Одна игра, изменившая всё

Любовь..? Что такое любовь? Каждый человек мог бы ответить по-разному на этот вопрос, и лишь Сигма терялся, нечленораздельно мычал что-то, не в силах подобрать слов и высказать всё, что думал. Да, он знал, что любовь есть, ведь когда он слышал это слово, в голове парня мгновенно всплывал знакомый худой и сутулый образ, приятно пахнущий старыми книгами и дождем. Из-под темной, растрёпанной челки поблескивал ласковым огнем холодный аметист красивых глаз, а знакомое до дрожи лицо осветляла нежная улыбка. Сигма не раз вспоминал то, каким был этот сложный путь, который они прошли, пытаясь найти ответ в друг друге, и не раз возвращался к тому, с чего всё началось... Он помнит, когда они встретились первый раз, высокий брюнет даже не посмотрел на него. Достоевский, не удостоив жалкого раба взглядом, преспокойно играл в карты с двумя рабовладельцами. В тот момент он был ужасен и так холоден, что казалось, жаркий пустынный полдень отступил, уступая дорогу ледяному воздуху, окружавшему мужчину. Они играли уже третий раз подряд, хозяева Сигмы проиграли "дьявольскому русскому" всё свое состояние и теперь яростно зыркали по сторонам, пытаясь найти последнее, что можно поставить на кон и отыграть своё добро обратно. Естественно, взгляды их упали на сжавшегося в уголке парня. – Мы ставим на кон его. Если отыграемся, вернёшь всё наше. Если продуем, он твой, – прозвучали страшные слова, Сигма обнял колени, стараясь заслониться от холода, просочившегося в душу, когда Достоевский надменно посмотрел на него безразличным взглядом. Страшно было даже подумать, насколько извращённый разум может скрываться за этой непроницаемой маской. Он не проронил ни звука, лишь слегка кивнул головой в знак согласия. Всё равно, раб был ему без надобности. Уже через несколько минут рабовладельцы разочарованно загалдели, стуча кулаками по столу и требуя реванша, но мужчина встал на ноги, подошёл к Сигме и протянул руку, всё так же безмолвно, как и до того. Парень всхлипнул и послушно поднял руки, подавая ему цепь на запястьях. – Где ключ от наручников? – спросил Федор на хорошем английском, правда с ощутимым русским акцентом. Кто-то из бывших хозяев юноши пробурчал в ответ ругательство и протянул ему ключ, яростно сплюнув на землю рядом... А потом всё резко изменилось, дав Сигме понять, как много зависит порой от одного человека. Лагерь, к которому парень привык за три года, пылал, языки пламени огненными столпами возносились к небу, поглащая на своем пути всё, что только мог поглотить ненасытный огонь. Сигма помнил, как зарыдал тогда, стоя на коленях на песке. И тогда сзади раздался тихий, спокойный приказ: – Возьми и вытрись. Обернувшись, парень встретился взглядом с Федором. Достоевский не оскорбил, не ударил его, а просто спокойно протянул носовой платок, не сводя глаз с полыхающего огня. Языки пламени отражались в его глазах, будто освещая самые недоступные их глубины, придавая аметисту особый оттенок печали и какой-то не выплаканной боли. Они так и стояли там, один смотря на огонь, а другой не в силах отвести восхищённого взгляда от величественного безразличия первого. Уже тогда Сигма понимал, что этот человек необычный и должен изменить его жизнь, повернув ее в то русло, которое в начале жизненного пути казалось Сигме лишь глупыми мечтами. Демон Федор стал его защитой, его хлебом и сном, его днём и ночью. Парень не помнил ни одной их встречи, когда сердце не подскакивало от спокойных ноток нежности в голосе Достоевского, когда на щеках того не вспыхивал румянец, кажущийся болезненным на фоне бледного лица, но в то же время на секунду возвращавший Федора к жизни. Сигма чувствовал, как лёд, обволакивающий сердце мужчины тает, а из-под ледяных глыб выбивается наверх целый букет цветов, предназначенных лишь одному ему. С Достоевским парень ничего не боялся, будто видел, как в присутствии этого жуткого брюнета его обвалакивают и закрывают от угроз крылоподобные полы темного плаща. Значит, на вопрос, что же такое любовь, Сигма мог ответить точно. Ведь не было сомнения в том, что она существует, когда в очередной раз Достоевский, прижимая парня к костлявой груди, по-детски дрожащим от волнения голосом повторял: – Я люблю тебя... Люблю...