Любовные лирики и суровость Онегиной реальности

***

      Я помню как судьба занесла меня на окраину глуши, где помер мой дядя, не застал я его кончины, зато обзавелся красотой местных видов, землями, по которым с сия момента мог ходить и гордо мыслить о том, да о сём.       Хотя, как оказалось на деле, ничего толкового в этом не было, возможно даже, осмелюсь решить, что праздный образ души мне был по вкусу больше, чем это всё, всё намного тоньше.       Верующим человеком бы себя не назвал, но Богу, каюсь, молился шёпотом ночной тишины, дабы смог он найти мне место в этой жизни и указал, куда следовать, куда идти.       И случилось на моё голову то ли чудо, то ли напасть повстречать так же приезжего джентльмена, Владимира Ленского. Юноша совсем молод умом, всё ему чуждо, всё ему ново, словно вовсе не покидал с рождения отчего дома.       Романтизм любил, верил в искренние чувства и правоту любви, надежду хранил на лучшее, да и во всём опирался исключительно на сны, а не на факты, чем, безусловно, мне был не во вкус, такому не место здесь трусу.       Так сложно ли взглянуть на всё глазами человека своих лет и принять, что далёк радужный рассвет, разглядеть в надеждах, скованные планы и амбиции напрасные порушить, неужто так не проще будет?       Но парниша всё никак, в голове то свет, то мрак, всё ему как по морали, лишь хорошее, плохого не видали. Отговаривал я его порой, чтобы избежать участи плохой, но толку то, ему мои слова вода, он не птенец, чтобы пить из ручья.       Не знаю как так сложилось, что положил я на него свой глаз, заинтересовал вот так на раз, может и дурак дураком, но знал он толк в том, чтобы одеваться как с иголки, широкоплеч, красив, дотянется до верхней полки.       Сердце стыдливо молчало, но тело так и манило туда, пройтись бы с ним лишний раз по саду, отметить стройность ног, помочь поправить длинных волос завиток, невзначай через лужи за руку провести, взглянуть так надменно, но с крапинкой любви.       Любви телесной, чего уж боле, не сдался мне Владимир как не крути, человек красивый, юный, но дурень, чёрт его бери. На что мне такие беды, своих вполне нажил за года, пусть гуляет себе смело, проживу в одного как и всегда.       И сердце с разумом остыли, лишь посмотри я лишний раз, на образ, что был так крас, и вроде уже не так уж надо, не так и широки уж плечи, не столь длинные речи, позабыл я мимолетное влечение и вместе с Ленским его отпустил.       Притих с моей симпатией и Ленский, не шуршал листвой о девах красивых, не мечтал шумно о жизни в любви на долгие века, всё писал себе он тихо на бумаге, писал стихи да про меня, да про себя.       И вот примчался он однажды, к ногам моим припал, и о любви о своей великой ловко защебетал, молил, корил, любил, был со мной не по мужски он мил, и в тот час загорелось всё вновь внутри, принял я те свои мечты и дозволил ему в тот день, заменить одиночества моего тень и сопроводить до дома, остаться там на кружку чая с ромом.       Лестью не стал ограничиваться Ленский, ногами вновь изящными заколдовал, чего, более чем уверен, не подозревал.       Позволил я ему отойти к окну, зашторить, спрятать, утаить, промолвить вновь «я вас люблю и буду далее любить», открыл ему я тело, пуговицы разорвав, но сердце вновь я утаил, испытав привычных страх.       Я человек сердечный, коллекционер чужих сердец и снов, ночей одиноких и не высказанных слов, но честно говоря, в любви души не чаял я. Быть может было как то рано, и то несерьезно, не осталась рана, любовь всегда была мне чужда и сложна, будто была создана она не для меня.       Окутала нас ночь, сплела воедино языки, говорили мало, но они были ловки, без слов, без лишних строф я познал всю чудность Ленскою любви, но захотели ли я её всерьез? Увы.       Оставил спать его в своих покоях, а сам покинул теплое гнездо, хотелось мне взглянуть на небо, разузнать планы все его.       «На что ж ты, Боженька, сослал мне этого дурака, неужто цель моя всю жизнь была неверна? Не говори, прошу, что создан я любить, я себя то не люблю, на что мне с этим жить?»       Но раскаты грома не слыхал, не шелохнулась трава под ногами, Боженька молчал, видимо хотел, чтобы мы на пару с Ленским обстрадали.       Вернулся я в постель, но эту ночь не спал, всё думал о любви, которую не понимал, искал, мечтал и грезил, лишился рассудка раз так пять, и вновь пришёл я к выводу, любви здесь не сыскать.       На утро сердце моё, стыдливо потупив взгляд в пол, который будто из под ног ушёл, молчало, теребя себя за рукава, не мог сознаться я пред Ленским, что обманул я его дурака.       Мальчонка видно крепко мне поверил, навещал ежедневно с двух до пяти, говорил красивые речи, посвящал мне стихи, болтал о будущем нашем совместном, твердил забыть, искупить все прежние грехи, а я всё так же боялся смолвить «нету здесь любви».       Я долго мучал юношу, не отпускал, но и не бросал, ни в чём не сознавался, на утро неловко я молчал, надеялся, что он разлюбит сам и уйдет, как никак юн и холост, как никак умён.       Но Владимир не делал и шагу назад, стоял крепко и держался в ряд со своими словами, они от меня явно устали, но твердил и твердил, молвил и обещал: «будет всё как в стихах, будет так, как я сказал».       Настало время, понял я, рубить концы и убегать, пока нас не стала совмещать кровать, не нужны мне такие обещания и слова, я сам себе владелец и сам смогу полюбить себя.       Помню, прогнал я его сгоряча, наговорил неприятных речей и грубо обозвал, но кто бы знал!       Покуда помню моё удивление, мои искренние ужас и смятение, когда найден был бедный юноша в собственной крови, Боже, помоги!       Погубил я юное дитя, оставил мир без поэта нового дня, сгубил человека я зазря, не специально, сгоряча.        Ленский Вечное дитя Не успел уж повзрослеть из за меня Был погублен моею рукой Покоится теперь уж под землей.       Не повстречал как мечтал любви Не прожил долгие года на мели Не обеднял, не постарел Не спал более, не ел       И мне быть может жаль его слегка Может мысли я храню, тая Но не был он мне другом Не были мы никогда друзья Прости меня, приятель Ленский Что погубил тебя