365 кошмаров Wednesday Addams

Another hero — another mindless crime Behind the curtain, in the pantomime.

      Во всех окнах первого этажа горел свет, вернее, томились под редкими дуновениями ветерка, свечи в продолговатых канделябрах. Фестер подкрался ещё ближе, — шаг за шагом, избегая какого бы то ни было источника света, будь-то луна, серпом висевшая над головой, или же фонари в саду. Мужчина осклабился, хрюкнул от удовольствия, когда перед его прищуренными глазами замаячил выводок полицейских. Они патрулировали территорию поместья Торпов из рук вон плохо, о чём свидетельствовала их трескотня между собой, спущенные вниз руки и разряженные винтовки. — Оболтусы, — лениво промурлыкал дядя Уэнсдей, притаившись среди коротких, но плотных ветвей черники. Мелкие царапины вмиг избороздили его довольную физиономию, однако Фестер упрямо продолжал движение к своей цели. — Шоу должно продолжаться, ведь так?       Шорох, исходящий от Фестера Аддамса, нисколько не смутил троих полицейских, увлечённых беседой. Однозначно они не были обременены работой, наслаждаясь редкими, но всё же минутами спокойствия и счастья. Двое из них, как удалось рассмотреть дяде Уэнсдей сквозь паутину кустарников, были отлично вымуштрованными , статными и горделивыми. На фоне своих коллег приземистый мальчуган с удивительно детским выражением лица был, как пришелец. Обвести такого вокруг пальца, запудрить мозги по полной программе Аддамсу не составило бы труда. Он, пригнувшись с поразительной изворотливостью, приблизился к парадному входу имения Торпов, бросая горсть камешков, подобно конфетти, на площадку перед крыльцом. Полицейские притихли, синхронно повернув свои головы с не менее, как считал Фестер, бестолковыми мозгами — хоть через сито просеивай. — Салют, — ослепительная улыбка во все зубы произвела на служителей закона настоящий фурор. Трое как один взирали на дядю Уэнсдей недоуменно. — Приятно познакомиться. Фестер Аддамс к Вашим услугам. Первым из оцепенения, как ни странно, вышел именно самый робкий из них, нахмурив свои брови еще сильнее: «Аддамс? — переспросил он, заставляя Фестера лосниться от наслаждения. — Документы к досмотру». Мужчина откровенно насмехался над этой напыщенной строгостью, фарсом и раздражающими формальностями. Три красные точки одновременно целились в его грудь, прикрытую чёрным плащом. Паспорт, потрёпанный временем и жизнью, был незамедлительно вручен Аддамсом на проверку. Улыбка украшала беззлобное лицо Фестера. Пока одни суетились с установлением его личности, сообщали что-то по рации, другие, выросшие из тени, презрительно косились и переговаривались меж собой. — Как поступим? — тот, кто оказался выше товарищей по службе, методично связался с инспектором и ждал дальнейших распоряжений. — Впустить. — донеслось из щелкающего динамика, и Фестер расцвел, раскланиваясь перед патрульными. Впрочем, документы ему ещё не вернули, пропустили вперед в распахнутые двери и повели в общий зал. — Фестер, — оживился Гомес, воркующий с чересчур задумчивой Мортишей. — Какая приятная неожиданность! Мой дорогой, как ты здесь очутился? Каким ветром занесло? Попутным ли? Град вопросов посыпался на лысую макушку Фестера, который не ощущал должной скромности при виде всей толпы — Торпов и Аддамсов в окружении блюстителей порядка. Он едко расхохотался, снял шляпу, отёр лысину заранее подготовленным платком, представившись: — Дамы и господа, — инспектор будто бы слился с полумраком комнаты и взирал на мужчину. — Фестер Аддамс. Брат этого замечательного человека. — Присаживайтесь, Мистер Аддамс. — Инспектор держался прямо, всем видом показывая, что расточаться любезностями был не настроен. — Что привело Вас сюда? Фестер примостился рядом с Нейдом, который был мрачнее тучи, от парня веяло негативной энергетикой. — Я приехал из путешествия. Так-с, — мужчина издевательски потер ладони одна о другую. — хотел навестить брата, весь предстоящий декабрь провести в кругу семьи. — Как вы оказались на пороге чужого имения? — Ищейка не сводил глаз с доброжелательного родственника Аддамсов. — Ну, знаете, встретить Рождество...