Сапфировый плёс

Волны выточили в скалах причудливую резьбу каменных лабиринтов. Прямо в породах слоистых камней, о которые век за веком бьётся впустую их своенравный гнев. Архипелаг этого места окутан тайной, легендами зиждется глубина океанических вод. В гротах пляшет отблеском пламени магия, дикая и необузданная, девственная в своем проявлении и балансе, который веками тщательно оберегался обитателями богом забытого места. Кругом только пустота, простор бесконечного сизого зеркала, разлитого на ряби полотна небес, в которых тонет тысячи раз и вздымается снова солнце. Оно же живёт в недрах этих малочисленных но плодородных земель, греет их изнутри, жаром согревает камни и почву, наполняет жизнью до последней травинки. И тому причина жила и живёт здесь же, на таинственном архипелаге, для которого стала Царём и Богом. Именно ему на склоне вулкана возвели храм, в котором поселился дух океана. Ему даровали подношения из множества фруктов и мяса. О нем сочиняли аборигены песни и сказания, передавая из поколения в поколение, пока монстр жил свой век, будучи все таким же молодым и сильным. А сам он, тот, чье имя Бальтазар, охранял эти места, являясь представителем малочисленного рода левиафанов, тех, кто менял обличье до исполинских змеев. Он в таком облике способен был обернуть собой всю систему островов, грива на его огромной шкуре пылала пламенем, словно сам океан кипел и горел, не подпуская к берегам разрушительные тайфуны и бури. Живой оберег. Его здесь звали по-разному: Зарёй, Восходом, Духом Недр Земли. Но настоящее произносить опасались, словно святотатство и богохульство. Только в обрядах каждый месяц это делать было позволительным по их мнению, когда Бальтазар собой поглощал необузданный жар вулкана, на котором строилось здесь всё и вся. Без него неудержимая мощь стихии взорвала и переполнила бы жерло, навсегда утопив эти места в черноте пирокластических потоков извержения. Тонкий и хрупкий баланс, строившийся на доброй воле потомка левиафанов, которому за это отплачивали щедростью подношений и спокойной жизнью в храме, выстроенном для поколений семьи задолго до его рождения. Чешуя длинного плазматического хвоста блестела в лучах рассветного солнца, Бальтазар пригрелся на камнях, уже давно обточенных его телом до гладких изгибов базальта и кварца. Монстр напитывался солнечными лучами, лениво потягивал лапы и фырчал в этой неге привычного ему дня. Дня, в котором не было никаких дел, но была возможность спокойно, едва ли не в медитации, наслаждаться жизнью в её простоте и свободе без границ и рамок, в которые загнали себя цивилизации. Ни разу он не жалел о такой жизни и ни разу не желал иной судьбы. Но не всем так везёт с местом рождения и тем, каким именно ты был рождён. Так считала и белоснежная ламия, покинувшая родной край на побережье негостеприимного для нее моря. Моря, которое погнало её прочь от сородичей за снежную белизну нежного тела. Суеверия ли, предрассудки, но её считали недобрым знаком, прогоняли, травили и бросали вызов, не желая разбираться с реальным положением вещей. Домыслы, не принимавшие того, что змея не виновна в рождении альбиносом. И черта с два кто-нибудь, хоть одна живая душа, пожелала узнать её на самом деле даже для змеи нежный характер. Имя её прекрасно характеризовало. Лу́на. Нежная, как лунный свет ненавязчивая. Вынужденная скрываться от дня, полюбив ночь, но недовольствуя из-за необходимости не быть на солнце слишком долго. А ведь ей его не хватало из-за нужды в тепле. Особенно его не хватало ей в этот день долгой дороги через море, вынесшего её на берега необычного острова по чистой случайности. Ламия просто учуяла наличие земли в этих краях по запаху и устремилась туда, потратив дни и ночи на путь, от которого вымоталась и замёрзла. Белый хвост медлительно полз по горячему песку, подальше от воды. Лу́на