Как на войне

      Фредерика ввела Анну в «Янтарные волны» как члена своей семьи и будущую хозяйку. Она видела в Анне хозяйку. Жесткий взгляд карих глаз, обращенный к Фредерике, убедили ее в правильности своего решения. Анна была выжжена горем и парализована холодом разбитого сердца; она походила на мраморную Диану: величественно прекрасна, словно сошла с полотен Гольбейна, но являвшаяся холодной скульптурой.       Анна осмотрела поместье, словно с придирчивостью и насмешкой и взглянула на Фредерику, пристально изучающую ее.       — А как же мне теперь Вас называть? Фрау Фюрстенберг слишком вычурно, Фредерика слишком игриво, — она вдруг осклабилась, — бабушкой слишком высоко для Вас.       Фредерика глухо засмеялась, однако заметила, что улыбка с лица Анны надломилась и совсем сошла; теперь она глядела по-прежнему строго.       — Зови меня mamié. Так я называла свою бабушку.       — А она тоже была деспотичной и бессердечной стервой? — ехидно уколола Анна и в ее глазах вновь появилась усмешка, — Мне стоит знать о своей родословной, правда?       Фредерика пронзила ее тяжелым взглядом, однако колкость стерпела.       — Фрау де Лален не питала ко мне особенных чувств, в отличии от моих братьев, наследников рода, а я лишь в довесок.       — Как и я для Вас, не так ли, mamié? — злобно усмехнулась она, — Впрочем, как и Ваши дети. Даже Генриха, своего сына и наследника, Вы не пожалели. Верно, Гертрауд была для Вас пустым местом, раз Вы даже не пришли на похороны своей дочери? Вы — бездушное чудовище.       Лицо Фредерики омрачилось, и ее глаза вспыхнули пламенем гнева, но, тяжело вздохнув, она выдержала и приняла свое обыкновенное бесстрастное выражение.       — Да что ты знаешь, глупая девчонка? Какие бы ни были мои дети, они — мои дети. И их больше нет. У Гертрауд не было шансов даже с лечением. Когда она только родилась, доктора предрекли ей скорую смерть. А Генрих… глупец. Влюбился в русскую шлюху и сбежал. Я слышала, он неплохо прижился в России…       — Он сбежал от Вас! Неужели Вы этого не понимаете?! И Гертрауд! — оценивающе рассмотрев Фредерику, Анна гневно выплюнула, — Деспотичная фурия, которая со свету сжила собственных детей! Если б Вы проявили хотя бы каплю милосердия, только одну, то у Гертрауд был бы шанс, и отец не сбежал бы в Россию. Да, он любил Марию, но он сбежал от Вас. Моя бабушка, не Вы, а настоящая, любила его как сына, а он, несмотря на свое графское происхождение, стал простым рабочим! И он был счастлив с нами. Если б Вы позволили ему вернуться, то он бы не подорвал свое здоровье на тяжелых работах и остался бы жив. До сих пор. И защитил бы меня от Вас, от Марии, от Клауса. Но гордыня была Вам важнее своих детей. А теперь их нет…       — Я не стану слушать нравоучения о страданиях от таких, как ты!       — Таких, как я? — Анна выпрямилась в своем привычном гордом жесте и медленной поступью хищника подошла к Фредерике, — Я пока еще фрау Ягер, самая влиятельная женщина из Баден-Вюртемберга и графиня Фюрстенберг. Захочу, я и без Вашей благосклонности завладею Шарлоттенбургом. Знайте свое место.       — Ты не смеешь мне так говорить… — прошипела она в ответ и яростно глядела на Анну.       — Смею! Я — дочь своего отца и Ваша внучка, как бы Вы ни отрицали! И Вы станете меня уважать! Вы дело свое знаете, но те ли у Вас силы?..       Фредерика долго глядела на нее, словно задумалась, и опустила взгляд. Анна, и без того измученная размышлениями и совсем утомленная, не желала начинать ссору, но взяла себе зарок стоять мужественной и стойко перед Фредерикой, ведь, зная ее нрав, предполагала каждодневную борьбу за свободу.       — Я не желаю ссориться, Анна, — миролюбиво начала Фредерика, к удивлению Анны, — оставим наши распри. Теперь мы должны быть дружны…       Она усмехнулась и кивнула.       — Разумеется, должны быть дружны. Если Вам надо…

***

      Анна обосновалась в Шарлоттенбурге и не находила различий между ним и замком Фюрстенбергом. Все одно — музей, думала она, прохаживаясь по просторным комнатам. Управленческие и финансовые дела Фредерика передала Анне, пока сама улаживала с полицией. Придумав убедительную историю про мстительного Клауса Ягера, похитившего свою супругу, наследницу Фюрстенберг, Фредерика умело и эмоционально передала свою фантазию инспектору, который не стал перечить и требовать дополнительных свидетелей, поскольку Фредерика имела репутацию авторитетной и уважаемой женщины во всем Берлине, да и оснащенная непростыми связями… В конце концов, стало очевидно, что во всем виноват Ягер и его повторно объявили в розыск, однако Фредерика направила полицию по ложному следу в сторону Польши, как и обещала Анне, чтобы он выиграл время на побег. Зная характер Ягера, Анна не сомневалась, что полиция его не найдет, но обезопасила время, которое ему хватило бы на скорый отъезд из Германии.       