soldier, king

Кихен никогда не был ревнивым человеком. Если только речь не шла о Чангюне. О его Чангюне, который уже в пятый раз за час выходит покурить с этой противной девчонкой, что была раньше главной выскочкой их класса. Кихен уверен, что, если курить так много, рано или поздно легкие сами вывалятся через одно из естественных отверстий. Да и вообще, в гробу он видел эту встречу выпускников. Посмотреть на напыщенные, заштукатуренные лица, не выражающие ничего, кроме надменного осуждения всех присутствующих, он может и в телевизоре. Парень смотрит в окно, злобно прищурив взгляд, и отслеживает каждое действие раздражающей особы, заискивая зрительного контакта с Чангюном. Ему явно пора намекнуть, что они задержались. Барышня посмеивается, вроде мило, но в глазах Кихена это выглядит так, будто смеется злобная ведьма, потирая ладонь о ладонь над котлом во время приготовления самого жуткого яда на свете. Он невольно начинает нервно дергать ногой под столом, ни на секунду не отлипая от вида за окном, когда слышит, как кто-то окликает его. — А ты где сейчас работаешь, Кихен? — высокий парень, бывший когда-то спортивным организатором группы, а по совместительству — самой большой головной болью Кихена, смотрит на него высокомерно, словно ожидая, что тот не назовет ничего, что будет солиднее бариста в кафе. — Государственный служащий, — отвечает Кихен, переводя взгляд на вопрошающего лишь на секунду, а затем снова возвращая его к окну; но возможности напустить тумана на свою должность не упускает: — Больше сказать не могу: гостайна. Он чувствует — даже не слышит, — как вибрацией по помещению пробегается рой перешептываний, язвительных вопросов вполголоса и удивленных взглядов, адресованных лишь ему одному. Спасительный звон японских колокольчиков, висящих на двери, заставляет остальных отвлечься от перемывания костей Кихену и обратить свое внимание к другому достойному кандидату. — А вы до сих пор, ну, как это называется... — высокий парень обращается уже к Чангюну, и язвы в его голосе становится еще больше. — Встречаетесь? Кихен не слышит вопрос, провожая подозрительным взглядом вошедшую вместе с Чангюном девушку к ее месту за столом. — Как видишь, — Чангюн показательно кладет руку на плечи Кихена, притягивая его слегка к себе, на что тот недовольно фыркает. — Ты же раньше ровный пацан был, — встревает толстый парень с осунувшимся, грубым лицом. Рядом с ним, попивая коктейли, посмеивается та самая леди, что совсем недавно выходила курить вместе с Чангюном. — Вы с Лиен были такой красивой парой. А как связался с... нашим старостой, так покатился по наклонной. Юноша явно хотел высказаться оскорбительно в сторону Кихена, но еще в старшей школе усвоил урок, когда за подобную выходку получил от Чангюна по первое число. Он и сейчас бросает на парня напуганный взгляд, осознавая, что только что чуть не совершил очередную фатальную ошибку. — Ты хотел сказать, укатил в счастливое будущее? — отпускает Чангюн совершенно глупую шутку, но все едва слышно покатываются со смеху. Даже Кихен улыбается сдавленно, хотя шутка не кажется ему смешной. — Я одного не понимаю, — встревает вышеназванная Лиен, буквально облизывая Чангюна взглядом, — вы же в средней школе терпеть друг друга не могли. — Люди меняются, — Чангюн дергает плечами, прикрывая глаза. — Мы вроде собрались тут не для того, чтобы обсуждать нашу личную жизнь. Кихену и без того было не слишком комфортно в этой обстановке, а сейчас становится совсем невыносимо. Он придвигается к Чангюну ближе и пальцем настукивает на его бедре на азбуке Морзе короткую фразу «Хочу домой»; только вот из его светлой головушки совсем вылетает тот факт, что парень ее не знает. Последний только переводит на него непонимающий взгляд, а Кихен разочарованно хлопает себя пятерней по лицу, следом отмахиваясь. Спустя несколько часов страданий Кихена от нужды выслушивать самодовольные рассказы других о том, кто чего достиг и как давно женился, все начинают постепенно разъезжаться по домам. Первой уезжает так сильно раздражающая Лиен, и Кихен облегченно выдыхает и даже немного расслабляется, стоит двери захлопнуться за ней. Он опрометчиво надеется, что вопрос, которого он так сильно боялся, уже не прозвучит, раз самая главная сплетница ушла, но не тут-то было. — О, Чангюн, — сердце Кихена