приехал, а ваши коллеги оповестили меня о том, что брат с супругой здесь. Приехал спасать из лап правосудия. — Мортиша криво усмехнулась на его слова, впечатленная утонченным сарказмом. — К тому же, здесь весело: обряды, заложники, трупы. Я такое люблю.       По мере рассказа Фестера, лицо инспектора, прежде утомленного долгими ожиданиями и поисками невесть кого, окрасилось в желтовато-синий оттенок, будто казалось, что он покрылся сплошь и рядом трупными пятнами. Меж седых бровей залегла морщинистая складка. Полицейский пребывал в задумчивости: опыт нескольких десятилетий подсказывал, что его хотели одурачить. Этот развеселый смеющийся мужчина в плаще смахивал на подозрительного маньяка, как правило, разделывающегося с жертвами изощренными способами. Сейчас же жертвой мог запросто стать сам инспектор. Автоматы были возведены в боевую готовность. Комната погрузилась в зловещую тишину, только лишь в отдалении периодически слышалось высмаркивание Циары Торп. — Я имею право удерживать Вас, Мистер Аддамс, вместе с остальными еще... — полицейский обвел взглядом циферблат наручных часов. — шесть часов. Прошу сохраняйте молчание и соблюдайте дисциплину. — Скука смертная, но я согласен. — Гогоча, оживился Фестер и хлопнул Нейда по затылку от переизбытка эмоций. — Люблю всё смертное. Тем более, до утра не так уж и долго.       Нелепые подёргивания плечом откуда-то сбоку привели Фестера в замешательство. Всё же необходимый этикет был нарушен, в гостиной установились тихие разговоры — лепетала впечатлительная, словно нежная роза зимой, Циара Торп, сетовала Аннабет, шуршал Пагсли очередной вскрытой упаковкой мюсли. Каждый занимался своим делом, старательно изображая нормальность происходящего. Нейд Торп, как отметил для себя дядюшка Фестер, высокомерно жеманничал, кряхтел, сыпал ругательствами и недовольно морщил лоб при каждом удобном случае. Сидеть рядом с таким человеком оказалось даже беззаботному дяде Уэнсдей сложно, и поэтому мужчина намеренно оттоптал нетерпеливому парню все ноги. Тот взвыл от возмущения, раскраснелся и вперил льдисто-серые глаза на гостя — того и гляди пар из ушей повалит. Фестер Аддамс пожал плечами и склонился над своими ботинками.       По происшествии трех часов Нейд сдался и покинул общество в голос смеющегося Фестера, а в руках Аддамса возник клочок бумаги, который мужчина поспешил прибрать и тщательно спрятать от посторонних. К счастью, бдительность даже самого ответственного инспектора пошатнулась за всё время слежки. Фестер завел руки за спину и сделал знак в воздухе двумя пальцами, привлекая внимание Вещи, который ничком переходил от одного края гостиной к другому. — Иди. — Без промедлений скомандовал Фестер, когда ловкие пальцы перехватили небольшое, но весьма красноречивое послание от Уэнсдей Адаммс. Брат Гомеса почесал нос, подчищая салфеткой обувь, используя этот приём в качестве отвлекающего манёвра.       Вещь засеменил к приоткрытой створке окна, через которую в душную комнату проходил воздух, и медленно сполз вниз по витиеватым башенкам поместья, набирая скорость. Его присутствия, равно как и отсутствия никто не заметил и придатку удалось ускользнуть непойманным на помощь своей хозяйке. Испещрённая швами конечность раскрыла скомканный клочок, сделала пару неопределенных движений указательным и безымянным пальцами и понеслась вперед.

Клуб пчеловодов. Невермор. Срочно.

Уэнсдей Аддамс была удивительно постоянна в своих приказах, и Вещь радостно забарабанил по дорожке из гравия.

