Как на войне

      В эту ночь Анне стало хуже. Высокая температура не сбивалась даже антибиотиками, и ее по-прежнему терзал влажный кашель с кровью. Всю ночь она промучилась без сна, в бреду и лихорадке, а наутро ее и вовсе затошнило от принимаемых лекарств. Ее рвало даже от питья и цвет ее кожи становился все более землистым, почти темным. Ягер, что не отходил от нее ни на шаг, вызвал доктора Флайшера, и тот приехал к полудню, когда Анна, свернувшись калачиком, билась в лихорадке.       — Ее тошнит от антибиотиков… — оповестил Ягер, беспокойство которого уже иссякло, и его поглотила усталость.       — Бредит? — спросил доктора, повернув дрожащую Анну на спину и откинул одеяло.       — Да, всю ночь.       Доктор Флайшер кивнул и, воткнув в уши оливы стетоскопа, стал слушать. Ягер внимательно наблюдал за его манипуляциями, стараясь побороть сонливость. Доктор кивнул себе, что-то пробормотал и, медленно стянув с себя стетоскоп, повернулся к Ягеру.       — Что? Что случилось? — спросил он судорожно, видя тягостное молчание доктора.       — Боюсь, что у Вашей супруги наступила терминальная пауза, герр Ягер.       — И?.. — в нетерпении выдохнул он, — Что это значит?       — Ее дыхание останавливается на две и, возможно, больше минут. Это один из этапов клинической смерти. Дальше разовьется агония…       — Но… Но Вы можете спасти ее?! Если отвезти ее в больницу и…       — Герр Ягер, — прервал доктор осторожно, и тот замер, — у Вашей супруги затяжная пневмония, которую начали лечить слишком поздно. Верно, она переносила болезнь по дороге, и это отняло у нее более всего сил. Вы сказали, что ее тошнит от принимаемых антибиотиков… Возможно, это и отравление. Госпитализация здесь ничем не может, герр Ягер. Да и в деревенской больнице толк будет аналогичным, что и здесь…       — Вы меня убиваете… — выпалил Ягер горячо, — Значит, надежды нет?       — Остановка дыхания на несколько минут — лишь один из ранних этапов клинической смерти. Если организм Вашей супруги окажется сильнее, и она сумеет преодолеть интоксикацию антибиотиками, то, разумеется, ей станет легче. — он встал, прошел к столу, где лежал его чемоданчик, и положил туда стетоскоп, — Да, и еще кое-что: не давайте ей больше антибиотиков. Пусть ее организм сам справится.       Ягер не слушал его, лишь кивнул совсем машинально, расплатился с ним и проводил. В его воспаленном от усталости мозгу звенели недавние слова доктора. И били по вискам так нещадно и неистово, что Ягеру не терпелось закричать во все горло. Он медленно прошел в комнату и взглянул на постель, где она лежала ровно и неестественно для спящей. Ей удалось заснуть после недолгого осмотра доктора, однако он даже на расстоянии знал, как горят ее лоб и щеки, как бледна кожа и как сухи и потресканы губы. Болезнь сжирала ее и так худое изнеможенное тело, и Ягер не мог ей помочь. Злиться и негодовать уже не было сил, и он только смотрел на нее. Какая она тоненькая, ресницы лежат стрелками, мертвенно-бледна, осунулась… Ягер опустился перед ее постелью на колени и осторожно коснулся губами хрупкого плеча. Не проснулась. Даже не нахмурилась. Ягер резко поднялся, будто что-то вдруг осознал, и зашагал по комнате.       — А что мне от тебя останется?.. — спросил он хрипло, — Вот, ты уйдешь, а я? Я останусь? И что мне от тебя? Я… — он заходил быстрее, — право, этого не понимаю… А что будет потом? Когда ты уйдешь. Ты намедни, еще вчера… Да, ведь это вчера только было. Ты сказала, что я болен. Я тебе тогда не возразил, но теперь возражу. Я не болен. У меня, напротив, никогда ум так не сиял. И так ясно я теперь все вижу, только ответить не могу на эти вопросы, что задал. Странно все… Да? Я стою здесь, посреди комнаты и ты рядом. Вроде бы все хорошо… а я боюсь. Да, еще пока все хорошо. Хорошо, пока ты здесь. А когда все закончится и тебя унесут… Нет! Нет… унести нельзя… Ведь что мне тогда останется? И опять этот вопрос… Что останется? — он усмехнулся, задумавшись, — Только имя и останется. Что же я сразу не понял?.. Но этого мало. Ничтожно мало от тебя! Ты мне скажешь, что я стою здесь и себя жалею, когда ты страдаешь… Да, страдаешь, но ты не знаешь, сколько я по тебе стенал. Стенал еще давно, еще когда ты была здорова, как только мы поженились… — он вновь задумался, — А, может, и жалею. Да, я имею право себя пожалеть, потому что ты сейчас отмучаешься и уйдешь, освободишься ото всего и уйдешь! От меня уйдешь! А я здесь останусь! Без тебя! Как же тут не пожалеть?.. Знаешь, даже лучше, что все так теперь случилось. Я все могу сказать. Все! Как ты меня измучила… Да, ты измучила. Ты первая начала и обратила меня в зверя, что тебя возненавидел. Если бы ты тогда не сбежала… Все было бы спасено. Я тогда… да и что же, раз начал говорить правду, так, верно, стоит и ею кончить. Я и сейчас помешанный. А на ком помешанный?.. Но это… Я все сбивчиво так говорю, но я, признаться, никогда не мог говорить хорошо. Только две крайности у меня и есть: либо холодность, либо страстность. И то, и другое тебя пугало. Но холодности бы не было никогда, если б… Да что теперь об этом? Ты здесь, лежишь в агонии, а я стою рядом с тобой, но как в пустыне. Вот правда. А правда еще в том состояла, там, в этом S III… Что я влюбился в тебя. Да, как мальчишка! Я — штандартенфюрер и тебя… Но для меня это никогда не имело значения и сейчас не имеет, а ты все думала, что я тебя презираю… Нет. Никогда. Знаешь, я думал о том, что… а, может, могло бы у нас все сладиться? Да, ты бы меня не любила. Ну и пусть, и что же? Все осталось просто… Ты бы мне рассказывала, как другу. Как близкому. Ведь подружилась ты с отцом и со мной могла. А я бы все сделал… все, что бы ты ни попросила. Так бы и жили. А если б даже и другого полюбила… Я бы все стерпел и отпустил. Веришь, отпустил. Я бы только наблюдал за тобой счастливой и любил тебя за это… — он обернулся на постель и вмиг подлетел к ней, — Лишь прошу, любовь моя, прошу тебя, не оставляй меня… — прошептал он исступленно и зацеловал ее маленькую ладошку.       Анна выдохнула резко и, нахмурившись невольно, слабо приоткрыла глаза. В глазах ее все двоилось, и голова кружилась, что она даже не поняла, где находится.       — Клаус?.. — прохрипела она, повернув голову.       — Да, милая, я здесь. Все хорошо.       — Мне так плохо… Что сказал этот доктор? Что со мной?       Ягер лишь крепче сжал ее руку и поцеловал.       — Прошу тебя, не заставляй меня говорить. Только знай, что все будет хорошо. Ты поправишься…       — Значит, — сжав веки, она силилась не заплакать, — я умираю? Да? Он это сказал?       — Нет, ты не умрешь. Все обойдется. Не думай об этом.       — Клаус… если так, то… пожалуйста, останься рядом. Мне страшно. Страшно одной умирать…       — Ты не умираешь, Анна! Ты справишься…       Она вдруг улыбнулась и заплакала. Она хотела зарыдать, но сил не хватило, и Анна молча плакала. Ягер поцеловал ее горячий лоб, не найдя сопротивление и тяжести от его прикосновения. Она жестом позвала его к себе, и, он ляг на кровать, взял ее на руки. Анна легла ему на грудь и закрыла глаза.       — Анна, — внезапно позвал он и почувствовал шевеление, — я хочу, чтобы ты знала…       — Нет, не говори мне, — прошептала она сипло и теснее прижалась к нему, — не говори. Еще рано.       — Никогда не рано. Я боюсь, что не успею… Я знаю, что ты ненавидишь меня…       — Нет, это не так. Я злюсь на тебя. Еще очень сильно. Я злюсь, но никогда я тебя не ненавидела.       Ягер улыбнулся и вновь коснулся губами ее лба.       — Не говори много. Береги силы. Может, так и заснешь у меня на руках.       — Нет, не засну. Боюсь засыпать. Ты мне лучше что-нибудь рассказывай, чтобы я не заснула.       — Что же ты будешь мучаться? Если хочешь спать — поспи.       — А вдруг я не проснусь?       Ягер поглядел на нее с минуту и вздохнул. Тяжесть вновь легла на его сердце, и он лишь крепче прижал ее к себе, словно этот его жест мог ее уберечь. Анна удобнее расположилась на его груди, пальцами порой играя с пуговицей рубашки, и глядела куда-то в сторону.       — Клаус, — слабо позвала она и повернулась, — а ты будешь вспоминать меня?..       — Молчи. — оборвал он почти грозно, — Не говори об этом. Если ты умрешь — я умру с тобой. И кончено.       — Нет, я хочу, чтобы ты жил…       — А зачем мне эта жизнь? Снова все пустое, никого нет и я один. Лучше умереть. Считай это малодушием, но я не хочу без тебя…       Анна неслышно всхлипнула.       — Почему ты не сказал мне этого раньше, еще тогда… как поженились? Я знаю, ты злился… но, если б ты простил. Если бы мы поговорили тогда, и я объяснила, что не к нему сбежала от тебя, а домой к Гертрауд… все было бы иначе.       Ягер замер на мгновение, пока ее слушал, и не заметил, как по щеке скатилась слеза.

***

      Когда Ягер проснулся, то в комнате было уже светло и тускло — утро выдалось пасмурным. Анны рядом не было и, вскочив на постели, застыл в оцепенении. Она стояла у окна в своей ночной сорочке и глядела перед собой. Анна выглядела по-прежнему больной, но теперь увереннее и крепче, словно обрела дух. Ягер встал с постели и шумом простыни и одеяла привлек ее внимание. Она посмотрела на него непонимающе, будто его увидела внезапно ожившим после болезни, и смотрела внимательно за каждым его жестом и движением, разглядывала, словно хотела убедиться собственному зрению. Ягер, не издав ни единого звука, подлетел к ней, совсем непонимающей и потерянной, и невольно взял за руки.       — Клаус, веришь… — начала она сиплым, но уже не таким жалким голосом, — будто и не было ничего…       Он молча приложил ладонь к ее лбу, и он был лишь теплым, как, возможно, и у него. Анна выглядела еще слабой, но больше утомленной от болезни. Однако движения ее были устойчивы и точны, как у почти здоровой.       — Не может быть… — не поверил Ягер и взял в руки ее лицо, — как это произошло? За одну ночь…       — Не знаю… Но я проснулась, словно совсем. От болезни, от того еще коматоза… Лишь усталость, но это ничего. Агония моя закончилась.       Ягер облегченно выдохнул, поцеловал ее в макушку и крепко прижал к себе. Анна не отпрянула, сама потянулась и прижалась. Именно в эту минуту она обрадовалась, что он был рядом с ней.

***

      Ягер вновь вызвал доктора Флайшера, и тот, придя в такое же недоумение, как и он несколько часов назад, осмотрел бодрствующую Анну и, все еще удивленный, сказал:       — Ну что ж, динамика вполне положительна. Легкие еще слабые, но это остаточное явление… Главное — долечить. Слабость и быстрая утомляемость еще будут ощутимы, но если принимать витамины и, опять же, долечить, то фрау Ягер вскоре совсем встанет на ноги. — он на мгновение задумался, — Верно, моя гипотеза оказалась правдива, и у фрау Ягер была действительно интоксикация антибиотиков. Это, вероятно, вызвана аллергией на некоторые компоненты в составе…       — Вы еще упоминали о тахикардии, — заметил Ягер встревоженно и невольно столкнулся взглядом с Анной.       — О, это ничего. Последствие аллергии на антибиотики. Вскоре станет совсем легче. Главное, как я уже сказал, витамины и продолжить лечение. Антибиотиков одного раза в день будет достаточно, а там уже по самочувствию. Ах да, и самое важное — покой.       Ягер кивнул и проводил доктора. Теперь, услышав врачебное заключение, он по-настоящему ободрился. Опасность миновала, однако Ягер с особым усердием принялся выполнять все данные ему рекомендации. Анна не стала его останавливать из-за прежней нехватке сил и природного усердия, с которым она уже была знакома, Ягера. Хоть и развращенной праздной жизнью теперь, он помнил о выученной в детстве и юности дисциплине и изобрел целую систему приема витаминов и антибиотиков. Режим соблюдался безукоризненно, и Анна хоть и пыталась возразить, но вскоре поняла эффективность такого подхода.       Ягер совсем не утомлял ее разговорами, даже когда это было необходимо, но Анна и сама не особенно распространялась. Они вновь стали чужими: она отдалилась, а он сдерживал порывы. Вскоре к Анне вернулся аппетит и прежний румянец. Ее взгляд, наконец, потерял больной блеск и стал, как и раньше, сосредоточенным. После она начала вставать и ходить сначала по комнате, а потом по коридорам этого мотеля. Что она для себя отметила, что совсем не помнила, как Ягер привел ее сюда и всю эту бедную обстановку. Проходя по коридорам ей казалось, что из какой-либо щели в полу выбежит крыса или таракан, оттого охота ходить здесь у нее совсем пропала. На балкон Ягер ее не выпускал, и она не стала перечить.       Из машины, которая до сих пор стояла припаркованная к отелю, Ягер принес вещи, и Анна, несколько удивившись, принялась их перебирать.       — Нет, это невообразимо… — пробурчала она себе под нос, вытаскивая из сумки поношенные платья неизвестных размеров, — Я не могу в этом ходить. Боже, где ты это взял?       — Не я, — ответил Ягер, наблюдая за ней, — а Шрайбер. Я его попросил набрать одежды…       — Ясно… — выдохнула в недовольстве, — но я решительно не могу в этом ходить. Это какое-то невиданное тряпье!       — Ну, Шрайбер не знаток женской моды…       — Причем здесь мода? Это совершенно не мой размер и… — она вытащила очередное платье и поморщилась, — о, что за ужасная расцветка?.. Да кокотки внизу выглядят лучше.       — Кокотки? — улыбнулся он, — Кто это?       Анна взглянула на него, прищурившись, и загадочно ухмыльнулась.       — Ну, Вам, дражайший герр Ягер, должно быть известно, кто это. Вы ведь так цените продажных женщин, что об этом знала вся Германия, и наши друзья в лице Фредерики и Луизы никогда не забывали мне об этом напомнить.       Улыбка с его лица вмиг слетела, и Ягер невольно потупил взгляд. Анна хмыкнула и раздражилась. Она не хотела говорить язвительно и уничижительно, как сказала, но что-то зудящее внутри в сердце или в мозгу, или в обоих местах, так и свербело выговорить, точно выплюнуть и надавить на старые обиды. Ей приносило удовольствие видеть его поникшим, однако оно было секундным, словно и не было его, а тяжесть после ее укола оставалась еще долго. И напряжение, словно стена, росло между ними вновь.       — Здесь неподалеку есть деревня, — начал Ягер, собравшись с мыслями, — и доктор Флайшер говорил, что в местных ателье неплохо шьют. Я поеду туда и привезу что-нибудь.       — Да, — отозвалась Анна бесцветным голосом, почти задумчиво, — я… спасибо.       Между ними вновь повисла неловкая пауза, и никто не решался ее прервать. Ягер чему-то кивнул и, накинув пальто, вышел. Анна тяжело выдохнула и упала на кровать; ей отчего-то вновь захотелось сделаться больной и почувствовать его руки на своих плечах.