ухает глубоко вниз, разбиваясь на осколочки, что собой формируют язвительную фразу «Мысли материальны», — а ты-то кем устроился? «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Чангюн, не будь идиотом. Промолчи, соври, сделай что угодно, только не говори, что…» — Я телохранитель, — Кихен начинает глазами искать укрытие, хотя прекрасно знает, что бояться ему точно нечего, ведь Чангюн защищает его не только на работе. Парень, задавший вопрос, сперва долго изучает взглядом меняющиеся эмоции Кихена, затем возвращает его к более спокойному и ничего не подозревающему Чангюну. Через секунду его лицо расплывается в ехидной улыбке, и он толкает в бок отвлекшегося на болтовню высокого друга. Дождавшись вовлечения товарища, он продолжает: — А уж не на госслужащего ли ты работаешь? Кихен пытается бросить на Чангюна умоляющий взгляд, но тот на него даже не смотрит, а потому, наивно не подозревая подвоха, отвечает честно на поставленный вопрос: — Откуда знаешь? — в голосе Чангюна нет удивления, скорее некоторая напряженность такой догадливостью. — Да одна птичка напела, — снова ехидная улыбка обращена к Кихену, что не ускользает от внимания Чангюна. Проходит минута, прежде чем на бывшего спортивного организатора сваливается осознание, и он широко раскрывает рот, оглядываясь по сторонам и ища взглядом, кого бы можно было еще посвятить в такую пикантную подробность. Тем временем Ехидна, как прозвали этого парня еще в средней школе за ту самую хитрющую улыбку, складывает руки в замок перед собой и всем своим видом изображает злобного гения, раскрывшего тайну мирового значения. Кихена начинает подташнивать от сочетания нервирующего разговора и испанского стыда, что он испытывает от поведения бывшего одноклассника. — А что, если один банкир случайно пустит слушок о государственном служащем, — он намеренно выделяет интонацией должность Кихена, постепенно повышая голос, чтобы привлечь как можно больше внимания к своему монологу, — который долбится в жопу со своим телохранителем? Чангюн за секунду оказывается рядом с хищно улыбающимся парнем и поднимает того со стула, хватая за грудки. В его глазах разливается злоба всемирного масштаба, и только нахождение в людном месте удерживает его от того, чтобы просто не размозжить голову этого придурка об стену. За ними наблюдает пятнадцать пар озадаченных глаз, а кто-то даже достает телефон в попытке незаметно снять на камеру происходящее. — Повтори, что ты сейчас сказал, уебок? — цедит Чангюн, только усилием воли сдерживая внутренний позыв разбить в кровь его самодовольное лицо. — Чел, остынь, это всего лишь шутка, — пытается встрять взволнованный долговязый, побаиваясь, что от его друга скоро не оставят живого места. — Чангюн, — строгий голос Кихена разрезает воздух, и все взгляды тут же обращаются к нему. — Перестань, ты не на работе. — Вот именно, — Чангюн явно не собирается спускать выходку с рук. — А значит, я могу сделать с этим уродом что угодно, не полагаясь на протоколы. В глазах Ехидны проскальзывает тонкая искра страха, блеснув лишь на секунду и тут же исчезнув в затуманенном азартом взгляде. Он показательно засучивает рукава, только поддразнивая Чангюна не сползающей с лица напускной уверенностью. — Ладно, делай что хочешь, — Кихен поднимает руки, словно признавая, что в этой ситуации он бессилен. — Только не убивай. Конечно, сейчас он будет изображать, что не имеет никакого влияния на Чангюна, хотя достаточно лишь одного его слова (нужно только выбрать другую интонацию и формулировку). Кихен не признается даже самому себе в том, что отчаянно хочет посмотреть на то, как опозорившему его придурку Чангюн даст по лицу, а уж тем более в том, что разъяренный, готовый ради защиты честного имени своего парня Чангюн заводит его так сильно, что колени начинают непроизвольно подкашиваться. — Ну давай, давай! Что, слабо?.. — один меткий, отточенный тренировками удар прямо в челюсть такой быстрый, что парень даже не успевает опомниться и падает на пол, больно ударяясь задницей о паркет. Кихен делает вид, что не смотрит, собирая со стола их немногочисленные вещи, а затем подходит к вешалке, снимая с нее обе куртки — свою и Чангюна. — Ты об этом пожалеешь, скотина! — кричит в спину Ехидна, затыкая рукавом кровоточащий нос, как только за ними закрывается дверь ресторана.