устроилась в более-менее скрытом месте у подножия скал, за которыми их обступали густые поющие многочисленной жизнью джунгли. Будто оазис в безжизненном холоде голубой бездны, в которой белоснежному штриху ее жизни никак не находилось места. Девушка скрутила колечки змеиного тела и в них улеглась, сонно рассматривая пляж из-под полуопущенных век и пушистых белых ресниц. Волосы высыхали быстро, ниспадая алмазно-белыми, переливающимися перламутром крупными, длинными завитками. И на алебастровой коже так выделялись бледно-красные, демонические будто, глаза. Взгляд выражал усталость и толику апатии, в которой тонула её вера в лучшее. Она даже воздух тонким, розовым языком не пробовала, не интересовалась тем, что обитало в этих богатых землях, пышущих жизнью и богатством самых разных видов пищи. А вот хозяин архипелага явно не пропустил появление гостьи на своих владениях. Ветер донес непривычный аромат до чуткого обоняния Змея, заставил приподнять голову, внемля зову ветра, принесшему донесением нотки жасминового дерева и чего-то еще. Чего-то, что монстр прежде не ощущал и за всю долгую жизнь. Он заинтересованно загудел переливчато и низко, высунув длинный змеиный язык. Пробовал вкус воздуха, направление, чувство чужой жизни. Чего-то, что нельзя было назвать сулящим опасность, но вот чем-то привлекательным — точно можно. Манящим, толкающим душу подобно волнам, что убаюкивают будто мать, качающая своё дитя на руках. Такое он обязан был проверить лично, магнитом тянуло узнать это нечто новое для родных мест, и Бальтазар мягко соскользнул с камней, встав на ноги и серпантином ведя за собой пухлый хвост, что многократно превышал собой длину его обнаженного тела, в огненно-топазной плазме которого пряталась его душа. Ветер давал подсказки, вел за собой духа, который высовывал кончик языка да так и держал его на воздухе, чтобы не терять сладковатый шлейф. Тот довел его до линии пляжа. Монстр несколько раз сбился, обманутый воздухом и сладостью джунглей у подножия вулкана, но в конце концов добрел до небольшого склона. Там породы уступом создавали тень, с другой стороны обступали фруктовые деревья, под приятной мозаикой которых виднелось что-то белое. Бальтазар заинтересованно загудел, его зов напоминал пение кита, протяжное и мелодичное. Луна встрепенулась, распахнула широко глаза и мазнула языком воздух, ощущая терпкое и близкое присутствие незнакомца совсем рядом. И поднявшись, она его увидела. Взгляд глаза в глаза. Луна даже не шипит, просто смотрит молчаливо, подбирая поближе белоснежный хвост. А Змей глядит на него и взгляда отвести не может, очарованный перламутровым блеском идеально белой змеи. Монстр подобрался ближе, мягко ступал лапами, они оставляли в песке следы с тихим шелестом сотен тысяч песчинок. Его манил её тонкий запах, Змей даже хвост не мог удержать, что пошел широкий волной, демонстрируя линии индиговых меток на огненной шкуре. — Здравс-с-ствуй, — его голос мягко шипел, взгляд гипнотизировал, — что случилос-с-сь? Как такое очарование попало на мои острова? — Прости за вторжение. Я лишь отдохну и покину твой дом, — её голос напоминал лунный свет. Нежный, мягкий, совершенно не резкий. Но такой грустный, что душа левиафана протестующе сжалась в понимании, что существо перед ним измучено. Он подошёл вплотную, опустился на песок и окружил ламию большим мягким хвостом, не то загораживая от мира, не то не давая убежать. — Но я не гоню тебя. Мне любопытно, — Бальтазар лег набок, демонстрируя уязвимый живот, чем показывал свои безвредные намерения, безобидность, — твой запах привёл меня сюда. Так чарующе, никогда подобного не пробовал, — в подтверждение его язык провибрировал в воздухе, чтобы собрать эту сладость и прижать ее к нёбу. Луна даже успела удивиться, но настороженности не теряла. Всё же нечасто её не прогоняли тотчас же, стоило завидеть