Sparks fly

Гарри не просто так прозвали Человеческой открывашкой. Он проникает к тебе под кожу — тайно, незаметно — и, когда он рядом, ты всякий раз открываешь в себе что-то новое. С каждой секундой, что ты проводишь с ним, твои стены всё больше идут трещинами. Весь флёр крутости и таинственности, который ты поддерживал двадцать с лишним лет, начинает разрушаться. И, что хуже всего, часть тебя хочет, чтобы он «вскрыл» тебя. Открыл капот твоей мотокареты и порылся в двигателе. Ты никому не позволяешь прикасаться к твоей мотокарете — и это неизменно — но Гарри подобрался ближе всех. Тебе не хочется думать о том, что он может вдруг всё испортить. Он ведёт тебя в караоке-бар, потому что по-другому и быть не могло. Он почти не пьёт, но всё равно наслаждается царящей здесь атмосферой, пением от души и обществом единомышленников-пьяниц, пытающихся отрешиться от собственных забот. Не то чтобы он совсем не пьёт сегодня, но следует твоему примеру: не более одного бокала в день и ни одного на работе — без исключений. Ты уже как-то наказывал его за нарушение этого правила (и наказание не имело никакого отношения к сексу). В основном Гарри налегает на дешёвое вино, но сегодня, когда он возвращается за ваш привычный угловой столик, ты видишь в его руках два стакана, в которых плещется янтарная жидкость, омывая кубики льда и окрашивая мир за стеклом в оттенки сепии. Он падает на стул, едва не пролив содержимое, и протягивает один стакан тебе. На лице Гарри сияет широкая самодовольная улыбка. Не жуткая имитация фирменной Гримасы, а что-то более искреннее — и более опасное. Эта улыбка ассоциируется у тебя со спальней или, если быть точным, с тем, чем двое обнажённых негетеросексуальных мужчин могут заниматься в спальне. Или в душе. Или на диване в гостиной. Или, помнится, на капоте мотокареты Жана (ни при каких, абсолютно ни при каких обстоятельствах вы бы не развлекались на — или в — твоей драгоценной спортивной «Купри Кинема»). Ты подавляешь улыбку. Что Гарри задумал на этот раз? — Я не пью, — говоришь ты, поймав взгляд Гарри, и мельком принюхиваешься к напитку. — Уж точно не золотой ром. — Золотой ром, выдержанный в Серости. Из Меска, — поправляет Гарри. — Точно не хочешь выпить со мной по одной, Ким? Я тут игру придумал. Ты вскидываешь бровь. — Игру? — Ага. Игру. Называется «Правда или выпивка». Твои губы изгибаются в некоем подобии улыбки. — Позволь угадать. Мы будем по очереди задавать друг другу личные вопросы, и тот, кто не ответит, должен выпить? — Рад, что ты схватываешь всё на лету, — смеётся Гарри, упираясь руками в стол. — И как тебе? — Это ведь просто предлог. Ты собираешься спрашивать меня о чём-то интимном, о чём я не рассказал бы тебе при любых других обстоятельствах. — Так ты струсил, в этом всё дело? Боишься моих вопросов? Твой внутренний голос — тот самый, что велит тебе всегда держать всё под контролем, — говорит, что нельзя с таким мириться. Другая часть тебя считает, что это ловушка — очевидная, но ловушка, и Гарри пытается тебя в неё загнать. Сквозь стиснутые зубы ты произносишь: — Я не играю в детские игры, детектив. — Что детского в том, что друзья вместе выпивают? Может, ты всё-таки боишься отвечать на мои возможные вопросы? — Разумеется, нет, — фыркаешь ты. Ты лжёшь. — Да в этом дело, разве нет? Ты боишься, что я до чего-то докопаюсь. Что могу узнать твои грязные секретики. — Он подаётся вперёд, и ты чувствуешь, как кислое дыхание обжигает ухо, затуманивая одно из стёкол очков. — Не волнуйся, — шепчет он. — Я никому не скажу. А ещё у меня самого есть львиная доля грязных секретиков. Это ловушка, и ты это знаешь. Но его горячее дыхание ласкает твою ушную раковину, блестящие глаза смотрят прямо на тебя — и ты поддаёшься. Тихо, еле слышно выдыхаешь, признавая своё поражение. — Хорошо. — Ты берёшь стакан в другую руку. Холодные капли оставляют следы на перчатках. — Какие правила? К твоему облегчению — и разочарованию — Гарри садится обратно на своё место. — Всё, как ты и сказал, Ким. Мы по очереди задаём вопросы. Ты должен сказать мне правду, только правду и ничего кроме правды. Или сделать глоток, — он постукивает пальцами по своему стакану, вызывая тихое позвякивание. — Я взял самое крепкое, что было в меню. Одна порция гарантированно свалит слабого человека с ног. — Вы же не намекаете на то, что я слабый человек, детектив? В глазах Гарри мелькает огонёк. — Конечно, нет. Хотя, честно говоря, я никогда не видел, чтобы ты пил. Но разве можно назвать слабым сильного и крутого парня вроде тебя, когда речь идёт о паре капель спиртного? Он знает, что ты плохо переносишь крепкий алкоголь. Но знает ли он, что с тобой происходит под его воздействием? Знает ли он, как ослабевают твои запреты, из-за чего тебя намного проще совратить — или же стать объектом твоего совращения? Что ты теряешь самообладание, смеёшься над тупейшими шутками, слишком сближаешься с людьми и рассказываешь всё самое стыдное, в чём никогда не признался бы ни единой душе? Знает ли он, насколько ты на самом деле слаб? Разумеется, не знает, но скоро узнает. «Это ловушка», — монотонно твердит голос в голове, становясь всё тише и тише с каждым вдохом, наполняющим твои лёгкие воздухом. Под натиском Гарри твоя оборона трещит и ломается, и гордость перевешивает убеждения. — Бросаешь мне вызов? Тогда поехали. Первый, кто допивает свою порцию, проигрывает. Гарри медленно облизывает губы. Ему нравится, куда всё идёт. — И что должен сделать проигравший? — Что угодно, что захочет победитель на сегодняшний вечер, — говоришь ты, изгибая губы в присущей тебе суровой усмешке. — В прямом смысле «что угодно», Гарри. Но только сегодня — с завтрашнего дня всё будет по-прежнему. Гарри делает рваный вдох. Вы оба знаете, что ты называешь его по имени только в особых случаях. Лишь одно имя является ещё более интимным — Гаррье — но ты произносил его всего дважды, лишь в самые особенные и сокровенные минуты между вами. Гарри, судя по его взгляду, намеревается услышать это в третий раз. — Ты наделяешь меня слишком большой властью, Ким. У меня невероятно грязные помыслы, — выдыхает Гарри. — Ты так говоришь, словно уже выиграл. Этого не будет. — Ты берёшь стакан одной рукой, другой поправляя очки. В твоих глазах сверкают огни диско-шара. — Ты не единственный грязный коп за этим столом. Гарри широко улыбается, и ты внезапно осознаёшь, что он надеется. Надеется на то, что ты ответишь на его вызов. — Кто будет первым? — спрашивает он. — Это была твоя идея. Ты