Как на войне

      Ягер долго размышлял над обстоятельствами, что сложились недавно самым невероятным образом. Однако он ни о чем не сожалел; он еще с детства уяснил, что никогда не стоит ни о чем сожалеть, но странная тревога поселилась в его мыслях с недавнего времени. Та сцена с Анной неминуемо, как бы он ни отрицал, вспоминалась ему против воли. Дошло до того, что Ягер не мог выносить лишь одного ее вида и совсем не потому, что злился или презирал ее… Мысли о ней вновь стали навязчивым наваждением как тогда в S III и вновь эта болезненность в его суждениях и бледный цвет лица. А Анна держалась с внезапно появившимся достоинством, прямо, почти дерзко, и он, глядя на нее, сгорал внутри себя. Она даже и не подозревала, каким была тираном и мучителем его сознания. На месть за столь несносную выходку Ягер был не способен из-за усталости, вдруг его одолевшей, а потому они жили даже спокойно, без его кутежей, как соседи, недолюбливающие друг друга. Ночами он страдал бессонницей, а если и удавалось поспать, то неизбежно просыпался от кошмаров, которые напоминали ему произошедшее в S III.       Тилике беспокоился за состояние Ягера и порой заменял его в «Лорелее». Однако несмотря на хорошее положение дел, Ягер вновь оставался мрачен и странно задумчив. Луизу он не хотел видеть и потому поручил Тилике придумывать несуразные предлоги его отсутствия дома и на работе. Ночами он предпочитал бессмысленные хождения по дому с бутылкой коньяка — теперь он пренебрегал даже графинами — и старался всячески избегать левого крыла дома, несмотря на страстную тягу. И хотел бы Ягер пройти мимо ее комнаты, если бы хмель не ударила в голову. Анна спала тревожно, часто ворочалась, порой даже что-то бормотала; Ягер поставил бутылку на прикроватный столик и опустился рядом с ней. Даже в темноте он различал ее нервозность и возможную возбужденность. Он аккуратно коснулся одной прядки, которая выпала на лицо и убрал ее за ухо. Анна что-то пробормотала, но не проснулась. Погладив ее щеку, Ягер невольно вспомнил совсем такую же сцену, произошедшую с ним в S III. Ведь он так же приходил в ее каморку и глядел подолгу.       Выждав ночи, Ягер аккуратно проскользнул мимо постовых и открыл ее комнату. Он здесь еще не был и отметил совершеннейшую тесноту, точно в гробу; даже чердак в его родовом поместье был больше, хотя раньше он таковым его и не считал. Ягер решительно не понимал, как Анне удавалось готовить здесь переводы, ведь вместо стола был лишь ветхий табурет и лампа; кровать ее тоже была совсем непригодной: ржавой, до невозможности скрипучей и наверняка неудобной. Из постели у нее было лишь забитая подушка, простынь и пододеяльник. А что же в дождь, спрашивал себя Ягер, ведь в Ордруфе в дождливые дни нестерпимо холодно… Он еще на допросах стал замечать ее покашливания и насморк.       Ягер огляделся и, наконец, заметил ее. Анна неподвижно лежала на своей этой жалкой коечке, закутавшись в пододеяльник, и подрагивала. Он и не удивился: сегодня еще с вечера разыгралась буря, а после и гроза; становилось все холоднее, особенно в коридорах штаба и в маленьких помещениях. За крошечным окошком, что располагалось высоко на стене бушевал дождь и гром, отчего звук его сапог был почти заглушен, и Ягер, хоть и осторожничал, но не боялся ее разбудить. Он знал, что заключенные спят особенно крепко. Накрыв ее пледом, который принес, Ягер почувствовал странное дуновение и такое сильное, что мурашки пробежались по его телу. Взглянув на окно, он заметил его чуть отворенным. Верно, не смогла дотянуться, подумалось ему, и подойдя, закрыл окно. Он присел рядом, совсем на край, чтобы не побеспокоить, и с облегчением заметил, что тревога медленно сходит с ее лица.       — А у меня рука все же дрогнула… — прошептал Ягер, склоняясь над ней, — я думал, что уже не способен…       Он ухмыльнулся то ли своим мыслям, то ли ее такому беззащитному виду, сам не разбирал. Погладив ее по макушке, Ягер совсем тихо выдохнул:       — Спи спокойно.       Ягер помнил все до последней своей мысли о ней. Тогда он хотел испытать ее, но отчего-то не решался и хоть работала Анна подле него уже продолжительно, все же оставил свою затею. И не потому, что струсил, а единственно лишь из-за совершенного ее понятного характера. Ведь замечал же ее кропотливость в переводах и не из-за одного страха, а из-за того самого склада характера. Он глядел на нее исподтишка, но и этого хватило, чтобы разгадать в ней совсем уж дитя. Однажды он решился над ней подшутить; так, безобидно, без насмешки, но Анна даже и не поняла, потерялась, нахмурилась, словно уже провинилась и ответила что-то неловкое. Ягер говорил со многими заключенными и те, почувствовав слабый тон, отвечали свободнее, взять хотя бы Ивушкина, эта же нет. Он сначала подумал, что ужасно боится, но она и вправду боялась, однако все же выдержала и держалась отстраненно, несмотря на его благосклонное отношение. Его это даже обидело, а после быстро понял, что Анна наверняка с чужими всегда так держится, ведь конфузилась же она рядом с Ивушкиным. О, эти двое оказывали на него непосильное давление, однако Ягер был все же рад, что оказался именно в S III.       Посидев с ней еще немного, думая то обо одном, то о другом, Ягер встал и направился к выходу, но у самой двери резко остановился, вернулся и все же поцеловал ее в висок.

***

      — …это что же мне теперь и выйти нельзя?! — гневно спросила рассвирепевшая Анна.       Они вновь ссорились. В четвертый раз за эту неделю и Ягер чувствовал существенное истощение моральных сил. Анна перестала на себя походить теперь совсем и вместо привычного виноватого взгляда и опущенной головы отвечала и как дерзко. Насмешки его теперь она не терпела, а пресекала или говорила что-то в тысячу крат язвительнее, пререкалась и совсем уже не боялась его штандартенфюреровского взгляда. Ягер знал, что перемена произойдет, однако и вообразить не мог, что в такую дикую форму. Анна представляла теперь какое-то беспорядочное существо, которое так и искало скандала. Она даже не скрывала свое презрение и сквозь пелену гнева и негодования, Ягер все же отмечал ее склонность к остроумию и сарказму. Анна парировала слишком быстро, порой, как ему казалось, не успев подумать. Остроты только и вылетали в его адрес и такие ядовитые, которые он сам бы не сумел бы сочинить.       Ссорились они по всякой мелочи, порой даже бытовой. И теперь Анна не молчала, высказывала все, что ей не нравилось и не устраивало, не забыв вспомнить — и тем поддеть — про его кутежи и бордельные похождения. Ягер, разумеется, хоть и в изумлении, но все же отвечал и грубо, чтобы больно ранить, но Анна лишь усмехалась. И теперь ссора началась с ее своевольного выхода в город; Ягеру был категоричен и строг, а мысль об ее каких-то неизвестных ему делах и вовсе вводили его в бешенство. Он признал, начал он, но, как и оправдывал себя, у него имелась причина.       — Было оговорено, что никаких выходов. Без меня — никуда! Куда Вы ходили?!       — К счастью, Вы более не штандартенфюрер, — нарочито приторно улыбнулась Анна, каким-то чудом уняв свой гнев, — и отчетом Вам я не обязана.       — О, Вы теперь моя жена, — угрожающе приглушил голос он, — и будете делать все, что я скажу…       Анна серьезно поглядела на него, совсем не моргая, и Ягер впервые заметил в ней такое хищное выражение. После секунды-две молчания, она широко улыбнулась, а после и вовсе расхохоталась, вновь так болезненно, надломлено, будто вот-вот заплачет. Однако более Анна не предоставила бы ему такого удовольствия. Вместо слез — он видел презренную ухмылку, а испуганный взгляд ее теперь стал жестким и холодным. Впрочем, Ягер ведь именно этого и хотел, однако странное ощущение неловкости впредь легло на его сердце.       Угрозы, крики и оскорбления более не имели на нее воздействия, и он вмиг выбился из сил. Попытки усмирить ее необузданный нрав, который так и пер дикими выпадами стали его добивать неумолимо. Днем дом походил на поле для танковых дуэлей, и после Ягер удивился своей проницательности такого сравнения. Вымотанный он даже ночью не знал покоя: бессонница одолела его совсем, и он не спал по нескольку дней. Разрешилось все тем, что Ягер решил отослать ее в Дорнштеттен, где отец по случаю свадьбы оставил им маленькую захудалую пекарню. Ягер никогда там не был и мало интересовался тамошними делами своего нового предприятия и не из-за честолюбия и пренебрежения к такой глуши как Дорнштеттен, а лишь потому, что руководствовался известным еще с детства правилом, ставшим для него ключевым — назло отцу. Помимо скорый отправки Анны, Ягер, ободрившийся будущем покоем в доме, отрезал всякий ее выход на их счет — однако Анна все же сумела удивительным образом снять оттуда еще десять тысяч марок, которые вновь вложила в драгоценности, по ее собственным словам — и назначил ей ежемесячный пансион в три тысячи марок. Ягер не представлял, как она выживет на такие копейки, однако все же считал себя правым и оставил эти мысли.       Анна совсем не противилась и восприняла спокойно, что его изумило, однако его вид оставался бесстрастным. Она единственно потребовала, чтобы Розмари непременно ехала с ней, и хоть Ягер понимал, что теперь найти пристойную прислугу сложнее, чем в военное время, все же не стал вступать с ней в конфронтации и отпустил.

***

      Ягер ненавидел опоздания и всегда приходил за несколько минут раньше назначенного времени, однако этот проклятый Краузе заставил себя ждать больше двадцати минут и наконец явился.       — Прости, Клаус, задержался…       Ягер пожал вытянутую руку и неискренне улыбнулся.       — О, ну что ты, я понимаю.       Краузе сел напротив него и огляделся: на сцене музыканты играли тогда знаменитую «Turnier tango» и дорого одетые дамы упрашивали своих спутников потанцевать с ними; мужчины же, курившие сигары, не отставали от барменов и официантов, и те порой не успевали подносить им выпивку; некоторые в веренице этого шума наслаждались видом на Бранденбургские ворота, лениво потягивая коньяк. Краузе усмехнулся:       — Поздравляю, Клаус. Действительно тебе удалось сделать из этого милого семейного ресторанчика достойный кабак!       Ягер учтиво улыбнулся, оглядывая того почти с презрением. Тилике он не нравился и не мог объяснить причины, но Ягер стал догадываться: в Краузе и впрямь было что-то скользкое и неприятное, несмотря на его красивое, мудрое лицо. Лет ему было не меньше сорока пяти, однако, как показалось Ягеру, красота и стать его расцвели именно сейчас. Краузе был кареглаз, со смольными волосами и отчего-то напоминал испанца, хотя по его же заверениям имел лишь истинно баваро-немецкие корни. Характер его был упрям, непримирим, мстителен и строг, хоть и любил покутить. Ягер виделся с ним аккуратно, раз в месяц или того меньше.       — Как супруга?       — Благодарю, все хорошо.       