бледную красноту глаз в обрамлении пепельно-белых ресниц. Она повторила его жест, пробуя вкус чужого запаха, напоминавший ей жар огня и привкус тропических фруктов. Как ни странно, но мешался во всем этом аромат клубники, которой в этих местах навряд ли можно было сыскать. — Я альбинос. Поэтому… кочую? Нет места таким ламиям в мире, — ответила, снова почти безразлично опустившись на сжатые колечки своего хвоста. Всё еще нет сил, солнце не нагрело шкуру и тело, и мысли наотрез отказывались складываться во что-то более сложное. Бальтазар будто кот, подполз к ней на пузе с тихим урчанием. Его глаза, такие большие и круглые, с интересом рассматривали дивный образ. Он не мог устоять, подобрался нос к носу и с шипением фыркнул, взметнув шелк ее снежных прядок волос. Хвост тем временем боком прижался к кольцам идеальной белизны, обжигаясь холодом, от которого Заря пораженно выдохнул. Она скрывала, что на самом деле в удручающем состоянии для ламии, которым тепло необходимо, чтобы жить. Змей уверенно закрутил мягкий, горячий хвост вокруг непротестующей девушки, поднял его температуру и щедро делился теплом, ложась рядом и заправляя прядку волос, с которой играл морской бриз, за ухо. Бережно, чтобы не поцарапать казавшуюся мраморной кожу коготком на пальце. — Откуда же ты, такая драгоценность, появилась? Как можно гнать такое чудо? Замёрзла совсем, бедняжка, — урчал левиафан, устраиваясь удобнее рядом с ней. Луна была настороже, как взведенная пружина замерла, наблюдая за любым движением до странного дружелюбного монстра, в котором несомненно ей угадывалась какая-то неземная мощь. Но тот был осторожен, резких движений не делал и покровительственно смотрел на ламию, как властитель архипелага беря её под защиту. Слишком приглянулась ему, как минимум с эстетической точки зрения да и душе он верил, а та тянула к белой страннице в желании помочь. — С континента. Далеко, — она всё-таки ответила, спустя недолгую паузу. Это действительно далекий край, едва ли не тысяча миль. Каждая пройдена её личными болями и жестоко разбитыми надеждами. Как сама не разбилась на сотни осколков — загадка. Но то, что её это сломило было видно невооруженным взглядом. — Действительно, неблизкий путь. Я лишь отдаленно представляю направление, что уж говорить о дальности, которую сам я не пересекал никогда… Оставайся, маленький жасмин. Здесь ты окрепнешь и отдохнёшь. Я не трону без весомой на то причины, — он предложил это без лишних предисловий. Не из тех был, кто мнется вокруг да около, бестолково играя на излишней высокопарности. — И какая причина весомая? — Луна даже усмехнулась, начала согреваться и повернула лицо к тихо говорившему с ней монстру. Её взгляд скользнул от его глаз до лба, с линиями индиговых меток, похожих на те, что расчертили рыжий хвост, размер которого значительно превосходил таковой у любой ламии. — Делать здесь зло. Всё просто, малышка, — спокойное заявление не дало сомневаться в том, что Змей был серьёзен и не врал. Это даже изумило ламию. Вот так просто и всё? Она никогда зла не делала, даже в случаях откровенной травли, предпочитая покинуть опасные для нее места до того, как все примет удручающий оборот. А когда не удавалось, то терпела и убегала прочь поскорее, чтобы уцелел хвост. Тем не менее на нем всё равно остались тонкие розовые шрамы. Отличное напоминание, что фортуна далеко не всегда оставалась на её стороне. — Мне оно и само ни к чему. Иной раз… кажется, что в мире его больше, чем добра. — Будем рассеивать предрассудки. Я готов в этом посодействовать, маленький жасмин. Ты так сладко пахнеш-ш-шь, — снова он сделал комплимент и лёг рядом во весь рост. Добродушно валялся с боку на бок, чесал о теплые песчинки спину и косил желтые хищные глаза на гостью, вокруг которой все еще теплыми кольцами струился его хвост. Луна отогревалась и тем больше отвечала