***

      Платья, что привез Ягер, ей понравились, и она оценила его избирательность. Все платья оказались льняными, что лишь умилило ее, ведь невольно вспомнила, что бабушка шила ей именно такие. Ягер, видя ее довольство, облегченно выдохнул и, взглянув на часы, вспомнил об ужине.       Надев платье лазурного цвета, которое очень ей приглянулось, Анна с нетерпением ждала Ягера с ужином. С недавнего времени ей очень хотелось есть, хоть и здесь готовили неважно, и она порой сама желала спуститься на кухню и напечь блинчиков, Анна все же не пренебрегала здешними приготовлениями.       Вскоре она услышала, как дверь открылась, но шагов не последовало. Анна обернулась и расслышала голос Ягера, который становился все отчетливее:       — …нет, я женат и, пожалуйста…       Затем последовал писклявый женский голос о чем-то его упрашивающий. Анна в мгновение покраснела от внезапно обрушившегося на нее гнева. Тотчас ей захотелось закричать и разнести весь этот номер, вместе с этими дешевыми женщинами. Однако, когда Ягер все же вошел в номер, Анна не выказала ни единого проблеска своего настроения, и он ничего не заметил. Ужин прошел в тягостном молчании, и Анна, так страстно желавшая его, почти не притронулась к тарелке.       — Что-то случилось? — наконец спросил Ягер, наблюдавший за ее мрачной задумчивостью.       Анна даже не повела головой в его сторону и вновь о чем-то раздумывала. Он решил не отвлекать, признавая эту такую привычку и за собой.       — Я хочу уехать отсюда. — решительно объявила она, взглянув на него, и добавила, — Немедленно.       — Сейчас? Но… ты еще слаба и доктор Флайшер сказал…       — Я прекрасно себя чувствую. — оборвала она и вскочила с места, — Со мной все хорошо и я хочу уехать из этого отвратительного места…       — С чего ты решила ехать прямо сейчас? До сегодняшнего дня ты и не думала об этом.       — Да… но разве так не лучше? Это какое-то ужасное место. Даже с лагерем не сравнить… И эти стены так давят. От подобной обстановки снова можно заболеть…       Ягер не ответил, поразмышляв с минуту. Выдохнув, он взглянул на Анну, которая теперь отвернулась к окну.       — Ты еще слаба, Анна. И рецидив может быть. Я все же думаю, что лучше еще остаться ненадолго.       — Ну, разумеется, ты так думаешь, — злобно усмехнувшись, прорычала она.       — Анна?       Она резко обернулась на него и растянулась в презрительной улыбке.       — Здешний контингент весьма прельщает, не правда ли?       — Что ты имеешь в виду? Я не понимаю. Как этот контингент может прельщать? — нахмурившись спросил Ягер, а через секунду его лицо озарило понимание, — Ты, верно, все слышала… и поэтому хочешь уехать.       Он приподнялся и не смог сдержать улыбки.       — А я ведь уже думал…       — Так и есть, — поспешно добавила она, чтобы он не развил свою мысль, что и так отражалась на его лице, — ничего. Я… вовсе не из-за этого, а… из-за другого и все.       — Но почему ты хочешь уехать? Ведь именно поэтому. Неужели ты думаешь, что я теперь на это способен?       — Конечно, способен. Ты всегда будешь. А, впрочем, почему нет? — она усмехнулась, — Тебя никогда не смущало мое присутствие. Ни дома, ни здесь.       Ягер тяжело вздохнул и вновь промолчал. Ответить ему было нечего и возразить тоже. Он знал, что Анна права и не мог ее остановить. В ней говорила обида, болезненные воспоминания и униженная гордость… О, такой жгучей помеси Ягер и вообразить не мог.       — Анна, я не хочу ехать сейчас лишь из-за тебя. Для меня только это имеет значение…       — Да? Как странно… Как легко тебе удалось перемениться. Так не бывает. Так или иначе, не стоит тебе притворяться. Или ты решил, что я поверю в эту милую немецкую сентиментальность? Нет, Клаус. Так что, оставь. Мы оба с тобой знаем, какой ты. И не играй заботливого мужа, у тебя плохо получается.       Ягер скрепился и проглотил колкость, хоть и неистово желал накричать и учинить очередной скандал, но все же помнил об уязвленном ее положении.       — Анна, ты знаешь историю нашей семьи. И почему я так поступал. Прими во внимание и то, что твой обожаемый Феликс сделал, когда ты еще не была Ягер.       — Ты не можешь… — вмиг она покраснела и процедила злобно, — Ты не смеешь его упоминать. Или неужто опустишься настолько, что станешь его винить? Это только твоя вина, Клаус. И не верю я тебе нисколько… Ты не любишь никого, только себя и свои страдания, потому и упиваешься ими, а у самого руки по плечо в крови. Как был палачом, так и остался.       Ягер знал, что заслужил такого ее обращения, но боль от этих слов была совсем нестерпимой. Говорила она все так решительно, однако решимости до конца не хватило, и Анна вдруг заплакала. И она вновь стала прежней: хрупкой и добросердечной. О, как Ягер любил ее теперь, даже после всех ее колких фраз. Он понимал, что в ней еще клокочет обида, и она сама этим же первая тяготится.       — Не верь, если хочешь, — начал он, охрипший от нахлынувших чувств, — но я всегда буду любить тебя.