***

      Железные створки дверей с неохотой и жалобным поскрипыванием разъехались в стороны, а после сомкнулись обратно. Ксавье невольно сравнил эти чертовы двери с огромной пастью, которая подозрительно ласково впускала посетителей в обитель и не давала им шанса выйти отсюда резким ударом створок. Тело парня била крупная дрожь, напряжённые мышцы ног вздувались, как и паутина многочисленных вен. Он прислонился затылком к стене, обшитой грубыми железными листами, и перевел дыхание. Сердце, клокочущее в груди, понемногу унималось. — Не ожидал, что здесь всё...так. — после продолжительного молчания прокомментировал Торп, когда глаза наконец привыкли к кромешной темноте. — У тебя очень специфичные вкусы, Аддамс. Из уст любого человека подобные слова могли бы прозвучать для Уэнсдей, как оскорбление, насмешка над её интересами, но только не Ксавье. В его голосе, чуть севшем, бесцветном, невероятно уставшем, она находила для себя нотки заинтересованности. Конечно, круг увлечений Уэнсдей Аддамс не заканчивался на разведении новых видов пчёл и не ограничивался изучением орудий пыток, историй маньяков и убийств с запутанными расследованиями, но был весьма обширен и далёк от того, что девушке предлагал Невермор. — А еще я по ночам, если мне не спится, разучиваю оперные арии на пюпитрах . Говорить о своих предпочтениях в искусстве было несколько неуместно в ситуации, в которой они оба очутились, но Уэнсдей соображала туго, язык развязался, тело обмякло и будто не принадлежало ей, а голова искала наиболее действенные варианты забыться — без раздумий плести всё то, в чем девушка была хороша. — На разных языках? — Да, в том числе и на испанском. — Если бы Уэнсдей могла видеть в темноте, то наверняка бы уловила исходившую от Торпа волну восхищения. В голове художника роились десятки мыслей, однако не укладывалось, упрямо противилось его пониманию только одно: как в этой девушке ростом с маленького злобного гномика, помещался целый багаж знаний, открытий и умений? — Зачем мы здесь? — не нарушая традицию, спросил Ксавье, окончательно возвращаясь в нормальное состояние. — Мы здесь переждем несколько дней. — ледяным тоном пояснила Аддамс и ввергла тем самым парня в шок. — Клуб пчеловодов — последнее место, где нас станут искать и, уж тем более, последнее, где мы можем превратиться в обед Хайда. — Почему ты так уверена в этом, Уэнсдей? — У меня с детства преобладает левое полушарие мозга, отвечающее за логику. — девушка нащупала заледенелыми пальцами выключатель, и небольшое помещение озарилось искусственным светом. — Полицейские здесь уже всё обыскали, Юджин Оттингер погиб, других учеников в клубе не было. Будем считать, что наследие Юджина в виде пчёл и пасеки перешло ко мне по праву. Ксавье счёл этот ответ разумным и вполне удовлетворяющим его потребности в прояснении ситуации, потому молча кивнул. — Ты ведь не боишься пчел? — Уэнсдей зыркнула на Торпа, приоткрывая щелку в одном из ульев. На ум, как назло, пришла Энид с перекошенным от страха лицом, и Аддамс брезгливо поморщилась. — Нет, Уэнсдей, не боюсь.       Ксавье по-прежнему жался у стены со скрещенными руками и одной единственной эмоцией, написанной на лице — усталостью. Уэнсдей ощущала примерно то же, но и вела себя увереннее, припоминая жесткую кушетку у стены, выемку в полу, о которую вечно спотыкался Юджин, ульи, стоящие на полках в ряд, маленькое креслице напротив, подобие ветхого стола и кучу хлама, наваленного по углам. Она критично оглядела пространство, смешно фыркнула, сосредоточившись, и вперила взгляд иссиня-черных глаз на одногруппника. — Я не люблю беспорядок. Поможешь мне. — Слова не выглядели как беспрекословный приказ, но и не имели вопросительных интонаций, оттого Торп отлип от стены и недовольно цокнул языком. — Хорошо, но что мы будем есть? Ходить в душ? Как ты себе это представляешь, Аддамс? Можно сказать, девушка впервые воочию оценила натуральный гнев Ксавье Торпа. Дух негодования витал повсюду, заражал своим бешенством, лучился яростью, проникал в лёгкие, доводил до исступления и подчинял волю. Уэнсдей ошарашенно таращилась, глядя на то, как ловко работали пальцы Ксавье, сгребая в охапку весь залежавшийся мусор, при том он не переставал отчитывать ее, как маленькую девочку. Парень ругался, кричал, упоминал что-то о ее неадекватности и казался Уэнсдей Аддамс...пленительным. Она хлопала беспомощно глазами, так как всем нутром ощущала вибрации напряжения. — ...