Не святые

У Намо крылья невероятные: белые, но каждое перо к концу темнеет в серебро и Кано не может подобрать слов, чтобы описать весь свой восторг. Мягкий подпушек под жёстким кроющим оперением скрывает очень чувствительную кожу — и первый же стон даёт Кано это понять. Намо не даёт касаться своих крыльев только лишь из-за их чувствительности. Сплошная эрогенная зона, скрытая перьями. Смертные в будущем назовут его Ангелом, станут боготворить. А шестикрылого Манвэ назовут Серафимом и поставят в своём представлении ближайшим к Богу, но он и так к Эру был ближе всех прочих. А Намо... Намо — это другое. Намо — это холодная маска и море чувств под ней. Намо — это судья и карающий праведно меч. Намо — не злата обманного лживый свет. Намо — судья и палачь, знающий только обет. Но Кано... Кано тот, кто срывает с него эти оковы, заставляет отпустить себя, забыться, окунуться в свои желания хотя бы на пару часов и почувствовать себя живым Намо — не ангел. Не идеальный образ, не милосердный и не праведный. Его алые губы скрывают белоснежные клыки, а сильные крылья способны раскидывать врагов, попутно ломая им кости с отчётливо слышным хрустом. Намо — не только Судья. Он и воин, знающий наперёд какой кому вынесен будет приговор. Он — создание, которое не боится броситься в битву, но не от храбрости, а потому что он их не помнит. Потому что ярость, поднимаемая со дна души, обагряет глаза и заставляет обнажить клыки. Кано много раз видел, как Намо в бою рвёт врагов в клочья голыми руками, как вырывает куски плоти, рычит, ломает кости и раскидывает врагов, точно они старые игрушки. Но сейчас он стонет, стараясь быть тише и сохранить их маленькую тайну. Сейчас он тихо шепчет что-то на валарине, но Кано не понимает этого красивого и сложного языка, продолжает ерошить перья, водить от кончиков крыльев к сгибу и от сгиба — к основанию. И как получится, куда достанет, потому что у Намо крылья — два его роста каждое. И это невероятно. Потому что сам Кано с трудом представляет, какого это: жить с такой конструкцией на спине, ощущать каждое дуновение сквозняка, а в полёте — потоки ветра. Наверное, Намо нравится летать и поэтому: столько ветров ласкает ему крылья, позволяют не быть опорой, а опереться на себя и остаться свободным. Познавшие небо, как говорят, более без него не могут. Не потому ли? Кано видит мелкую дрожь Намо, но упорно целует ему шею, ласкает основание крыльев, ведёт пальцами по бархатистой коже, чтобы огладить широкую грудь. Крылья... Они меняют привычное строение тела. У Намо сдвоенный пульс, потому что у него два сердца. У него мощные лёгкие — как иначе летать? Как иначе сражаться столь яро и долго? Как ещё сдерживать бурю внутри? Кано исследует тело Намо как будто впервые. Слушает его стоны, скользит пальцами по выступам мышц, по костям, скрытым алебастровой кожей. Исследует сочленения крыльев с плечами. Снова скользит к груди, ощущая и слыша, как воздух волнующей мощной волной покидает лёгкие. И удивляется тому, как на самом деле разнится реальное и кажущееся: в одежде Намо не выглядит как-то особенно сильно и мощно, но без неё кажется воином, свирепым и могучим, гибким, как монстр с Северных Равнин Амана... И ведь не одна битва подтвердила это. Не одна. Не-святой судья-воитель, отдающийся рукам порока и бездне желаний — какой ещё картины мог желать сын порочного и пламенного Феанора, поправшего все законы? Пламя в груди Макалаурэ – пламя не только стремления творить, но и познавать. А что ещё есть порок? Что ещё есть страсть? Познание. Бесконечное греховное познание запретной сладости, нарушение бесконечных запретов и блаженство, триумф, радость – и ими невозможно пресытиться. Намо тихо вскрикивает под ним от грубого движения и хлопает крыльями, поднимая поток воздуха. Макалаурэ нежен и груб одновременно, он причиняет боль — но боль приятную, играет на её оттенках и теле Намо как на прекраснейшей арфе, создавая совершенство звуков, образов и ощущений, навсегда заключённое только между ними в пелену сумрачной тайны этих аскетичных покоев. Намо, как считает Кано, достоин лучшего, чем уготовленный ему Всевышним рок, однако не ему оспаривать судьбу. Он лишь задерживает Намо, не давая вмешаться в предначертанное. Он знает, что гневит Создателя, но его гнев не коснётся ни прекрасного в своей вечной невинности Намо, ни хрупкой эльдарской оболочки, заключившей в себя неизвестную пока ещё тварь, под руками которой исцеляются все раны. Кано любит, целует и нежит. Намо стонет под ним, отдаётся грубо-нежным ласкам, подмахивает бёдрами и плавится в преддверии экстаза, который ему обещает его дар и проклятие, сверкающий разноцветными глазами и откидывающий со лба тёмные влажные пряди. А потом они оба валятся на простыни, лениво целуясь и порыкивая, демонстрируя друг другу клыки. Не святые, не проклятые, не ангелы и не демоны, не нормальные, но и не безумные. Они оба что-то между этим всем, где-то в золотой середине, в которой им так комфортно. Они совершают это тайное грехопадение, чтобы снова и снова возноситься в небо, проверяя грани возможного и возможностей. А мир вокруг только и может что хранить в безмолвии их гховную не-святость и позволять им подниматься снова. Позволяя им сохранять себя и не становиться образами с пока ещё не существующих гравюр и страниц. Мир не принимает такую покорность судьбе и судьба сама не примет тех, кто не пытается с ней бороться. Их греховность до святого естественна, правильна и нужна. Ведь что ещё жизнь, как не череда падений в огонь безумной страсти и вознесений к вежливым раскланиваниям и великим подвигам?