первый. — Кроме того, ты не хочешь доставить ему удовольствие, позволив сделать первый глоток. Насколько ты знаешь Гарри, он может использовать это как повод выпить и затем сразу сдать назад. «Это ловушка», — шепчет слабый вкрадчивый голос в твоей голове. — Ну ладно. — На несколько секунд он погружается в мысли, а потом спрашивает: — Кто был твоим первым парнем? Ты слегка улыбаешься. Само собой, он пошёл с козырей — и, насколько ты его знаешь, дальше козыри будут только выше. По крайней мере, на этот вопрос ты можешь ответить без всякого стеснения. — Габен. Мы учились в одной школе; мне тогда было шестнадцать, и ему примерно столько же. Это продлилось три дня, пока не узнали его родители. Его заставили сменить школу — чтобы я не «развращал» их ребёнка. — Ты приподнимаешь брови на случай, если со стороны не так очевидна вся нелепость ситуации. Гарри благодарно хмыкает, но ничего не говорит. Он уже знает, что на любые уточняющие вопросы ты ответишь лишь большим глотком из стакана. — Твой вопрос? — Ты помнишь, был ли у тебя любовник? Или были ли у тебя эротические фантазии о другом мужчине? — Это два вопроса, — усмехается Гарри. Ты закатываешь глаза. — Первый мужчина, о котором у тебя были эротические фантазии, если помнишь. К твоему удивлению, он не тянется за стаканом, а расслабленно устраивается в кресле и смотрит прямо на тебя. — Это ты. — Ты шутишь, — фыркаешь ты. — Не шучу. Если бы ты спросил меня о первом мужчине, который мне понравился, я бы ответил по-другому, но раз речь об эротических фантазиях — это ты, солнце. Ах да, это скромное прозвище. Ты должен бы его ненавидеть — и ненавидел, когда тебя называли «солнце» в прошлых отношениях. Но по какой-то причине тебя не раздражает, когда так делает Гарри. Может быть потому, что ты знаешь, что у него в запасе есть и куда более сентиментальные слова в твой адрес. А может потому, что он произносит его мягко, как обычное ласковое прозвище, без всякого злого умысла. — И какие же фантазии с моим участием у тебя были? — Ты наклоняешься вперёд. Гарри усмехается. — Придётся подождать своей очереди. Итак, о чём же тебя спросить? — он вновь опасно улыбается и понижает голос. — Ты фантазируешь обо мне прямо сейчас? Ты поджимаешь губы, смотришь на свой стакан и делаешь глоток. Вытираешь капли алкоголя с верхней губы. Зная Гарри, ты думаешь, что он, должно быть, уже знает ответ: большое неоспоримое «да». В свою защиту ты мог бы сказать, что Гарри сегодня решил надеть сексуальные джинсы, идеально облегающие его зад. Видеть, как он сдирает их с себя, — настоящее испытание, бьющее молнией прямо в позвоночник. Ты думаешь о фиолетовой палочке, лежащей у тебя дома, и о том, как её пульсирующие электрические разряды могли бы прошивать твоё тело. Ты не хотел использовать её в одиночку: это будет уже не то — но… но, может, если ты выиграешь, то сможешь попросить об этом Гарри. Позволить ему сделать с тобой то, о чём ты мечтал почти десять лет. Ты переводишь взгляд на Гарри, который расслабленно сидит в кресле, водя пальцем по ободку стакана. Огни диско-шара окрашивают его лицо в миллион разных оттенков. Он всегда называет крутым тебя, но, надо признать, он тоже бывает крутым. Он не замечает этого — может, в этом и причина его крутости. Ты прилагаешь усилия, чтобы быть крутым постоянно; с Гарри это происходит спонтанно и при этом максимально непринуждённо. — Ты что-то задумал, не так ли? — спрашиваешь ты. Гарри смеётся. — Да, но если хочешь узнать, что именно, придётся подобрать более конкретный вопрос, офицер. Так что сейчас моя очередь, и мой вопрос таков: о чём ты думаешь прямо сейчас? Прямо сейчас? Ты думаешь о том, как Гарри оседлает твои бёдра, держа в руке заветную фиолетовую палочку, пуская приятные электрические разряды по твоей коже. Он толкнёт тебя на простыни, и впервые ты будешь полностью в его власти. Ты уже задумывался об этом: позволить Гарри взять контроль и заставить тебя балансировать на грани боли и удовольствия — но тебе всё никак не представится случай сказать ему об этом. Не то чтобы тебе не нравилось контролировать ситуацию. Это нравится вам обоим, и вы оба к этому привыкли, но ты не можешь не думать о том, что будет, если ты поведаешь о своих фантазиях Гарри. Он безоговорочно тебе доверяет, равно как и ты ему, но готов ли он к следующему шагу? Сможет ли он дать тебе то, чего ты хочешь, — и захочет ли? Ты делаешь очередной, уже более солидный глоток и чувствуешь, как жар стекает по горлу и оседает в лёгких. Алкоголь крепкий — к тому времени, как ты прикончишь этот стакан, ты точно будешь навеселе, если не в стельку. Не обращая внимания на жжение в горле, ты произносишь: — Какова цель игры, Гарри? Я знаю, что ты что-то задумал. — Ты действительно хочешь знать? — выдыхает он. Ты пытаешься сохранить невозмутимость, но, должно быть, на твоём лице написано отчаянное «да, пожалуйста, расскажи», потому что Гарри тихо смеётся и отпивает из своего стакана. Он всегда наблюдает за тобой, всегда считывает твою реакцию. Ты едва заметно морщишь губы. Он с глухим стуком опускает стакан на стол и удивлённо качает головой. — Ух-х, чёрт, крепкое пойло. Пожалуй, надо заказывать его почаще. — Прошу, не надо. Мне куда больше по нраву трезвый Гарри, нежели вусмерть пьяный. — Как и всем нам, — бормочет он, после чего оживляется. — Я расскажу тебе. Мне не терпится посмотреть, что представляет собой «пьяный Ким». Интересно, какой у тебя алкотип. Ты почти видишь картинки, мелькающие перед глазами детектива. Он составляет список всевозможных алкотипов и пытается отнести к одному из них тебя. В его глазах ты можешь олицетворять собой злой тип, грустный тип, караоке-тип, любвеобильный тип или же тупой тип. Ты не так часто напивался, чтобы знать наверняка, но, если предположить, вероятно тебя можно отнести к «раскрепощённому» типу. — Ты не сможешь на это посмотреть, потому что я в любом случае выиграю. — Ты берёшь стакан, глядя, как плещется жидкость внутри. Игра продолжается; вы оба отвечаете на постыдные вопросы, иногда делая по глотку рома. Напиток крепкий, и с каждым глотком ты чувствуешь, как тело всё больше распаляется. Вы выпили примерно по полстакана, и, разумеется, на Гарри, долбаного бывшего алкоголика, такое количество абсолютно не подействовало. Он, похоже, и сам этим разочарован. Но подействовало на тебя — о, пиздец как подействовало — и ты прилагаешь все усилия, чтобы не выкинуть что-нибудь идиотское. Так что тебе приходится говорить правду, только бы не пить