Краузе натянуто улыбнулся, и Ягер чуть не закатил глаза. Его учтивость была ему тошна, особенно когда Краузе так неумело ее демонстрировал. Их разговор спас только подоспевший официант, который поставил графин коньяка. Ягер не стал бы и пить с таким, как Краузе, однако приличия и некоторые обязательства, которые он перед ним имел все же решил соблюсти. Как бы Ягер страстно не восхвалял свою деловую хватку, он знал, что многим обязан именно Краузе.       Все началось еще в конце ноября сорок пятого, когда Ягера и Тилике привлекли как военных преступников. Тогда Ягеру было решительно плевать на свою жизнь по известной лишь ему одному причине, однако спасти Тилике стало его обязанностью. Но какие бы показания он не давал, сохранить репутацию и перевести Тилике из обвиняемого в свидетели ему не удалось. И тогда Ягер решился на шаг для него совершенно унизительный — просил отца о помощи. Он и не ожидал ответа, но все же страстно надеялся, ведь выхода более и не было. Ответ Ягер так и не получил, зато через несколько дней после отправки письма его посетил адвокат, который заверил в успехе дела и оповестил, что у Тилике тоже есть свой. Несмотря на разгромные аргументы «русского» обвинения, которым и нечего было возразить герр Хальцер и герр Штейн ловко, ходя почти по острию, сумели перевести и Ягера, и Тилике в ряды свидетелей. Ягер не понимал, как им удалось и даже не стал расспрашивать, уже предполагая скольким было заплачено за молчание, уничтожено сведений и сокрыто фактов. Но тогда для него не представляла ценности спасенная жизнь, ему даже стало до ироничного паршиво за своих сотоварищей павших в бою, убитых или повешенных по обвинению. Верно, как отец станет меня презирать, когда все закончится, и я вернусь домой, думал тогда он и даже порой поглядывал на стакан по неосмотрительности оставленный конвоем. Одного осколка бы хватило, промелькнуло у него в голове и эта мысль оказалась соблазнительнее, чем он мог представить. В эту ночь, когда вынесут оправдательный приговор, он и хотел решится. Однако перед этим, почти за несколько часов до его разрешения, произошло фатальное для него событие.       Провожаемый конвоем Ягер всегда ходил в наручниках, но сегодня их оставили лишь на руках. Его привели к сроку, однако судья, как только один из конвоиров заглянул в судебный зал, попросил его подождать. Ягер знал, что подождать просят, когда адвокат или прокурор слишком разошелся в высказываниях и судья в растерянности, оттого и ждать, пока он поймет и примет решение. Конвоиры отстранились от него, разговорившись о своем, и Ягер отвернулся и заметил приоткрытую дверь. Верно, еще какой суд, подумалось ему и, поглядев на отвлекшихся конвоиров, осторожно подошел к двери. Суд только собирался, но присяжные, прокурор и адвокат были на месте; все какие-то взвинченные и нервные. Обвиняемого Ягер не разглядел и чтобы не быть замеченным поспешно отошел от двери и вернулся к своей. Простояв еще немного, совершенно игнорируемый конвоем, который совсем не заметил его свободного перемещения, Ягер услышал быструю и легкую поступь, принадлежавшей наверняка женщине. Так и было: молодая женщина, не смотря под ноги, торопилась, перебирая какие-то бумаги. Ягер мог видеть пока вдалеке, однако ее фигура показалась ему знакомой; он присмотрелся. Вскоре, оказавшись почти за шаг до той приоткрытой двери, в которую заглядывал Ягер, опаздывающая поскользнулась, выронила папку и упала сама.       — Фройляйн, Вы не ушиблись? — спросил Ягер, не заметив, как у него это вырвалось, ведь разглядел ее лицо.       