то, что они старались избегать подобных ситуаций в принципе, постоянно уходя утром и возвращаясь поздно вечером. Их почти не бывало в комнате в последние три недели, за исключением, конечно, ночных часов, когда всем нужно было спать. — Что между вами двумя творится?       Хёнджин отводит взгляд к окну, глубоко вздыхая, а затем улыбается так же ярко, как всегда. Натянуто.       — Ничего. Всё нормально.       — Всё нормально, и поэтому вы избегаете друг друга? — предполагает младший, не до конца уверенный в том, что это именно то, что они делают.       — Ха, Чонин, ты что-то надумываешь. Мы не избегаем друг друга.       То, как Хёнджин часто моргает, приподняв свои идеальные брови, только заставляет Чонина убедиться в своей правоте.       — Тогда что это? Вы шугаетесь друг друга как привидений, почти не разговариваете, хотя раньше вас заткнуть было невозможно, — говорит он, для пущего эффекта загибая пальцы на правой руке, — а сейчас ты давишься грёбаной лапшой, когда я просто упоминаю его имя. Не похоже, что вы в ссоре, но и на то, что между вашими задницами всё в порядке, тоже не тянет. Выкладывай.       — Думаю… может дело в сессии? На подг…       — Хватит мне в уши ссать, — несдержанно перебивает Чонин, но сразу же успокаивается, смягчаясь. Ему интересно, но он не хочет быть грубым. — Ты понимаешь, что пытаешься выставить меня идиотом, хотя я им, очевидно, не являюсь?       — Никем я тебя не выставляю, — хнычет Хёнджин, недовольный обвинением в свою сторону. — Просто… ты накручиваешь себя и видишь то, чего на самом деле нет.       — Я живу с вами в одной комнате три года, — вздыхает Чонин, уже чувствуя усталость от их затянувшегося разговора. — Я дружу с вами три года, что б меня! Неужели ты думаешь, что я не заметил бы всех этих изменений? Это оскорбительно, знаешь ли.       — О боже… — Хёнджин потирает внезапно покрывшийся испариной лоб и опускает взгляд в свою чашку с недоеденной лапшой. — Прости. Я не хотел заставлять тебя злиться.       — Я переживаю, а не злюсь, — уже более мягким тоном поправляет его Чонин. — Это беспокоит меня, пусть сначала я и не придавал этому большого значения.       Хёнджин устало вздыхает, ещё сильнее опуская плечи и свешивая голову вниз под пристальным взглядом младшего. Легко догадаться, что это сильно его беспокоит, хотя он и не хочет в этом признаваться, по всей видимости, ни Чонину, ни себе. Но Чонин не хочет ни давить, ни пытать его, хотя, пожалуй, именно этим он тут и занимался всего несколько минут назад. Не то чтобы ему было очень стыдно за это. И всё же он терпеливо ждёт, когда Хёнджин созреет для продолжения разговора.       — Ладно, — вздыхает он. — Может я и избегал его. Немного.       — Окей, — просто соглашается Ян, соскребая ногтем этикетку с банки. — Не хочешь рассказать, по какой такой причине ты это делал?       — Ты посчитаешь меня идиотом, — качает головой Хёнджин.       — То есть ты не допускаешь мысли, что я уже считаю тебя идиотом? — парирует Чонин, поглядывая на друга из-под ресниц. Хёнджин прыскает.       — Отвали, — шутливо возражает он, а затем снова выпрямляется, разваливаясь на своём стуле, будто он был самым удобным креслом в мире. — Это глупо.       — Ну и что? Не понимаю, чего ты боишься. Мы же друзья, а они для того и существуют, чтобы делиться переживаниями, разве нет? — напоминает Чонин, надеясь, что эти слова уверят Хвана в том, что он может рассказать.       — Да, — соглашается Хёнджин. — Ты прав, но если ты хоть раз засмеёшься, я больше никогда ничего тебе не расскажу.       Чонин театрально подносит соединённые вместе большой и указательный пальцы и делает жест, похожий на то, что он застёгивает свой рот на замок.       — Я серьёзен, ладно?       — В общем, — всё же начинает старший, — на следующих выходных после вечеринки у Уёна мой однокурсник тоже устраивал похожую в доме своих родителей. Я хотел пойти и позвал Сынмина с собой. Не обижайся, тебя я не позвал, потому что там ты бы точно коньки отбросил, — недовольно щурится он, и Чонин не может на него злиться, потому что он прав. — Короче, мы пришли туда, Сынминни как всегда надрался с нескольких рюмок текилы, да и я тоже как-то слишком быстро опьянел и перестал нормально соображать. — Хёнджин сглатывает, однако, выглядит вполне уверенным, когда говорит, но всё равно тушуется немного, перед тем как продолжить. — Я не помню, как мы поднялись на второй этаж, как оказались в туалете и как всё было, но в один момент я просто понял, что мы… эм, мы… господи, это так странно говорить вслух.       Чонин замечает, как старший слегка краснеет, но не решается прервать его своими комментариями. Возможно, он даже начинает немного догадываться, что тот в итоге скажет.       — В общем мы… целовались, — выдыхает Хван, выглядя при этом слегка напуганным. — Я и Сынмин.       — Ясно, — просто говорит Чонин, слегка наклоняя голову. — И в чём проблема?       — В чём проблема? — неверяще пялится на него старший. — Давай объясню. Я не помню, как это началось. Совсем. Я был так пьян, Чонин. Может, я просто накинулся на него, хотя он не хотел, и продолжал это, пока он не оттолкнул меня. — Хёнджин выглядит действительно напуганным и озадаченным. — Я боюсь, что… сделал ему больно или заставил чувствовать себя некомфортно, потому что мой пьяный мозг решил воспользоваться им, когда я не мог это контролировать.       Чонину следовало быть готовым к подобному. Нет, не так, он должен был быть готовым к подобному. Симпатия со стороны Хёнджина к Киму не была очевидной, но иногда в голове Чонина проскальзывали мыслишки, что старший порой слишком надолго задерживал на том взгляд, или смущался, когда тот просил поваляться с ним в кровати или прогуляться вместе.       Да, пожалуй, Чонин был более невнимательным, чем предполагал.       — Так значит, он тебе нравится, и тебя гложет вина за то, что ты вроде как воспользовался им, когда вы целовались?       Вот теперь Хван весь с головы до пят краснеет так же быстро, как брошенный в кипящую воду рак.       — Из твоего рта это звучит ещё более ужасно, — стонет старший, съезжая вниз по спинке стула. — И с чего ты блин взял, что он мне нравится?       Чонин пожимает плечами.       — Сейчас это кажется мне довольно логичным, и я чувствую себя немного глупым из-за того, что не смог сложить два и два раньше, — говорит он. — Ты бы так не грыз себя, если бы это было не так.       Хван поджимает губы и поднимает взгляд от своих рук на младшего, видимо, ожидая, что тот скажет что-то ещё. Ну Чонин и говорит.       — Ладно, не хочешь признаваться — не надо, — кивает младший сам себе. — Почему ты думаешь, что напугал его?       — Он не разговаривает со мной, — объясняет Хёнджин, кусая губу. — И избегает меня с того дня, поэтому я подумал, что тоже должен.       — Почему ты не думаешь, что он сам мог поцеловать тебя? Ты ведь не помнишь, что именно произошло, и не можешь знать наверняка, как всё было.       Хёнджин, явно воспринимающий эти слова как глупую шутку, взрывается смехом.       — Подожди, — успокаивается он. — Ты сейчас серьёзно? Сынмин может вытворять всякое, когда пьян, но не это.       — Вы оба были пьяны почти в ноль. Под алкоголем люди и не на такое способны, — говорит Чонин и едва удерживается от закатывания глаз, когда вспоминает, что они сделали с Джисоном, когда были пьяны последний раз. Это точно пожёстче поцелуя. Хотя, в случае Чонина — поцелуй был бы в миллион раз хуже. Его щёки начинает покалывать от румянца.       — Не знаю, я ни в чём не уверен, — хнычет Хёнджин, топая ногой, словно маленький ребёнок. — Вдруг он вообще больше не хочет со мной видеться и общаться?       — Как давно он тебе нравится? — внезапно сворачивает слегка в сторону от темы Чонин.       — Да твою ж!.. Прекрати это повторять! — снова скулит старший. — Он мне не нравится. Я… чувствую что-то странное к нему, но я не влюблён в Сынмина. — Хёнджин смотрит прямо в глаза младшему и уверенно говорит серьёзным тоном: — Мы в первую очередь друзья, причём очень близкие друзья, и мне так страшно, что наша дружба вдруг испарится по моей блядской вине. Я не хочу этого. Я не хочу терять Сынмина. Что мне делать?       У Чонина щемит сердце от того, с какой искренностью и беспокойством говорит всё это Хёнджин. Ким точно нравится ему, но старший готов забить на свои чувства, чтобы просто остаться с ним хорошими друзьями. С одной стороны это восхищает и делает Хвана в глазах Чонина ещё более хорошим человеком и другом, чем он казался до этого, но с другой… Чонину больно видеть его таким отчаявшимся и явно несчастным. Это действительно больно. Ян почти на физическом уровне ощущает это.       — Слушай, как бы банально это ни прозвучало, — начинает он, протягивая руку и накрывая ей подрагивающую ладонь Хвана, лежащую на столе тыльной стороной вверх, — но вам нужно поговорить. Если вы этого не сделаете, то всё будет именно так, как ты сказал. — Он слегка сжимает ладонь Хёнджина в знак поддержки. — Думаю, Сынмин тоже не в себе из-за этого, учитывая его такое же странное поведение, но далеко не факт, что он ненавидит тебя или боится. Но даже если так, что очень маловероятно, тебе стоит с ним поговорить и извиниться.       Говоря всё это Чонин думает, что он только и горазд, что советы другим раздавать, а сам… Ему бы кто что посоветовал, блин. Хёнджин кривит лицо, но согласно кивает. А затем вдруг резко вскидывает голову, его прекрасные карие глаза загораются от появившегося в них блеска. Не к добру это.       — Или… ты мог бы узнать, что он об этом думает, — выпаливает Хёнджин, явно окрылённый этой идеей, внезапно посетившей его голову. Всё бы ничего, если бы Чонин не был напрямую втянут в это.       — Я тебе что, шпион? — недовольно тянет он, ему затея совсем не нравится. Это уже каким-то предательством попахивает. — Я не стану этого делать и из-за уважения к Сынмину, и из-за того, что ты сам должен всё исправить.       — Ну, Чонинни, — выпячивая губы и строя жалобную моську, клянчит старший. — Чего тебе стоит спросить? Ну, пожа-а-алуйста. Пожалуйста!       — Нет, Хёнджин, нет, — не отступается от своего Ян, хмурясь. — Это неправильно.       — Почему?       — Ты буквально ставишь свои чувства выше его собственных, — говорит очевидную вещь младший и неодобрительно качает головой. — Открою секрет, это хреново.       — Нет же, — выпаливает Хёнджин, строя щенячьи глазки. — Нет, нет! Я совсем не это имею в виду. Просто вероятность того, что я всё не испорчу, будет выше, если я хотя бы буду представлять, что он думает.       Чонин сверлит его холодным взглядом, понимая, что если он это сделает, то нагло обманет Сынмина, а тот этого точно не заслуживал. Кто угодно, но ни в коем случае не Сынмин.       Он не понимает, каким образом покидает круглосуточный с вверенной в его руки миссией узнать, что чувствует по этому поводу ни о чём не подозревающий Сынмин. Хёнджин плетётся рядом, не переставая осыпать его благодарностями. Но Яну тошно, потому что он точно знает, что поступает низко, соглашаясь на это.

———

      Джисон сидит напротив, помешивая лёд в стакане с холодным зелёным чаем трубочкой, и сверлит взглядом зачётку со всеми пятёрками и одной единственной уродливой тройкой в середине оценочного листа. Он вздыхает и возвращает документ Чонину, обхватывая губами трубочку и беззвучно потягивая свой напиток. Не думал он, что вечер пятницы ему может испортить профессор, которого он знать не знал и в глаза никогда не видел.       — Это даже выглядит смешно, — комментирует он, хмурясь. — Неужели нельзя было пойти навстречу?       — Я сам виноват, что недостаточно хорошо подготовился, — отнекивается Чонин, отправляя в рот кусочек орехового чизкейка старшего.       — Да ну, хрень всё это. Ты же всё знаешь, — провозглашает Хан, пыхтя от негодования. — Ну, не выучил одну тему, что теперь сразу тройку лепить? Этот старый хрен мог бы хоть вопросы дополнительные позадавать, уверен, ты бы запросто ответил.       — Это уже неважно, — облизывая пересохшие губы, улыбается Чонин. — И не называй его так. Готов поспорить, у этого старого хрена уши повсюду.       Джисон тихо посмеивается, и из его носа вытекает тонкая струйка чая, что заставляет уже их обоих звонко рассмеяться и перепугать половину посетителей кофейни, в которой они решили перекусить. Они хохочут до хрюканья и слёз в глазах, будто ничего смешнее в жизни не видели, и Чонин чувствует себя так легко из-за этого.       С Джисоном хорошо вот так проводить время. Многие из тех, кому доводилось с ним общаться, называли его странным, потому что он часто говорил вещи, о которых никто даже и подумать не мог. Его настроение могло измениться в зависимости от того, на какой из двух условных сторон циферблата находилась минутная стрелка, когда он решал проверить время. Он мог неделями не вылезать из студии, погрузившись в работу над текстами и музыкой, пропуская пары и игнорируя всех, кто пытался до него достучаться, а уже в следующее мгновение написывать всем подряд, или торчать в комнате Чонина, намертво прилипнув к младшему, пока Сынмин не начинал жаловаться на головные боли от его присутствия. И всё же, все эти замашки Хана никогда не казались Чонину странными. Джисон не был странным только лишь потому, что не вёл себя так, как все остальные. И Яну нравилось, что его друг был таким независимым и самовольным, хотя это иногда заставляло всех их общих друзей и его самого нервничать.       В плане дружбы Джисон был одним из самых лучших, как думалось Чонину. Этот, казалось, до безумия хаотичный и несерьёзный парень был одним из самых понимающих и отзывчивых людей в окружении младшего. Он никогда не презирал всякого рода эмоции, не обесценивал чужие чувства и на свои старался не забивать. Он запросто мог выслушать или найти по-настоящему действенный способ отвлечь от негативных мыслей, ориентируясь на конкретного человека. Ему всегда удавалось понять, чего именно хотели его друзья: плакать в его плечо и молчать часами в темноте или кататься на велосипедах в центральном парке, смеясь во весь голос и игнорируя всё плохое. Хан был чертовски сильным эмпатом, но одновременно с этим мог легко притвориться, что совсем не переживал, если того требовала ситуация. Это восхищало. Джисон восхищал.       Всё это Чонин видел в нём на протяжении всей их дружбы, но по-настоящему начал ценить и обожать только тогда, когда они стали друзьями с привилегиями. Звучит так отвратительно клишированно, но это то, кем они на самом деле были друг для друга вот уже целый месяц. Говоря о том, почему Чонин стал более внимателен к исключительности Джисона именно в этот момент, он имел в виду, что Хан был действительно очень хорош.       Никогда прежде Чонину не доводилось иметь настолько идеального партнёра по сексу, как Джисон. С ним было комфортно. Джисон был очень внимателен и обходителен с Чонином в моменты близости, но он так же не забывал о себе и своём удовольствии, при этом умудряясь найти идеальный баланс, чтобы они оба чувствовали себя хорошо друг с другом. Он был полностью открыт к тому, чтобы пробовать что-то новое, когда обычная дрочка или потирание членов друг о друга уже начали надоедать, свободно высказывал свои мысли и выслушивал мысли Чонина, если тому было, что сказать. И, что не менее важно, Джисон всегда помнил, как сделать приятно младшему, уделяя эрогенным зонами больше внимания, чем остальным.       Чонин обожал Джисона. Но Чонин так же сильно его боялся. Или точнее было бы сказать, что он боялся своих собственных чувств и мыслей, которые с каждым разом всё громче звучали в его голове. И это уже было слишком далеко от того, что он испытывал вроде как немного странный трепет, смешанный с необъяснимым страхом, несколько месяцев назад. То, что он ощущал в присутствии Джисона сейчас, было намного сильнее и серьёзнее.       — Ты уверен, что это не будет странным? — взволнованно спрашивает Джисон, внезапно смущаясь.       — Уверен, — заверяет его младший, слегка улыбаясь. — Если ты хочешь это попробовать, то я не против.       Бабочки в его животе сходят с ума, когда он просто представляет, как прекрасно будет выглядеть Джисон, нависая над ним, пока будет трахать его бёдра и наполнять своими стонами пустую комнату. Пока это было самым странным, что они собирались сделать вместе сразу после съеденного в кафе чизкейка.       — Ты сможешь трахнуть мои бёдра позже, — радостно улыбается Джисон, сжимая в пальцах ладонь младшего и прижимаясь губами к его щеке.       Джисон лезет в свою прикроватную тумбочку и достаёт оттуда совсем небольшую бутылочку смазки с запахом и вкусом жвачки. Чонин ложится на кровать старшего, ожидая, пока тот скажет, что ему делать, потому что на самом деле…       — Я никогда этого не делал, — признаётся он, потирая ладонями свою шею и смотря на возвышающегося над ним Джисона.       — Ни сверху, ни снизу? — удивляется Джисон.       — Ты про межбедренный или обычный? — смущается Чонин.       — Любой, — уточняет Хан, садясь между разведёнными в разные стороны бёдрами младшего и начиная слегка поглаживать их. — Ну, так что?       — А это важно?       — Господи, насколько же, должно быть, скучным был секс, если ты даже не хочешь это обсудить, — неверяще пялится на него Джисон. — Но да, это важно. Даже если мы не будем трахаться по-настоящему, ты всё равно будешь снизу. Я не хочу, чтобы это волновало тебя, если ты никогда раньше не лежал под кем-то.       И вот как он умудряется говорить столь смущающие и откровенные вещи совершенно серьёзно и прямо? Чонин едва ли может понять.       — Ну, было, да. Однажды, — отвечает Чонин, преодолевая смущение и стараясь выглядеть менее неуверенным.       — Это точно не будет проблемой? — мягко спрашивает Джисон. Его руки продолжают медленно гулять по крепким бёдрам младшего, посылая приятные мурашки по телу. — Мы можем просто подрочить друг другу, как всегда, если хочешь.       Чонин ничего не отвечает, молча протягивая руку к шортам Хана и моментально сдёргивая их почти до самых колен вместе с бельём. Его полутвёрдый, покачивающийся вверх-вниз член выглядит просто восхитительно.       — Чонин, — с укором произносит старший, перехватывая чужое запястье, уже готовое сделать его полностью твёрдым всего за пару движений.       — Я не против, окей? — закатывая глаза, всё же отвечает Чонин. — Клянусь, я хочу твой член между своими бёдрами.       Джисон улыбается уголками губ и откидывается назад, облокачиваясь на прямые руки, чтобы предоставить Чонину больше места для удобства. Младший не медлит, когда уверенно обхватывает своей широкой красивой ладонью чужое возбуждение и начинает медленно водить по нему, играя с уже слегка выпирающими венами. То, как Джисон сжимает челюсть, слегка откидывая голову назад, то, как подрагивают его прекрасные розовые губы, то, как его грудь тяжело вздымается, а кожа покрывается мурашками от каждого движения — всё это заставляет Чонина забыть обо всём на свете, кроме чёртового красного и возбуждённого Джисона перед ним.       — Чёрт, — шипит Хан, перенося вес только на правую руку, чтобы второй коснуться своей груди и ущипнуть себя за сосок.       Чонина кроет от этого вида похуже, чем от любого алкоголя, что когда-либо бывал в его организме. И это страшно. Но так хорошо.       — Ты такой красивый, — выдыхает младший, целуя Джисона в коленку и потирая большим пальцем уздечку на уже твёрдом и потемневшем члене. — Джи, ты так хорошо выглядишь сейчас.       — Прекрати говорить это, иначе я спущу раньше времени, — хрипит Джисон, а затем протяжно стонет в своё плечо, жмуря глаза и тихо матерясь себе под нос. — М-меняемся.       Как только он говорит это, Чонин ещё пару раз дёргает рукой и оставляет влажные следы от губ на коленях старшего, из-за чего те заметно подрагивают, а затем выпускает член из своей хватки и откидывается назад. Джисон дышит неровно, загнано и громко, когда привстаёт на коленях и смотрит на Чонина, как на единственное живое существо на планете. Он облизывает свои губы, заставляя их блестеть ещё ярче под тонким слоем вязкой слюны, и вскоре полностью избавляется от своих шортов и белья. Теперь его красный влажный член прикрывает только подол длинной майки, открывающей вид на его твёрдые мышцы рук, обтянутые золотистой кожей. Чонин закусывает губу, стараясь не застонать только от этого зрелища.       — Обожаю твои ноги, — выдыхает Джисон, облизываясь, словно изголодавшийся зверь, и полностью оголяя всё, что находится у Чонина ниже пояса. Он уже совсем не стесняется предстать в таком виде перед своим лучшим другом. — Такие великолепные бёдра, детка.       Чонина трясёт от этого прозвища, как в первый раз. Он чувствует, как его собственный член мгновенно твердеет от обычного слова, слетевшего с губ Джисона. Тот довольно скалится, глядя прямо в уже слегка заплывшие от возбуждения лисьи глаза.       — Тебе так сильно это нравится? — спрашивает он, но это совсем не звучит как издевательство, скорее как восхищение. — Я ещё даже не прикоснулся к тебе, детка, а ты уже с ума сходишь.       В этом он прав. Чонин думает, что если бы ему предстояло трахать бёдра Хана, то он не продержался бы и минуты. Всё в паху пульсирует и горит под пристальным и восхищённым взглядом Джисона, и Ян откидывает голову на подушку, чтобы собственноручно не загнать себя в ловушку. Он очень близок к этому.       Джисон опускается, всё ещё сидя на коленях, и раздвигает сомкнутые вместе бёдра. Кожа на них светлая, будто действительно фарфоровая, хрупкая под его пальцами, к ней боязно прикасаться, потому что вероятность испортить это прекрасное молочного цвета чистейшее полотно кажется не совсем привлекательным исходом событий. Губы Джисона мягкие и горячие, совсем не такие напористые, как когда он вылизывает шею или грудь Чонина. Они едва ли касаются покрытой мурашками кожи на внутренней стороне сначала левого, затем правого бедра, и Чонина буквально ломает только от этого, когда он утробно стонет, поджимая пальцы на ногах. Джисон так хорошо со всем справляется. Каждый грёбаный раз.       — Джи-и, — хнычет он, ощущая фантомные касания губ и пальцев на своих до боли чувствительных ногах. Становится немного прохладно под холодным воздухом кондиционера, потому что Джисон оставляет после себя слишком много слюны. — Господи, так хорошо.       Хан улыбается, бормоча что-то неразборчивое и продолжая целовать сладкую кожу, всё ещё пахнущую мятным гелем после утреннего душа. Он находится в опасной близости к промежности, но намерено игнорирует истекающий смазкой и налитый кровью член младшего. Чонин хнычет, его поджатые губы дрожат, дыхание Хана очень явственно чувствуется прямо на яйцах, которые дёргаются и яростно желают, чтобы к ним прикоснулись.       — Чонин-а, ты великолепен. Даже не представляешь, как чертовски прекрасно сейчас выглядишь.       О боже… Чонин умрёт, если он назовёт его так ещё хотя бы раз!       — Джи, блять! — выкрикивает Чонин, сжимая пальцами покрывало на кровати старшего до побеления костяшек. И это едва ли помогает ему не упасть в бездну. — Пожалуйста… Сони.       — Мне нравится, как ты зовёшь меня Сони, — ведя ладонями от внешней стороны бёдер к животу и до груди, обжигая чувствительную кожу, тянет Джисон. В его голосе слышна улыбка, но младший вряд ли понимает это. — Мне нравится, как ты голоден до моих прикосновений. Я обожаю, как ты просишь. Как умоляешь меня…       — Твою мать, я сейчас…       — Ты такой великолепный, Нини. Ты так нравишься мне прямо сейчас, — продолжает напевать Хан, лишь изредка отрываясь от выцеловывания выпирающих тазовых косточек. — Я чувствую себя очень хорошо, когда ты рядом. Чонинни такой милый и очаровательный только для меня, да?       — Господи, — бездумно бормочет Чонин, зарываясь носом в подушку и не боясь задохнуться. Он чувствует, что вот-вот умрёт. — Господи, господи…       — Чего ты хочешь, Нини? — ласково и мягко зовёт Джисон. Его голос мёдом льётся в уши Яна, которого откровенно трясёт, будто у него самая настоящая лихорадка. — Только скажи, хён всё для тебя сделает, малыш.       По комнате разносится самый сладкий и протяжный стон, рвущийся прямо из лишёных воздуха лёгких. Тело Чонина в мгновение реагирует на слова Джисона, все мышцы в теле резко сокращаются, и из потемневшего и пульсирующего до оглушающей боли члена резкой струёй бьёт вязкая сперма, пачкая собой футболку, шею и даже подбородок младшего. Чонин забывает, как дышать, пока всё кончает, кончает и кончает, испытывая такой сильный оргазм, что сперма даже и не думает кончаться. Он не слышит ничего, кроме резкого серого шума в ушах и отголосков сладких слов Джисона, не видит ничего, кроме звёзд перед зажмуренными до дрожи глазами, не чувствует ничего, кроме высасывающего из него все жизненные силы совершенно невообразимого наслаждения.       Чонин думает, что всё это не может быть реальным, не может происходить с ним, когда обессиленно валится на мягкую, пропитанную его же потом кровать. Все его мышцы вдруг теряют возможность функционировать нормально, и он просто лежит на спине, весь покрытый собственный липкой спермой, потом и отголосками разрушившего его тело и разум оргазма. Он весь трясётся, когда шум в ушах начинает рассеиваться, а дыхание — походить на самые настоящие всхлипы, какие бывают при истерике, и бездумно сжимается в клубок, притягивая трясущиеся колени к груди и подпирая их холодным лбом.       — Хей, малыш, — слышит он обеспокоенный голос Джисона, когда в его распластанные по подушке волосы вплетаются чужие пальцы. — Чонинни, ты в порядке?       Чонин так не думает. Он вздрагивает от прикосновения и, как ему кажется, сжимается ещё сильнее. Джисон просто ошеломлен увиденным, он подползает ближе, прижимаясь своим телом к телу Чонина. Его руки обвивают дрожащую спину, притягивая ближе к себе, заставляя раствориться в нежных и крепких объятиях. Ему страшно и беспокойно от странного и, очевидно, не совсем нормального состояния младшего, которого теперь лихорадит по-настоящему.       — Посмотри на меня, Нини, детка, — со всей возможной нежностью и осторожностью шепчет он на ухо, убирая влажные от пота светлые пряди с чужого лба назад. — Прошу тебя, посмотри.       Чонин задыхается, но заставляет себя прислушаться и открывает глаза. Во взгляде Джисона паника и страх, которые Чонин ощущает тоже в эту самую секунду. Они разрывают его грудь на мелкие кусочки, обнажая острые рёбра и обливающееся кровью сердце, заточённое в клетке из них.       Он до сих пор не осознаёт, что на самом деле рыдает.       — Что случилось, Чонинни? — бережно вытирая слёзы с красных щёк, тихо спрашивает Джисон. Чонин даже не способен на то, чтобы осознать, что впервые за всё время может видеть такое сильное беспокойство и волнение в знакомых глазах напротив. — Почему ты плачешь, любовь моя?       Любовь моя…       Рыдания рвутся наружу с новой силой, и Чонин сжимает руки в кулаки, прикусывая кончик собственного языка до появления мерзкого металлического привкуса во рту. Сердце рвётся на части. Каждая конечность без исключения ощущается как чужая. В голове только серый шум и ничего больше. Чонин не чувствует себя собой.       Почему ты плачешь, любовь моя?       Теперь Чонин может ответить. Ему больно и приятно, жарко и холодно, хорошо и плохо, стыдно и радостно одновременно. Его тошнит, когда он, лёжа в объятиях Джисона после самого умопомрачительного в своей жизни оргазма, вызванного исключительно словами, исключительно мягкими поцелуями, исключительно присутствием Хана, понимает, что влюблён.       Чонин влюблён в своего лучшего друга. И ему хочется разодрать себе глотку, чтобы вырвать вставший из-за осознания собственной ничтожности и никчёмности поперёк горла ком. Ненависть хлещет из него наружу вместе с горькими слезами и громкими надрывными всхлипами, пока в голове бесконечно крутится одна только ранящая нежную, совсем ещё юную и ранимую душу мысль.       Чонин влюблён в Джисона.

———

      Чонин просыпается на следующее утро от приглушённого звука воды, доносящегося из-за закрытой ванной. В окно проникают горячие лучи уже вставшего несколько часов назад летнего солнца, что красиво освещает дальнюю стену и вторую кровать, которая пустует. Воздух в комнате свежий и приятный. Летний. Чонин лежит на второй кровати, он полностью одет и укутан в лёгкое одеяло, больше похожее на простыню. Всё постельное бельё под ним и вокруг него мокрое и холодное, сильная головная боль отдаётся раздражающей пульсацией в висках и кончиках пальцев.       На тумбочке стоит стакан воды, который Ян выпивает залпом, потому что жажда невыносима. Ему хочется снова рухнуть на постель и уснуть на следующие тридцать часов беспробудным сном. Но он не может.       Ужасные картины произошедшего с ним вчера мелькают перед глазами, как обычно бывает в фильмах, когда герой вспоминает что-то плохое или хорошее. Чонин не помнит ничего хорошего. Он подвисает на мгновение, чтобы осознать, что произошло, а затем, когда то же странное чувство, что вчера заставило его сначала обкончать всего себя с головы до ног, а потом свернуться в клубочек в сотрясающих тело рыданиях, заставляет его подорваться с места и, натянув свои кеды прямо на босые ступни, выбежать из комнаты.       Чонин не чувствует себя униженным — разве что совсем немного — он чувствует себя преданным собственным сердцем, которое всё ещё болит. Он никак не может избавиться от ощущения того, насколько он мерзкий, противный, жалкий. Чонин просто жалкий. И его тошнит от самого себя.       — Ты у Джисона ночевал? — первое, что он слышит, когда резко распахивает дверь собственной комнаты и вваливается внутрь.       Он понимает, что едва ли дышит, когда поднимает взгляд на стоящего в нескольких шагах от него Хёнджина, вытирающего влажные волосы полотенцем. И тогда-то он и осознаёт полный масштаб катастрофы.       Чонин влюбился в Джисона.       Точно так же, как Хёнджин влюбился в Сынмина (пусть и не хотел этого признавать, для Яна теперь всё было довольно очевидно). И то, как это влияло на старшего, не обещало ничего хорошего и для самого Чонина.       Он резко вздохнул, облокотившись спиной на холодную отштукатуренную стену, и опустил голову так, что его подбородок начал больно давить на грудную клетку. Как он мог загнать себя в это?       Винить Джисона в том, что он весь такой хороший, внимательный, замечательный и прекрасный, было глупо. Ну а если виноват не он, то кто ещё, кроме Чонина? Хотя, если подумать, то это был только вопрос времени. Он ещё тогда, когда они обсудили новый уровень их дружбы, на который собирались выйти, знал. Чонин знал, что всё закончится именно так. Но он был слишком очарован этой возможностью, был слишком глуп и наивен, чтобы позволить себе осознать все риски и заставить себя пресечь всё это до того, как ситуация свернула совсем не в ту сторону. Чонин просто идиот.       Глупый, глупый, глупый.       — Эй, эй! Ты чего? — слышится голос Хёнджина откуда-то совсем издалека, словно между ними не пять шагов, а сто метров.       Чонин поднимает взгляд и видит, как изящные руки Хёнджина держат его сжатый кулак и отводят в сторону от головы. Лоб взрывается резкой болью от ударов, которые он неосознанно нанёс себе, погрязнув в безвылазной паутине из своих мыслей. Хёнджин, вероятно, думает, что у него крыша поехала. Чонин и сам не уверен, что это не так.       