Лоскутное одеяло

— Он опять! — Клара Геннадьевна всплёскивает руками. — Да что за ребёнок такой? Это же демон в человеческом обличье! — Клара Геннадьевна, кто и что опять? — спрашиваю я, а сам мысленно перебираю возможные варианты. Витька опять курил в форточку? Макс опять раскокал целую стопку тарелок в столовой? Гешка опять заблудился на прогулке? Я не угадываю. — Опять сбежал! — сокрушённо говорит Клара Геннадьевна. Новенький, с лёгкой руки Мефодия окрещённый Лжедмитрием. Конечно же, он, а кто ещё? За полторы недели своего пребывания у нас он сбегал уже четырежды. Значит, сегодня юбилей. — Когда он успел? — растерянно спрашиваю я. — Наверное, перед обедом. С самоподготовки он бы так просто не ушёл, у меня всё строго. Как-то всё не складывается. На обеде он точно был, из столовой незамеченным не сбежишь. Пустующее место сразу же обнаружилось бы, да я и помню отчётливо, как делал ему замечание из-за хлебных шариков. После обеда была самоподготовка, и мы… Я силюсь вспомнить, как сопровождал детей наверх. Я вижу образы того, как это могло бы быть, как это обычно бывает: дети садятся за столы в библиотеке, пересмеиваются, кидаются бумажками, пытаются учиться, время от времени бегают за книгами, Клара Геннадьевна ходит туда-сюда и контролирует процесс. Ложные воспоминания, обобщённые. Как разница между любым стулом вообще и конкретно вот этим стулом. Да, я знаю, как проходит самоподготовка, но где хоть что-то из сегодняшнего дня, где конкретные детали вроде тех же хлебных шариков? Я помню, как относил свою посуду, помню прилипшую к тарелке тёртую морковку. И помню, как буквально минуту назад подумал, что Клара Геннадьевна никогда не приходит с хорошими новостями. Между этими двумя моментами — пустота, которую моё сознание старательно маскирует. — Извините, — говорю я и проталкиваюсь мимо Клары Геннадьевны в коридор. Дети на прогулке. Я выхожу на крыльцо, прочёсываю взглядом двор в тщетной надежде, что Лжедмитрий всё же вернулся. Принимаю очевидное и зову: — Павлик! Зайди на минуточку. Многие встревоженно переглядываются. Они знают: если кого-то вот так зовут, это не к добру. Павлик пожимает плечами и взбегает по ступенькам, успокаивающе кивнув Наде. — Ко мне в кабинет, — говорю я и первым направляюсь туда, не останавливаясь и не оборачиваясь. Павлик сворачивает в раздевалку, спешно сбрасывает там ботинки и куртку, переобувается в сменку. Я слышу, как он догоняет меня, но в паре метров притормаживает, оставаясь позади. Так мы с ним и доходим до кабинета. Я раскрываю дверь, почти ожидая увидеть там Клару Геннадьевну. Пусто. Хоть в чём-то повезло. — Это ведь ты помог ему сбежать, — говорю я, наконец оборачиваясь. Павликовы глаза за стёклами очков полыхают, но голос спокоен: — Это даже не вопрос. Павлик криво улыбается. — Не вопрос, — соглашаюсь я. — Спрашивать о причинах бесполезно? Он молчит. — Да я и не собирался, — говорю я. — Это в нашем с тобой случае не имеет значения. Какими бы ни были обстоятельства у Лжедмитрия, это ты наслал морок. — Я, — соглашается Павлик. — Во-первых, это во всех смыслах опасно — для тебя и для него. Во-вторых, это просто неэтично. — Да я и не спорю, — пожимает плечами Павлик. Он аккуратно снимает очки, кладёт их на краешек моего стола, расстёгивает брюки. — Можешь на меня потом насылать змей, — говорю я и снимаю ремень. — Да не буду, не переживайте. Всё честно, — успокаивает меня Павлик и ложится на диван, подстелив под живот свёрнутый валиком плед. Я тянусь, чтобы приспустить его брюки, и задерживаю дыхание. Павлик уже разукрашен жирными синяками, в узоре которых чётко просматривается пряжка со звёздочкой. Я сопоставляю факты. Такого ремня у нас в детдоме ни у кого нет — это раз. Павлика и Надю на выходные забирал дядя — это два. — Вот только жалеть меня не надо, — сквозь зубы говорит Павлик. — И не собирался. Это в честь чего такие художества? — Не ваше дело, — огрызается Павлик. — Есть — значит, надо. — Ладно, — говорю я и натягиваю обратно его брюки. — Я говорю… — гневно начинает Павлик. — И я тебя слышу. Ничего не отменяется, через пару недель напомнишь. Гуляй пока. — Евгений Петрович! — Гуляй. Как заживёт, зайдёшь, рассчитаемся. Павлик после небольшой заминки поднимается, дрожащими руками напяливает очки. — Мне теперь две недели ждать и бояться, — сердито бубнит он. — Это жестоко. — Сам же говорил — не жалеть, — отвечаю я. — Я на вас всё-таки нашлю змею, — ворчит Павлик и почти шёпотом добавляет: — Спасибо.