патология влюбленности

на пыльных полках, сплошь усыпанными книгами, бережно хранящих в себе ещё тот сладостный аромат пожелтевших страниц, покоится забытый, навсегда оставленный скомканный лист бумаги — некогда написанные стихи, рождённые переломанным, истерзанным, вклочья разорванным сердцем; стихи, заключающие в себе всю суть человеческого нечто: будь то ощущения, мысли или чувства. больной, хриплый, осевший голос джимин, громко восклицающий строчки американской трагедии драйзера, резиновым мячом отскакивает от голых стен: молчать нет сил. стрелки её наручных часов вновь призывают навести в этом отвратительном, душном мире полнейшую анархию. пропуская главы одну за другой, вопреки всем бесчисленным наставлениям психологов о бережном отношении к самому себе, её пальцы судорожно хватаются за бокал отцовского виски со льдом, беспощадно вливая в себя крепкий алкоголь, спутывающий человеческие мысли в ком гигантских размеров. в самом деле, думать джимин становится всё более и более проблематичнее. так называемый своего рода джиминов алкогольный «эксперимент» принесёт свои плоды, она уверена. только бы не спиться. когда ватное тело, как и одурманенная голова, вовсе выходит из-под её жёсткого контроля, она плюхается морской звездой на свою кровать, напрочь теряясь в искажённом пространстве, всецело её поглощающем; и думать тебе уже не о чем, цепляться за мысли ровно бессмысленно; так позволь же себе, джимин, потеряться в алкогольной пучине, заполняющей твои лёгкие — дыши глубже, растворяйся, забывайся. в моменты полнейшей безнадёги она отдаёт свою душу в родные руки музыки, прижавшись к холодной стене своей квартиры: думает, думает, бесконечно много думает; опомнившись, дрожащими руками тянется к телефону, после — прикрывает глаза свои, выругиваясь: часы её драгоценного времени безвозвратно утекли куда-то в неизвестность снова. она целиком и полностью ненавидит себя за свою невнимательность; двадцати четырёх часов в сутках ей катастрофически мало — добавьте же ещё хоть пару часов, ещё, ещё. она готова не спать вовсе, только бы за временем успевать. — я боюсь старости, — открывается однажды двадцатилетняя джимин незнакомке в ночном клубе с потерянной своей физиономией. она откидывает голову назад, — излюбленная привычка, — обнимая себя за плечи да покрепче; голову её никоем образом не покидает страх неизвестности, ведь так остро «а что сменяет беззаботную молодость?» и всё-таки ощущение потери времени совершенно неизбежно; скорее предоставьте же ей хоть малейший шанс заморозить стрелки часов, иначе она, безусловно, и вовсе с ума сойдёт. а сейчас, в эти секунды, сознание её беспощадно поглощают красочные пьяные сны, целиком и полностью в себе растворяя; развалившись каменной грудой посреди мягкой кровати, спит она крепко-накрепко, точно сном младенца. увы и ах, цветам, подаренным джимин учинагой ещё прошлым летом в знак верной сестринской дружбы, и сегодняшний день придётся проживать без воды. «я хотела бы подарить тебе цветы, с которыми, конечно, ассоциирую тебя, но таких ни за что на свете не достать, джимин-онни, — она мягко улыбается, протягивая голубоватый горшок с цветком. — эти альстромерии для тебя». наверное, джимин и представить себе не могла никогда, что полнейшие психопаты способны иметь честных и искренних друзей.