Тилике и Розмари, как после узнала Анна, не появлялись в Берлине и Мюнхене и, верно, бежали вместе с Ягером. Анна, лелея надежду воссоединиться с единственно преданным человеком, осталась подавлена известием об исчезновении Розмари. Впрочем, она не была настолько эгоистична, чтобы полагать, что Розмари будет при ней всегда, но ведь Анна бы подыскала ей партию привлекательнее, чем Тилике. И что в этом Тилике, спрашивала она себя, хвостик Клауса. Однако Анна не стала более об этом думать и посчитала сложившиеся обстоятельства правильными, поскольку теперь новое положение ее не позволяло близких сношений с прислугой.       Фредерика убеждала Анну забыть прошлые привязанности и смотреть в будущее, не сокрушаясь об упущенном прошедшем, а потому, будучи женщиной проницательной, устроила в Шарлоттенбурге торжество, дабы познакомить и развеселить свою внучку, чей дух сменился на мрачный и поникший. Помпезность, с которой подходила Фредерика ко всем праздникам, до сих пор удивляла Анну, однако перечить не стала: платье самое дорогое, обилие драгоценностей, гордая осанка и Фредерика довольна. Анна не любила подобные торжества, но обязанность хозяйки выполняла безупречно: уделяла внимание гостям и не давала им скучать. Фредерика, как она знала, оставалась в стороне и наблюдала; однажды мимолетно взглянув на нее, Анна не заметила привычной насмешки и отдала себе должное. Какая уж тут насмешка, спросила она себя. Незаметно для себя Анна пустилась в рассуждения о гостях, которые теперь смотрели на нее с восхищением и не понимала почему. Неужто я за это время стала красивее, размышляла Анна и усмехнулась. Разумеется, она осталась прежней, но людей восхищала ее власть и положение. Она вмиг стала для них и красивой, и талантливой, и образованной, хотя, будучи супругой Ягера, но униженной его изменами, на нее и смотрели свысока, надменно, без капли сожаления. Но Анна не винила их за это. Это мир, в котором она теперь обязалась жить, не предполагал слабости, лишь блеск и внешнюю красоту, а нутро пусть все провалится. Анна приняла правила игры и выучилась безукоризненно и ослепительно улыбаться, даже если того совсем не хотела. Ее манеры, тембр голоса, жесты стали отточены в своей элегантности до такой степени, что никто не мог усомниться в ее аристократичном происхождении и даже помыслить о ее давнем заключении в лагерях как расово-неполноценной.       Анна развелась с Ягером и отказалось от его фамилии, как и было обещано ею Фредерике. Теперь она стала лишь графиней Фюрстенберг, которая, между тем, все же имела право распоряжаться имуществом Ягеров. Власти, разумеется, хотели национализировать и арестовать, поскольку наследников у Ягера не было, а он сам в бегах, но, имея связи, Анна сумела оспорить судебное предписание и заявила о своих правах. Чтобы не возникало дальнейших неурядиц, она стала массово продавать все имущество, начиная от особняка Ягера и «Лорелеи», заканчивая пекарнями Феликса. И впоследствии Ягеры, их знаменитое имя и влияние исчезло: поместье Феликса теперь принадлежало богачу из Сан-Франциско, желавшему обзавестись тихой и живописной «гаванью», винодельни Анна отдала бедным коммунам на окраинах Германии, фармацевтическую фабрику продала американцам за хорошую цену. Анна, с которой Фредерика виделась аккуратно из-за ее строгого и неумолимого нрава, не позволила ей вмешаться в дела по имуществу Ягеров, хоть она и желала. Все попытки Анна жестко пресекала и угрожала ухудшением с ней отношений. Как ни странно, на Фредерику подобное обращение действовало отрезвляюще, однако ненадолго. Вскоре она заявила о своих правах на Фюрстенберг, но Анна лишь усмехнулась ей в лицо и сделала по-своему: сначала она желала его продать, однако сделала из замка приют для нуждающихся.       — Боже, Анна, что ты наделала?! — вопила Фредерика, узнав об ее решении.       — Что-то не так, mamié? Или чем опять не угодила? — с вызовом спросила Анна, блеснув острым взглядом.       — Как ты могла сделать из нашего родового замка ночлежку?! Это фамильное…       — Да, да, фамильное наследие. Это все известно, моя дражайшая mamié, но решительно меня не трогает. У нас есть Шарлоттенбург и этого достаточно. — видя, что Фредерика желает возразить, непременно добавила, — Я все сказала.       Деньги, вырученные от продажи имущества Ягеров, Анна положила на счет, зарегистрированный в швейцарском банке, никому об это не сказав. И, разумеется, подобным образом обезопасила свои финансы и избежала вопросов. На некоторую часть тех денег, Анна, имея поддержку властей, помогла в отстройке Кройцберга, бедным районам и учредила благотворительные организации помощи узникам концлагерей и нуждающимся.       — Зачем тебе это нужно? — насмешливо спросила Фредерика на одном из открытий такой организации, — Хочешь прослыть святой среди народа?       — Я хочу, чтобы у немецкого народа был шанс жить.       — Правда? — усмехнулась она вновь, — Забавно…       — Действительно забавно. Русская помогает Германии отстраивать страну и нуждающимся… Верно, этим я и буду всегда отличаться от Вас. Русские побеждают врага, но не издеваются над ним, в отличии от других.       