Не порочные

В наступившей Тьме разноцветные глаза светятся и чуть вытянутые зрачки становится легче заметить. Это не игра теней, не блики скрывающего всё света, а истина. Такая, какая есть. Он распростёрт под ним: хрупкое тело, слабо источающие свой свет, тонкие кости и обманчиво слабые мышцы, скрытые едва ли не прозрачной молочно-белой кожей, через которую видно тонкие синеватые ниточки вен. Особенно хорошо видно это на запястьях, сейчас привязанных алым канатом к изголовью широкого ложа. Там кожа уже чуть покраснела, но это было только началом их игры в темноте без свечей и светильников. Только едва видные из-за тёмной полупрозрачной занавески звёзды стыдливо подглядывали за ними, снова падающими в пучину порока. Намо раскрыл крылья, от которых действительно шёл свет, подобный тому, что источали фэар в его Чертогах: белый, мягкий, успокаивающий и чистый. В наступившей тьме он необходим всем, но им обоим нужен особенно сильно и они не хотят им делится, не хотят помогать тем, кто заварил это всё и теперь плачет, отчаянно пытаясь переложить вину на кого угодно, лишь бы не на себя. Этот их свет — он только для них двоих, укутанных темнотой и окунувшихся в собственную жажду. Свет пьянит. Забирает разум, истерзанный страхами, позволяет окунуться в темноту без опаски, но с радостью забывая реальность, потому что так в темноте не будет темно. Не когда ты не один. Не когда свет сплетается со светом, а белые волосы мешаются с сейчас тёмными, как окружающая тьма. Не когда чужое дыхание обжигает губы, чтобы в следующую секунду обжечь жаром поцелуя и наградить ранками от клыков. Кровь капает на светлую кожу и две капли кажутся алыми розами, а не чернильными кляксами. Свет играет на них, заставляет блестеть гранатово-красным, как страсть, цветом, и Кано доволен. Кано щурит свои не свойственные эльдар глаза, сияющие запретным колдовским пламенем и чудесным морским простором. В нём слишком много запретного, если рассудить. Изящен, прекрасен, хитёр, ласков... Демоническое отродье или дар свыше? Намо уже давно не разбирается в этом вопросе, оставив его времени. Кто как не оно расставит всё по местам, определив их роли в мире через их же поступки? Кано улыбается и облизывает влажные от крови айну губы, а тот поддаётся на эту не хитрую провокацию. Наследие проклятого огня в Макалаурэ сильно: он подвержен чувствам сильнее прочих даже из его рода, а его песни в будущем будут петь прекрасные русалки, чтобы губить корабли, да фейри, чтобы завлекать к себе людей в сказочные холмы и никто не отпустит своей добычи, если та окажется слаба. И Намо знает, что бесчисленное количество глупцов и глупышка последует за волшебными песнями и сгинет. Но те, кто вернётся, будут рассказывать об ужасной реальности, сокращённой прекрасными песнями и мелодиями. И эти легенды пройдут сквозь века. И не будет выше славы для менестреля. Кано прекрасен. Он манит телом, взглядом, смехом, движениями. Каждое из них словно произведение искусства, будто отточенное тысячами дней, выверенное. Кано словно проклятие из несуществующей преисподней, заставляющее желать его, отравляющее жизнь одним только образом в голове, но Намо знает: никому, кроме него, он не принадлежит. Не ему он принесёт бесконечные мучения своей недостежимостью. Для нежности всегда есть место. Их нежность отдаёт вкусом крови и страсти, звучит протяжными низкими стонами и ощущается жаром и влажной теснотой. Макалаурэ стонет, прижатый разгорячённым телом, мечется, выгибается, а Намо терзает поцелуями лебединую шею и лезвия ключиц. Кажется, что если снять с них кожу, то они вспорят губы как настоящие клинки тончайшей работы, но на деле под горячей плотью всего лишь белые кости, такие ломкие, такие хрупкие... Они сплетаются в темноте, игнорируя всё, что пытается им помешать. Намо видит судьбу, а Кано знает тех, с кем будто случайно провёл начало своей жизни: проклятый огонь Феанора охватывает души лесным пожаром, но контролировать его, как и пожар, не дано никому. Кто-то сгорит, кто-то потухнет, от кого-то не останется даже тела. Невозможно гореть не сгорая и итог всег один. Кано вскрикивает, просит ещё, щедро делится бегущим по телу огнём. Намо склоняется над своим проклятым даром, укрывает крыльями, отгораживая даже от того небольшого, что оставила им темнота и целует, не давая вздохнуть. Но кто кого душит? Кто кого пьёт? Они точно звери: рычат и борются, но не желают выиграть. Каждый отчаянно хочет проиграть, сдаться на милость победителю — и Намо позволяет Кано сдаться, уйти на попятную. В награду же он получает стоны, а Кано, в наказание, следы верёвки на запястьях и невозможность контролировать их падение. Да и нужно ли? Намо не считает это нужным и Кано с ним согласен: лететь вниз так же приятно, как и взлетать вверх. ...тьма всё ещё главенствует в мире, но им хорошо. Свободно. Тьма всегда разрушает маски и делает мир таким, какой он есть: без переливов золотого света, без тени, где можно укрыться. Свет выделяет выборочно, а Тьма беспощадна и вытаскивает всех. Отдаваться свету в темноте не грех. Грех отрицать то, что она обнажает и показывает с кривой усмешкой. Грех — это неприятие истины, когда её швыряют тебе в лицо. Многие кричат, что всё ложь. Многие бегут от Тьмы в пропасть, наивно надеясь там спрятаться, но, в итоге, падают только глубже. Намо же только улыбается. Он — Судья. Кому как не ему видеть Истину? Да они с Кано не святые, святых и не бывает. Но своё святотатство они творят наедине. Признавая эту греховность разве не снимают они с себя грехи? Темнота — мать истины. Но её читают только на свету. А разве они не несли свет друг другу? Разве не признавались в этом с каждым движением и стоном? Разве не говорили, что живые? А то, что живо, не может быть без пороков. Жизнь без порока обман. А обман — грех. Звёзды стыдливо подмигивают им, обнявшимся. Кано, его верный не-демон, гладит не-ангела Намо, устроившегося у него на груди и укрывшего мягкими крыльями. Тьма не вечна. Но и Свету не дано всегда царствовать в мире, на который сейчас плевать им обоим.