Звезды мёртвых надежд

Небо застилают зефирки-облачки, заслоняя солнце, из за чего все погружается в некий мрак. Юнец втыкает раздражительный взгляд в нехотя сыплющуся со стен штукатурку. — чертова деревня — бубнит он, медленно перекатываясь по кровати. Сейчас его мир, его солнце где то там, а он заперт в гнилой комнатушке за очередную дешёвую сигарету. Но мальчишке все равно на вред, ведь когда смертельный дым окутывает лёгкие, терпко оседая на языке, ему становится хоть чуточку лучше. Хочется просто утонуть в этом дыме, потеряться, да так, что бы никто не нашёл. Слышится скрип половиц и басистое ворчание на все что только можно. Вот и его солнце взошло. Наконец заглянуло в окно и ослепило заразительной улыбкой. А на щеках его галактика из веснушек, что так не свойственно азиатам. Порой вообще казалось, что он не из света сего. Просто пришёл сюда, увидев хмурое созвездие в лице Ян Чонина и решил спасти из этого плена горечи. И ведь и вправду спас, и вправду одарил своим теплом, даже когда это маленькое угрюмое скопление звёздочек так беспощадно отталкивало его. Но он все равно тянулся к нему, ведь видел: в этой тучке печали, мерцающей беззащитностью, стекающей солёной дорожкой с уголков глаз ночами, хранится целая галактика. В нём Ли хотелось утонуть, задохнуться в пустой, но родной тишине, потерять последний шанс на спасение. Хотя о каком спасении идёт речь, если прямо сейчас он упивается им, растворяется в своём спасении. Первые лучи постепенно пробираются в комнату чутким взглядом, медленно, но верно согревая. И юнец нежится под этим вниманием: сладко мнётся, будто кот под майским солнцем, и хитро щурится. А когда самая яркая звездочка прямо перед ним, ругается из за гадких, мешающихся сланцев, Ян растворяется в этом жгучем тепле. — Нинни, ты в своей семье будто пёс в загоне. — хнычет старший, перебирая ногами по пушистому ворсу. — За что мир так не справедлив к моему счастью? — он подходит ближе к кровати-облаку и ухмыляется, — поймаешь меня в свои звёздные сети? — а после беспечно падает в свою бездонную галактику. А та лишь раскрывает цепкие ручонки и ловит в, одинаково жгучие для обоих, объятия. Лёд, что, кажется, окутал полностью, попадал колючими снежинками в больное сердце, начал медленно трескаться от касаний. Будто беспечный ребёнок прыгает по проруби, ломая и треская тонкий лед, Ли прижимает Яна к себе. И лёд окончательно рухнул, сходя с сердца, будто снег лавиной с рассекающих небеса гор. Вместо него распустились, увядшие многими годами ранее, цветы, заполняя собой все, ароматом терпкими оживляя больную плоть. Перед глазами цветные пятна, похожие на молодые бутоны, а у Яна жгучая эйфория. Все тело тает, а руки растекаются на чужих лопатках, очерчивая цветочные узоры. Ликс, словно кот, мурлычет, давая потискать себя подольше, самостоятельно подставляясь под огромные капканы рук. А они и не останавливаются: плавно скользят на жгуче-черную макушку и перебирают паутину блестящих волос. Зарываются и нежно массируют кожу, от чего обнявший младшего за талию парнишка чуть ли не в слух мурлычет, слегка водя головой из стороны в сторону, что бы получить побольше угольно тёплых касаний.

— и когда же мое счастье потухнет — с ноткой грусти бархатистый голос заполнил комнату — когда же моя жизнь завянет, подобно цветку в конце осени — и слезы уже просятся наружу, лишь воля глушит порывы.

— через три дня.— звонкий юношеский голосок отвечает — через три дня поезд из преисподней приедет, что бы забрать меня в самый жгучий котёл. И томится я там буду, пока жнец не смилуется над моей угольной плотью, умертвляя душу. — покусывает он губу.

— каждая твоя боль — моя, только в два раза сильнее, каждый твой крик — разбивает мне сердце на миллионы частей, каждая твоя слеза — создаёт целый солёный океан, в котором я тону.