Фредерика впилась в нее ненавидящим взглядом и прошипела:       — Забудь, что ты русская. Забудь, что ты когда-то была Ярцевой. Ты — Фюрстенберг. Даже не смей заикаться о своих русских корнях…       — Я выросла в Пскове! — гневно возразила Анна, угрожающе приблизившись к ней, — Мой родной язык — русский! Мой отец говорил на русском. И я встретила войну с русскими, когда ваши войска напали и пленили нас в концлагеря! И лучше не стоит Вам говорить мне об этом! Вы даже и дня там не прожили, поэтому не смейте рассуждать!       Анна действительно прослыла добродетельной женщиной и заслужила всеобщее восхищение, к внезапному удовольствию Фредерике. Наедине они могли ссориться, ненавидя друг друга, но при людях играли доброжелательность.       Однако время незаметно прошло, и в Берлин вернулся из недолгого путешествия во Францию герцог Брауншвейг, а для Анны это значило единственное — стать его женой. Разумеется, не сразу, но благосклонно отвечать на всякие его жесты внимания. Кристиан, не случайно узнав о разводе Анны и ее жизни в Шарлоттенбурге, не стал ждать и, к радости Фредерики, напросился к обеду. Анна не противилась и приняла спокойно, понимая, что истинный расчет настал именно теперь. Кристиан, не растеряв своего обаяния и позабыв обиды, вновь обольщал Анну уже на обеде при Фредерике, но та лишь учтиво улыбалась. Сейчас Анна была более сговорчивой и отвечала, хоть и скупо, но отвечала, улыбаясь. Ей нужен был брак, как Фредерике и чтобы не быть очередной победой Кристиана, Анна затеяла игру добродетельной невинности. Однако, чем дальше она заходила, тем сильнее убеждалась в искренности Кристиана. Да, он умел ухаживать и обольщать, но делал это открыто и напротив казался глупым и неловким, нежели привлекательным, как хотел. Видя благосклонность и улыбку Анны, Кристиан не стал медлить и, к удивлению Фредерики, скоро сделал предложение. Отвечать отказом Анна не смела, хоть сердце и сжалось от его прикосновения губ к ее руке.       Обрадованный ответом, Кристиан отвез Анну в Брюгге, где теперь жили его родители. Он обещал ей красочные впечатления от этого города и оказался прав: Анна осталась поражена, будто застывшим во времени Брюгге, который совмещал романтику Франции и дерзость Нидерландов, которые, к слову, располагались совсем рядом.       — Я слышала, что в Брюгге существует Музей шоколада, — заметила Анна, когда они прогуливались по городу, прежде чем поехать к его семье, — поэтому я хочу экскурсию!       — О, милая, там так скучно… Один шоколад и ничего!       — Пожалуйста, — улыбнулась она и, подбежав ближе, прильнула к нему, — я очень хочу туда попасть. Прошу тебя…       Кристиан долго глядел на нее влюбленными глазами и осторожно потянулся к губам. Анна с готовностью ответила, но легонько и мягко, чтобы лишь раздразнить его. Отстранившись, она сладко пропела:       — После экскурсии получишь больше.       — А ты умеешь убеждать, — засмеялся он и обнял ее.       Анна, разумеется, как и предполагала произвела приятное впечатление на многочисленную родню Брауншвейгов, которая, верно, собралась лишь для того, чтобы поглазеть на невесту их обожаемого Кристиана. Его отец, Георг, был очарован будущей невесткой, впрочем, как и мать, Матильда. Престарелые родители молодого Кристиана были настолько поражены и восторженны новостью о его скорой женитьбе, тем более на Анне, графине Фюрстенберг, которая прославилась добродетелью. Их совершенно не смутил ее предыдущий брак, несмотря на тогдашние условности и их консервативными убеждения, что невеста должна быть невинной до брака. Теперь Анна, наученная светским обществом, умела производить впечатление на подобных себе и обаяла Георга и Матильду. Замужняя сестра Кристиана Ханнелоре, которую все в семье называли Лори, оказалась ненамного младше Анны, и та с восторгом заявила, что теперь имеет подругу по возрасту. Анна оставалась искренней и доброжелательной и была обрадована таким радушием со стороны семьи Брауншвейг-Каленбергских. Хоть те были и герцогами, но семья Кристиана показалась Анне самой обыкновенной: Георг сидел в кресле и раскуривал трубку, порой отвечая на вопросы супруги утвердительно, а она, как обычная хозяйка, следила за чистотой, полушутливо журила Лори за нетерпение и извинялась перед Анной, если ее тон был слишком уж заносчив, объясняя это семейными неурядицами. Семья Брауншвейг являлась герцогами по родовому титулу, но их движения, слова и манеры оказались полны простодушия и естественности. Это была обычная семья, которая жила свою кипучую жизнь. И, взглянув на них, — на их некоторые склоки, особенно из-за вспыльчивости Лори и добрых шуток Кристиана про нее — Анна улыбалась и желала войти в эту обыкновенную, но счастливую семью. Она невольно вспомнила свой первый визит к Феликсу, к напряжению за столом между ним и Ягером и ледяному спокойствию Марии, которое непременно давило. А сколько еще тайн они скрывали, подумалось Анне, надеюсь, у герра Брауншвейга нет портрета своей бывшей покойной жены, которая как две капли воды похожа на меня.