Хёнджин пугается, видя застывшие слёзы в чужих глазах и дрожащие руки, поэтому отводит к ближайшей кровати, усаживает на край и протягивает стакан воды. Младший делает несколько глотков, но не успокаивается совсем. Он опускает взгляд на свои сведённые колени и тяжело дышит, теперь задумываясь о том, как оправдать своё поведение перед Хваном, сидящим перед ним на корточках и что-то бормочущим ему.       — Есть хочу, — выпаливает Чонин, сглатывая все свои эмоции и заставляя себя сделать всё, чтобы Хёнджин не давил слишком сильно, а то ведь он не выдержал бы.       — Ладно, думаю, у нас осталось немного рамена, — кивает Хёнджин, поджимая губы. Видимо, он что-то спрашивал ранее и был недоволен тем, что его проигнорировали. — Иди умойся пока.       Хёнджин заваривает лапшу настолько быстро и оперативно, что Чонину почти становится жаль его, но затем он вспоминает, что они все вообще-то бедные студенты, поэтому жалеет и себя, и Сынмина тоже. Тем не менее, еда, какой бы дешёвой и вредной она ни была, слегка приводит его в чувства. Он чувствует себя немного более спокойным и немного менее озабоченным.       Хёнджин ничего не говорит, только взглядом сверлит так пристально, что у младшего холодок бежит по спине. В какой-то момент тишина становится слегка давящей, и Чонин прилипает взглядом к палочкам, которыми крутит уже разваренную лапшу в своей тарелке, чтобы не смотреть на старшего. Это неловко. И это, пожалуй, впервые происходит с ними двумя.       — Ты говорил с Сынмином? — спрашивает Хван, и Чонин так сильно благодарен ему за то, что он не задаёт очевидно нежелательные вопросы, что едва сдерживает себя от того, чтобы кинуться на него с объятиями.       — Я думал поговорить с ним на вечеринке. — Хёнджин удивлённо смотрит на него. — Он сказал, что пойдёт.       — Не знаю, хорошо это или плохо, — усмехается старший, взлохмачивая свои короткие светлые волосы, которые ещё не до конца высохли. — Что он будет там. И я тоже.       — У тебя будет возможность поговорить с ним после того, как это сделаю я, — пожимает плечами Ян, шмыгая носом. — Это не плохо.       — Надеюсь.       Чонин улыбается каким-то своим мыслям, после чего поднимает взгляд, встречая опущенную голову Хёнджина, и спрашивает:       — Он тебе сильно нравится, да?       Хёнджин смотрит в ответ и улыбается совсем не дружелюбно, а злобно, с предупреждением.       — Если не закроешь рот, маленький ты засранец, то я не буду больше вести себя так, будто ты не припёрся сюда полчаса назад со слезами на глазах и дрожью в руках, — говорит он, и Чонин сглатывает от того, насколько глубоко в его душу проникает этот тёмный леденящий душу взгляд старшего. — Жуй.       Понятно. Чонину всё понятно, поэтому он затыкается, хотя ему всё ещё хочется немного подразнить Хёнджина, и продолжает есть. Мысли о собственной ничтожности и о том, насколько неправильны и унизительны его чувства, не покидают его даже тогда, когда он засыпает тем же вечером в объятиях Сынмина.

———

      — Нини, — слышит Чонин прямо над ухом и слегка жмурится. — Нини, вставай, уже обед.       Конечно, вставать не хочется от слова совсем. У него, наконец, каникулы. И они достаточно долгие для того, чтобы не тратить каждый день на что-то стоящее. Веселиться и отдыхать активно в компании друзей круто, но, во-первых, он может позволить себе выкроить недельку на то, чтобы тупо проспать всё что только можно и вернуть себе утраченные во время изматывающей учёбы жизненные силы, а во-вторых… у него особо нет причин веселиться. Очевидно.       — Детка, — снова шепчут ему на ухо, и у Чонина ком поперёк горла встаёт мгновенно. — Вставай, нам нужно поговорить.       Чонин подрывается с места, не обнаруживая рядом с собой Сынмина, который вчера вечером зажал младшего в своих объятиях и позволил спокойно уснуть, выкинув все ненужные мысли из головы. Увы, ни Сынмина, ни спокойствия, что он смог подарить, больше не было. Зато был Джисон, сидящий рядом с изголовьем кровати на корточках, так, чтобы его лицо было на одном уровне с лицом Яна. Но когда Чонин вскочил, начав яростно крутить головой по сторонам и выискивать наглеца, что вытянул его из нежных цепких пальцев пьянящего сна, Джисон и сам привстал и опустился на кровать рядом. Чонин чуть не закричал во всё горло и не отскочил на добрых полметра, когда повернул голову вправо и чуть не коснулся кончиком своего носа щеки Хана.       Ему пиздец.       — Джи? — Он ловит себя на том, что его слова похожи на жалкий мышиный писк. — Т-ты чего з-здесь?       — Я так сильно волновался, — хмурит в замешательстве брови Хан, и его ладонь аккуратно ложится на плечо младшего. А он ещё слишком сонный, чтобы как-то отреагировать на это. — Ты просто так резко исчез вчера утром, ничего не объяснив. И после ты не брал трубку, и на сообщения не отвечал, но я не мог прийти вчера, поэтому пришёл сейчас.       Чонин хочет ответить, даже рот открывает, но проходит пять секунд, десять, двадцать, а он всё продолжает рвано вздыхать и открывать-закрывать рот, словно он рыбёшка какая-то. Все возможные отговорки и объяснения застревают где-то в горле и давят на его стенки, вызывая неприятную боль и вновь заставляя Чонина чувствовать себя максимально жалким.       — Я сделал что-то не так? Если ты не хотел ничего делать в тот раз, тебе стоило сказать, Чонинни, — продолжает Джисон, и Чонин чувствует себя ужасно из-за того, что заставляет его чувствовать вину, хотя во всём виноват только он сам и его собственная тупость.       — Нет, — наконец удаётся произнести Чонину. — Всё не… это не так, Джи.       — Тогда что случилось? — часто моргая из-за излишней нервозности, спрашивает Джисон и опускает руку с его плеча, но только лишь для того, чтобы найти дрожащие холодные пальцы и переплести их со своими. Чонин не понимает, почему не задыхается. — Если это связано со мной или с моими действиями, то… хотя, даже если нет, Чонин-а, расскажи мне. Я очень переживаю и хочу помочь, если могу.       Но он не может.       — Прости, — хрипит Чонин, опуская голову и стараясь не разреветься снова. — Сам не знаю, что это было. — Он морщит нос от того, насколько неубедительно это звучит, но Хан не видит его. — Просто… не знаю. Ты говорил столько всяких… ну, знаешь, вещей, которые я не привык слышать, и я, должно быть, слишком расчувствовался, да ещё и после… — Чонин не был уверен, что они были одни, поэтому не решался говорить прямо и оставил Джисона додумывать за него.       — Оу, — поджав губы, кивает Джисон, а затем заговаривает вновь. — Это было слишком? Ты бы не хотел, чтобы я говорил подобное?       — Нет, — мотает головой младший, вновь подняв взгляд на всё ещё хмурого Хана. — Не в этом дело. Это было приятно, и мне… понравилось, но я немного не привык к подобному. Так что… да.       Отчасти, но в этом всё же была доля правды. Примерно процента два от всего её объема, если рассматривать проблему с точки зрения математики, но это тоже считается!       — Ох, Нини, мне жаль, что это случилось, — опустив вниз уголки губ, тянет Джисон с очевидным сожалением в голосе, а затем притягивает младшего за плечи к себе с помощью свободной руки. Их тела прижимаются друг к другу, и вопреки своим мыслям Чонин чувствует себя лучше от этого обычного дружеского объятия. Присутствие Джисона, обнимающего его и нежно поглаживающего спину и костяшки пальцев, странным образом успокаивает. — Но почему ты ушёл, ничего не объяснив? — внезапно спрашивает он, прижимаясь щекой к щеке Яна.       Чувство вины уже начинает становиться для Чонина привычным делом. Сколько раз он почувствовал вину перед Джисоном за весь их короткий разговор? Пять? Семь? Или сто, мать его, раз?! В любом случае, чувство максимально дерьмовое.       — Мне… было стыдно перед тобой, — озвучивает Чонин первое, что приходит ему в голову.       — О боже, ты серьёзно? — добродушно хихикает Хан. — Тебе было стыдно, после того, как из твоего члена вышло так много спермы?       Чонин мученически стонет, заставляя Джисона снова захихикать и обнять ещё крепче.       — Иди к чёрту, — со вздохом тычет старшему пальцем под ребро Чонин, и тот сгибается, чтобы увернуться.       — Просто… не нужно стесняться говорить о том, что тебя беспокоит, хорошо? Особенно мне, — уже спокойно продолжает Джисон, отстраняясь и смотря прямо в глаза. Чонин только кивает, потому что уверен, что, если откроет рот, точно ляпнет что-то совершенно ужасное. — Мы лучшие друзья, и я не могу не волноваться, когда с тобой происходит что-то подобное.       — Знаю, — только и говорит младший, виновато опуская голову. — Прости, Джи, я испугался.       — Это звучит для меня как оскорбление, — мягко пихая его в плечо, притворно дуется Хан. — Мне невыносима мысль о том, что ты мне не доверяешь.       — Доверяю, — сразу же исправляет Чонин и уже сам берёт старшего за руку.       — Тогда не закрывайся от меня, Чонин. Ты всегда можешь поговорить со мной обо всём.       Эх, если бы он только знал…