***

— Ну вот только попробуй мне сказать, что я был не прав, — начинает Чангюн, стоит им пересечь порог квартиры. Не произнесший ни слова за все время пути домой Кихен заставил его понервничать и настроиться на тяжелый разговор. — Уебок сказал хуйню — уебок получил по заслугам. А Кихен не пытался пристыдить Чангюна за его поведение — скорее боялся, что, скажи он ему хоть слово о произошедшем, то не сдержится и оседлает его прямо в машине, прямо на водительском кресле. И даже сейчас он буквально собирает в кулак последние силы, чтобы не напрыгнуть на него в прихожей. Причина, по которой Чангюн с Кихеном не ладили в средней школе, таилась в одной крошечной детали: один был влюблен, а другой упорно мнил себя прожженным натуралом. Чангюн видел в Кихене старосту-зануду, что наверняка в свои шестнадцать лет стесняется даже слово «секс» вслух произносить, и каково было его удивление, когда впервые он открыл для себя его настоящую, властную и не терпящую прекословия натуру. Кихена же удивляло другое: как он мог так по уши влюбиться в этого самоуверенного спортсмена с явно завышенным самомнением? Тем не менее, упорно отрицая свои чувства, он приходил на каждую его игру и тихонько наблюдал за каждым его шагом, особенно радуясь поражениям его команды. Ведь еще тогда злость Чангюна начала безумно заводить. Кихен приближается к парню, не глядя тому в глаза, и принимается осторожно развязывать галстук на его рубашке, который утром сам же и завязывал, угрюмо сетуя на несамостоятельность Чангюна. Последнего эта ситуация вводит в ступор, он все еще морально готовит себя к ссоре, не зная, чего ожидать от Кихена, а тот лишь пользуется возможностью и делает все излишне медленно. Наконец, разделавшись с галстуком, Кихен одним движением набрасывает его на шею Чангюна, перехватывая другой конец свободной рукой, и тянет на себя, жадно заглядывая в глаза. Приближается к губам, оставляя всего миллиметр, а затем шепчет своим излюбленным строгим тоном: — В спальню. Шагом марш. Чангюн наверняка знает: едва заметная шепелявость Кихена всегда выдает его возбуждение, ведь когда он спокоен, то может это контролировать. А потому, когда страх предстоящей ругани позади, он позволяет себе подразниться. — Я наказан? — слегка играет бровями и хитро улыбается, поднимая лишь один уголок губ. — О, да. Еще как, — Кихен забирает галстук с плеч Чангюна и кивает головой в сторону двери, ведущей в спальню, изображая на своем лице вселенскую строгость. — А плейстейшен тоже отберешь? — Чангюн уже было разворачивается, направляясь куда велено, но не может удержаться от глупой шутки, за что тут же неслабо получает по мягкой заднице все тем же галстуком. Парень на это действие только усмехается, мысленно отмечая, что желанный эффект точно достигнут. Нельзя сказать, что он не догадывался о такой реакции на его маленькое представление в ресторане, но и явно не делал этого намеренно. Кихен заходит следом, закрывая дверь на замок с громким щелчком, явно надеясь привлечь внимание Чангюна к этому крошечному жесту. — Раздевайся, — он опирается на стену боком, складывая руки на груди, и смотрит выжидающе, испепеляя взглядом. — Есть, сэр! — паясничает Чангюн излишне артистично, разве что не отдавая честь, из-за чего Кихен пропускает короткую усмешку, на секунду выходя из роли. Хотя парню было приказано просто раздеться, он не может упустить возможности довести Кихена до грани. Он расстегивает рубашку слишком медленно, ковыряясь с каждой пуговицей не меньше десяти секунд, при этом не сводя томного взгляда с мужчины. Они стоят на расстоянии нескольких метров друг от друга, но Чангюна, кажется, буквально обжигает своим горячим дыханием. Кихен ожидал подобного представления, и, хотя держать