И обоим так тепло от этой любви, но так горько от жизни, что хочется кости ломать от этой безысходности. Младшенький тянется куда-то за изголовье кровати, а после достаёт маленькую коробочку, ключик к которой носит на бисерном браслетике-самоделке. Отворяет деревянную крышечку и тянется к стопке сигарет, хватает первую попавшуюся, а после длинными тонкими пальчиками изящно подносит фильтром к аккуратным малиновым губам. Из прежней коробочки вылетает ярко-зеленая зажигалка и, сверкнув огоньком, дает Нину вдохнуть, заставляя дым ядом расползаться по лёгким, а после и по комнате, заволакивая цветками из облаков пепла все помещение. Старший недовольно мычит, ведь облочка дыма заволакивают его чистое небо. Но насколько же красив Ян, когда проживает в себе пепельные дыры. В глазах Феликса искорки пляшут танго, пока он наблюдает за своим воплощением эстетики в лице младшего. Ли тянется к его уху и тихо шепчет, будто сладкий, с лёгкой горчинкой мёд льётся, так нежно и медленно, льётся, от чего уровень сахара в крови невольно повышается с каждой секундой. — моё созвездие заволокла звёздная пыль, но насколько же оно красиво в этой пелене — Мурашки гуляют по спине Чонина, стремясь к загривку, а он от удовольствия прикрывает глаза. Чужие пухлые губки тянутся к сигарете юнца и медленно затягивают дым, медленно выдыхая в лицо Яна — прямо у меня перед глазами случилось солнечное затмение, что оставило согревающий свет за тёмной пеленой. Остальные лишь давятся иллюзией, мерцающей на небосводе, пока я ощущаю теплоту солнца каждой фиброй — хмыкает младший, делая затяжку и выдыхая второму в лицо. Оба смеются: звонко, беззаботно, просто без причины. А потом по ребячески чмокаются, ещё сильнее заливая комнату голосами, пока на лицах расплываются нелепые улыбки. А потом пришла ярость: старая, сильная, до мурашек пробирающая, повернула расшатанные петли двери и накинула бурю гнева на двух мальцов. А им и дела нет, улыбаются хитро, растворяются в глазах друг друга и тихо хихикают от своего же безразличия. У них выхватывают сигарету и гневно топчут о высокий ворс, на последок хлопнув дверью что есть дури. А они все улыбаются, только более нелепо и тоскливо: жалко стало уютный коврик и ещё не до конца приконченную сигарету. Но мысль это улетучилась, стоило лишь взглянуть друг на друга, а в голове лишь одно «он мое все», от чего улыбки полезли до ушей, ведь знают же, что сознания их давно едины. И щебечут единодушно в унисон — если что бы быть вместе нужно умереть, то я готов хоть в эту секунду. Лишь бы ты не покинул меня, хороня воспоминания — немного грустно косят друг на друга, но потом сияют ярко, крепко обнимаясь до хруста костей в крошку, сминают нежные лепестки цветов под ребрами, но те в ответ лишь сильнее цветут. — давай уйдём из этого гниющего места. Звезды должны светить для людей, а не четырёх облезших стен. — улыбается старший, показывая ряд ровных зубок — собирайся, мы бежим от серого мира в нашу собственную вселенную — и заливается тихим хохотом, от чего младший тает. — бежим — с ямочками в уголках губ твердит Ян Он хватает безразмерную сумку и кидает туда потрёпанную олимпийку, тёплый плед и все ту же коробочку с ядовитыми трубочками. Старший хватает Нина за руку и, быстро распахнув дверь, бежит по коридору к выходу. Старая женщина нервно кричит на мальчишек, а те лишь хохочут в лицо воплощению ярости. И бегут, бегут далеко-далеко по ночному полю. В небе мерцает одинокая луна, слабо освещая двух глупцов, убегающих от проблем. Они мчаться от злости, от слез, расставаний, от будущего, хотят остаться в этом беззаботном дне, в этом знойном лете. Юнцы теряются в присутствии друг друга, конечности будто парят в невесомости, а усталости ни в одном глазу. Кажется, словно сама вселенная в их поступке видела что-то светлое, что-то трепетное, помогая слегонца. Пред глупцами