робким смущением и зачатком интереса. Монстр со звериными повадками сочетал в себе чёткое ощущение его мудрости и непосредственности, а поведение было обезоруживающе беззаботным, вызывало доверие. Луна попыталась вновь довериться. Ламия осталась жить здесь, день за днем оправляясь от тягот морского путешествия, в котором хорошего было несправедливо и до умопомрачения мало. Но только не теперь. Бальтазар такое сокровище устроил жить в своей пещере за храмом, где ложе достойно было императора, созданное из множества подушек и одеял, сотканных ему в угоду островитянами. Имелись глиняная, обожженная на огне посуда и расписанная красками с узорами местного фольклора, подобие стеллажей, допотопных, но добротных, да каменные своды, обтесанные временем и жизнью здесь огненного левиафана. Ламия всё еще осторожничала, порой избегала Змея, но больше из-за страха быть обманутой, чем ещё по какой-то причине. И чем больше проходило времени, тем чаще белая змея ловила себя на мысли, что засматривается на монстра. А потому по утрам ускользала из пещеры на солнечные камни у входа, напитываясь теплом, в лучах которого часто начинала дремать. В этот день она и вовсе уснула, развернув блестящий перламутром, снежно-белый хвост на каменистых породах, в которых тепло шло из недр вулкана, согревая их. Луне нравилось тут отдыхать, она даже во сне чуть улыбалась. Такой её застал проснувшийся Бальтазар, что сонной тучей выплыл из пещеры на четырёх лапах, пуская волной огромный хвост, часть которого все еще оставалась в убежище, словно в ленивой неге не желая выползать. Он замер с тихим урчанием рядом со спящей ламией, сел рядом и не двигался какое-то время. Засмотрелся на неё. Ему так нравилось её белоснежное тело. Оно казалось вырезанным из самого светлого мрамора, отблескивали перламутром и жемчугом чешуйки, расщепляя свет на спектр в изгибах хвоста. Он и не пытался отнекиваться от того, что Луна ему нравилась от белоснежной макушки до тонкого как хлыст кончика хвоста, искрящегося белым кварцем в лучах рассветного светила. Нравился её милый, кроткий нрав и бережность во всем, с чем она обращалась. Змей был очарован, и хотел проявлять, наконец, свои чувства. Так что неудивительно, что Бальтазар лег к ней под бок с раскатистым, переливчатым урчанием и по-звериному начал вылизывать ее плечо. О да, в этом был весь этот монстр, идя в одной линии с животным обаянием, при том оставаясь всё тем же мудрым потомком левиафанов, которому не чуждо было подобие философии. Но вот что касалось поведения, то оно неизменно несло в себе черты первобытности и страсти, словно сам он был живым воплощением пламени, что называется, во плоти. Ламия от такого проснулась, сонно открыв бледно-земляничные глаза и расфокусированно обратила взгляд к очевидному сгустку тепла рядом. Тот и не подумал отстраняться, даже еще громче урчал и носом бодал руку, будто выпрашивающий ласки огромный кот. Луна осторожно уложила маленькую ладонь на его лоб, расчерченный темным сапфиром меток, бережно погладила между рогов и улыбнулась, снова расслабленно опустив веки. — Привет, искорка. Мм, разморило на солнце, — девушка тихо, едва слышно шипела, пустив мимолётной вибрацией тонкую ниточку змеиного языка по воздуху. Трудно было не признать, что сладковатый запах Бальтазара отзывался в хвосте приятной щекоткой. Пришлось немного подтянуть его ближе и сложить аккуратными кольцами. Левиафан сделал то же самое, обернув тем самым ламию собой, а голову устроив с ней почти нос к носу. Солнце грело обоим спины, а далёкий рокот океана в душах отзывался эхом того самого чувства, какое присуще ощущать в месте, которое можно с уверенностью назвать домом. Надежность, защищенность, спокойствие. Луна начинала верить в то, что здесь действительно ей нашлось место, и она старательно каждый день убеждала себя в том, что единственным, в