Он глядел на Анну, не мигая, пронзая своим ледяным взглядом, и она вновь как будто вся сжалась. Ягер помог ей подняться, отдал поднятую папку, замечая ее распахнутый взгляд. Они глядели друг на друга не более минуты, но в эту самую минуту он разом решил для себя все. Весь смысл воссиял для него теперь, и в это мгновение он, совсем будто для себя обезумев, готов был наброситься на нее. В нем не было более злобы, граничащей с ненавистью, как в ту минуту, когда Тилике сообщил об исчезновении «остарбайтера Ярцевой». Он помнил лишь то, как страстно тосковал по ней пустыми холодными ночами в камере и вспоминал…       Однако пелена вдруг спала, когда Ягер, точно хищник почуял ее страх; Анна стояла неподвижно, затаив дыхание, и он невольно выпрямился, как бы вновь возвышаясь над ней. Ягер пропустил ее вперед, вспомнив, что уже однажды делал так. Анна прошла мимо, и он уловил знакомый аромат травяного мыла.       Тогда суд принял положительное в его пользу решение, однако он более об этом и не думал. После освобождения Тилике поехал к родителям и звал Ягера с собой, зная его непереносимость отца и мачехи, однако он отказал и отправился домой. Как бы ему ни хотелось, но объясниться с отцом теперь было необходимо. Но Феликс и слушать не стал, лишь вынес счет — отданным еще фон Герцом, дедом Ягера, Елене как приданное и по наследству, предназначавшемуся Ягеру, деревню Обераммергау с виноградниками. И так Ягер остался без средств к существованию, однако смысл, вдруг вновь найденный сиял в нем и теперь. Его тогда спасла Маргарет, которая, изумившись решению Феликса, все же помогла Ягеру. Обожаемый внука фон Герц оставил ему в завещании сто тысяч марок и эти деньги хранила Маргарет, пока Ягер был на службе. Однако этого было недостаточно даже на скромный дом для будущей четы Ягеров — он тогда и это решил.       Тилике, оставаясь по-прежнему преданным своему бывшему командиру, вспомнил свое первоначальное образование финансиста и принялся за изучение выгодных предложений вложения. Однако вложение, даже самое выгодное, требовало времени, которого у Ягера, по его мнению, не было. Тогда я дал ей неделю, надо было решить сиюминутно, подумалось ему. И в то время ему и подвернулся этот скользкий Краузе. Разумеется, Ягер понимал, что Тилике прав в своих суждениях о нем, но Краузе предлагал верный, хоть и нечестный способ скоро обогатиться. Фальсификация акций строительства железной дороги в Дюссельдорфе не впечатлила даже алчущего Ягера, однако он все же согласился, несмотря на предостережения Тилике, и не проиграл. Прежний вкус опасности и риска манили Ягера, разжигая в нем былую страсть, как и когда-то танковые сражения. За несколько недель он сумел увеличить свой капитал со ста тысяч до двух миллионов, однако и теперь удача не отворачивалась от Ягера: поручив Тилике разыскать Анну, где бы та ни была, он, наконец, получил ее адрес и совершенно всю подноготную о ней. И остался в высшей степени доволен сложившимися обстоятельствами, но все же отложил их встречу на месяц, ведь дома еще не было, а сам он скитался по гостиничным номерам. Тогда Ягер еще решил обзавестись тем рестораном Фишера, что создавал удивительную панораму на Бранденбургские ворота, однако и это было после, сначала же дом, как рассудил он. Особняк он нашел тоже не без помощи Тилике и на сделку решился почти сразу же, до того ему не терпелось поехать в Кройцберг.       — Герр Ягер, подумайте, может, все же…       — Прошу тебя, Тилике, оставь. Прекрасный дом и нет нужды чего-то ждать!       После же свадьбы и бесполезного объезда родственников с Ягером связался герр Леруа, французик и доверенный Феликса по многим делам, внезапно уволившийся из-за болезни жены, но оставшийся редким советником по финансовым делам. Леруа был щекотлив до учтивости и потому рассыпался в восторгах о долгожданной свадьбе, его новым домом, которые Ягер терпеливо выслушал, понимая, что звонок наверняка важный и касающийся дел отца. Так Леруа, наконец, поведал, что многие предприятия Феликса терпят убытки, «даже та фармацевтическая фабрика» в долгах.       — Я знаю, Клаус, у Вас непростые отношения, но Феликс почти тонет, а у тебя, как мне известно, дела идут лучше. Помоги ему, а, может, после этого и примиритесь?       — Да, благодарю, что оповестили, герр Леруа. И за коньяк благодарю. — и Ягер поспешно положил трубку.       И вот сейчас «маятник качнулся». К тем обстоятельствам «Лорелея» стала уже хорошо приносить, но Ягеру было недостаточно… вновь. Тилике он не сообщил о новых его делах с Краузе, а решил напрямую. Снова та схема, лишь предприятия менялись, но теперь Ягер чувствовал ясную зависимость от Краузе, который стал вести себя почти фривольно. Однако он был готов пойти на это за один хотя бы вексель на долги отца… А вскоре Ягер получил их все.       Краузе, уже хорошо выпив, развеселился и вел себя подобно хозяину. Ягер подавил ревностный порыв, отчего-то уставший и вскоре оставил его вместе с почти пустым графином коньяка. Сегодня ему ужасно хотелось домой. Новую прислугу Ягер так не нашел, несмотря на давящие пустотой стены, однако сожалеть он не мог. Зайдя в ее спальню, Ягер сразу же лег на кровать, подмяв под себя подушку. Она еще пахла ее ароматом, даже сейчас то травяное мыло, но Ягер отчего-то не променял бы его ни на любой другой. Он теперь часто ночевывал здесь, находя мучительное удовольствие в одном единственном воспоминании.       Тогда в Ордруфе вновь лил ливень и в штабе было прохладно. Ягер шел с очередного совещания, собранным Вальтером, с одним лишь желанием дойти до кабинета, который был еще и его комнатой. «Зато просторный!» — говорил Вальтер, когда Ягер удивленно взглянул на него после слов об единственном этом убранстве для герра штандартенфюрера. Но, впрочем, теперь ему было плевать, лишь бы немедленно лечь… Заснуть он желал еще и потому, что за день устал от терзающих размышлений о своем предложении Анне и тягостных воспоминаний ее с Ивушкиным переглядываний. Он выругался про себя и зашел в кабинет. У самого его рабочего стола Ягер застал встревоженную Анну, которая испуганно глядела на него, почти виновато.       — Анна? Что Вы здесь делаете?       — Я… — она побелела на глазах и, нервно сглотнув, продолжила, — я хотела поговорить с Вами, герр штандартенфюрер, но не застала...       — Что-то важное? Я устал…       Анна закусила губу, словно раздумывая о чем-то ее очень волнующем, и вновь опустила голову, когда он приблизился на полшага.       — Анна… — Ягер намеренно смягчил, но дальше не пошел, дожидаясь ее ответа.       Она постояла еще секунды-две и, наконец, подняла голову, встретившись с его благосклонным, почти ласковым взглядом.       — Я не сделаю Вам больно, обещаю, Анна… Вам незачем меня бояться.       Анна вновь казалась испуганной, и взгляд ее блуждал по кабинету, однако, словно что-то про себя решив, выдохнула и прямо взглянула на выжидающего Ягера.       — Мне не нужно недели, герр штандартенфюрер. Я согласна.       Он замер на мгновение и с присущей ему скрупулезностью изучал ее лицо. Анна нервничала и этот ее внезапный румянец… Он улыбнулся.       — Вы сделали правильный выбор, Анна. Разумный. Но… меня по-прежнему беспокоит, что Вы так боитесь.       — Простите, герр штандартенфюрер, это пройдет со временем, разумеется.       