дальше. Гарри же, в кои-то веки спокойному и собранному, доставляет удовольствие наблюдать за тем, как ты изворачиваешься. И вот тогда он применяет тяжёлую артиллерию. — Расскажи мне какой-нибудь секрет, Ким. Который ты раньше никому не выдавал. Ясно как день, что именно это и задумал Гарри, а ты попался прямо в ловушку. Ты слишком пьян для правдоподобной лжи — и слишком пьян, чтобы сделать ещё хоть глоток проклятого рома, не рискуя бросить тень на свою «крутую» репутацию. — Это не вопрос. — Твой язык немного заплетается. Ты останавливаешь взгляд на слишком тесном галстуке Гарри, мельком думая о той страстной ночи несколько недель назад, когда ты обхватил руками его шею и сжимал, пока он не кончил. Ты всё ещё с трепетом вспоминаешь ту ночь. Он чертовски похотлив — но ты ему в этом не уступаешь. Гарри улыбается и убирает твой стакан подальше. — Пожалуй, тебе стоит признать поражение. Что могут подумать люди, увидев, как крутой и респектабельный лейтенант вроде тебя напивается в баре? Тебя оглушает невероятный порыв притянуть Гарри к себе и укусить его в шею. Целовать, пока не опухнут губы. Пометить его, заставив принадлежать тебе, только тебе — на эту ночь и все последующие. Клеймо на обнажённой коже, гласящее: «Собственность Кима Кицураги». — Я не сдаюсь, — говоришь ты медленнее, чем обычно. — Мой стакан ещё не опустел. — Тогда, Ким, расскажешь мне секрет, который ещё никому не выдавал? Тебя внезапно разбирает смех, и ты хихикаешь, прикрывая рот рукой. Со стороны ты выглядишь пьянее, чем на самом деле, но твоя защита уже ослабла. Самоконтроль развеялся, как дым. — Я… Иди сюда, — ты жестом подзываешь Гарри, и он наклоняется к тебе через стол. Твои губы почти касаются его уха. Ты так хочешь прикусить мочку, вобрать в рот ушную раковину, и лишь громкая музыка и ещё более шумная болтовня вокруг останавливает тебя. — Ты правда хочешь узнать секрет? — шепчешь ты. Гарри нетерпеливо кивает, не в силах сдержать воодушевление. — Хочу. — Я очень долго хотел попробовать электростимуляцию, но не было возможности. — Тебя накрывает новый приступ хихиканья, маскирующий твоё смущение. — Забавно вот что: тебя возбуждает удушение, а меня — электричество. Мы оба просто извращенцы, да? Глаза Гарри резко темнеют: то ли из-за освещения, то ли из-за алкоголя в твоей крови, то ли из-за чего-то ещё — ты не знаешь. — Электростимуляцию? — Берёшь такую маленькую штуку, которая называется фиолетовой палочкой, и помещаешь её в бельё, — широкими жестами ты обрисовываешь картину. — К ней крепится элемент, который оборачивается вокруг руки и буквально электризует твои прикосновения. Я слышал, что тогда искры буквально летают по коже. Ты тихо вздыхаешь. — Жаль, что у меня не было возможности это проверить. Гарри нахмуривается. — Никто не позволял тебе, или… Ты качаешь головой. — Это опасно: если вести себя неосторожно, можно даже убить человека. Что касается моих прошлых любовников, я не настолько доверял им, чтобы позволить такой риск — убить током меня или себя. Я бы не доверил им свою жизнь. — Так у тебя всё ещё есть эта штука? Ты всё ещё хочешь попробовать? Ты морщишься, осознавая, что уже ответил на куда большее количество вопросов, чем нужно. С другой стороны, ты всё равно проиграл. Можно попытаться обернуть ситуацию в свою пользу. — Если ты спрашиваешь, доверяю ли я тебе настолько — да. Я доверяю тебе свою жизнь. Но только если ты не против. — Это самая сентиментальная вещь, которую ты говорил Гарри на публике, но ты абсолютно честен. Глаза Гарри вспыхивают, словно два бурлящих омута, а затем он берёт свой стакан и осушает его одним большим глотком. Его губы растягиваются в максимально широкой улыбке. — О, глянь-ка, мой стакан опустел. Похоже, я проиграл, а? Ты быстро моргаешь, не в состоянии скрыть удивление. Неужели Гарри только что слил игру ради тебя? То есть ты победил? — Что ж, раз я проиграл и всё такое, думаю, сегодняшней ночью мне придётся делать всё, что ты захочешь. — Его лицо всё ещё близко; грубые манящие губы всего в паре сантиметров от твоих. — И чего же ты хочешь от меня, Ким? — мурлычет он. — Тебе может не понравиться, — мягко говоришь ты. — Это не всем подходит. — Посмотрим. Что ты придумал? — Каким-то образом лицо Гарри оказывается ещё ближе к твоему. Горячее дыхание с запахом алкоголя щекочет ноздри. — Ты ведь сказал «что угодно», не так ли? Ты хмуришься. — Да, но… — Ким, если ты мне доверяешь, я исполню любую, самую дикую твою фантазию. Ты воплотил одну из моих, и меньшее, что я могу сделать, — осуществить какую-нибудь из твоих. Если, конечно, ты этого хочешь. Он притягивает твои закованные в перчатки руки ближе и обхватывает их крупными горячими ладонями. — Думаю, ты уже понял, что я весьма открыт для экспериментов. Бонус ретроградной амнезии. Ты опускаешь взгляд на ваши переплетённые руки и чувствуешь жар. Но это «правильный» жар, и было бы ещё правильнее, если бы на тебе не было перчаток. — Что ж, раз так, первый приказ на сегодня — отведи меня домой. Гарри вздёргивает бровь. — Пешком или… — Пешком, — подтверждаешь ты. — Мне нужно проветриться. Гарри улыбается, осушает и твой стакан и приподнимает брови в насмешливом удивлении. — Ты сказал, что сам хочешь проветриться. Обо мне речи не шло. Ты качаешь головой. — Радуйся, что я очень терпелив с тобой. — Достаточно терпелив, чтобы подождать, пока я протрезвею и смогу дать активное согласие, лейтенант Ким Кицураги? — дразнится он. — Перестань. Давай уже выбираться отсюда. — Ты тянешь его за собой, поднимаясь и выходя из-за стола. Гарри всё ещё посмеивается. По какой причине из всех возможных мудаков ты выбрал мудака с чувством юмора? Вы выходите из бара и идёте по окутанным темнотой и прохладным ветром улицам Ревашоля. Прохожих в это время немного, и Гарри позволяет себе немного больше, обнимая тебя за пояс и притягивая ближе — отчасти чтобы помочь тебе идти ровнее, но ещё потому, что ищет предлог прижаться плотнее. Он склоняет голову к твоей открытой шее и громко вдыхает, вбирая запах каштана и моторного масла. Всю вину за то, что ты льнёшь к Гарри в ответ, в кои-то веки не заботясь о мнении окружающих, ты сваливаешь на алкоголь. Тебе хочется идти быстрее: необузданная страсть и возбуждение кипят в лёгких, требуя выхода, заставляя сердце колотиться, а кровь бурлить — но в то же время не хочешь торопиться. Тебе хочется насладиться этими минутами нежности в объятиях Гарри и при этом достаточно протрезветь, чтобы в полной мере оценить предстоящее продолжение в стенах