***

      Свадьбу назначали через два месяца и Анна не заметила, как уже стояла в подвенечном платье в зеленом, живописном замке Вейнендале, принадлежавшем семье Брауншвейг. Матильда и Лори приступили к подготовке с особенной тщательностью и щепетильностью, что Анну лишь порадовало, поскольку у нее не было ни малейшего желания заниматься собственным праздником. Став женщиной деятельной и занятой, она до самой своей свадьбы оставалась в Берлине и всего за день до празднества добралась до Торхаута, а там и до Вейнендале. Встретив ее в Торхауте, Кристиан весело пошутил, что подумал о побеге Анны из-под венца, она лишь рассмеялась, стараясь не выдать истинных своих мыслей. Разумеется, она не думала об этом, но желала подольше оставаться свободной и носить лишь фамилию Фюрстенберг. Анна даже думала перенести дату, но лишь чувство долга остановило ее. И теперь, стоя у зеркала в белом платье, аккуратно убранными волосами, в которых сверкала красивая заколка и спускалась длинная фата, Анну одолело дикое нежелание. Платье ей казалось слишком узким, а корсет чересчур затянутым, на волосы давила заколка, а туфли оказались, словно малы.       — Черт… — буркнула она под нос и скинула красивые туфли, в мгновение ставшие для нее ненавистными.       В эту секунду дверь распахнулась, и на пороге появилась с довольным видом и в красивом платье Фредерика.       — Мне Вас не хватало… — сардонически выпалила Анна, испепеляя ее взглядом.       — О, как грубо, Анна. Я лишь пришла поддержать тебя. Верно, ты волнуешься…       — Нет. И вы последняя, кого бы я желала сейчас видеть, дорогая mamié…       — А кого бы желала? — с дьявольской ухмылкой поинтересовалась она, — Клауса?       Анна резко повернулась к ней и впилась невидящим взглядом. Все злобное и насмешливое выражение слетело с ее лица, и теперь она стояла перед Фредерикой пораженная и уязвимая.       — Что?.. Почему Вы вспомнили о нем?       — Потому что я читаю на твоем лице злость, а не волнение. Когда любят — волнуются перед свадьбой, а когда нет — злятся.       — Я злюсь лишь из-за того, что Вы пришли. Не хочу Вас видеть. Уходите.       — Все же… — помялась Фредерика, и Анна заметила странность в ее лице: смятение и робость, — я решила, что не пристало тебе быть одной в такой час. Но если ты желаешь, чтобы я ушла, то, конечно, но лишь позволь мне два слова напоследок.       Анна фыркнула, но все же кивнула.       — Ты выходишь замуж за достойного человека. Входишь в честную, добрую семью, которая тебя полюбила. Вот, где будущее. За Брауншвейгами. А ты все оборачиваешься. Не было у тебя счастья с Клаусом и не было бы никогда. Забудь его, слышишь? Забудь и люби своего настоящего мужа, который любит тебя чистой, уважающей любовью, а не порывистой и больной…       Фредерика закрыла дверь и оставила Анну в размышлениях наедине с собой. Она желала уединения и поймала на себя странной мысли, что все еще надеется. В чем состояла ее надежда теперь, в эту минуту, она поняла только после слов Фредерики — Анна надеялась на чудо, что Клаус придет и заберет ее. Но его не было. И что уж надеяться, спросила она себя и пожурила за глупость. До церемонии оставалось недолго, но Анна, не замечая времени, погрузилась в воспоминания теперь уже полугодовой давности.       Шесть месяцев назад.       — Прошу, Анна, присядь, — ласковым голосом и с приторной улыбкой проговорила Фредерика, — я столько времени добиралась сюда, а ты даже не почтишь меня разговором?       Анна, перешагнув порог почти пустого ресторана, — в это время гости обычно гуляли в саду и у фонтана — и медленно, на ватных ногах подошла к Фредерике и села за стол. Молча уставившись на нее, Анна ощутила болезненную дрожь и замерла.       — Неужто не рада меня видеть, дорогая? — спросила Фредерика, усмехнувшись, — Как поживает Клаус?       — Что?.. Что Вам нужно?       — Поговорить. — помолчав с минуту и оценивающе окинув ее взглядом, Фредерика продолжила, — Да, теперь ты не та маленькая беспомощная девочка… За тебя много предлагают.       — Я Вас не понимаю. Выражайтесь яснее. — нервно потребовала Анна, и ее вновь охватила неудержимая дрожь.       Фредерика усмехнулась ее виду и, вздохнув, устало проговорила:       — Я знаю, что ты сбежала из-под коматозного гнета Марии, точнее, я предполагаю, что Клаус тебя забрал. Как благородно… Впрочем, на это наплевать. И на тебя мне было плевать до недавнего времени, пока не случились некоторые обстоятельства, — задумавшись, ее лицо исказилось злобной, тяжелой гримасой, — Луиза. Эта мерзавка, которой я дала блестящее образование и воспитание, сбежала с моими деньгами! Она украла у меня более пятисот тысяч марок! Боже… и это за все, что я для нее сделала! Я возлагала на нее большие надежды, думала, она составит прекрасную партию этому герцогу и подарит мне наследника!       