Ягер подошел ближе, наблюдая за ее реакцией, но Анна не вздрогнула, как обычно бывало. Еще шаг — он глядит на нее, не отрываясь, еще — и Анна отчего-то вновь заливается краской. Ягер оказался слишком близко, но она не отстранилась, взглянула на него недолго и вновь потупила взгляд теперь от смущения. Он осторожно взял ее руку и поцеловал, как тогда, пристально рассматривая ее лицо. Анна, набравшись смелости, взглянула на него, не убрала руки и в нерешительности нежно, почти невесомо провела пальцем по его шраму на щеке. Ягер, не сдержавшись, прикрыл глаза. Она глядела на него теперь открыто, и в ее взгляде он не различал страха, лишь странную готовность и любопытство. Они поддались друг к другу по наитию, будто по команде, заключив в спешные объятия. Анна целовала неумело, совсем по-детски, но Ягер лишь усмехнулся в поцелуй, ослабив хватку и дав привыкнуть. Он хотел быть нежен, но удивительное и внезапное помутнение, тепло ее губ и ответный порыв, и он срывается. Стягивает с нее платок, пиджак, пока Анна возится с его кителем; ее движение, как и его были торопливы и волнительны, отчего Ягер приятно изумился. Он уложил ее на кровать, расцеловывая шею, чувствуя женские руки на своих волосах. Тяжело дыша, он приподнялся, в приглушенном свете разглядев ее горящий взгляд, и потянулся к губам. Теперь Ягер целовал ненасытно, жадно, слабо покусывая, и Анна, стараясь поспеть за его напором, страстно отвечала, пока оба не начали задыхаться. Прерываясь на короткие вздохи, они вновь льнули друг к другу, попутно снимая одежду. Коснувшись ее груди, он услышал ее шумный выдох, а после мягкий стон. Анна потянула его к себе, вновь припав поцелуем, прижимаясь теснее. Ягер ловко дразнил, наблюдая за ее несдержанностью, и тихонько посмеивался, однако всегда отдавал вдвойне. Когда он вошел, ей было больно, но отчего-то сладостное удовлетворение уже сейчас растеклось по его венам от понимания, что он — первый. Ягер был осторожен, целовал и ласкал, чтобы отвлечь ее от неприятного ощущения.       — Тише, не бойся… сейчас будет хорошо.       Его движения были осторожны, и вскоре Анна расслабилась. Что-то проскулив, ее взгляд становился непонимающим и совсем бездумным; порой он замечал ее улыбку, которая со временем стала совсем явной, и Анна тянулась за поцелуем. Ягер ускорился и с ее губ сорвался стон; зажав в кулаке простынь, она жадно ответила на поцелуй, поддаваясь ему навстречу…

***

      Ягер сидел в кабинете и сверял отчет с прошлым месяцем. Результаты его радовали, и он отметил про себя похвалить Тилике за дополнительно вырученные сто тысяч в этот месяц. Тот появился совсем скоро в его кабинете, и Ягер, улыбнувшись, предложил Тилике выпить.       — Зря ты переживал, Тилике. Я говорил, что выровняется…       — Да… — задумчиво протянул он, крутя бокал с коньяком, — Однако меня все же беспокоит этот Краузе. Он мне не нравится.       — Твоя правда. Но пока ничего чрезвычайного. А предвидеть наперед шаги своего врага невозможно, пока он не сделал хоть одного.       — Значит, все же врага? С ним стоит быть осторожнее… Да и отступать некуда. Последний рубеж Вы сами себе перекрыли, герр Ягер.       — На отца намекаешь? — сощурился Ягер и ухмыльнулся, — Здесь я сделал все верно. У всего есть своя цена и его… — он указал на сейф в углу кабинета, — там в векселях.       — Неужто у него все так плохо?       — Да, наконец-то! Настолько плохо, что он вряд ли выкупит хоть несколько из своих векселей.       — Но все же покупатель нашелся… — загадочно проговорил Тилике, отложил бокал, и достал из принесенной папки бумаги.       — О чем ты говоришь? У моего отца повсюду враги и со своим несносным характером он не завел друзей. Кто может выкупить хоть пару этих векселей?       Тилике вздохнул и положил бумаги на стол, которые оказались юридическими заявлениями о выкупе, как понял Ягер, мельком взглянув на них.       — Анна.