спальни. Тебе хочется запомнить эту ночь. Гарри вдруг смеётся — неожиданно, но мягко — нарушая мрачную тишину ночи. Ты поворачиваешься к нему. — Итак, — произносит он. — О чём мне следует знать? — Ты о чём? — Да ладно тебе, Ким, мы оба знаем, о чём я. Я в курсе, каким будет твой следующий приказ. — В курсе, значит, — говоришь ты, даже не приподнимая бровь. Гарри не лжёт; он никогда не лжёт, если дело касается тебя. — Я не хотел бы заставлять тебя, если это не твоё. Без правильной подготовки это может быть опасно. — Но всё может быть не так плохо, разве нет? Мы оба знаем, что я умею работать руками. Почти сверхъестественное умение, думаешь ты. Кажется, он всегда точно знает, когда и как касаться тебя, будь то трепетное поглаживание по щеке или растягивание крупными пальцами. То, в чём ему недостаёт опыта, он компенсирует детско-восторженным желанием угодить и необъяснимой осведомлённостью о том, какие прикосновения ты предпочитаешь. Ты надеешься в скором времени увидеть эту способность в действии. — Возможно, — отвечаешь ты, стараясь не слишком тешить его самолюбие. — Тебе придётся взаимодействовать с электричеством, и есть вероятность, что тебя самого ударит током. — Разве не в этом весь смысл? — Ты не так понял. Сегодня бить током нужно меня — и это твоя задача. — Это твой следующий приказ? — улыбается Гарри. Он в предвкушении, возможно даже не в меру. Ты и подумать не мог, что это его возбуждает. — Вам придётся это выяснить, детектив. — На твоём лице за долю секунды проскальзывает шкодливая улыбка — слишком быстро, чтобы её мог заметить простой смертный, — но, опять же, Гарри никак нельзя отнести к простым смертным. Одной рукой ты обнимаешь Гарри за пояс — невинный дружеский жест, если бы эта рука не схватила его за задницу. И не сжала. Боги, ты должен убедить его надевать эти сексуальные джинсы почаще. — Можно я кое-что скажу? Раз уж ты схватил меня за зад. Ты смотришь на него, вопросительно приподнимая бровь. — Я очень хочу с тобой перечпокнуться. Ты громко прыскаешь со смеху, на секунду нарушая ночную тишину. Гарри присоединяется к тебе; его низкий смех тёмной насыщенной мелодией вторит твоему. Сейчас вы просто двое парней, прогуливающиеся по улице. Друзья, которые прекрасно провели время в баре. Офицеры, которые абсолютно точно не собираются испробовать кое-что неприлично-гомосексуальное за закрытыми дверями. Прогулка проходит в тишине и покое. По пути от бара до входной двери твоей квартиры вы подпитываете взаимное возбуждение лишь лёгкими прикосновениями — удивительно, как эффективно можно поддерживать настрой, просто щупая друг друга за зад. Ты закрываешь за вами дверь, и Гарри немедленно переходит в наступление. Он целует тебя развязно, безотчётно. Его губы — штурмовая винтовка, его поцелуи — пули, и он не останавливается, пока твоя кожа не усеяна следами его бомбардировки. Когда наконец ему требуется перезарядка и он останавливается, ты обрушиваешь на него собственный шквал пуль — на губы, щёки, двойной подбородок, мясистую шею — притягивая ближе, чтобы он не мог отразить атаку. Его тело в бессилии и беспомощности рассыпается на осколки под огнём твоих губ. — Ким, — стонет он, не пытаясь молить о спасении — как раз наоборот. Ты запускаешь руки в жирные волосы, оттягивая его голову назад, и целуешь в дрожащее горло, губами чувствуя, как он сглатывает. — Второй приказ за эту ночь, — выговариваешь ты сквозь сбивчивое дыхание. — Возьми меня за руку, отведи в спальню и подготовь всё. Улыбка Гарри всё ещё дразнящая, но слегка смазанная от тяжёлых вздохов, вырывающихся из его лёгких. — Ты мог просто сказать: «Возьми меня, звезда рок-н-ролла». — Это было бы неинтересно, — усмехаешься ты. Гарри тянется к тебе, и ты ждёшь, что он схватит тебя за руку и потащит в спальню… — Алле-оп! … но он подхватывает тебя на руки — сильные, покрытые густыми волосами руки — вырывая из твоей груди удивлённый вздох. Гарри держит тебя словно пушинку, и ты хотел бы сказать, что это нисколько не возбуждает, когда тебя таскают на руках, как невесту, — но это не так. Очень, очень возбуждает. Гарри приподнимает брови, бросая на тебя понимающий взгляд. Ты отворачиваешься. — Сосредоточься на том, чтобы дойти до спальни и не уронить меня, ладно? Ты не видишь его ухмылку, но буквально чувствуешь её кожей, когда он толкает дверь локтем, кладёт тебя на кровать и опускается сверху. Он терзает твои губы снова и снова — ваше дыхание смешивается, затуманивая очки, — и срывает с тебя куртку и майку. В его касаниях нетерпение; он скользит руками по груди и животу, отмечая поцелуями каждую морщинку, каждый шрам, каждую родинку. Насытясь, Гарри одним быстрым движением стягивает с тебя штаны и бельё, и на тебе остаются только очки, перчатки и носки. Это могло бы нервировать, если бы не этот оценивающий плотоядный взгляд, с упоением проходящийся по всему твоему телу. Раньше он предназначался паре-тройке девушек с третьей страницы и случайным грудастым дамам. Теперь этот взгляд принадлежит тебе и только тебе. Гарри осторожно снимает с тебя очки и опускает их на тумбочку. Ты стаскиваешь перчатки и кладёшь их рядом с очками. — Ты такой крутой, — шепчет он. — Не настолько крутой, — говоришь ты, чувствуя внезапное смущение. — Сними с себя всю одежду, кроме белья. Чтобы было где разместить палочку. Кивнув и подмигнув тебе, эта ходячая бисексуальная катастрофа для пущей верности вскидывает пальцы-пистолеты. Он медленно раздевается перед тобой, зная, что ты любишь, когда он не торопится. Вот только сегодня тебе хочется, чтобы он поспешил. Ты помогаешь его неловким пальцам расстегнуть рубашку и вытащить ремень из джинсов. Он спускает их нарочито медленно, и ты буквально истекаешь слюной при виде мускулистых бёдер и крупных икр. Теперь он раздет — не считая отличных трусов, которые ты купил сам из-за полного отсутствия у него вкуса в выборе белья, — и ты набрасываешься на его шею, осыпая её влажными поцелуями, пальцами зарываешься в волосы на груди. В его поте ты чувствуешь вкус алкоголя — или это его обычный вкус, ты не уверен. Ты знаешь только то, что с каждой секундой он всё больше дурманит тебя, втягивая в свой порок, свой соблазн, свой экстаз. Ты не возражаешь, когда он начинает двигать бёдрами, и его обтянутый тканью член трётся о твой в восхитительном ритме. Ты обхватываешь Гарри руками, прикусываешь нижнюю губу и подаёшься навстречу. Он резко выдыхает и толкается с удвоенной силой. Он знает, как нужно вжаться в тебя, заставляя почувствовать