чём она могла пропасть бесследно — это его взгляд. Таком, что и жерло оберегаемого им вулкана позавидовало бы. — Ты стала убегать по утрам. Всё хорошо, маленький жасмин? — кажется, монстр огорчен этим фактом, жмётся поближе и жмурится, старается выглядеть как можно безобиднее рядом с ней. Он полагал, что мог пугать размерами, ведь ламия в сравнении с ним была действительно маленькой. Но причина была куда как проще, и белая змея поспешила разуверить милого ей Змея в том, что он был в чем-то виноват перед ней. — Я прежде лишена была возможности получать столько тепла, сколько мне хочется. А ты её подарил. Так что, мне страшно её упускать. Равно как и… одолевает смущение перед тобой, Заря, — ламия опустила взгляд и носом едва ощутимо провела по чужому хвосту, пышущему теплом и силой заключённой в нем магии. Узор на бордовой шкуре ярче замерцал берлинской лазурью, с головой выдавая то, как Бальтазар был заинтересован в её внимании. Заурчал переливчато и загудел, словно кит, поющий неведомую никому песнь. Ему чертовски понравились такие слова — он прокручивал их в голове вновь и вновь да хвост теснее скрутил вокруг белоснежного змеиного тела, чтобы прижать поближе, обнять и перетянуть на себя осторожно, словно спугнуть опасался. Луна набралась смелости и свернулась на нем клубочком доверия, нечаянно змеиным язычком мазнув по носу Бальтазара и этому факту чрезвычайно смутившись. Змей лишь улыбался обаятельно, искал ключи к замкам её раскрепощения, и это утро стало важным шагом для развития и сближения двух существ, по воле судьбы оказавшихся на одной тропе жизни. С этого дня они каждый рассвет встречали вместе. И море благодатно радовало погодой, гостеприимно шуршало волнами и приглашало в воды, изобилующие жизнью. Луна полюбила купаться на отмели, а после греть белоснежный хвост на камнях неподалёку, а то и зазывать Бальтазара к себе. Плавать с ним было настоящим удовольствием, их хвосты приятно сплетались вместе, руки искали друг друга, улыбки не сходили с лиц, а касания несли бо́льше смысла, чем ненужные в такие мгновения слова. Но в один из дней случилось то, что перепугало белую змею, хотя в своих странствиях она с чем только не встречалась. А она всего-то любопытства ради заползла в одну из прибрежных пещер-гротов, нависающей над мягким покровом мелководья. Сюда можно было заплыть, а после выбраться на скалистые уступы, под сводами которых переливались бликами десятки необыкновенных кристаллов. Луна залюбовалась таким чудом, захотела достать самый красивый для Бальтазара, сделать ему подарок и даже нашла подходящий кусочек в дальней части пещер, чтобы из него смастерить кулон. Девушка уже достала его, радостно зашипела и принялась мастерить кулончик, как землю качнуло волной землетрясения, а скрежет трещин в породе уронил ее душу под диафрагму. Она ничего не успела предпринять, а вход и своды завалило разломившейся скалой... Заря неладное почуял еще утром. Сродни предчувствию, левиафан беспокойно спал и беспрестанно следил за гладью моря, будто ждал опасность извне. Ох и ошибку он совершил, отпустив Луну прогуляться, сочтя названное ей место безопасным в том числе от посягательств аборигенов. Пусть те и привыкли к новому монстру под покровительством его владельца, Заря все равно оставался несколько недоверчивым, в разумных пределах, сохраняя авторитет и субординацию. Считают богом — веди себя как бог. Но беда пришла не от них совершенно и даже не от вулкана. Сейсмическая волна докатилась откуда-то извне, подняла пенное море, качнула камни и горы и разломила их хребет с лёгкостью и неоспоримой мощью. Змей выругался высокопарно, но следом и его самого захлестнул такой непривычный для него страх... — Луна... — выдохнул левиафан и метнулся прочь из своего убежища, тут же ловя языком запахи острова и издавая зов, пусть и знал, что ламия на него ответить