———

      На деле оказывается, что осознание — не принятие — своих настоящих чувств к Джисону делает ситуацию лучше, чем было раньше. Чонину всё ещё страшно засматриваться на старшего, думать о нём больше положенного, нуждаться в его присутствии каждый раз, когда они не вместе. Но теперь он хотя бы понимает, почему это с ним происходит. Так что, можно сказать, знание — это даже в каком-то роде плюс. Наверное.       В любом случае, находиться рядом с Джисоном становится намного легче, хотя всё равно немного странно. Лучше становится и от того, что никто, кажется, не замечает никаких изменений в Чонине. Да и он вполне уверен, что все прошедшие две недели прекрасно отыгрывает роль лучшего друга Хана, а не влюблённого в самого Хана лучшего друга Хана в присутствии других. Мда, ну и путаница.       — Этот! — вскидывая вверх руку с вешалкой, восклицает Джисон.       — Да он же короткий, — морщится Ян, в протесте выставляя вперёд ладонь. — Если я подниму руки, все увидят мою грудь.       — Он красивый, — только и жмёт плечами старший, рассматривая тёмно-зелёный топ с длинными рукавами в своих руках. Чонин краснеет от комплимента. — Давай, Чонин, надень его. Ты заслуживаешь чего-то получше обычной рубашки или футболки. Это же вечеринка!       — В узком кругу, — напоминает младший, упираясь подбородком в сложенные на кровати руки. — Если я приду разодетым как стриптизёр, меня не так поймут.       — Чего? — взрывается Джисон, подскакивая на месте. Его брови смешно хмурятся, когда он пытается выглядеть злым. — Этот топ из моего гардероба, а я никакой не стриптизёр!       — О господи, — устало прикрывая глаза, вздыхает Чонин. — Мы можем надеть обычную одежду. Все там будут в обычной одежде, я уверен.       — А мы не все, — с важным видом заявляет Хан и возвращает вешалку на место, принимая поражение. — Хотя бы это, — и снова достаёт что-то из шкафа.       — Нет, Джи! В жизни не надену этот разврат!       — Чего сказал?! — вскидывая руки, возмущается Джисон, и полупрозрачная шифоновая рубашка падает на пол. — Повтори, мелкий засранец, и тебе крышка!       — Пошлятина, — гаденько улыбается Чонин, совершенно не жалея об этом даже тогда, когда на глаза наворачиваются слёзы от чрезмерно интенсивной щекотки.       Джисон дуется, совсем как детсадовец, у которого сломалась игрушка, даже тогда, когда они, шагая бок о бок, добираются до дома Чана. Прохладный вечерний ветерок задувает под футболку Чонина, поверх которой накинут обычный джинсовый жакет, и в многочисленные дырки на чёрных джинсах, которые Джисон вполне обоснованно окрестил парашютами.       В конечном счёте то, что Чонин отвоевал возможность одеться в свою обычную и нормальную для небольшой вечеринки в кругу друзей одежду, совершенно не помешало старшему вырядиться, как на показ мод. Вот вам и брюки классические, с отглаженными стрелками, и та самая шифоновая рубашка — спасибо, господи, что хоть поверх майки — и туфли, и даже берет! Берет! Ну точно на парижский показ мод собрался, не иначе. В таком только пиво пить, ну серьёзно.       А лицо хмурое, обиженное, что в глазах Чонина выглядит даже немного мило. Немного.       — Чего это он? — первое, что спрашивает Чан, как только видит их на пороге.       — Спроси у него. Уверен, он с удовольствием пожалуется на меня всем, кто захочет и не захочет это услышать, — улыбается младший, а затем чувствует, как Джисон хватает его за руку и тянет внутрь, мимо ничего не понимающего Чана, так и оставшегося стоять перед открытой дверью.       Джисон дуется, когда Минхо любезно смешивает для них коктейли из клубничной водки, ещё чего-то менее алкогольного и сока. Джисон дуется, когда Феликс подсовывает им притащенный из дома брауни, который совсем не тянет на закуску к алкоголю, зато на кулинарный шедевр — очень даже. Джисон дуется, когда Чанбин тащит их двоих танцевать в гостиную, где всё уже немного больше походит на настоящую вечеринку, хоть и небольшую.       Они танцуют вместе с другими, коктейли выплёскиваются из стаканов, пачкая пол, с которого Чан предусмотрительно убрал пушистый тёмный ковёр, Чонин чувствует себя комфортно, потому что на вечеринке действительно не так уж много народа. Человек двадцать, как и говорил Хёнджин. Со слегка туманными после нескольких стаканов мозгами Чонин расслабляется, а Джисон всё ещё дуется, хоть и скачет под музыку как ужаленный где-то совсем рядом.       И Чонин уже хочет повернуться, чтобы отвести Хана в сторону и поговорить, но не обнаруживает того рядом. Зато обнаруживает конкретно захмелевшего Сынмина, который едва на ногах стоит в углу комнаты и пальцы свои перебирает. Чонин хмурится от этого вида. Ким совсем не выглядит весёлым. Напряжение светится вокруг его фигуры, словно нимб над головой ангела, и младший почти видит его. То ли он уже слишком пьян, то ли Сынмин действительно излучает слишком много напряжения.       А затем Чонин вспоминает. Разве он не собирался поговорить с Сынмином, потому что Хенджин просил его?       Прошло уже две недели, а эти двое так и продолжали шугаться друг друга каждую секунду, что находились рядом. Удивительные глупцы. И всё же, ничего между ними так и не собиралось налаживаться, поэтому одна единственная надежда в лице улыбающегося во все тридцать два и двигающегося под музыку Чонина оставляет все мысли о Джисоне и движется прямиком к сжавшейся в углу фигуре Сынмина.       — Сынмин-а, — зовёт он, стараясь перекричать музыку, и хватается за ближайшую стену, потому что ноги уже чуть ватные. — Эй, Сынмин-а, ты в порядке?       Тот резко поднимает голову, промаргиваясь, будто ото сна, и удивлённо смотрит в растянутое в глупой улыбке лицо. И сам улыбается, не прикрывая рот рукой. Сынмин очарователен с улыбкой на лице.       — Да. А ты? — просто отвечает он, выпрямляя спину и позволяя младшему привалиться к своему плечу.       — Ага-а, — тянет Чонин, протягивая руку вперёд и пытаясь нащупать ладонь Сынмина, что получается сделать далеко не с первого раза. — Я в порядке. Мне тут нравится. И я пьян.       — Я тоже, — хихикает Сынмин, прислоняясь лбом к плечу Яна и крепче сжимая его руку.       — А чего не веселишься с нами?       — Эм… не знаю. Настроения нет, наверное, — бубнит Ким, но Чонин знает, что причина этого самого "настроения нет" бродит сейчас где-то по дому.       — Хочешь поговорить? — спрашивает он, надеясь, что появление пьяного Сынмина подразумевает появление и разговорчивого Сынмина заодно.       Поговорить всё же действительно хочется, потому что все эти недомолвки и недоссоры уже конкретно надоедали. А ещё расстраивали и пугали. Мысли о том, что предположения Хёнджина о том, что Сынмина начал его бояться, совсем не нравились младшему. Поэтому было бы неплохо узнать всё в такой удобный во всех смыслах момент.       