себя в руках с каждой секундой становится все сложнее и сложнее, отказать себе в таком зрелище он просто не может. Дойдя, наконец, до нижней пуговицы и открыв небольшой просвет, в котором различалось подтянутое тело юноши, он проводит ладонью от живота к груди, будто случайно приподнимая край рубашки, а следом поднимаясь к плечу и подцепляя воротник. Он медленно стягивает один рукав, оголяя острые, как лезвия, ключицы, и встречается с хищным, пристальным взглядом Кихена. В его глазах пляшут черти, но внешне он пытается сохранять невозмутимое выражение лица. Чангюн точно уверен, что не может этого так просто оставить. Он стягивает второй рукав, оставляя предмет одежды висеть на своих локтях, а затем заводит руки за спину, сцепляя их в замок, и потягивается, выпячивая рельефную грудь, и протяжно постанывает, позволяя одежде свалиться сначала к запястьям, а затем вовсе на пол. Кихен все так же невозмутим, хотя Чангюн буквально может почувствовать, как дрожат его ладони от все нарастающего возбуждения. Не сводя с него взгляда, он спускается руками к пряжке ремня, так же, как с пуговицами, методично изображая длительность этого процесса. Наконец раздается звон металла, затем — удивительно быстро, звук расстегивающейся молнии, а потом — шелест упавшей на пол ткани. Завершает концерт громкий стук пряжки об пол. Чангюн вышагивает из упавших брюк, намеренно разворачиваясь к Кихену спиной, и нагибается за оброненной одеждой. — Я знаю: вы не любитель беспорядка, — Чангюн разворачивается обратно, держа одежду в руках, и успевает заметить, как Кихен жадно облизывает пересохшие губы. Чангюн кладет одежду на кровать и, повернувшись к парню боком, принимается складывать ее, медленно, аккуратно, с абсолютно невозмутимым видом, физически ощущая, как его тело исследуют взглядом маленьких черных глаз. Покончив с манипуляциями над предметами своего гардероба, он бережно относит их на комод, укладывая сверху ремень, словно на постамент, а затем переводит на Кихена полный притворного смущения взгляд. — А это... тоже снимать? — не хватает только приставленного к губам пальца, чтобы Кихен окончательно взбесился от таких американских горок в поведении Чангюна. — Можешь оставить, — он делает длинную паузу, замечая замешательство в чужих глазах, и подходит ближе, — но тогда я их с тебя сорву. — Меня устраивает, — снова взлет, надменный взгляд, самодовольная улыбка и у Кихена срывает крышу. Он толкает Чангюна в грудь, заставляя упасть на постель, и тут же нависает сверху, впиваясь в губы жадным, опьяняющим поцелуем. Кихен прижимает его к кровати всем своим весом, и Чангюн плавится от разгоряченных прикосновений к обнаженному телу. Он чувствует, как стояк Кихена упирается в его пах, от чего начинает приятно тянуть низ живота, а слюна становится более вязкой. Кихен углубляет поцелуй, подключая юркий язычок. Скользит им по деснам, следом запуская внутрь и исследуя чувствительное небо. Чангюн сдавленно стонет в поцелуй и пытается зацепить складку одежды на спине Кихена, чтобы стянуть, за что сразу получает сперва по рукам, а затем — прерванный поцелуй и осуждающий взгляд. — Ты наказан, забыл? — Чангюн едва не скулит от разочарования, но перечить не решается, лишь изображая на своем лице вселенскую скорбь, хотя и прекрасно знает, что с Кихеном этот номер не пройдет. От сурового взгляда мужчины ему даже становится немного стыдно за такую отчаянную попытку, и он отрывает одну его ладонь от своей груди, чтобы оставить влажный поцелуй на тыльной стороне. — Уже лучше, — Кихен снова облизывает губы и припадает поцелуями уже к шее парня, изредка мелко прикусывая нежную кожу и вырывая из его уст хриплые стоны. Чангюна изнутри разрывает от желания касаться любимого