Анна, выслушав, потупила взгляд и желала увидеть Ягера. Порой его агрессивная нелюдимость и решительность были ей необходимы, чтобы справиться с подобными Фредерике. Анна не желала выслушивать что-либо о Луизе. Воспоминания о ней неминуемо выводили Анну из себя, особенно ее беззастенчивые права на Ягера.       — Наследника?.. — равнодушно переспросила Анна, — Не понимаю, для чего Вы это все рассказываете?       Фредерика вновь смерила ее оценивающим взглядом и растянула свои узкие губы в самодовольной складке.       — С побегом Луизы рухнули мои надежды на будущность нашего рода. Я не могу позволить, чтобы из Шарлоттенбурга сделали музей, как это уже сделали с другими поместьями и замками в Германии. Мне важно передать наше родовое наследие, но Луиза ответила мне на добро ножом в спину, тогда я и вспомнила о своей неудавшейся внучке. А, впрочем, почему неудавшейся? Феликс, помнится, передал тебе дела над управлением его предприятиями, и ты неплохо справилась. Как тебя там называли? — с усмешкой спросила она, прищурившись, — Львица Баден-Вюртемберга? Но и главное — у тебя титул графини Фюрстенбергов. Кому как не тебе передать Шарлоттенбург?       — И Вы… только теперь пришли к такому умозаключению? — сейчас усмехалась Анна, — После побега Луизы?       — Пойми, Анна. Я говорю о продолжении рода, о наследнике, который в будущем, после моей и твоей смерти, будет заботиться о нашем титуле и Шарлоттенбурге. Луиза была моей надеждой. Я желала ее свести с герцогом Брауншвейгом, но, верно, наше дальнее родство его не прельстило, а ты…       — Что?.. — Анна чуть не задохнулась от возмущения и гневно выпалила, — С чего мне помогать Вам?! Вы презирали меня лишь за мое существование!       Фредерика снисходительно взглянула на нее и приняла восклицания спокойно. Вздохнув, она строго и сухо продолжила:       — Ты станешь мне помогать, Анна. Я желаю кое-что предложить тебе, и уверена, ты не откажешься.       Анна нахмурилась и недоверчиво взглянула на нее.       — Я предлагаю тебе обмен. Видишь ли, есть некоторые обстоятельства, о которых ты не знаешь, это касается Марии, — заметила Фредерика с особым чувством, — и я тебе о них расскажу. Клаус наверняка догадывается о них, а если нет… Какое же будет его удивление… но не об этом. Обмен состоит в том, что ты оставляешь Клауса, ваш неудавшийся брак и становишься лишь графиней Фюрстенберг, а впоследствии герцогиней Брауншвейг-Каленбергской. А я позволяю Клаусу безнаказанно исчезнуть.       — Что? — нервно прыснула со смеху Анна, — Какая околесица! Разумеется, нет! Я — фрау Ягер и останусь ею навсегда, а Клаус и так избежит наказания. Мы уедем и без Вашего позволения!       Фредерика недовольно повела головой и фыркнула. Анна, изумившись ее виду, невольно вскинула брови.       — Боюсь, что вам не удастся сбежать, дорогая. Что мне стоит натравить на вас полицию прямо сейчас? С тобой, разумеется, ничего не сделают, а с ним?.. Неизвестно, что может произойти в камере. Вдруг его найдут повешенным? Или его случайно толкнут из окна?.. Одно неловкое движение, несчастный случай и ты вдова.       — Вы не посмеете… — охриплым голосом процедила Анна, впившись в нее невидимым стеклянным взглядом, — нет. Нет!       — Его жизнь в твоих руках, Анна. Поверь, я смогу дотянуться до него и не пожалею, но ты… ты можешь спасти его.       — Как?..       — Ты слышала. — строго отрезала она и отвернулась к окну, — Развод с Ягером, брак с Брауншвейгом и наследник. Такая мелочь… и ты спасешь Клауса. Я оставлю его и дам ему уйти.       Анна, замерев, потупила взгляд в оцепенении. Фредерика следила за ее выражением и с нажимом спросила:       — Ну, что же?       — Да. — твердо ответила она, глядя куда-то в сторону, — Я все сделаю, но я могу Вам верить? Вы оставите Клауса, если я соглашусь?       — В этом нет сомнений. Он мне не нужен. Только ты.       — Хорошо… — кивнула Анна и встала изо стола, чтобы уйти, — Это все?       — Боюсь, что нет, Анна. Я должна кое-что рассказать тебе… о твоей матери.       Анна невольно потерла перстень с ониксом на большом пальце и, вспомнив Феликса, улыбнулась. Вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась взволнованная и восторженная Матильда.       — Анна, дорогая, гости ждут. Уже пора!       Она уверенно кивнула и улыбнулась. Сегодня графиня Фюрстенберг стала герцогиней Брауншвейг-Каленбергской.