и в этом, конечно, виноваты мы оба, Аддамс. — ощетинился Торп, заканчивая свою гневную тираду. На наведение порядка у него ушло добрых двадцать-тридцать минут, половину из которых брюнетка начисто не помнила. Уэнсдей Аддамс словно выключили, а затем запитали снова. Ноги понесли ее в кресло, где девушка позволила себе расслабиться, но спина Ксавье всё ещё мешала трезво мыслить. Он был невероятно зол, заключила Уэнсдей по вздувшимся на шее венам, сжатым плотно кулакам, дыханию, не соответствующему стандартным показателям. — Что ты сказал? — девушка постаралась придать реплике грамм воинственности. — Я последнее не расслышала. Ксавье обернулся до умопомрачения обессиленный и дикий, как дикобраз: на лбу выступила испарина, волосы прилипли к лицу, глаза цвета изумруда метали молнии в ее сторону, а плечи разровнялись, придавая внешнему облику демонической красоты и шарма. От него исходила настолько безжизненная, чарующая энергетика, что Уэнсдей Аддамс залюбовалась и увязла в капкане сокровенных желаний. — Сука ты, Аддамс. — повторил Ксавье без тени злорадства, а, скорее, от безысходности. — Я начинаю себя понимать и не понимать одновременно. Я о воспоминаниях.       Девушка не решалась отвечать, немного напуганная тем, что компания Ксавье становилась ей приятной до колик в животе, дрожи в коленях (она наивно полагала, что это от усталости). Она всё долго и многозначительно помалкивала, рассматривая черты лица Торпа под разными углами, старалась найти хоть один видимый изъян, дать логическое объяснение сразившей Аддамс лихорадке, но всё было напрасно. Губы Ксавье что-то упрямо вколачивали в её увядший болезнью мозг, слова рассыпались на мелкие осколки, а глаза продолжали неотступно следить. — Ты что-нибудь вспомнил? — она поджала ноги в колени и примостила на них подбородок, застывая в таком положении. — Нет, и не уверен, что хочу. — Ксавье был разочарованным, обреченным и едва ли живым. Она не имела права его осуждать после пережитого в лесу и после его помощи. Наблюдала снисходительно, кое-где даже мягко, робко улыбнувшись, настолько мизерно, что парень подумал, будто это был мираж. — Ты не должен вспоминать. Не обязан, — Аддамс подбирала слова, избегая установившегося между ними зрительного контакта. — я имела ввиду...если сам не хочешь. — Спасибо, Уэнсдей.       Они еле унесли ноги от наступающего им на пятки Хайда, который несся с нереальной скоростью, рассекал изуродованными мохнатыми лапами ветви деревьев, поднимал опавшую листву с земли, тревожил сон обитателей леса. Все чувства разом обострились, когда коготь Хайда вспорол лодыжку Аддамс, заставляя брюнетку повалиться наземь с противным девчачьим писком. Это было унизительнее, чем перспектива скорой мучительной кончины, на которую ее обрекал монстр. Перед глазами расстилалась пелена, левая нога начинала кровоточить — Уэнсдей заприметила длинную кровавую линию, тянущуюся вслед за ней. Она надеялась, что Хайд разворотит внутренности медленно, чтобы она могла сполна насытиться отвращением к себе, чтобы злость, нарастающая в теле, заполонила всё умирающее существо Уэнсдей Аддамс. Ученице Невермора показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Ксавье сообразил, что она отстала. Смертельно отстала. Но ни оглушающего завывания, ни зловонного запаха изо рта монстра, ни его мощных натренированных лап Аддамс не видела и не слышала. Она кое-как, выбиваясь из сил и захлебываясь натужным кашлем, подтянулась и припала щеками к земле. Клонило в сон. Крик заставил девушку разлепить веки и ожить на долю секунд — сводить счёты с жизнью, распластавшись на сырой земле в лесу Невермора, истекая кровью из-за пустяковой раны, было чересчур позорным. Вряд ли, как думала сама Уэнсдей, она отмоется от клейма посмешища, но надежды на выживание призрачно таяли. — От-ва-ли. — Торп в несколько прыжков оказался поблизости, выставляя ладони в знакомом ей жесте. Самонадеянная попытка. Все силы художник направил на Хайда, что не показывался из-за импровизированного укрытия в виде поваленных бревен. Хищник не прикасался к Уэнсдей, более того, не предпринимал никаких попыток напасть, скалясь и подгребая землю задними лапищами. Из-под них вырывались клубы пыли. Морда, обросшая шерстью, была обращена исключительно на Торпа, малейший шаг, который делал Ксавье, вызывал у Хайда бурную реакцию — монстр атаковывал, безошибочно предугадывая траекторию движений Ксавье. — Моя смерть будет более жалкой, чем смерть Ксавье. — Иронично отозвалась Аддамс, без энтузиазма наблюдая за перепалкой. Ногу повторно обожгло второй раз — Хайд полоснул когтем в то же место, и Уэнсдей разразилась истерическим воплем, однако быстро умолкла, вгрызаясь зубами в лоскут ее некогда белого пальто. Хайд очевидно провоцировал