тела, и, чтобы сдержать неконтролируемые порывы, он заводит руки наверх, выгибаясь при этом всем телом и подставляясь под горячие поцелуи. Кихен продолжает кусаться, оставляя яркие отметины уже на груди, слегка прикусывает чувствительные соски, тут же зализывая их и наслаждаясь сладким мычанием Чангюна. Кихен, неожиданно, кажется, даже для самого себя, отстраняется, встает на ноги и исполняет обещание, в самом деле срывая с Чангюна боксеры одним движением. Он болезненно стонет, когда плотная ткань цепляется за вставший член, оттягивая его вниз. — Сам напросился, — Кихен взглядом сверху вниз изучает раскрасневшегося от возбуждения Чангюна, наблюдает, как часто вздымается его грудь и как алеют оставленные им на ней отметины. — Переворачивайся. Чангюн едва находит в себе силы, чтобы подняться на дрожащих от напряжения локтях, затем забраться полностью на постель и лечь на живот. А учитывая, что все это происходит под строгим, жадным взглядом Кихена, то производить элементарные действия по перемещению своего тела в пространстве становится еще сложнее. — Ну и что это? — уже не так строго спрашивает Кихен, присаживаясь рядом, но сильно шлепает парня по заднице, намекая, что ее можно и приподнять, вместо того, чтобы лежать пластом. — Я так не хочу, — едва различимо, обиженным голосом Чангюн бубнит в подушку. — Хочу тебя видеть. Чангюн был уверен, что очередной трюк не пройдет. Даже на сфабрикованный расстроенный тон он не возлагал особых надежд, рассчитывая разве что еще немного распалить Кихена своей шалостью, но... — Ладно, — в его голосе слышится мягкая, нежная улыбка. Чангюн наивно воспринимает это как призыв к действию и поворачивается на спину. Кихен смотрит на него взглядом влюбленным — кажется, в нем можно утонуть. Он расстегивает свой идеально выглаженный пиджак и элегантным движением сбрасывает его на пол. Затем усаживается на колени и, расстегнув одну пуговицу на воротнике рубашки, медленно стягивает ее через голову. Чангюн завороженно наблюдает за процессом, чувствуя, как по телу пробегают толпы мурашек. Каждая мышца, играющая на его груди и прессе, приковывает внимание парня, и это ощущается, как гипноз. Даже играя в юношестве в футбол, он не следил за мячом так пристально, как сейчас наблюдает за каждым миллиметром возлюбленного тела. Кихен повторяет трюк, который проворачивал ранее с галстуком, и, держа рубашку за рукава, забрасывает ее за голову Чангюна и заставляет того привстать, притягивая к себе ближе. Он снова останавливается в миллиметре от припухших от страстных поцелуев губ, а затем отстраняется, чувствуя, что Чангюн пытается сократить кажущееся сейчас невыносимым расстояние. — Но, — ловкости Кихену никогда было не занимать, поэтому опешивший Чангюн в секунду оказывается ослеплен завязанной вокруг его головы рубашкой, — ты все равно ничего не увидишь. Из груди Чангюна вырывается громкий стон разочарования. Наивно было полагать, что в такой ситуации Кихен может проявить благосклонность. Он всегда доминирует, даже находясь снизу, но, к радости самого Кихена, Чангюн никак за целых пять лет не смог этого понять. Парень падает на спину, словно принимая свое поражение, а уже через секунду чувствует, как по его груди ведут дорожку влажных поцелуев. Сейчас, видя лишь темноту перед глазами, все ощущения словно обостряются, и каждое прикосновение заставляет содрогаться и выгибаться в сладком предвкушении. Он подсознательно укладывает руки на спину Кихена, словно боится потерять равновесие, и притягивает его к себе, на что даже не встречает ожидаемого сопротивления. Прохладные пальцы скользят по бокам ниже, цепляют чувствительные выступающие тазовые косточки, уделяя им особенное внимание, следом спускаясь к бедру. Кихен