не смогла бы... Он хотел, чтобы она слышала, знала, что он идет её искать. Волнение клокотало в груди, заставляя взволнованно шипеть и сверкать метками на теле. "Только не она... Небо, не забирай её у меня", — Бальтазар готов был молиться звёздам. Шел на её запах и едва не взревел, увидев обвалившийся грот. Со стороны выглядело безнадежно, скалы торчали захлопнувшейся пастью и зубьями, среди которых блестели багряные и розовые, словно кровью напитанные кристаллы. Зара снова зарокотал призывно, подходит ближе и погрузился в воду в поисках любой лазейки, чтобы попасть внутрь. Попасть к ней. И тишина плена камней звучала хуже всего. Хвост рассекал мелководье и искрился пламенем хвоста, Бальтазар не находил никакого входа совершенно, но отчетливо ощущал запах ламии, она там, в западне, возможно раненная... Хоть бы живая.... Змей не нашел другого пути кроме как отодвинуть часть огромных камней, благо его сила позволяла это сделать, сопрягая подобное с риском еще больших обрушений. Он рычал и скалил зубы, упёрся плечом и телом в крупный пласт камня и что есть силы надавил, хвостом взметнув тысячи брызг. Он готов был испепелить здесь всё из-за ярости на стихию, готов был жизнь положить и дать ей достойный отпор, бороться за неё... Каменистые пласты поддались его силе, камень качнулся и опрокинул огромный покатый бок, обвалив часть шаткой конструкции в воду, но раскрыв провал достаточный для того, чтобы попасть внутрь. Однако Бальтазар не успел этого сделать. Прямо под водой в него влетел белоснежный вихрь, не дав скользнуть в пещеру, оттолкнув от входа, что через мгновение рухнул окончательно. Они оба вынырнули, Луна глубоко и рвано вдохнула... Дрожала... — Луна, девочка моя... Живая... — Заря не дал ей и слова сказать, прильнул в поцелуе, притянул за затылок, прижал к себе сгибом массивного хвоста. А она ответила, руки уложила на плечи и ими поднялась повыше, погладив метки и бархатистые на ощупь рога. И пусть хвост щипало солью моря в местах царапин, но это как никогда давало ощущение жизни и того, что опасность миновала. Страшно представить, что она пережила в том ужасающем чреве равнодушных пород, но Заря её спас от неминуемой гибели — расплаты за любопытство. Успокаивал как мог, сам испытав страх, какой, наверное, никогда еще не ощущал за век своей жизни. И этот поцелуй успокаивал обоих, души звенели ровнее, дыхание постепенно становилось глубже... И поцелуй тоже таковым становился, размеренным, чувственным, таким, какой дарят влюбленные до последней мысли. А после они долго смотрят друг другу в глаза, Луна смущенно трепещет язычком, касаясь им носа Зари. — Зачем ты вообще отправилась сюда? Разве тут было что-то примечательное? — монстр подплыл под нее, поддержав хвостом и двинулся неспешно к берегу по волнам, неся на спине любимую ношу, что обвилась вокруг его живота хвостом. И вместо ответа на шею ему она повесила кулончик, успев сделать его в гроте на тонкой верёвочке, которую взяла с собой из теперь уже их логова. Бальтазар заинтересованно муркнул, цепляя пальцами украшение и рассматривая сделанный и добытый руками любимой подарок. — Ох, дорогая, какая прелесть! Ради меня? — он извернулся и стал плыть на спине, уложив сверху Луну. Смотрел на неё восхищённо, светил ярким взглядом хищных глаз и тёмной лазурью меток. А ламия улыбалась счастливо и нежно уткнулась носом в щеку избранника, с которым проживёт не один век на этом архипелаге. Волны выточили в скалах причудливую резьбу каменных лабиринтов. Прямо в породах слоистых камней, о которые век за веком бьётся впустую их своенравный гнев. Архипелаг этого места окутан тайной, легендами зиждется глубина океанических вод. И долго еще по побережьям и островам гулять будет легенда о белой змее, что поселилась в сердце самого страстного вулкана посреди сапфирового плёса этих морей... А имя ему Бальтазар.