предвкушение неизбежного, и ты впиваешься ногтями ему в спину. В голове вспыхивают картинки, как он мог бы взять тебя: сзади, лицом к лицу, на кровати, на столе или на подоконнике. Ты не так одарён воображением, как Гарри, но прошлый опыт позволяет тебе представить всё в красках. Ты можешь только гадать, с каким возбуждением будешь потом вспоминать сегодняшнюю ночь. — Ким, — выстанывает Гарри, прижимаясь к твоим губам. — Пожалуйста, разреши мне коснуться себя. — Разве я отдавал тебе такой приказ? — выдыхаешь ты. Гарри рычит. — Да брось, мне нужно хоть что-то. Я же не хочу испачкать спермой эти шикарные трусы. Ты усмехаешься. — Что ж, тогда тебе придётся поскорее осуществить то, чего я хочу. — Ты указываешь рукой на тумбочку. — В ящике лежат палочка, провод и специальный лубрикант. Гарри отстраняется, и ты едва сдерживаешь разочарованный стон, перестав ощущать его горячее тело на себе. Он выкладывает нужные предметы, без дополнительных подсказок с твоей стороны подключает провод к фиолетовой палочке и активирует её. Мгновение ты слышишь треск электричества, а затем Гарри выключает палочку. Он аккуратно держит её, словно исследуя, прежде чем отложить в сторону, берёт в руки флакон, выдавливает изрядное количество смазки на пальцы и вводит их в тебя — один за одним. Из твоих лёгких вырывается дрожащий вздох. Пальцы Гарри нельзя назвать длинными, но, Элизиум сохрани, какие же они толстые. Он умеет растягивать тебя в совершенно волшебной манере, которую ты не можешь, да и не хочешь анализировать. Если бы только другие знали, что Человеческая открывашка может «вскрывать» людей не только в переносном смысле. — М-м-м, чёрт побери, Гарри, ещё, — стонешь ты. — Какая узкая задница, хочу ездить на ней всю ночь. Как же я хочу, чтобы тебе было хорошо. — Будет, — выдыхаешь ты, не в состоянии говорить громче. В голосе столько переполняющего тебя возбуждения, что это походит на акцент. — Давай же. Я хочу большего. Он вводит второй палец, потом третий, растягивая, пока все три пальца не скользят достаточно свободно. Другую руку он держит на твоём бедре, большим пальцем вырисовывая на коже круги, и смотрит на тебя сверху полным обожания взглядом. Ты бы многое отдал за то, чтобы вобрать эти мокрые от пота пальцы в рот и облизать. Пройтись языком по тонкой кожице между пальцами, заставляя их обладателя задыхаться от невероятных ощущений. Соблазнительная перспектива, но пусть останется на будущее. Не больше одной фантазии за раз. — Чем отличается эта особая смазка от той, что мы использовали раньше? — интересуется Гарри. — Лучше проводит электричество, — ты делаешь паузу, чтобы перевести дыхание, когда его пальцы задевают простату. — Т-так я сильнее… почувствую эффект. — Звучит сексуально, — усмехается он. — Не могу дождаться. — Тебе и не нужно, — говоришь ты. — Намотай провод на руку и включи палочку. — Есть, сэр, — отвечает Гарри сдавленным голосом. Наверняка теперь Гарри знает, что ты любишь, когда тебя называют «сэр», — если судить по тому, как в этот момент дёргается твой член. Ты слышишь одобрительное хмыканье и тихий треск, когда Гарри включает палочку и всовывает её в трусы. Он поводит плечами и выдаёт тихий удивлённый стон. Как только выключатель щёлкает, сам Гарри и воздух вокруг него будто заряжаются энергией — ты чувствуешь её, чувствуешь, как от предвкушения волоски на спине встают дыбом. Он медленно проводит пальцем по твоему животу, и ты стонешь, ощущая порхающие по коже электрические разряды. Похожие одновременно на покалывание и ожог, они пробуждают давно спящие нервы, посылают блаженные импульсы в позвоночник, словно говоря: «Не останавливайся, мать твою, давай же». Всё, как ты рассчитывал, и даже лучше — и это только слабое касание пальцем. Гарри опускает на тебя потемневший взгляд и изгибает губы в улыбке. Ты чувствуешь, как горят кончики ушей, когда он придвигается ближе и втягивает твой запах. Его руки в миллиметрах от твоих бёдер; от приглушённой вибрации волоски на ногах встают дыбом — не говоря уже о болезненно твёрдом члене. Ты не можешь даже выдохнуть, ожидая взрыва ощущений в любой момент, но Гарри продолжает смотреть на тебя. Он ждёт отмашки — девушки, которая взмахнёт клетчатым флагом, давая мотокаретам команду мчаться к огненной гибели и разрушению. Он ждёт твоего приказа, и ты вот-вот его произнесёшь. Одно слово, задающее темп этой тихой тёмной ночи. Одно слово, и он твой — абсолютно и безоговорочно. — Прошу, — шепчешь ты. Он облизывает губы, потирает ладони и проводит кончиками пальцев по твоим бёдрам. Молнии вонзаются прямо в мозг, и ты изо всех сил сжимаешь одеяло, но Гарри не даёт тебе времени выдохнуть, подумать: его рука скользит всё ближе к твоему паху. Он гладит внутреннюю сторону бедра, и ты неосознанно раскрываешься, позволяя ему продолжать творить это волшебство. Потому что его касания и есть волшебство. Дикое, необузданное электричество, управляемое лишь ловкими руками Гарри, — и, о боже, они умеют им управлять. Он ведёт пальцами по коже, вызывая лёгкое покалывание, гладит ладонью, а тёплая равномерная пульсация словно вторит ритму твоего дыхания. Его рука опасно близка к твоему члену. Пальцы приглаживают редкие волосы на лобке, и ты делаешь рваный вдох; ждёшь, когда он обхватит рукой член и даст тебе то, в чём ты так отчаянно нуждаешься. Вместо этого он перемещается выше, кладя руки на напряжённый живот. Из твоей груди вырывается разочарованный стон. — Гарри, — предупреждаешь ты. — Ниже пояса. Касайся только того, что ниже пояса. — Что-нибудь ещё, сэр? — он явно отлично проводит время. Должно быть, в его крови ещё остался алкоголь. Без чего-нибудь в крови он всегда нервничает и не может отпустить ситуацию. Пройдёт какое-то время, прежде чем он сможет спокойно воспринимать секс на трезвую голову. Ты надеешься, что у тебя получится ему помочь — миг за мигом, день за днём. — Включи следующий режим и… н-н-н… подрочи мне уже. — Чёрт, Ким, — восторженно бормочет он, а потом включает режим посильнее и сжимает пальцы вокруг твоего члена. Ты выгибаешься на кровати; с губ слетает слабое хныканье. Ощущение жгучее, но приятно-жгучее, продолжительное, распространяющееся по венам как пожар. Гарри сперва осторожно проводит рукой по члену, проверяя твою реакцию. Когда ты торопливо киваешь ему, прося о большем, — боже, тебе так нужно больше — он начинает скользить по всей длине, от основания до кончика, возле головки делая вращательное движение. Немного небрежно — как мастурбирует, по твоим