Об(в)яжи меня

Рин всегда был для Саэ обузой. Любимой обузой. Той самой, которая тянется к тебе, даже если ты бьешь ее по рукам. Ширишь между вами пропасть каждым обидным словом. Прощупываешь почву под ногами и устраиваешь землетрясение. Да, Рин любил. Любовь его охватывала гектары лесов и глубины морей. Но она не доходила до сердца Саэ. Всеобъемлющая, как пожар, и заразная, как вирус, она пугала Саэ своей силой. Такой любви он не достоин. Такая любовь выше его понимания. Всепрощающая. Доверительная. Понимающая. На грани зависимости, но зависимости — парадокс! — аккуратной, не настойчивой. Рин относился к Саэ бережно, как к драгоценной статуэтке. Руками не трогал — только смотрел. Этот нездоровый интерес исследователя настораживал. Дети отличаются внимательностью, но взгляд Рина был дотошным, как у ученого; он словно хотел вобрать Саэ в себя, чтобы стать его точной копией. Саэ, как правило, решал проблему так: смачный щелбан, «ты и сам по себе хорош, дурень» — и Рин уже улыбался, как подобает ребенку — с незатейливой радостью от полученного внимания и чистым невинным блеском в глазах. Саэ слукавит, если скажет, что растоптал искренность Рина осознанно. Все, что он сказал в злополучный снежный день — это полуправда. Что-то копилось давно и выплеснулось. Что-то выдумалось на ходу с одной лишь целью — задеть да побольнее. Саэ не нужно притворяться плохим. Он и так плохой. И его все устраивает. Но с Рином он был неизменно ласков. Рин не подозревал, каким может быть Саэ. И этого потрясения вынести не смог. Нежные, нежные дети! Получают внимание и признание даром. Им нужно вырасти над собой. Рину нужно вырасти. Он должен быть благодарен — Саэ делает ему одолжение. Уж лучше он растопчет выстроенные Рином иллюзии, чем кто-то другой. Саэ думал: он поступает благородно. Ведь в Испании, когда от его самоуверенности оставили лишь обгоревший труп, он бы предпочёл, чтобы его отрезвил близкий человек. И так вышло, что единственным близким по духу человеком был Рин. Если Рин повзрослеет — он поймет каждый из поступков Саэ. Если нет — значит быть им вечными врагами. Жизнь Саэ, если смотреть на факты, особо-то не поменяется. Так что какая к черту разница, что там себе надумал Рин. Саэ вообще любил пощёчины — психологические удары по самолюбию общественного вкуса. Как результат: подорванные лоскуты доверия в некогда целостном одеянии. Любил пощёчины — важное уточнение — раздавать. Не получать. В этом никакого удовольствия. Потому что. После матча u-20 щека непривычно горит. От шлепка незнакомой ладони. На Саэ взирает пара голубых глаз — в них плещется пламя первородной ярости. О боже. Этот парень — Исаги, вроде — отомстил за Рина. Кто-то. Заступился. За его брата. Кто-то в конкурентном мире спорта. Это вообще возможно? Саэ ошарашен — Рин, похоже, тоже, а журналисты уже предвкушают сенсацию. «Ты имеешь право открыть рот в сторону Рина только чтобы извиниться», — кидает Исаги, думая, что это звучит круто, и уводит Рина, который даже не возражает, с поля. Саэ не смотрит им вслед. Саэ слышит незнакомый вскрик Шидо, который наезжает на Исаги. И незнакомое ощущение. Будто привычный уклад перевернулся. Да, блю лок умеет удивлять. Саэ хочет знать, что будет дальше. Если у Рина появился хотя бы один такой человек, как Исаги Йоичи, значит Саэ все сделал правильно. И ему не о чем жалеть. И уж тем более не за что извиняться.