sippin' on straight chlorine

             

twenty one pilots — Chlorine

             Тайлер очень, очень-очень, старался быть хорошим.              Сначала для отца, ведь потеря мамы плохо сказалась на них обоих, потом для доктора Кинботт, ведь она «хочет помочь и не стоит игнорировать её указания», а затем, когда казалось, что всё хуже некуда, — для Лорел Гейтс, ведь она наконец-то показала ему, кто он на самом деле.              Тайлер честно пытался быть правдивым и чистым в своих стремлениях; и даже научился многому из того, что принималось людьми за фальш и обман, да так, что и не отличишь от почти детской и незамутнённой гнусными помыслами искренности. Особенно когда требовалось подделать эмоции и убедить всех, что объявившийся в лесах Вермонта монстр пугает его не меньше, чем всех остальных.              Лорел ему в этом помогала, учила, дрессировала как несмышлённого щенка. Привязывала к себе обещаниями, изгибая его природу в своих целях, и пользовалась тем, что хайды своему хозяину преданнее собак и свирепее бешеных медведей для всех, кого прикажут убить.              И потому Тайлер охотно бежал навстречу своему истинному «я», не останавливаясь и даже не замедляясь, когда понял, что оно на самом деле безобразное чудище. Лорел говорила ему, какой он молодец, какой он хороший мальчик, и это было так сладко, что разум застилало пеленой животного восторга от каждой похвалы и ласкового слова.              Тайлер чувствовал себя впервые абсурдно свободным и по-настоящему, в чудовищной степени, собой. Словно всё наконец-то встало на свои места и шестерёнки сложного механизма защёлкнулись и закрутились, начиная работать. Предсмертные крики жертв выли в черепной коробке голодной испуганной стаей, но это было так прекрасно, так убаюкивающе. Лорел была им довольна — и это было и оставалось самым главным.              Вязкий мрак собственных демонов больше не нарушал его покоя. Он был целым и окончательным. Что бы ни происходило, всё оборачивалось к лучшему. Всё оборачивалось к Лорел.              Она была его спасителем и благодетелем. Тайлер очень хотел быть хорошим мальчиком для неё взамен.              Он чувствовал её каждый раз, отвечал на каждый её зов и сам тонул в этом, не признаваясь и не думая о том, что происходящее — больное, неправильное, сломанное и опасное. Тайлер, верный природе хайдов, любил свою хозяйку беззастенчиво нежно и слепо и, каждый раз захлёбываясь в водовороте собственных эмоций, не допускал и мысли, что что-то определённо не так.              Лорел загоняла его в такое чёрное болото собственного эгоизма, что всё живое в нём ждало только одно — смерть. И Тайлер был рад служить и выслуживаться, уродливый и огромный монстр, он так хотел быть хорошим мальчиком для Лорел, что забывал быть хорошим человеком в первую очередь для себя самого.              Они были командой, они были едины, они были хозяйкой и преданным до последнего вздоха хайдом. Тайлеру иногда казалось, будто они сливались в одну душу. Желания, тревоги и скорбь Лорел вдруг становились его собственными. Его это не пугало ни когда он раздирал когтями тела случайных жертв, ни когда ввязывался в каждую из опасных игр своей хозяйки. Он должен быть хорошим, он должен радовать Лорел, он должен…              Каждая секунда их идиллического воссоединения, когда его кожа грубела и тело вытягивалось в сгорбленную массивную фигуру, приводила к такой невыносимой несправедливости, такой беспощадной жестокости, что становилось тошно от неправильности происходящего. Тайлер понял это не сразу, но когда осознал — отказываться было поздно. К этому моменту он оказался слишком привязан к Лорел, чтобы ослушаться приказа и сказать «нет».              И когда бугристая кожа хайда становилась тоньше и кости мельчали, Тайлер признавался — но только себе, только в своих мыслях и тихо-тихо, чтобы хозяйка не услышала и не узнала, — что он делает поистине ужасные вещи, за которыми густой рекой тянется кровь невиновных.              В глубине души — своей человеческой, конечно же — Тайлер хотел быть хорошим человеком, но ещё больше он хотел быть хорошим мальчиком для Лорел. Он должен был.                    И по её прихоти ночь накрывала его и ужасы его поступков, звёзды путались в когтистых лапах, лес становился лабиринтом, в котором ориентироваться получалось легче, чем в родном городе, а люди — крошечными фигурками в жерле вулкана его глотки, когда острые зубы вонзались в мягкую плоть, раздирая её до хлюпающего мяса.              