представлениям, сам Гарри — но разряды тока усиливают ощущения, и ты можешь только изо всех сил бороться с желанием зажмуриться, пока Гарри играючи раскалывает твою скорлупу и вырывает из тебя гортанные стоны. Наверное, отчасти должно пугать, что Гарри так легко уничтожает твою оборону, но, когда он улыбается тебе с такой искренней нежностью, ты не можешь не улыбнуться в ответ — немного натянуто, но искренне. Гарри на мгновение убирает руку с твоего члена и переключает палочку на ещё более высокий режим. Он склоняется над тобой и небрежно целует истекающую смазкой головку. Электрический импульс пронзает твоё тело, выстреливая прямо в мозг; ты слышишь чудовищный стон и отдалённо понимаешь, что он только что вырвался из твоего рта. — Е-ебать, Гарри. — Сейчас тебя хватает только на эти два слова. Собранные из них фразы — «ебать, Гарри» и «Гарри, ебать» — звучат весьма многообещающе. — Ким, — со стоном выдыхает Гарри. В его голосе сквозит отчаянное желание наравне с восхищением, и, прежде чем ты успеваешь осознать эту мысль, Гарри наклоняется и берёт твой член в горячий наэлектризованный рот. Ты не знаешь, почему электричество заставляет его губы вибрировать, но это так. Одной рукой он водит по твоему члену, немного быстрее, чем раньше, другой играет с яйцами, языком облизывает головку. Непередаваемые ощущения. Лишь на чистой силе воли ты не толкаешься в рот Гарри — так глубоко, чтобы он начал задыхаться. Хотя очень, очень хочешь. Хочешь свести его с ума так, как он сейчас сводит с ума тебя. Это было бы справедливо. Гарри насаживается горлом до основания и, давясь, выпускает член изо рта. Ты даёшь ему всего секунду, чтобы перевести дыхание, а потом хватаешь за волосы и опускаешь его голову обратно. — Не спеши. Нужно двигаться медленнее. Для начала обхвати губами головку, оближи языком. Распробуй. Мгновение Гарри смотрит на тебя сияющим взглядом, а затем возвращается к твоему набухшему члену. Он делает всё, как ты приказал, и перед глазами у тебя мелькают молнии. — Х-хорошо, — ты дрожишь. — Теперь медленно возьми в рот — потихоньку. Гарри приступает, понемногу забирая всё больше. Ты вдыхаешь глубоко, резко; его наэлектризованный рот вызывает отклик во всех нужных местах. Твой член дёргается, истекая смазкой, — и Гарри слизывает всё до капли. — Вот так, — ты ерошишь его волосы. — От-тлично. Теперь попробуй взять на всю длину. Гарри подчиняется, и наградой за терпение ему служат бескрайний жар в твоём теле, вспышка нервных окончаний и, как следствие, — самый грязный стон, который когда-либо слетал с твоих губ. Гарри стонет в ответ, не сдерживая возглас взаимного удовольствия. — Чёрт, ты великолепен, Ким, — выдыхает он. — Такой способный ученик. Когда-нибудь научишься сосать как профессионал. — Ты осторожно пропускаешь пряди его волос между пальцами и отстраняешь покрасневшие губы от своего члена. — Позволь мне сделать тебе приятно, — голос Гарри звучит скрипуче и хрипло. — Тогда трахни меня. Трахни, как собирался. Он слишком нетерпеливо вытаскивает член через вырез в трусах и охает, почувствовав дуновение прохладного воздуха. Бельё не слишком хорошо скрывало его возбуждение, но теперь, когда ты наконец видишь его полностью, всё по-другому. Член набухший, такой же красный, как и лицо Гарри, и влажный от выступившей смазки — намного сильнее, чем твой. Ты стараешься запомнить вид этого пульсирующего горячего члена, а потом перекатываешься на живот и кладёшь голову между рук. Твой член, оставляющий влажный след на покрывале под тобой, направлен прямо на Гарри. Ты буквально чувствуешь, как Гарри приподнимает бровь, наблюдая за тем, как ты пачкаешь собственную постель, но подавляешь желание объясниться. Ему незачем знать, что завтра у тебя день стирки: ты хочешь сохранить вокруг своей персоны ореол загадки. — Презерватива нет? Ты быстро моргаешь. Вот дерьмо, ты и забыл об этом. — Но… латекс не проводит электричество, разве нет?.. — бормочешь ты — скорее себе, чем ему. Гарри тихо вздыхает. — Могу взять фаллоимитатор, если не хочешь без защиты, но… — он осекается, не зная, как ты отреагируешь. — Гарри, можно и без защиты. Я справлюсь. — Ты быстро отворачиваешься. — Т-только сегодня. Исключительно сегодня. Гарри издаёт возглас, будто расправляет плечи и подпрыгивает от радости одновременно, — и вот он уже в сантиметрах от тебя. Кладёт руки на твои ягодицы, и искры порхают по чувствительной плоти, словно фейерверк. Для тебя давно не секрет, что задница у тебя плоская, как блин, — и сейчас, когда никакой надоедливый жир не глушит ощущения, это впервые играет тебе на руку. Его палец скользит по кольцу мышц, ввинчивается внутрь, и ты вздрагиваешь. Он растягивает тебя, постанывая от вида эротического зрелища, которое ты собой представляешь. Ты ведёшь бёдрами, вжимаясь в его прикосновения, молча умоляя о большем. Жадные пальцы погружаются глубже, Гарри прижимается к тебе. Головка упирается в твой вход, и позвоночник прошивает молнией. — Блядь, Гарри, прошу… — Ты так сильно хочешь меня, не так ли? Какой непослушный мальчик. Так хочешь, чтобы я трахнул тебя, Ким? Ты замираешь, неуверенный в том, что рассказывал Гарри ещё и про этот кинк, — но теперь скрывать возбуждение не имеет смысла. Слава Элизиуму, что он не видит твоего лица. — Н-не исключено, — признаёшь ты. Приходится собрать всю волю в кулак, чтобы не добавить: «…не исключено, что я непослушный мальчик». — Тогда скажи, — шепчет он. Ты кидаешь взгляд на Гарри через плечо, выдавливаешь из себя максимально сдержанную улыбку и самым похотливым тоном произносишь: — Я хочу с тобой перечпокнуться, Гарри. Из его груди вырывается смущённый стон; член стыдливо опадает. — Я, знаешь ли, жалею, что сказал тебе это. — Да ладно, скажи это. Мы оба знаем, что ты хочешь. Или мне приказать? — ты вздёргиваешь бровь. Его стеснительная улыбка в сочетании с пунцово-красными щеками выглядит ещё ярче. Он переключает палочку на самый высокий режим и прижимается к тебе бёдрами, медленно проникая в тугое кольцо мышц и заставляя тебя задохнуться. — Хочешь, чтобы я сказал? Тогда я скажу это как следует. Я так сильно хочу трахнуть тебя, Ким. Хочу трахать тебя, пока ты не сможешь дышать. Оттрахать так жёстко, чтобы у тебя в голове не осталось никаких других мыслей, кроме как обо мне. Хочу трахать тебя до тех пор, пока мы не достигнем Диско Зеро. Пройдёт секунда, и момент будет упущен, но сейчас ты можешь поклясться, что никогда раньше не видел Гарри настолько напористым. Это — Гарри-Лейтенант, Гарри-Капитан, Гарри-коп. Если до этого ты был возбуждён до предела, то сейчас — беспредельно. Гарри хмурится, возвращаясь к своему привычному растерянному состоянию. — П-перегнул? — Гм, это было довольно… сильно. — Сильно, но как же, чёрт возьми, это заводит. Ты совершенно готов позволить ему прокатиться на тебе, и Гарри остаётся только вдавить педаль в пол. — Так тебе не понравилось? — Я… этого не говорил. — Ты уже жалеешь, что лежишь на животе, из-за чего не можешь притянуть его к себе, завладеть его губами и заставить вонзиться в тебя — глубоко, жёстко и быстро. Сейчас ты можешь полагаться только на свой голос. — Просто сделай уже то, чего я хочу. — И чего ты хочешь? — голос невинный, но приправленный озорством. Ты стонешь в подушку. — Просто трахни меня, трахни уже, Гарри, и заставь меня, чёрт возьми, кончить, иначе, клянусь богом, я… а-а-а-а… На его лице сейчас эта чёртова усмешка, ты знаешь наверняка. Но он так идеально входит в тебя, и бешеные разряды жалят кожу, и это запретное удовольствие без слоя латекса между вами — словно сама Светоч благословила тебя этим сияющим, жарким, липким светом. Гарри двигается, не делая поблажек ни тебе, ни кровати, наполняя тебя до краёв, растягивая, пока ты не начинаешь сходить с ума. Он хрипло выдыхает, щекоча твоё ухо. — Так хорошо? Ты сглатываешь ком в горле, киваешь и с трудом выговариваешь: — Ещ-щё. Он толкается глубже, ускоряется, и этот идеальный темп вместе с разрядами, искрящимися внутри с каждым скольжением, уже заставляет тебя терять голову. Если бы перед тобой было зеркало, ты бы увидел густо-алый румянец, стекающий по щекам и спускающийся на плечи; слёзы в уголках глаз, зарождающиеся от смеси боли и удовольствия; сведённые брови, выделяющиеся на блестящей от пота коже. Это мазки, которые рисуют картину твоей похоти, твоего подчинения члену, который трахает тебя просто божественно. Рисуют картину твоей слабости. И ты уже пересёк горизонт событий. Гарри набирает скорость, хватаясь за твоё бедро, словно участвует в гонке всей своей жизни, и ты не можешь сдержать бесстыдные стоны, вздохи и вскрики «Гарри!», вырывающиеся из твоего горла. Ты ведёшь себя шумно, необузданно и абсолютно развратно. Подаёшься назад, насаживаясь, заставляя его взять идеальный угол и довести наслаждение до предела. Когда вы оба находите этот угол, ощущения накрывают тебя с головой; дикие, острые разряды бегут по всему телу, и ты прогибаешься в спине, испуская длинный низкий стон. — Г-Гарри, блядь, пожалуйста, — голос звучит слабо и жалко, но Гарри не обращает на это внимания. — Хочу кончить внутрь, наполнить тебя до краёв. Чтобы ты принадлежал только мне, солнце, — выдыхает Гарри. Ты дрожишь, чувствуя, как дёргается в тебе его член. Ты не можешь даже отчитать его за эти безобразные слова, потому что и так знаешь, что принадлежишь ему. — Н-не смей останавливаться. — Это приказ? Твой голос звучит как рык. — Да, Гарри, это приказ. Дай уже мне кончить, трахай сильнее. Ты больше не в том положении, чтобы отдавать приказы: сейчас ты в абсолютной власти Гарри — выгибающийся в его руках, вжимающийся бёдрами в его тело — потому что только он может дать тебе то, чего ты так жаждешь. Будь Гарри одним из твоих бывших любовников, он мог бы помучить тебя, взвинченного до предела и умоляющего о большем, заставить кричать в отчаянии. Утолить собственный голод и оставить тебя неудовлетворённым. Сейчас ты настолько беззащитен, что всецело и полностью зависишь от Гарри. Но Гарри не один из твоих бывших любовников. Гарри — это Гарри, и он хочет тебя так же сильно, как ты его. Его наэлектризованные губы скользят по твоему позвоночнику; он вбивается в тебя горячо и яростно, словно ток заряжает и его. Твоё тело переполнено напряжением, сдерживаемой энергией, которая требует выхода. Её необходимо выплеснуть — на волю, к звёздам и Серости, в мир за пределами Ревашоля. Напряжение растёт и растёт, разряды становятся сильнее — гораздо сильнее, чем может вынести твоё бренное тело. Ты больше не можешь — и не хочешь — сдерживать эту энергию. Ты заряжен, снят с предохранителя, и палец уже на спусковом крючке. Гарри нужно только сделать выстрел, и ты уже знаешь, насколько великолепна его цель. — Г-Г-Гарри, — слабо хрипишь ты. Твоё тело трясётся так сильно. — С-солнце, чёрт, — рычит Гарри в твою шею. Гарри нажимает на крючок, и искры летят у тебя перед глазами, пока тело выплёскивает всю эту энергию на пропитывающуюся липкостью постель. Мгновение спустя член внутри дёргается, доверху — и даже больше — наполняя тебя вязкой белой жидкостью. Она стекает по твоим вздрагивающим бёдрам на кровать, что для Гарри, несомненно, весьма сексуальное зрелище. Ты хочешь что-нибудь сказать. Хоть что-то, чтобы вернуть контроль, восстановить свою крутость. Вместо этого ты кулем валишься на кровать и выдыхаешь. Гарри выключает палочку и убирает её в тот же ящик. Оглядев перепачканное спермой бельё, он скидывает его с себя и переворачивает тебя на спину. Ты скулишь, инстинктивно прикрывая лицо руками, но Гарри с лёгкостью отводит их в сторону. Ты больше не можешь бороться. Не сейчас. Не с Гарри. В его глазах ты видишь своё отражение — то, чего ты и боялся. Улыбаешься, как идиот, вокруг глаз собрались морщинки, в горле стоит ком. Картина истинной слабости. Ты не человек, а скорее груда плоти и костей — не считая того, что костей ты сейчас в принципе не чувствуешь. Ты липкая, вязкая масса, которой можно придать форму или же выбросить за ненадобностью; бескостная и беззащитная перед наблюдающим за ней исполином. Гарри издаёт невнятный звук, спускается ниже и начинает начисто вылизывать твой член. Ему не обязательно это делать. Ни ты, ни он этого не планировали; кроме того, ни у кого из вас, ты уверен, не осталось сил на второй раунд. Но он всё равно делает это для тебя. Каким-то образом ты понимаешь, что он хочет сказать этим жестом. Ты ему небезразличен. Он уважает тебя. Он искренне тебя любит — со всеми твоими достоинствами и недостатками. Он хочет стать лучше, чтобы наконец иметь возможность сделать тебя счастливым. Ты чувствуешь движение воздуха и быстро моргаешь, когда Гарри отстраняется и смотрит на тебя — не с недоумением или отвращением к твоей слабости, а с обожанием и любовью. Он целует одно твоё веко, второе, потом опускается к щеке. Руки массируют твои бёдра. Ты хочешь выразить признательность, но в горле начинает першить. — Я… я не знаю, что на меня нашло, — сознаёшься ты. Ты не плачешь, никогда не плачешь. Особенно после