раскинулся омут тихой реки, замывающей лужи крови, уносящей хладные тела, погребая в пелене своих звёзд. Черти там на дне пляшут в дружном хороводе, пока очередная душонка гниёт в водовороте слабости. — говорят, что в этих водах силы потусторонние таятся. Коль нырнешь с головой, так и не вынырнешь, коль топиться начнёшь, так тело и умоет хладная вода, унося за собой отголоски чужих воспоминаний. И никто доселе не вспомнит о немом трупе, что поглотил собою серп лунный. — ухмыляется младший — мне до чёртиков нравится этот портал в никуда. — Старший рассыпается в хаотичном космосе в лице Ина и теряет последние крупицы себя в его звёздных сетях рук-капканов. Он плывет по видам чужого сознания и упивается чутким ароматом пёстрых бутонов, раскинувшихся меж рёбер. Младший накрывает обоих плащом Пояся Ориона, обжигая руки о свое светило, чье сознания, кажется, тихо хохоча, прихватила с собой луна. Так они и щебечут о звёздах, теряясь в сетях созвездий, что ведут их в доселе не пройденный путь. Туманный дым ползёт по легким гадкой струйкой надежды, порождающей, корнями лёгкие дробящие, бутоны гибискуса — та звезда так ярка, что невольно приковывает к себе внимание — слышится звонкий голосок — это кратная система - Альфа Центавра. Состоит из трёх компонентов: А, Б и Проксима Центавра. Правда свечение идёт меж частями А и Б, ведь Проксима отдалена от них. — начал рассказывать голос, идущий бархатным шлейфом — Проксиму никто не видит, она слишком далека от нас. Казалось бы, так значительна, но утеряна. Нин расплывается в лисьей улыбке и, до хруста закинув голову, бубнит несвязно — эта жизнь даровала свету меня, дабы я приглядывал за этой маленькой звездой, горюя с ней ночами, а после озираясь в поисках на небосводе и хохотал, не находя ничего. В бреду перед глазами появятся яркие точки, и тогда я найду столь горько-одинокую точку в бескрайнем небе, хоть это и будет сладкая ложь, но душа моя будет чиста— гогочет младший, делая очередную затяжку из уже полностью выкуренной сигареты, после, потушив о подошву кроссовок, бросает обратно в деревянное издельице. Дым медленно развивается по воздуху, а младший так красив в своём задумчивом трансе, будто невольно собирает звезды вокруг, заставляя плясать медленный вальс. А старшему все неймётся, жмется сильнее к своей вечности и ложится на колени, тянет руки к поясу сидящего, почти окольцовывая. — звезды поглощают сознание, так прочно заседая перед глазами, что куда взгляд не повернешь — они медленно кружат в своём хороводе. И хочется с ними, хочется приблизиться к чему то неземному, ощутить и потеряться в невесомости чувств. Но там все так необъятно и покрыто липкими пыльным слоем, что в голове творится сущая нелепица. — произносит тяжело Ян, теряя взгляд в Млечном Пути. А потом снова так беззаботно, по ребячески выкрикивает — но вот своё солнце я изучил вдоль и поперёк — кажет он старшему лисью мордочку и тянется за новой сигарой — люблю тебя. Ли немного удивляется такому краткому признанию, но кажется сердце горит, огнём полыхает, А он постепенно плавится — я тоже тебя люблю. — а от сладкого привкуса слов душа так и плывёт, так трепещет. — Моё спасение, моя слабость, не изученная и во веки звезда, оказавшаяся во всей сути своей столь красивой, что все тело трепещет от тягучего транса при виде одном, унося в лёгкий танец с мигающими звёздами больных надежд. —на одном дыхании выдаёт Енбок, любовно обводя взглядом его мир, ватными руками выводя руны и узоры по спине, пока младший сладко мурлычет в слух. И Феликсу хочется защищать его чудо ото всего, дарить свой свет, в ответ на неземной блеск младшего. Но судьба лишь надменно прикрывает глаза и фыркает в лицо. Три дня до конца света — твердит она, злорадно гогоча в лица мальчишек . Но те лишь гаденько ухмыльнувшись, начинают смеяться в ответ, не отходя друг от друга и на миллиметр.