Обе эти страсти бесконечно сплетались в его душе, попеременно душа одна другую и наоборот. Получалось, конечно, глупо и смешно (и страшно) — хотя чего ещё ожидать от хайдов. Лорел же всё устраивало и на метания своего монстра она не обращала внимания, пока он убивал и приносил то, что ей нужно.              Но однажды что-то случилось — всё словно взорвалось и разбилось вдребезги. Весь отработанный и вызубренный план рассыпался карточным домиком, контроль электрическим угрём выскользнул из рук, а власть над чудовищем начала пошатываться и расходиться трещинами на стыках эмоциональной привязанности и до цвета хлорки выбеленного обожания посреди кровавых рек жгучей мести.              Случилась Уэнсдей Аддамс.              Она отняла всё, что так старательно выстраивала Лорел. И в ледяной Ад обрушила убеждённость Тайлера в верности своей хозяйке.              Уэнсдей была той, кто перевернул весь привычный уклад, может быть даже сама того не осознавая. Лорел приходилось усмирять хайда месяцами, баюкать его после всех жестокостей, которые его призывали, она выжигала себя на подкорке сознания Тайлера долго и упорно, не останавливаясь и не щадя. Уэнсдей же сделала это за одну колкость и два прошибающих навылет взгляда.              Тайлеру о Уэнсдей мечталось, Тайлеру Уэнсдей хотелось не потому что вбитое в остовы животное желание, а потому что неприкрытая искренность, впервые за, кажется, всю его жизнь.              До трещащих костей, до рвущейся плоти, до раздирающего лопатки интереса его природа жалобно скулила и тянулась к Аддамс, подхваченная новыми и незнакомыми чувствами.              Тайлер больше не хотел ничего из того, что уготовила для изгоев Лорел, не теперь, когда Уэнсдей позволила ему быть ближе, а себе — честнее. Не когда его слепая одержимость хозяйкой рассеялась и губительная реальность предстала в неподкупном монохроме.              Лорел было плевать, как и всегда. Лорел в свете красной луны страшнее демона растянула губы в улыбке наслаждения и предвкушения скорых чужих страданий.              Её приказ небрежен и равнодушен, как и все, что были до, как и все (она до сих пор свято в это верила), что будут после:              — Убей её. Кровь живого потомка Гуди Аддамс нам ни к чему.              — Нет.                    На лице Лорел белладонной расцвело удивление и замешательство. Тайлер был непреклонен ни в своём тоне, ни в изгибе напряжённых плеч. Смотрел хмуро и прямо, так, как ни разу не позволял себе в отношении хозяйки.              Лорел раздражённо отчеканила, цепляясь за остатки контроля:              — Будь хорошим мальчиком, Тайлер.              Но её хороший мальчик уже всё решил. Собой закрыл подвешенную на цепях пленницу, спрятал за широкой спиной, и ладони сжал в кулаки, предупреждая и убеждая в серьёзности своих намерений.              Натаниэль Фолкнер определённо удивился бы, узнай, что хайд готов предать своего освободителя ради полутораметровой девчонки-занозы с косичками.              Но, проклятье, Тайлер действительно готов был это сделать. Просто потому что Уэнсдей Аддамс подчинила его не сладкими обещаниями свободы в цепях и ядом, а собой. Просто потому что с Уэнсдей Аддамс Тайлер хорошим быть по-настоящему хотел, а не должен.              Вкус поражения оседал гарью на корне языка и колюче сползал в глотку. Никакой мести. Никаких оживших трупов покалеченных собственными больными идеями фанатиков. Весь вид Тайлера кричал, что всё закончится здесь и сейчас. И едва ли хорошо для Лорел.              Её ручной монстр разорвал каждую из сдерживающих его цепей, вырастая озлобленным чудовищем. На глазах становился совершенно неуправляемым и играющим против неё. По обещаниям до конца жизни преданным, но в итоге — так легко предавшим. Как же… мерзко.              Тайлер бросился вперёд, к ней, обращаясь на ходу и пошире раскрывая пасть и растопыривая когти.              Он знал, что Уэнсдей заворожённо смотрит на разворачивающееся перед ней кровавое месиво. Он надеялся, что ей это понравится. Такое у него было искупление — кровь смывалась кровью.              Тайлер очень, очень-очень, старался быть хорошим.              Тайлер верил, что у него это получилось.              

I felt I was invincible, you wrapped around my head,

Now different lives I lead…