самого потрясающего и крышесносного секса в твоей жизни. Гарри усмехается, собираясь отпустить какую-нибудь остроту, но одного взгляда на тебя достаточно, чтобы он осёкся и скорбно поджал губы. — Я ведь не сделал ничего, что тебе не понравилось? — Н-нет, — хрипишь ты. Господи, даже голос тебя подводит. Ты трёшь глаза рукой. — Я п-просто… Я счастлив. Правда, — и чуть тише добавляешь: — всё было отлично. Гарри берёт твою руку в свою и прижимается губами к тыльной стороне ладони. Ты хочешь увлечь его в объятия, притянуть ближе к себе, чтобы он ни в коем случае не видел твоих слёз. — Ты уверен, что это не просто слова? — Гарри, ты только что осуществил одну из моих сокровенных фантазий. Ты был великолепен, всё прошло как надо, это я слишком бурно реагирую и порчу нам вечер, и… Губы, прижимающиеся к твоим, прерывают тебя на полуслове. Часть тебя хочет воспротивиться, отстраниться; но его рот мягко скользит по твоим губам, вынуждая разомкнуть их — и тебе остаётся только подчиниться. Подчиниться абсолютно, думаешь ты, обхватывая руками шею Гарри и притягивая его к себе, смешивая сперму между вашими животами. Ваши языки танцуют неспешный танец, и, когда песня подходит к концу, ты можешь поклясться, что мерцающие за окном огни — это блики от диско-шара. Губы разъединяются с влажным звуком, и ты вытираешь рот. — Гарри, не надо поцелуев с языком, если у тебя во рту полно спермы. — Прости, — робко улыбается он в ответ. Гарри целует твой подбородок, шею и останавливается, ожидая разрешения. Ты закатываешь глаза, но едва заметно киваешь — он весь светится и захватывает губами кожу на шее. Гарри выдавливает на ладонь немного лосьона — и когда только успел достать? — и начинает разминать наиболее пострадавшие части твоего тела. — Могу я кое-что сказать? Ты опускаешь голову, встречаясь с ним взглядом. — Ты всегда крут, Ким. Ты не умеешь краснеть — но, если бы умел, щёки бы уже пылали. — Я… не понимаю. — Я знаю, что тебя всегда волнует, как ты выглядишь со стороны. Ты хочешь быть крутым, тебе это необходимо, а быть объектом электростимуляции — это не то, что подпадает под твоё определение крутости, не так ли? Но ты действительно крут, Ким. От начала и до конца. Даже если ты сам с этим не согласен. Твои воспалённые глаза наполняются влагой. — Я только что удержался от слёз, а ты опять заставляешь меня плакать. — Тогда плачь, если хочешь. — Он нежно гладит тебя по щеке. — Моё мнение о тебе от этого не изменится. Ты всхлипываешь и прижимаешь его голову к груди, наслаждаясь близостью, и рвано шепчешь: — П-прекрати читать мои мысли. Гарри больше не произносит ни слова. Он льнёт к тебе и прикрывает глаза; ты чувствуешь на себе приятную тяжесть его тела. Он похож на большого шерстяного мишку, которого можно обнимать, которому можно поведать все постыдные тайны. Однажды, возможно, ты так и сделаешь, но сейчас ты обнимаешь его, закрываешь глаза и вдыхаешь запах вашей общей страсти, прислушиваясь к мерному дыханию Гарри. Проснувшись утром, ты обнаруживаешь, что ты совершенно чистый и что Гарри рядом нет, словно прошлая ночь была не более чем сном. Это тянущее чувство в твоей груди не успевает развернуться, потому что Гарри, голый как младенец, показывается в проёме и усаживается возле тебя на кровати. Он улыбается — мягко, дразняще, и ты уже знаешь, что он скажет. — Я проспал, не так ли? Он кивает. — Сейчас девять тридцать. Хорошо, что нам не нужно сегодня на работу. Он придвигается к тебе и ложится, чтобы ты мог заключить его в объятия. Нужно вставать, но пока у тебя нет на это ни сил, ни желания. Ты зарываешься рукой в густую поросль на груди Гарри и вдыхаешь запах его кожи, смешанный с ароматом лимонного мыла. — Чем сегодня займёмся? — спрашивает Гарри. У тебя есть несколько вариантов, но перед тем, как их озвучить, ты задумываешься. — Это я должен спрашивать. Я ведь говорил, что ты должен выполнять мои приказы только всю вчерашнюю ночь. Про утро ничего не было. — Уверен? У меня есть пара грязных мыслишек. Если тебе придётся делать, что я скажу, ты меня возненавидишь. Может быть, он прав. Несколько месяцев назад ты бы не подпустил его так близко — ни физически, ни эмоционально. Но сейчас он здесь, а вчера ты расплакался прямо на его глазах. Жалкое, позорное зрелище — но он всё ещё здесь, с тем же благоговением встречает вместе с тобой новый день. Всё ещё рядом. Если ты позволишь, он позаботится о тебе и не причинит тебе боли. Отнесётся к тебе с уважением, которого ты заслуживаешь — и даже больше. Он любит тебя, и, хотя он никогда не наберётся храбрости сказать это будучи трезвым, это видно по его действиям и словам. Если быть честным перед самим собой, то ты, должно быть, тоже любишь его. — Мне не нужно всё время быть у руля, — говоришь ты. — Я не против, если ты иногда будешь забирать бразды правления. Он поворачивается к тебе — нос к носу, улыбка к улыбке. — Ты уверен? Правда уверен? Ты закатываешь глаза, но потом мягко целуешь его в подбородок. — Я уверен. — Ты запускаешь пальцы в его влажные волосы. — Сегодня я буду делать всё, что ты хочешь. Я уже говорил: я доверяю тебе, Гаррье. Его лицо — словно лик луны, изменчивой, бледной, но прекрасной. В его яркой улыбке отражается твой свет и тепло, возвращаясь обратно к тебе. Он перекатывает тебя на спину и садится меж твоих бёдер, нежно поглаживая пальцами бока. Если бы ты умел краснеть, щёки бы уже пылали — но ты не против. Гарри будет ценить тебя невзирая ни на что. И тут выражение его лица меняется, становясь по-мальчишески озорным. На губах вновь проступает широкая самодовольная улыбка, которую ты видел прошлой ночью — перед тем, как он придумал эту небольшую игру. Прежде чем ты успеваешь взять слова назад, Гарри тянется вперёд и с громким «пуфф» выдувает воздух тебе в живот. Ты не можешь сдержать недовольный стон и одновременно смех. — Г-Гарри, прекрати! — взвизгиваешь ты. Но твои протестующие вопли остаются без ответа, и его влажные губы и щекочущие пальцы продолжают атаковать твой несчастный живот. Все твои мышцы напрягаются, ты смеёшься и кричишь, сотрясаясь в его руках, а он по-детски хихикает, уткнувшись в тебя носом. Если Гарри и замечает слёзы, струящиеся у тебя по лицу, то не подаёт виду. Он даёт тебе возможность плакать, и ты плачешь, впиваясь руками в покрывало, пока Гарри продолжает свои ребячливые проделки. Это последний раз, когда ты позволяешь Гарри быть у руля, говоришь ты себе впервые в жизни. Но говоришь ты так не в последний раз. Далеко не в последний.