с геометрической точностью касается именно там, где нужно, чтобы довести Чангюна до буквального бешенства, когда единственное, что он может, — умолять. — Кихен, пожалуйста, — тянет Чангюн, едва не задыхаясь от нахлынувшего возбуждения. — Пожалуйста... — «Пожалуйста» что? — Чангюн буквально может увидеть сквозь плотную ткань рубашки, как, задавая этот вопрос, Кихен самодовольно улыбается. Рекурсия в мыслях до сих пор не оставляет разум в покое, когда он сравнивает свое представление Кихена как «скромного девственника» с тем, кем он является на самом деле. Демоном-искусителем во плоти. — Трахни меня уже, — его голос надламывается, а краска в момент приливает к лицу, и Чангюн тянется руками к щекам, чтобы прикрыть, хотя в этом и нет особой нужды. — Уф, — Кихен отстраняется, и парню становится до невыносимого холодно и пусто. — Над твоим словарным запасом еще работать и работать. Болезненный укус растекается от бедра к колену, заставляя вскрикнуть. Такая чувствительная и нежная кожа сейчас буквально полыхает, сдавленная двумя рядами белоснежных, ровных зубов. Кихен упивается произведенным эффектом, но сразу зализывает место укуса, словно извиняясь. На самом деле, Кихену и самому уже давно невтерпеж. Еще с того момента, как они сели в машину. Но возможность подразнить Чангюна, довести его до состояния беспрекословного подчинения прельщает так сильно, что он попросту не может удержаться. Наблюдение за его отчаянными попытками установить свои правила одновременно очень веселит и чертовски заводит. Эта беспрестанная борьба, попытки в, безусловно, неплохую актерскую игру, которая предназначена исключительно ему. Чангюн никогда не позволит себе так пресмыкаться перед кем-либо еще, что он совсем недавно ясно дал понять той сценой в ресторане. Перед глазами у Кихена снова тот огонь в его взгляде, действия, не подвергаемые и толике сомнения, желание защищать его даже ценой собственной жизни и чести. Если бы не эти мысли, возникшие внезапно в голове, Кихен бы еще долго мучил Чангюна, упиваясь его мольбами. Но сейчас к сердцу приливает бескрайний океан нежности, осушить который не способна ни одна его пошлая фантазия. Пальцы несильно сжимают упругую ягодицу, вырывая из груди Чангюна очередной сдавленный стон, следом подбираясь ближе ко входу. Он выгибается, чувствуя опасную близость, и несдержанно мычит, словно призывая не останавливаться. Кихен влажно облизывает два пальца, следом сразу же вводя оба в узкое колечко мышц, что, ожидаемо, сопровождается болезненно-пошлым стоном Чангюна. Он не хочет причинять боль, но и отказать себе в удовольствии слушать такие отчаянные, наполненные чувством стоны не может. Чангюн закусывает ребро ладони, стараясь сдержать все, что так сильно рвется наружу, когда Кихен толкается пальцами глубже. Чангюн — как вольный ветер: думает и говорит то, что ему заблагорассудится. Кихен, наоборот, тщательно анализирует каждую мысль в своей голове, расставляя их по полочкам в импровизированной библиотеке. Его действия всегда имеют четкую, осмысленную последовательность, отречение от которой, по его мнению, обязательно приведет к неминуемому бедствию. Чангюн же полагается на инстинкты и чувства, принимая решение. Сейчас инстинкты указывают ему лишь на необоримое желание как можно скорее получить необходимую разрядку, тогда как Кихен анализирует каждое свое действие, размышляя над тем, как можно доставить своему партнеру максимальное удовольствие. В этой разнице заключается их идиллия, в этом таится непознанный многими секрет сумасшедшей, отчаянной, искренней любви. Чангюн запрокидывает голову, издавая совершенно животные, несдержанные звуки, когда Кихен начинает разводить пальцы внутри него в стороны. Каждый раз, как в