Сынмин мотает головой, отрывая лоб от чужого плеча.       — Всё нормально, — говорит он, оглядываясь по сторонам.       — Да? — вскидывает брови Ян. — Ну тогда я хочу поговорить. Пошли.       И тянет Сынмина к раздвижным дверям, ведущим в коридор и к другим комнатам. Которые оказываются закрытыми. Все до единой. В коридоре говорить — тоже не вариант, потому что некоторые, а если конкретно, то Чан и Минхо, жмущиеся друг к другу и пьяно смеющиеся над чем-то, расселись тут на полу и уходить явно не собираются. Никакого уединения, что за дела?       Ванная, к счастью или нет, оказывается свободной, поэтому Чонин под тихие возмущения старшего затягивает его в небольшую комнату и запирает за ними дверь. Яркая лампа слепит привыкшие к темноте и цветным вспышкам глаза, а светлая плитка на стенах делает всё еще хуже. Они оба недовольно стонут в унисон, прикрывая покрасневшие глаза руками.       — Зачем ты…       — Хочу поговорить, — перебивает Чонин и, привыкнув к свету, усаживает Сынмина на опущенную крышку унитаза, а сам прислоняется задницей к раковине.       — О чём? — прикрывая глаза и роняя голову на стену слева от себя, спрашивает Сынмин.       Прямота в разговорах с Кимом — всегда наилучшее решение, поэтому Чонин без капли стеснения или увиливания говорит:       — О вас с Хёнджином.       Глаза старшего, распахивающиеся в одно мгновение, выглядят огромными и красными. Сильно красными. Как-будто он помимо того, что пил, ещё и плакал совсем недавно.       — А? Не понимаю.       — Понимаешь, — уверенно говорит Чонин, смаргивая пелену от алкоголя с глаз и стараясь думать максимально трезво. — Что между вами творится? Это из-за него ты не в настроении весь последний месяц?       Сынмину и отвечать не нужно, потому что по его лицу и позе всё и так понятно. Чонину даже становится немного жаль его, но отступать он не намерен. Пора весь этот спектакль сворачивать, а то и актёры подустали, и зрителям на ровном месте с онемевшим задом усидеть уже совсем никак не удаётся. Чонин тому пример.       — Что случилось? Вы поругались? — спрашивает, а сам думает, как бы язык не свернул не в ту сторону ненароком и не выдал всё, что давно уже и так известно.       — Нет, — уверенно отвечает Сынмин, приоткрывая один глаз и с прищуром смотря на младшего. — Не ругались мы.       — Что тогда?       — Не важно.       — Важно.       — Тебе зачем знать?       — Я волнуюсь, — говорит, а затем сразу продолжает: — И вы оба меня уже так сильно бесите, оболтусы.       — С каких пор ты стал таким раздражительным? — хмыкает Сынмин, снова закрывая глаза и прижимаясь красной щекой к холодной плитке на стене.       — С тех самых, когда вы двое решили устроить игру в молчанку длиной в месяц прямо у меня под носом. Я вас терпеть не могу.       Конечно, может. Более того, хочет и любит терпеть. Но не тогда, когда Хёнджин с Сынмином ведут себя друг с другом как незнакомцы. Бесят. Но он волнуется.       — Ты стал слишком много времени проводить с Джисоном.       О том, что именно это может значить, Чонин подумает позже, потому что Сынмин не просто его бесит, он его… реально бесит. Самым ужасным образом. И пальцы начинают чесаться, желая схватить Кима за грудки и выбить из него всё это дерьмо как можно скорее.       Но Чонин терпеливый. У него в лучшие друзья Хан Джисон записан как-никак. Так что терпеть Сынмина оказывается даже слишком легко.       — Мне стоит предложить тебе попить успокоительных? — не выглядя ни капли раздражённым или действительно озабоченным ситуацией, едва заметно улыбается Сынмин.       — Мне стоит заставить тебя влить в горло сыворотку правды? — язвит в ответ Ян, разворачиваясь и опуская лицо под струю холодной воды из крана.       Сынмин молчит, пока Чонин умывается, практически полностью смывая наваждение от выпивки с лица и разума. Он сидит тихо, продолжая ковырять заусенцы на пальцах, царапать короткими ногтями ткань шортов на стройных бёдрах и тихо вздыхать себе под нос.       Понимание того, что отмолчаться не получиться, приходит к нему в тот момент, когда младший вытирает лицо и спокойно садится на пол, прижимаясь покрытой тонким слоем холодного пота спиной к тумбочке под раковиной. Ждёт. И знает, что Сынмин в конечном итоге заговорит. Даже если и через полчаса или через два.       К счастью, эти огромные цифры сокращаются до нескольких минут.       — Может, что-то и случилось, — тихо говорит он, сверля взглядом носки потрёпанных синих кроссовок.       — Что-то однозначно случилось, — ухмыляется Чонин, но не звучит зло. — Что?       Сынмин в глаза не смотрит и вряд ли вообще собирается. Но это не беспокоит, потому что они дружат уже достаточно долго, чтобы Чонин даже не думал надеяться на это.       — Мы с Хёнджином поцеловались на одной из вечеринок около месяца назад, — через пару молчаливых секунд, выдаёт он.       Окей, теперь Чонин любит Сынмина. Любит, потому что не приходится слушать несвязный бред с рассказом о том, что было до и как они вообще к этому пришли, как было с Хёнджином. Краткость – сестра таланта, вот о чём он думает, смотря на опущенную голову старшего.       — Поцеловались? — пытается изобразить удивление он. — И это проблема?       — И ты не удивлён? — фыркает Сынмин, резко поднимая голову и ударяясь затылком о стену, будто совсем не этой реакции ждал.       Чонин вздыхает, ковыряясь в дырке на джинсах в районе своей правой коленки, прижатой к груди. Он думает, что не был бы удивлён, даже если бы уже не знал всё заранее. Как было с Хёнджином. Эти двое действительно такие идиоты.       — Не удивлён, — качает головой он. — Продолжай.       — Чего продолжать?       — Ну, не знаю, подробности какие-нибудь расскажи. Кто кого засосал? Понравилось или херня?       — О боже, заткнись, — внезапно заливисто хохочет Сынмин, хмуря брови и улыбаясь. Слишком пьян.       — Нифига. Как всё было?       — Хорошо. Очень, — и снова замолкает на пару мгновений. — Я первым поцеловал его.       Ого… Ого.       — Почему? — спрашивает Чонин.       — Захотелось, — просто отвечает Сынмин, небрежно пожимая плечами. — Просто… было такое ощущение, что я уже давно этого хотел, хотя даже никогда не думал об этом. Что-то вроде чувства, когда ты совсем немного голоден, но когда видишь только что приготовленный кимчи-ччиге, свежий рис или жареную свинину, понимаешь, что готов целого слона сожрать.       — Ты только что сравнил Хёнджина со слоном?       — О, умоляю тебя!       — Ладно, молчу. Продолжай, — хихикает Чонин себе в коленку.       Сынмин приоткрывает глаза и косится на него с подозрением, но Чонин уже не лыбится от притянутой за уши остроумности своей шутки, а только смотрит заинтересованно.       — Ну чего тут ещё рассказывать? Захотелось, вот и поцеловал, — слегка краснея кончиками ушей, уже тише продолжает старший. — Это было странно.       — Он ответил?       Сынмин жмёт плечами, и младший понимает, что тот тоже особо чётко момент не помнит, как и Хёнджин. Дерьмовы их дела, что уж сказать.       — Я не помню. Ты же знаешь, как я надираться умею — все мозги отшибает, — грустно улыбается он.       — Почему ты не поговорил с ним об этом? Почему вы избегаете друг друга, будто чумы?       — А ты не понимаешь? — внезапно ясно смотрит ему прямо в глаза Ким. Ян тихо качает головой. — Мне… я боюсь, что мог сделать что-то… плохое. Типа… не знаю, я вообще нихрена не понимаю, но Хёнджин на меня так напуганно смотрит, что я уже представить боюсь, что вытворял там. Вдруг там был полный пиздец, а я забыл? Что он теперь обо мне думает?       — Хён, — внезапно говорит Чонин, хотя они уже давно условились не использовать подобные формальности друг с другом. — Ты придурок.       — Спасибо, доктор, — со вздохом дует губы старший и поднимает ноги, чтобы прижать их к груди. — Сколько с меня за приём?       — Просто поговори с ним. Серьёзно, — мягко произносит Чонин, игнорируя колкость. — Что бы ты хотел получить в итоге?       — До меня вообще не доходит, что ты говоришь. Проще.       — Он тебе нравится? — в лоб спрашивает Ян, понимая, что Сынмин действительно очень пьян для того, чтобы заставлять его выискивать истинную суть вопроса, а не спрашивать прямо.       — Без понятия. Просто знаю, что мне хотелось поцеловать его тогда и… — Сынмин осекается, поджимая губы, и внезапно прячет лицо в коленях.       — Что? — спрашивает Чонин, выжидающе смотря на друга.       — Сейчас тоже, — неуверенно договаривает Сынмин, а после вымученно улыбается и качает головой. — Забудь. Это глупо.       — О боже, ты такой драматичный, — закатывает глаза Чонин. — Просто найди его и поговори с ним. Я уверен, всё совсем не так ужасно, как ты себе придумываешь.       — Ты-то откуда знать можешь? Главным экспертом в сердечных делах успел стать? — недоверчиво тянет Сынмин, всё ещё глуша слова в коленях.       Вот Чонин как раз последний в списке этих самых экспертов. По крайней мере в своей ситуации точно. Но он хотя бы может выслушать двух этих оболтусов, которые по чистой случайности стали его друзьями и втрескались друг в друга, чтобы понять, что у них всё совсем не так сложно. Легко, он бы сказал.       — Я просто знаю, — говорит он в итоге. — Кроме того, если вы не поговорите, то я задушу вас подушками, пока вы будете видеть свой последний в жизни сон.       — Это шантаж, — защищается Сынмин, поднимая голову. — И угроза.       — Ага. Так что тащи свой зад на поиски Хёнджинни прямо сейчас, — поднимаясь на ноги, говорит Чонин. — И чтобы по возвращении между вами были только мир, дружба, жвачка. А то будете в коридоре друг у друга на головах спать.       — Ты такой жестокий, хотя и самый мелкий. Мне нужно посмотреть в глаза твоей матери.       — Она уничтожит тебя одним взглядом.       — Я рискну.       Они пьяно хихикают, Чонин помогает старшему подняться на ноги, которые всё ещё плохо держат его, но в доме по крайней мере есть стены для того, чтобы удержать его. Сынмин покачивается из стороны в сторону, но умудряется-таки схватиться за ручку двери пальцами, которые Чонин тут же останавливает.       — Подожди, мне надо отлить, — говорит он, и Сынмин, понятливо кивнув, отворачивается, чтобы дать младшему немного времени.       Когда Чонин заканчивает с удовлетворением своих биологических потребностей, Сынмин щёлкает замком на двери, и она с тихим скрипом открывается, впуская внутрь немного свежего воздуха. Неужели они сидели там настолько долго, что внутри стало так душно? Что ж, вполне вероятно.       — Поговорите, — говорит Чонин, подталкивая Сынмина вперёд, чтобы он вышел в уже пустой коридор. А сам всё продолжает возиться с ширинкой, собачка на которой внезапно заела на середине пути.       — Молись, чтобы я не умер, — оборачиваясь через плечо, пьяно бубнит Сынмин.       — Не натвори ещё больше фигни, — советует Чонин, после чего Ким тычет в его сторону средним пальцем и начинает медленно плестись в сторону гостиной.       Чонин провожает его взглядом, искренне надеясь, что эти двое решат уже наконец свои проблемы и перестанут быть молчаливыми трусами. И как только спина Сынмина скрывается за дверью, его взгляд скользит к двери одной из комнат, где из проёма выглядывает слишком уж знакомая голова с беретом на макушке.       Джисон смотрит на него широко открытыми глазами, нахмурив брови и поджав губы. До сих пор что ли дуется? Чонин вздыхает. По всей видимости, сегодня ему не удастся избежать затяжных разговоров. Впрочем, один уже позади, и не сказать, что он был сильно утомительным, хотя голова всё ещё немного кружится, а наличие алкоголя в организме чувствуется. Поговорить с Джисоном определённо нужно до того, как они вернутся в общежитие и разойдутся по комнатам, поэтому Чонин прикрывает дверь ванной и направляется в сторону Хана. Тот в свою очередь ныряет обратно и закрывает дверь, когда Чонин уже почти оказывается с ним нос к носу.       Чего это он?       — Джи, — зовёт он, — ты там в порядке?       — Мгм, — согласно мычит Джисон по ту сторону двери.       Чонин облизывает сухие губы и пробует дёрнуть за ручку двери, чтобы открыть. Заперто.       — А чего закрылся тогда?       — А вы чего в туалете закрылись?       Да что с ним?       — Джисон, открой, я хочу поговорить, — поднимая руку и пару раз ударяя костяшками по дереву, просит Чонин.       — Нет, — коротко и негромко, так, что Чонин едва его слышит сквозь грохочущую музыку, отвечает Хан.       — Почему? Ты до сих пор обижаешься? — Ответа не следует. — Ну, прости, что я не захотел надевать твои вещи. Мне удобнее в футболке и джинсах. Тебе идут красивые вещи, и ты выглядишь красиво в них, а я… это просто не моё, Джи. — Снова тишина. — Ладно, если хочешь, в следующий раз я позволю тебе нарядить меня так, как ты захочешь. Что скажешь?       Но Джисон снова не отвечает. Вообще ничего. Чонин даже ухо к двери прикладывает, но так ничего и не может разобрать.       — Джисон-а! — в очередной раз стучит Чонин. — Джисон-а, открой! Я буду долбиться, пока не откроешь. Открой. Открой. Открой.       — Уходи.       Одно слово, а Чонину кажется, что его ударили кулаком в нос, разве что крови нет. Одно слово, а Чонин уже чувствует себя отвергнутым. Почему? Он же извинился. Да и Джисон обычно на такое не особо сильно обижается.       Странно.       И на душе вдруг как-то совсем неспокойно становится.       — Что случилось, Сони? — осторожно спрашивает он, приваливаясь плечом к дверному косяку и прислушиваясь. — Я сделал что-то не так?       — Я хочу побыть один.       — Это… Джисон, открой дверь. Пожалуйста, — начиная действительно нервничать, говорит Ян. — Ты заставляешь меня волноваться.       — Иди к остальным. Минхо там всё ещё делает коктейли, — слышится приглушённый голос Джисона, который сквозит обидой и… разочарованием?       Но Чонин ведь извинился, что б его!       — Джи, что происходит? — громче и серьёзнее спрашивает он.       — Ничего. Просто… уйди.       Это больно. Джисон никогда раньше не говорил ничего подобного. По крайней мере Чонину уж точно. От одной мысли о том, что тот не хочет его видеть и говорить с ним, на душе кошки скрести начинают. А это чувство далеко не из приятных. Особенно когда Чонин и так испытывает слишком много разных непонятных эмоций в последнее время. Теперь к ним прибавляется и грёбаная тревога, которая и до ручки довести может по щелчку пальцев.       Чонин ещё пару секунд неверяще пялится на запертую светлую дверь, царапая ногтями внутренние стороны ладоней, после чего в последний раз прижимается ухом к двери и говорит:       — Ладно. Найди меня, когда захочешь пойти домой, хорошо? — Тишина. — Извини, Сони.       Весь оставшийся вечер Чонин не пьёт, не танцует, ни с кем не говорит, только краем уха слушает пьяные бредни Чана, сидя на кухонной столешнице и болтая ногами. Хотя как слушает? Просто мычит и угукает иногда, когда Чан выжидающе смотрит на него, а сам только и делает, что пытается догадаться, что сделал не так и почему Джисон так вёл себя при их последнем разговоре. Вынырнуть из этих мыслей ему не удаётся даже тогда, когда все расходятся, дом постепенно пустеет, оставляя в себе только Чонина, Чана, Феликса с Чанбином и сопящего где-то на диване Минхо.       Когда Чонин накидывает на плечи свою джинсовку и собирается вернуться в свою комнату вместе с Джисоном, того не оказывается ни в одном, даже самом тёмном углу дома. Нервы натягиваются от мыслей, что Джисон ушёл один. Или не один, но не с младшим.       До кампуса Чонин плетётся один, всё гадая, что произошло и не попал ли Хан в неприятности.