художника, был на два-три шага впереди, не спешил наносить сокрушительный удар. Монстр склонился над ней, шевеля до невозможности отвратительным носом, принюхиваясь. Торп отошел назад, выделывая несколько хорошо заученных зигзагов руками, морщился не то от злости, не то от страха, терпеливо выстраивая мозаику кончиками пальцев. Из-под теплых ладоней заструился пар, небо разрезала надвое полоса ярко-рыжего оттенка — столб пламени резко взмыл ввысь. Уэнсдей Аддамс сделала два глубоких вдоха, откатываясь набок, чтобы не быть придавленной тушей Хайда. Увиденное девушку не то, что поразило — вдохновило, и она вскинула вверх свою ладонь, понимая, что может хоть как-то поспособствовать противостоянию.       Тонкие огневидные спирали прошили небесную гладь, буквально несколько пышащих жаром змеек, и благодаря Ксавье, точно попали в цель — монстр отступал с диким ревом в ловушке из плотной стены пламени. Торп поддерживал температуру горения земли вокруг чудовища движениями рук, кольцо постепенно сжималось, а Хайд заходился в приступах отчаяния. Глаза Уэнсдей Аддамс заблестели от предвкушения. Толстая струя дыма, направленная на существо, не рассеивалась, девушка приложила максимум усилий на то, чтобы их фокус с огненной ловушкой не заканчивался. Ксавье насылал на монстра новые снопы искр, рвущиеся как будто из-под земли, Уэнсдей — шевелила кончиками пальцев, вызывая ядовитый белесый дым. Их сила была поистине испепеляющей. Аддамс захлебывалась ныне не от боли, а от восторга. Хайд трусливо сбежал, когда их силы стали значительно редеть — ушибленный, оглушенный монстр не представлял опасности, скулил, подобно бездомной собаке, и до смешного сипло рычал, хотя больше смахивало на бормотания. Дышать становилось тяжелее — Ксавье приблизился и осмотрел рану, едва ли не теряя сознания. У него магия отняла недюжинное количество сил, намного существеннее, нежели у Уэнсдей. До укрытия с ульями ребята добирались в гнетущей тишине. Аддамс наотрез отказывалась, чтобы ее несли на руках, прихрамывая и напрягая ногу оттого сильнее, Ксавье держался за голову. По пути у него носом пошла кровь, которую парень благополучно растер по лицу. — Цыц. — Без всяких церемоний сказал Торп и взял Аддамс на руки, так как такой темп ходьбы был убийственным. Последующие десять минут она отчаянно избегала резких взглядов и движений и вся скукоженная от необъяснимого чувства взирала прямо перед собой.       Уэнсдей распростерлась на старой кушетке, которая при малейшем колебании издавала протяжный визг. Девушка вздохнула, безэмоционально отбросила ниспадавшие на лоб локоны и повернулась лицом к Ксавье, который свернулся в три погибели на крохотном для него кресле. Он выглядел безмятежным во сне, таким, что Уэнсдей ощутила внутри укол зависти — ее беспокоила раненная нога, что была перевязана Торпом накануне вечером. Дермантиновая подкладка ничуть не спасала ситуацию: кушетка по-прежнему сдавливала ребра брюнетки, и эта боль была бы сладкой, если бы не ранение. Аддамс вынуждена была ютиться на животе, изнывая от собственной беспомощности, и от этого внезапного осознания, как вспышка молнии, девушку затрясло. Она слишком изнежилась. По отношению к Ксавье Торпу, по отношению к Вещи, который не удостоил ее вниманием до сих пор, по отношению к себе. Предстояло стать более решительной, расчётливой, холодной и умом, и сердцем. В голове девушки созрел план поимки Хайда, и она без промедлений кинулась его исполнять, наплевав на сон. — Уэнсдей? — Пробормотал Ксавье, потягиваясь. — Да, Ксавье? — Прихрамывая, девушка чертила какие-то схемы, склонившись над подобием письменного стола в свете керосиновой лампы. Она не удостоила его взглядом, продолжая свои загадочные деяния. — Что ты делаешь? — У меня ушло ровно девять часов на то, чтобы составить план поимки Хайда. План нашего расследования. — Реплика, брошенная Уэнсдей с откровенным скептицизмом и надменностью, окончательно пробудили Торпа. — Да, Ксавье, ты проспал одиннадцать часов. — Как нога? — в свойственной ей манере Аддамс проигнорировала данный вопрос и уставилась на тетрадные листы, исчирканные ее идеальным каллиграфическим почерком. Ксавье поднялся и остановился позади брюнетки, заглядывая через плечо. — Коридоры Невермора получились слегка кривоватыми, — поддел девушку Торп, водя пальцем по бумаге. — В целом, план хороший, пусть на его реализацию и уйдет неделя. — Не всем быть такими художниками, как ты, Торп. — Уэнсдей стиснула зубы, оскорбленная отчего-то его замечанием. Вздрогнула, возвращая себе традиционную невозмутимость. Парень рассмеялся и почесал затылок.