***

      Семейная жизнь четы Брауншвейг отличала спокойствием и размеренностью. Хоть Кристиан был занят на семейных предприятиях и часто отлучался в Бельгию, Анна не чувствовала недостаток внимания или одиночества, поскольку сама была в заботах в Шарлоттенбурге и Фюрстенберге. Кристиан гордился своей деятельной супругой, которая облагораживала старинные или пострадавшие от войны исторические здания, финансировала строительство школ, больниц и занималась благотворительностью. Прославляя фамилию Брауншвейг, Анна сделала семью герцогов народными любимцами и желанными гостями в Германии, чем особенно угодила Матильде. Расчувствовавшись, она с удовольствием помогала Анне в финансовыми и практическими делами, тем самым, совсем лишив Фредерику какого-либо другого участия, что приводило, разумеется, к спорам, особенно за семейными сборищами или иными праздниками. Матильда и все Брауншвейги вставали на сторону Анны, к огромному удовольствию последней, а потому противостоять Фредерике было почти невозможно.       Что касается Кристиана, то из-за занятости он мало бывал подле супруги, но если время приходилось, тогда, безусловно, Анна утопала в его внимании и поцелуях. Кристиан был прекрасным мужем и любовником, и Анна порой забывала свое имя в его объятиях. Порой она не могла поверить, что Кристиан теперь ее супруг, до того он походил лишь на пылкого возлюбленного, хоть всегда и чувствовала его мужскую поддержку. Но ощущение странной кратковременности, словно случайной интрижки, не покидало ее, а потому Анна брала от Кристиана все самое лучшее. Она научилась капризно требовать или подчинять мягким шепотом на ушко так, что он на все соглашался. Анна была счастлива от осознания собственной власти над супругом и порой даже злоупотребляла, однако тоже — мягко и нежно, подобно женщине, которую Ягер когда-то убил в ней. О нем она не вспоминала или вспоминала вскользь и усмешкой и быстро забывала.       Счастливую семейную жизнь Кристиана омрачала лишь отсутствие наследников. По истечению двух лет, что они были женаты, Анна ни разу не забеременела. Кристиан переживал, даже слишком, чем следовало бы, но Анна успокаивала супруга и не желала торопиться с детьми, ведь растрачивала всю свою любовь только на него. Он лишь удовлетворенно улыбался и верил.

***

      — Анна, дорогая, помнишь нашу знакомую фрау Бухгольц? — спросила Матильда за завтраком, — Мы у нее были полгода назад в Генте на званом ужине.       Анна, выпив кофе, нахмурилась и непонимающе взглянула на нее.       — Фрау Бухгольц? Это та, которая напоминает обросшую болонку?       Матильда прыснула со смеху, но укоризненно покосилась на Анну.       — Анна, дорогая, разве можно так?       — С подобной ассоциацией мне легче вспомнить, фрау Брауншвейг, — улыбнулась она.       — Ну, хорошо. Да, это именно она. Фрау Бухгольц приглашает нас в ее замок Гаасбек, в котором она, наконец, отреставрировала домашний театр.       — О, прошу Вас, фрау Брауншвейг… — капризно надула губы Анна, — позвольте мне не ехать. У меня и так достаточно дел в Берлине. Скоро открытие новой больницы и…       — Но как не ехать? — возмутилась Матильда, насупившись, и Анна еле сдержала смех, — Фрау Бухгольц желала видеть именно чету Брауншвейгов, особенно тебя, моя дорогая. Как-то она узнала, что ты бывшая балерина, и ее единственной мечтой стало увидеть тебя на сцене ее домашнего театра!       — Я?! Но… позвольте, я не вставала на пуанты долгое время и… у меня ведь травма…       — Прошу тебя, Анна, дорогая моя, пожалуйста, — вдруг взмолилась Матильда и взяла ее за руку, — всего одно антре! Фрау Бухгольц так без ума от балета…       Анна тяжело выдохнула и почти фыркнула, однако умоляющий вид Матильды смягчил ее реакцию, и она, к неудовольствию своему, согласилась. До отъезда в коммуну Ленник, где и располагался замок фрау Бухгольц, оставалось больше двух недель и Анна с природным ей усердием принялась за тренировки, передав все дела Матильде. Та радостно согласилась, видя старания Анны, и более ее не беспокоила. Занятия у станка, как и прежде, приносили ей восторг и приятные воспоминания о детстве в Пскове, начале своего пути в Дорнштеттене с Розмари, Феликсом и своем фееричном триумфе «Одиллии» над Клаусом. Улыбнувшись, она решила и теперь танцевать ее. Доросла, подумала она о себе и принялась за занятия с особой любовью.