***

— мне вот всё интересно, — джимин смотрит на минджон скептически, почти хмурится, — я когда-нибудь вразумлю тебя бросить нахрен эти чёртовы сигареты? в ответ на это девушка лишь закатывает глаза, поджимая губы — не хватает «цока» языком для всей полноты картины её недовольства словами джимин; она давным-давно умалчивает от родителей бесконечные похождения старшей по самым разным университетским тусовкам и бесчисленное множество её «неудов» по учёбе; вдобавок к этому относительно недавно показались и свежие царапины на новеньком чёрном мерседесе, — подарке отца на двадцатый джиминов день рождения, — и теперь ей — ким минджон — слушать эдакие наставления? — у тебя последний дедлайн сегодня вечером, — она тушит сигарету о белый свой кроссовок. — если снова отнесёшься наплевательски, встанет вопрос об отчислении. глаза джимин в открытую смеются, уголки губ слегка приподнимаются; ким совершенно точно не нужны слова её для того, чтобы прочесть мысли сводной сестры; укол недовольства снова пронзает её спицей насквозь, и она судорожно отводит взгляд к университетской стене цвета мёртвой белизны. — я знаю, твой папа слишком уж тебя любит, — минджон избавляется от сигаретного бычка, выбрасывая его в унитаз, и смотрит на старшую, покачивая головой в знак негодования. — посмотрим, как ты поведёшь себя, когда я расскажу ему о всех твоих выходках. но джимин улыбается ярко, во все тридцать два, почти смеётся. «ты слишком уж меня любишь, чтобы поступить так», — читает ким в глазах напротив. к великому сожалению минджон, сестра иногда уж очень стоит костью в её горле. но нет, она ведь не ругается, не истерит — просто молчит (одно из двух: либо привыкаешь к такому абсурду, либо хватаешь пушку и без задней мысли просто мочишь). — сегодняшним утром я наконец разделалась с «бессердечностью» ли гвансу, — делится джимин, кокетливо таращась на младшую и игриво наматывая на пальцы свои пряди волос сестры, — и могу с гордостью заявить, что это полное дерьмище. минджон в ответ на это лишь закатывает глаза, поджимая губы; по телевизору (домашний кинотеатр, не иначе) радостно прыгает губка боб, пытаясь поймать хоть одну медузу. безуспешно. — а мне понравилось, — минджон, повернувшись лицом к старшей, оказывается от чужих губ в считанных, в ничтожных восьми сантиметрах. — любовь, кровь… классно же. — когда где-то рядом с любовью даёт о себе знать война — это не круто, — заключает ю с умным выражением лица. минджон хочет засмеяться. минджон с этим точно бы не согласилась. пока южный ветер безнадежно разбивается о стены светского кирпичного «замка», бережно хранящего в себе юные женские сердца, джимин, усевшись на любимый стул, на пару с минджон произносит из губ своих молитву. минутная стрелка «преодолевает отметку» десять. — мне пришлось записать тебя на вечерние курсы по философии, — спокойно сообщает минджон джимин, кокетливо улыбаясь. — что-что ты сделала? — старшая звонко смеётся, откидываясь на спинку стула; через полчаса, ровно в одиннадцать вечера ей выезжать в бар с парочкой подруг. — дорогая, скажи, что мне просто послышалось. — занятия начнутся с завтрашнего вечера, в семь. я настоятельно рекомендую тебе не опаздывать, — минджон равнодушно окидывает взглядом возмущённую физиономию напротив. — если ты не явишься туда, тебе конец. внутри джимин всё совершенно безоговорочно закипает лавой; она лишь прикусывает нижнюю губу, хаотично тарабанит пальцами по деревянному столу, после — бросает в младшую тот самый знак протеста в виде прожигающего насквозь взгляда. её непреодолимое желание подняться с этого чёртового стула берёт над ней верх — она показушно выходит из столовой, оглушающе хлопает дверью и уносится прочь. и на душе минджон снова кошки скребут — паразиты. сейчас остаётся лишь гадать, куда на этот раз направились джиминовы ноги: очередной ночной клуб, крыша многоэтажки, бар? минджон думает, что выросла сама она слишком рано — и дело даже не в том, что её подростковые годы были проведены за чтением книг сартра, пауло коэльо или савиньи. или, быть может, они были проведены за бледно-розовыми мечтаниями о запретной любви? / ровно в девять тридцать джимин просыпается невесть где, невесть зачем; запах ржавчины заполняет собой джиминовы клетки. самое интересное — пистолетное дуло прямо у лба. — с-сука… — в оцепенении выпаливает сонная джимин, пытаясь сдвинуться куда-то назад. — лежи смирно, как и лежала до этого, — холодно, грубо. я ведь предупреждала, что тебе конец, сучка. если бы светлая, совершенно непорочная любовь имела двойника, но только в виде холодной смерти, этой смертью, вероятнее всего, стала бы именно минджон, что сейчас стоит со всем своим серьёзным видом и целится прямо в лоб напротив, невольно подумала про себя джимин, тяжело сглотнув. — хреновые же мысли возникают сейчас в твоей голове, чёртова идиотка, — вновь холодно выпаливает младшая сестра. — не поняла… — джимин вскидывает одну бровь вверх, не сводя глаз с тех, что напротив. — прекрати пялиться на меня так, будто… — будто — что? — на этот раз джимин выдаёт нахальную ухмылку, протягивая руку к девушке. … будто втрескалась в меня в тысячный раз. блять, я ведь готова сейчас разнести твою черепушку. — не важно, — минджон смело захватывает ладонью чужую кисть, практически сразу же её от себя оттолкнув, проделанным заставив джимин сильно нахмуриться. — милая, прекрати весь этот цирк, — отныне старшая резких движений от себя самой не допускает, лежит практически неподвижно. а минджон, уверенно целясь отцовским пистолетом в сестринский «лобешник», думает что, наверное, пора кончать со всем этим дурдомом, что окружает её день ото дня. сдавливающее внутри все органы чувства, где-то определенно точно в области (так искреннее любящего джимин) минджонового сердца, бесконечно ноет, сквозит. в совершенной случайности она решает выронить из рук своих оружие, бессильно плюхнувшись на диван — прямиком в руки к старшей. но джимин даже и не думает подбирать стальной предмет убийства — напротив, приобнимает минджоновы плечи со всей глубочайшей внутри себя нежностью. секундой погодя, прикрыв глаза и расслабившись полностью в чужих руках, тончайшим лезвием проводит минджон по нежной своей коже запястья. медленно, с особым наслаждением. и когда джимин желает запачкать свои губы минджоновой кровью, южный ветер бьёт о морскую воду где-то в районе евпатории, в почти что тишине, в нежной усладе. кровавый поцелуй всего слаще, джимин подтвердит без всякого на то сомнения. наверное, будь джимин «здоровой», то вряд ли она поверила бы в то, что психопаты умеют настолько чертовски хорошо маскироваться. во всём абсолютно точно виновата влюблённость, так беспощадно упавшая на их глупые головы, ломая неокрепшие «косточки», а следом разбивая и беззащитные сердца. — я вот, что подумала… — минджон тянется к старшей за коротким поцелуем. нежный «цом» — и всего-то. — если мы обе умрём сейчас, тебе ведь не придется стареть, да?