***

      Более Анна с ним не заговаривала, и Ягер, хоть вновь хотел прояснить, не стал давить и дал ей время. Да, дать время, думал он и, видя ее прежний румянец, все же решил не оттягивать отъезд. Однако Анна приняла холодно, даже равнодушно и лишь кивнула. Хоть ей стало совсем легче и остатки слабости отступали, она так не спросила его о дальнейших их скитаниях. Ягер сначала удивился, но одно ее то выражение все рассудило — ей все равно.       Они покинули этот захудалый мотель через несколько дней, и Анна выглядела чуть ободренной. Ягер часто напоминал ей о самочувствии, но она отмахивалась как бы в раздражении, и выглядела хоть и бледной, но оживленной. Он старался не выказывать чрезмерного беспокойства, которого почти раздирало его на части и быть спокойным, однако все же часто останавливался, чтобы дать ей передохнуть. Анна поначалу фыркала и отвергала всяческое проявление его заботы, но вскоре смирилась, поняв, что он так и продолжит. Ему приносило огромное удовольствие заботиться о ней, но Анна по-прежнему оставалась холодна и подозрительна и лишь позволяла ему это. Подумав об этом, она усмехнулась про себя. А ведь если мне прогнать его, спросила она себя, то есть, совсем; сбежать и все, взять свой паспорт, немного денег и оставить его… Анна не смогла утвердить этот вопрос про себя и решила отложить, пока они куда-нибудь да не приедут.       Ягер, ориентируясь по карте, выехал на юг, но до самой Баварии было еще немало. А ехали они уже несколько дней, и Анна выглядела все более утомленной. Испугавшись рецидива, Ягер остановился у одного отеля, походивший на лечебный пансионат. Он бывал в таких в глубоком детстве, потому и навеяло на него подобное сравнение. Анна, увидав этот отель, воодушевилась и сама попросила остаться здесь на несколько дней. О, Ягер был чрезвычайно доволен ее этой маленькой просьбой. Конечно, он не мог ей отказать, но ведь она попросила его… Он, совсем соскучившись по ее голосу и некоторой беспомощности во время болезни принял за радость угодить ей, особенно разглядев ее слабую полуулыбку.       Это действительно оказался пансионат, только самый обыкновенный и приличный. В приемной их встретила миловидная улыбающуюся молодая женщина и, выслушав Ягера, попросила паспорта.       — Герр и фрау Винтер, мы рады приветствовать Вас в нашем пансионате, — улыбнулась она и протянула ключи, — приятного отдыха.       Ягер кивнул и прошел к лестнице. Анна улыбнулась женщине и направилась за ним. Она отметила приятную и светлую обстановку вокруг, выдержанную в одном бежевом цвете: мебели было хоть и мало и вполне обычная, но уместная, лампы с мягким ярким светом освещали все коридоры, особенно у номеров, цветы или, скорее, растения на каждом подоконнике стояли ухоженными, со свежими зелеными листьями и увлажненной землей — Анна намеренно обратила на это внимание. А люди, что проходили мимо, совсем обычные, не обращали на них внимание вовсе: мужчины в своих компаниях болтали, смеялись, а женщины, делая вид вовлеченности, кивали и часто отвлекались на детей, которых вели под руку. Анна особенно это про себя отметила.       Ягер, уставший, совсем и не обратил внимание на предоставленный номер — сразу прошел в ванную. Анна же осмотрелась — и вновь обычно, но уютно и светло. А что еще нужно, подумалось ей вдруг. В номере мебели было больше: и круглый стол с вазой лилий, и два велюровых небольших кресла у окна, стул у входа в ванную, и скромный трельяж поодаль просторной кровати. Анна вдруг представила, что Ягер теперь, верно, непременно ляжет с ней и от этой мысли поежилась. Как же теперь, спросила она себя и поникла. Слышать его дыхание и шевеление во сне представлялось ей чем-то чрезвычайно странным и чуждым, словно она должна была лечь с незнакомцем. Но мы ведь будем только спать рядом, рассуждала она и невольно вспомнила первые дни их брака, когда они приехали к Фредерике с почтительным визитом — как делали все молодожены — и легли в одну постель. О, ведь он тогда вернулся совсем пьяным и что-то на него нашло, продолжала мысленно Анна и не заметила, как из ванной вышел Ягер.       — Что-то случилось? — встревоженно спросил он, наблюдая за ней, — Тебе нехорошо?       — Все в порядке… — отозвалась она после недолгого молчания и отошла к окну, — здесь неплохо, правда? Но что это за местность? Какой-то старинный городишко?       — Да, очень старинный и больше похож на деревню. Но зато тихо…       — Напоминает Обераммергау с маленькими улочками и средневековыми башнями.       Ягер помолчал с мгновение, будто что-то раздумывая, и взглянул на нее.       — Ты была в Обераммергау?       — Конечно. — ответила она и повернулась, — Отец обещал передать мне его как и Фюрстенберг, в случае…       Анна осеклась и потупила взгляд. Она вспомнила тот разговор с Феликсом и его теплые объятия, отчего горько усмехнулась, с тоской понимая, что теперь он существует лишь в ее памяти.       — В случае чего? — спросил Ягер, не спуская с нее внимательных глаз.       Она выпрямилась, расправив плечи. Вспомни, кто ты, вторила Анна себе мысленно и вздохнула.       — В случае, если я рожу от тебя ребенка. Отец хотел заключить со мной подобие сделки, если я сумею наладить с тобой отношения. Предлагал чуть ли не всю Германию за внука…       Теперь молчал Ягер, и Анна, успев отвернуться, чтобы не видеть его выражения, знала, что он поражен. Поражена была и она, особенно такому своему бесстрастному тону. Ей вновь захотелось заплакать, однако причины она не знала. Вновь погрузившись в свои воспоминания о Феликсе, она не заметила, как Ягер приблизился и положил руки ей на плечи. Она невольно дернулась от испуга, но не издала ни звука, лишь нервно повела головой.       — У нас еще может быть все хорошо, — вдруг начал он тихо и исступленно, — когда все закончится…       — Что? — злобно усмехнулась она, дернув плечами, и он убрал руки, — Что может быть?.. Все хорошо? Нет, Клаус, не может.       Анна повернулась и глядела на него возбужденно и хищно, словно желая броситься, отчего он отступил на шаг. Она смотрела на него не более мгновение, а после захохотала дьявольски, как тогда после своей «Одиллии». Ее смех стал угасать, лишь угрожающие, глухие нотки звенели в этой тишине…       — Все хорошо… — протянула она и нахмурилась, — Клаус, ты так ничего и не понял?.. У нас ничего не будет! Никогда! И не из-за тебя, а из-за того, что ты сделал со мной… Ты уничтожил меня. Уничтожил меня, как человека, как женщину, а теперь ты хочешь примириться? А с кем примириться? С моей тенью?! С тенью человека или все, что от него осталось после тебя?! Нет, Клаус. Когда все закончится, мы разведемся. Меня больше ничего не держит…

***

      Ягер оставил ее одну, предполагая, что теперь она желает уединения. Ему и самому хотелось выйти, подумать и утихомирить возникший вихрь болезненных чувств внутри. Его разъедали терзающие мысли, но он продолжал все думать, думать, находя в этом странное мученическое удовольствие. И среди всей этой вереницы мыслей возникало лишь единственное желание — вернуться и зацеловать ее. Он был уверен, что она вновь плачет и тяготится, как и он, а потому желал облегчить, но уже понимал… Ягер, наконец, понял, что от него ей лишь больнее. Ведь ничего хорошего она от меня за все то время и не видела, подумал он, так чего же она и ждет от меня теперь?.. О, внезапное это осознание сразило его совсем. Справиться с ним ему было невыносимо, а потому желал привычного — напиться. Он не пил уже давно, верно, с ареста и даже не испытывал подобного желания и после, но теперь… Подойдя к стойке приемной, Ягер застал всю ту же молодую женщину, у которой спросил, где бар.       — Ресторан дальше по коридору, герр Ягер. О, еще хотела сказать… — она нашла какую-то толстую тетрадь и, пролистав ее, прочитала, — Хайн Тилике. Он перезванивал Вам сегодня в обед, когда Вы оставили запрос в Берлин.       — Тилике? — спросил Ягер задумчиво и тотчас оживился, — Теперь Вы можете соединить меня с Берлином?       — О, разумеется! Можете позвонить прямо сейчас, герр Ягер.       Не дослушав ее, Ягер метнулся к ближайшему телефону и, набрав известный номер, стал мучительно ждать.       — Хайн Тилике, я слушаю, — послышался знакомый голос в трубке, и Ягер облегченно улыбнулся.       — Тилике, это я.       — О, герр Ягер! Наконец-то Вы позвонили! Право, я так волновался…       — Не стоило. Все в порядке. Теперь… Что там в Берлине?       — Продолжаются Ваши поиски. Все же вовремя Вы ушли из той хижины, герр Ягер, на следующее утро там была уже полиция. Но я успел навести порядок и несколько… развалить хижину.       — Что?! Ты развалил хижину?! И мой камин? И кухню? А куда ты дел шкуру пумы?       — Прошу Вас, герр Ягер, — сказал Тилике обиженно, — Это нужно было для дела, уверяю Вас. Шкуру я отвез к себе, а камин… Ну что ж, теперь он Вам не нужен.       Ягер тяжело вздохнул, мысленно подсчитав лишние расходы, и невольно задумался.       — Где Вы теперь? — спросил Тилике после его молчания, — Мне звонили из пансионата…       — Да. Неплохой пансионат, кстати. Я думал в этом Кохеме несколько бедно…       — Значит, Кохем. Думаю, если выехать сейчас, то к утру уже буду у Вас.       — Что это значит, Тилике? Неужто так соскучился, что готов все бросить и ринуться ко мне?.. — улыбнулся Ягер.       — Бросать мне некого, поэтому ждите меня к утру.       — Некого? А как же Розмари?..       — О, герр Ягер, — тяжело вздохнул Тилике и замолчал на секунду, — Я Вам все расскажу по приезде. Многое стоит обсудить и не по телефону.       — Тогда жду.       И он положил трубку. Голос Тилике отчего-то невероятно воодушевил поникшего Ягера, и пить он перехотел.

***

      Когда Ягер вернулся было уже за полночь, и Анна спала. Даже во сне она выглядела тревожной, и он, приляг рядом, рассматривал ее напряженные черточки. Необъяснимая, но чрезвычайно сильная волна нежности накрыла его внезапно, и он, вновь поддавшись порыву, поцеловал ее в кончик носа. Анна поморщилась, но ее лицо стало постепенно расслабляться, пока не стало совсем спокойным.       Наутро Ягер проснулся раньше и, осторожно выскользнув из постели, чтобы не разбудить Анну, прошел в ванную, а из нее, одевшись, вышел вниз. Ягер сел в ресторане, заказал кофе, хотя вновь желал коньяка, и стал ждать. По его расчетам Тилике должен был прибыть к десяти. Ошибся он не намного, поскольку к половине одиннадцатого уже увидел знакомую машину у пансионата. Ягер чрезмерно ободрился приездом старого друга и пошел навстречу. На выходе из ресторана, Ягер замер в оцепенении. Тилике, завидев его, улыбнулся и, подойдя ближе, поздоровался.       — Что это значит, Тилике? — почти прорычал Ягер.       — Неужели ты не рад меня видеть, Клаус? — невинно спросила Луиза, выйдя из-за спины Тилике.       — Герр Ягер, это было необходимо. Я могу объяснить…       — Что объяснить? Зачем она здесь? — вскипел Ягер, впившись в растерянного Тилике, взглядом.       — Не горячись, дорогой, — вкрадчиво сказала Луиза, чуть улыбнувшись, — я лишь хочу поговорить и предложить кое-что…       Ягер непонимающе взглянул на нее, опешив, затем на кивающего Тилике и проклял все на свете, когда услышал знакомый голос.       — Какой неожиданный сюрприз… — сардонически протянула Анна, поравнявшись с ними.       Тилике, подавив изумление, неловко кивнул, но Анна не заметила, сверля довольную Луизу взглядом. Никто не решался прервать напряженной тишины, и вновь послышался злобный смех Анны, который звучал, скорее, как скрип и вой одновременно.       — И вновь мы в нашем треугольнике, заточенные точно в Бастилию…