***

      — Как ты могла скрывать от меня свой талант?! — возмутился Кристиан по дороге в Ленник, — Боже, я только теперь узнаю о твоем балетном прошлом…       — Не сердись, дорогой, прошу тебя, — улыбнулась Анна, — это не так интересно или тебя прельщает история о боли и слезах твоей жены?       — Конечно, нет! Но… почему боль и слезы?       — Потому что балет — это очень больно. Однако я никогда об этом не жалела.       Кристиан улыбнулся в ответ и шумно выдохнул.       — Что ж, полагаю, что кроме твоего выступления ничего интересного меня более не ждет…       — И? Что ты хочешь сказать?.. — заметив его долгий взгляд, Анна невольно закатила глаза, — Боже, даже теперь? И когда ты уедешь?       — Утром. Вечером всех поприветствую, с восхищением посмотрю твое антре, брошу цветы на сцену, а утром уеду.       Анна не ответила, лишь фыркнула в недовольстве, но смиренно опустила голову ему на плечо. Она не перечила и не отнимала его у работы, поскольку знала, что проиграет. Впрочем, она научилась развлекать себя сама.       По приезде в замок Гаасбек их встретила радостная фрау Бухгольц. Анна, взглянув на нее, осознала, насколько была точна в своем сравнении. Фрау Бухгольц действительно походила на болонку с волосами, словно всегда растрепанными и взъерошенными, маленькими круглыми глазами, низким ростом и дружелюбным видом. С особенным восторгом поприветствовав Анну, фрау Бухгольц мягко и бесцеремонно увлекла ее за собой, игнорируя Кристиана.       — Моя дорогая Анна, ты и вообразить себе не можешь, как я рада тебе! — щебетала своим высоким голоском фрау Бухгольц, — Право, ты вдохнешь жизнь в мой маленький театр!       Театр по скромным заверениям фрау Бухгольц оказался совсем не маленьким: округлая сцена, просторные кулисы, отдельные кабинеты для приготовлений и вместительный зрительный зал. Анна осталась поражена «маленьким домашним театром» и выразила искреннее восхищение, чем только порадовала хозяйку.       — Надеюсь, что и гости останутся довольны… — заметила фрау Бухгольц и проводила Анну за кулисы, — С нетерпением жду твоей «Одилии». Признаться, ради этого я все и затеяла.       — Что? Только ради моей «Одиллии»?       — О, конечно, Анна! Видишь ли, меня попросили развлечь одного гостя, что вскоре приедет. Говорят, он отличается нелюдимостью и замкнутостью. Впрочем, мы с ним в этом схожи. И какое было мое удивление, когда я разгадала одну из его слабостей — балет «Лебединое озеро», партия Одиллии. Я буду очень рада, если смогу его впечатлить, но без тебя, Анна, у меня решительно не получится.       Анна улыбнулась, однако странное сжимающее ощущение поселилось в ее сердце. Она нервно повела плечом, вспомнив нелюдимость и замкнутость другого, того, кто больше ничего не значил в ее жизни…       — Я все сделаю. Не сомневайтесь, фрау Бухгольц.