первый: неописуемо приятное единение тел, одновременно с жарким желанием стать еще ближе, хотя, казалось бы, куда уже. Слишком неожиданное чувство пустоты пронзает Чангюна в самое сердце, когда Кихен наклоняется к полу за так удачно припрятанным под кроватью тюбиком смазки. По комнате распространяется приторный запах дыни, сопровождаемый щелчком пластиковой крышки. Еще громче звучит только расстегивающаяся ширинка, а следом — шуршание ткани и ее падение на холодный пол. А еще громче звучит рваный выдох Чангюна, когда он чувствует прохладное от обильного количества смазки прикосновение головки ко входу. Кихен не церемонится и входит одним цельным, медленным движением, сразу же заполняя Чангюна целиком. Он дает всего несколько секунд, чтобы привыкнуть, а затем совершает первый толчок, окончательно выбивая весь воздух из легких. Приятная, тянущая нега распространяется по телу, заставляя подмахивать бедрами в попытке углубить проникновение. Это чувство единения не сравнится ни с чем, не важно, в какой обстановке и при каких условиях это происходит. В такие моменты любые другие мысли свободно блуждают в вольном плавании где угодно, кроме разума этих двоих. Наполненное чувством соединение не только тел, но и душ проникает в сознание, не встречая на своем пути ни единой преграды, разрушая даже намеренно установленные барьеры, хотя таковые имели место только в самом начале. Сейчас же на горизонте лишь бескрайние просторы из возможностей, поводов раскрыть свои истинные эмоции, невзирая на мнение кого бы то ни было. Смешно ли, что изначально именно устоявшиеся стереотипы мешали им обрести то самое незыблемое чувство? Кихену невыносимо сильно хочется смотреть в глаза Чангюна в момент, когда они настолько близки, и он, наплевав на устроенную им же самим игру, заплетающимися руками развязывает туго затянутую рубашку, открывая ему обзор на происходящее. Взгляд Чангюна всегда источает столько искренних, непередаваемых чувств, что ни один толковый словарь не будет способен их объяснить. В жизни Кихена это, пожалуй, единственная вещь, которую он до сих пор не может понять и отнести к какой-либо категории в своей воображаемой библиотеке. Чангюн бы обязательно задался вопросом, а на кой черт вообще нужно что-то категорировать, когда все так сильно рвущееся наружу и без обозначений ясно? Кихен никогда не сможет этого понять, но, возможно, оно и к лучшему. Размеренные, осторожные толчки сменяются более резкими, глубокими, выворачивающими сознание наизнанку. Чангюн мечется по постели, хватаясь вспотевшими ладонями то за простыни, то за предплечья Кихена. Тот сам громко вздыхает, предчувствуя скорую разрядку, и срывается на совсем безумный темп, заставляя Чангюна лишь протяжно мычать от удовольствия. — Открой глаза, — просит, не приказывает Кихен, но парень послушно повинуется, устремляя затуманенный, невидящий взгляд в его черные зрачки. В этот момент где-то в далеком космосе взрываются сверхновые, а двое, здесь, на планете Земля, проникают в сознание друг друга лишь одними взглядами, направленными не глаза в глаза, а душа в душу. Кихен толкается особенно глубоко и изливается внутрь, закатывая глаза в подступающем экстазе. Ощущения, близкие к опьянению, захлестывают обоих; тела ведет, как после бутылки отборного портвейна. Кихен, не выходя, лишь пару раз проводит кольцом из пальцев по всей длине члена Чангюна, слегка надавливая, чтобы заставить его кончить себе на живот. — А ты еще отказывался идти на встречу, — усмехается Чангюн, когда Кихен без сил заваливается на бок рядом с ним. — Иди к черту, — нарушая все нормы приличия, навязанные занимаемой должностью, отвечает Кихен и утыкается носом в плечо Чангюна, что так дурманит запахом родного человека.