— Пора, моё солнце, Ли Енбок Феликс. Черти уже приготовили один котёл на двоих. — смотрит в глаза последнему Чон.

— да, моя галактика, Ян Чон Ин, пора— улыбается старший, теряясь в омуте звезд в бездонных глазах упомянутого. Младший запирает коробочку на ключик, что болтается на браслете, подаренном Ли, где аккуратно выложено "мой Инни", а в конце чёрное сердечко. На эту леску словно бы нанизаны звезды, освещая ночами, пока матушка-луна поёт колыбельные, приглашая в морфеево царство грёз. А когда хмурые тучи смыкают небосвод, то ли мерещится, то ли от браслета и вправду исходит слабый свет и тепло. Парни сбрасывают с себя звёздный плащ и, будто околдованные, бредут пьяно к небесному потоку.Они брядут не глядя, увлекшись гармоничной, неземной красотой друг друга. Тела нежно обволакивает вода, тихо шепча спокойными волнами, а юноши руками друг-друга обвили, даря мягкое тепло. Губы невольно сомкнулись в аккуратном, неопытном поцелуе: старший оставлял поцелуи бабочки на чужих губах, которые резко упархивали, расправляя пёстрые крылья. Младший слегка приоткрыл рот, то ли намеренно, то ли от удивления, но значение это вовсе не имеет, все равно трепещет от тёплых чувств под чужим напором. Старший небрежно вжимается нежно-розовыми губами в чужие, упивается Яном, тонет в его тепле, а сознание потихоньку осыпается пеплом на трепещущие бутоны пёстрых гортензий. Младший горит в объятиях Ли, плывёт губам на встречу, растворяется в притоном, но в то же время нежном, аромате. Нин на вкус как горький шоколад: сладкий, но одновременно терпкий, а после слегонца отдаёт горечью. Старший на вкус как жженая карамель: такой по детски трепетно-сладкий, но после ощущается лёгкий вкус чуть пригорелого сахара. Это вовсе не отталкивает, а наоборот, заставляет влюбиться в этот мимолётный вкус, словно маленький ребёнок плавит сахар в ложке и очарован маленьким чудом, коим для Чона был Енбок. А после они осторожно отдаляются, растягивая зацелованные губы в улыбке. Обоим хочется, что бы этот момент длился вечность, хочется что бы планета и вовсе застыла ради них, ради этих трепетных чувств, что заставляют обвивать сердце лозами нежных бутонов. И двое мальчишек теряют себя в любви, пытаются в паутину, выхода из которой нет, а они и не ищут. Бредут в даль, что бы свет не зарился на эту больную любовь, окутанную карамельным, тающим от тепла, каркасом

— мы всегда будем вместе. Коли черти придут, то пихнут в один котёл, где мы будем томится в пытках, но какие же могут быть пытки, если передо мной будет моя необъятная галактика, мерцающая невиданной красоты звездами, коей я вечно упиваться готов. Если же души наши будут странствовать по миру сему, то предначертано быть им вместе. А если взмоем мы в космос и станем небесными телами, то ты — будешь Проксимой Центаврой, А я — Проксимой b. Экзопланетой, вращающейся вокруг тебя. И мы всегда будем вместе, далеко, но так близко одновременно. — старший прижал Яна к себе, упиваясь вниманием младшего. Тот трепетно обнял его и чуть ли не заплакал, от чего и у Ли в уголках глаз появились солёные капельки.

— мы всегда будем блуждать вместе, где бы мы не были. Я ни за что не отпущу тебя, моё солнце, мой центр вселенной, моя любовь. — поддержал младший — там дальше — нет дна. Но страха нет— он отпал вместе с отколотым от моего сердца льдом. Сейчас на его месте вьются нежные цветы, а во мне осталась лишь любовь к тебе. Идём. Вместе навсегда, моя вселенная.— тихо, но с такой нежностью твердил ребячески высокий голос — навсегда вместе, мой центр мира, моё спасение, моя жизнь — раздался низкий, медовый голос в ответ.

И они ступили они в беспроглядную тьму, тянущую свои когтистые лапы. Руки обвивают тела, кроша кости, терзая плоть, а кожа горит от жгучих объятий. Выдыхают во рты другу другу, на уровне инстинктов борясь за жизнь, при этом прижимаясь родными телами что есть мощи. И тянет опьяненных любовью глупцов на дно, сжимая черепушки давлением, ломая хрупкие бутоны цветков, забирая жизни. Лёгкие наполняются водой, та постепенно всасывается в кровь, из-за чего сердце более не выдерживает. Последние лепестки опадают, безжизненно слетая с изломанных рёбер и распадаются на крупицы.

Два бледных тела, сцепленных друг с другом, унесла молчаливая вода, замывая следы потоками. А ведь не врут не сказки: тела не нашли, унесли их мёртвые воды бездны. Ничего не осталось от горько влюблённых глупцов — все омыли воды, погребая бледные тела в тихом шепоте течений. А они ведь тут, рядом — ветром обратясь, качают колосья пшеницы, да облока гоняют. Обратясь в водопад — глотали чужие слезы, утешая беспорядочным стуком потоков о камни. А после наконец взмыли в небо и стали той самой звездой и планетой, о коих заливался рассказами Ли: Проксимой Центаврой и Проксимой b. И столь незаметное, но важное существование Ян Чонина стало незаменимым, блеская в звёздные ночи. А Ли Енбок наблюдает за своей звёздочкой, тихо радуясь на просторах бескрайнего неба, не отходя ни на шаг — боится потерять в бескрайних просторах. Они вместе навсегда, всегда безмолвно любуются неземной красотой друг друга, чувствуя тепло от родного присутствия.