***

      Гостей прибывало с каждой минутой все больше, и Анна ощутила приятное возбуждение от своего скорого выступления. Вновь надеть пачку и встать на пуанты так и остались для нее нечто трепетным и волнующим, отчего Анна готовилась с присущей ей тщательностью. Все будет хорошо, вторила она себе, уже стоя в черной, сверкающей пачке, белых пуантах и поблескивающей диадеме, закрепленной на волосах.       Перед самым ее антре Анна ощутила жжение в горле и оцепенение. Чувство тревожности, которое она не испытывала уже давно, вновь поселилось в ее теле. Однако на сцену Анна вышла с восторгом и воодушевлением, словно встречала смерть или что-то решающее. Внутреннее напряжение так и росло с каждым ее арабеском и батманом, несмотря на всеобщее, прикованное только к ней внимание зрителей. Стопа вновь больно заныла, но Анна дала себе обещание дотанцевать любой ценой. И вот заключение — тридцать два фуэте. С каждым поворотом ей становилось нестерпимо больно и внезапно воспоминания о своей «Одиллии» перед Ягером заполнили все ее мысли. Она помнила его взгляд, такой горящий, возбужденный и неистовый, который лишь подпитывал ее. Уже тогда Анна чувствовала себя желанной. И ее фуэте было фееричным.       Теперь, остановившись, и расправив руки, подобно настоящему лебедю, Анна услышала аплодисменты и ощутила неловкость, словно вновь стала той маленькой девочкой, Аней Ярцевой. Поймав себя на этой мысли, она потупила взгляд и подавила горький порыв. На ее глаза выступили слезы от осознания, что она более себе не принадлежит. Анна принадлежала семье Ягеров, титулу графини Фюрстенберг, теперь герцогам Брауншвейгам, Кристиану и его семье, Шарлоттенбургу… и ей до мучительного жжения в груди захотелось вновь хоть на минуту вернуться к себе; стать свободной от всех этих условностей, хороших манер, титулов и нарочитой помпезности. Где не нужно всякий раз мерить свое слово и наигранно смеяться, чтобы угодить этому светскому обществу. Только теперь Анна ощутила, как сильно ей хотелось послать их всех к черту, снять с себя маску учтивости и убежать куда-нибудь, хоть в дешевый кабак, где захмелевшие мужчины горланят старые песни, а женщины громко смеются от души.       Оглядев зрителей, Анна сдержанно поклонилась и вмиг исчезла со сцены, юркнув в выделенный ей кабинет, который походил на костюмерную и гримерную. Отчего-то ей никого не хотелось видеть. Более не чувствуя боли и усталости, Анна сняла пуанты, диадему и не сразу расслышала хриплый вой, доносящийся из коробки на трельяже. Анна обернулась и поразилась своей невнимательности. Из большой темной коробки, перевязанной белым бантом, вновь доносились странные звуки, и она, не раздумывая, развязала бант. Из-под картонной крышки коробки выглянул миловидный и пушистый щенок немецкой овчарки. Он радостно оглядел Анну и, встав лапками на бортик коробки, завилял хвостом. Она не сдержала улыбки и погладила щенка, отчего тот восторженно заурчал и лизнул ее ладонь. Анна вдруг задумалась и почувствовала дежавю. Щенок оказался чрезвычайно похож на ее погибшую Хайде и, обнаружив удивительное сходство, она испуганно отшатнулась, тяжело задышав.       — Нет… этого не может быть. — пробормотала она и шумно сглотнула, — Нет.       Через мгновение дверь отворилась и на пороге появилась восторженная фрау Бухгольц. Она поздравляла и благодарила Анну за «Одиллию», эмоционально описывая впечатления гостей, и не заметила, что та ее и не слушала вовсе. Скользнув взглядом по трельяжу, фрау Бухгольц обнаружила щенка и восхитилась:       — О, какое прелестное существо! Немецкая овчарка…       — Знаете, — вернула прежний светский и учтивый тон Анна, — я решительно не предполагала обнаружить подобный подарок. Цветы — разумеется, но не щенка…       — Верно, это герр Вайс… Другого ожидать от него и не приходится. Но если он почтил тебя подарком и довольно милым, значит, ты действительно сумела его впечатлить.       Анна задумалась на мгновение и нахмурилась.       — Герр Вайс? Вы говорите о том нелюдимом госте, на которого желали произвести впечатление?       — Да, моя дорогая. Я и пришла к тебе, чтобы позвать к гостям. Ну, пойдем же, тебя только и желают видеть…       — Но мне нужно переодеться…       — О, прошу, не стоит. Тебе удивительно к лицу это черное одеяние Одиллии. Оставайся так…       Анна растерянно взглянула на фрау Бухгольц и, неловко кивнув, надела диадему и вновь завязала пуанты. Фрау Бухгольц, наблюдая за ней, иногда посматривая на щенка в коробке, помолчала еще с минуту и осторожно заговорила:       — Только прошу об одном, Анна. Герр Вайс… он необычный гость в самом прямом смысле этого слова. Я имею в виду… не разглядывай его.       Завязав пуанты, Анна встала перед ней и выпрямилась.       — Как Вас понимать? Почему не разглядывать?       — У герра Вайса глубокие шрамы на правой стороне лица и… он производит не самое приятное впечатление.       Анна замерла на мгновение и словно перестала дышать. Фрау Бухгольц продолжала говорить, но у Анны, которую уже били крупная дрожь и холодный пот, заледенели все внутренности и заколотилось сердце, уже давно не пропускавшее таких сильных ударов.       — Шрамы… — вторила она отрешенно и взглянула на щенка.