***

      Следующая неделя пронеслась стремительно и обернулась для Уэнсдей Аддамс настоящей катастрофой. В первые сутки совместного проживания с Ксавье Торпом они до смертельных переглядываний спорили о том, как им раздобыть элементарные вещи и еду. Уэнсдей настаивала на вылазке в академию ночью, Ксавье называл ее сумасшедшей и просил держаться от него подальше. С последним, к сожалению, у Аддамс не складывалось — они делили убогую комнатку на двоих и выходили во дворик крайне редко, чтобы не стать объектом чьей-либо видимости. Той же ночью Уэнсдей самовольно побрела в Невермор. — Ты сумасшедшая, Уэнсдей, — срывая голосовые связки, констатировал Торп, когда Уэнсдей вернулась с охапкой своих черных вещей, его вещей, всевозможными блокнотами и медицинскими принадлежностями, упакованными в один набор. — Ты повторяешься и забываешься, Ксавье. — холодно отрезала она, смиряя его взором, полным отчуждения. — Да если бы тебя не привел Аякс... — Если бы я не привела Аякса на свою голову, то мои ушные перепонки сейчас были бы целы.       Попытка Уэнсдей проникнуть на территорию Офелии-Холл оказалась провальной: девушка предполагала, что общежитие охранялось, но не думала, что комната будет нашпигована системами звукового оповещения — сиренами. Так что когда Аддамс по балкону проникла на свою половину, задребезжали сирены, комната мгновенно окрасилась лазерными лучами. Спас положение Аякс, который мирно посапывал на кровати Энид с ней в обнимку. Они-то и пояснили Уэнсдей, что ее сторона тщательно огорожена и охраняется.       Аддамс даже умудрилась принять душ в комнате горгоны — в апартаменты Энид и Уэнсдей уже неслись обеспокоенная Уимс и целый отряд полицейских, в комнате Ксавье ее поджидала та же участь, потому Петрополус вручил Уэнсдей вещи Ксавье из тех, что у него были. Стащил из столовой несколько порций и устремился вслед за Аддамс в лес, где лично передал художнику тот самый секретный дневник Ксавье Торпа, на который девушка положила глаз. Эта тайна изводила ее в самом приятном смысле этого слова — поражала воображение. В тот день Аддамс не проронила ни слова, поглощенная разработкой следующей части плана.       На второй день между ними установилось перемирие: Уэнсдей нуждалась в поиске ответов, а голова отказывалась соображать как следует. Ксавье предложил девушке заняться выслеживанием Тайлера Галпина, который их подставил в зале суда и бессовестно оклеветал, а сам Торп намеревался наведаться к шерифу. Одна мысль о том, что Уэнсдей однажды вновь будет вести разговор с Донованом, парню не нравилась. На поверку он сторонился Уэнсдей, так как не мог понять внезапных изменений в ней: она искала любой повод, чтобы его зацепить, повздорить и затем отмалчиваться часами, забиваясь в кресло. Торп расценивал эти действия не иначе как усталостью от него самого, потому зеркально отражал ее поведение. Они ели, спали, обсуждали план, но дальше незначительных фраз беседа не заходила.       Третий день ознаменовался хорошим расположением духа Уэнсдей Аддамс, в ее толковании слова «хороший», и девушка опять понеслась в Невермор за литературой, а затем стала читать, читать долго и взахлеб. Ксавье упражнялся в рисовании, а также руками пытался вызывать иллюзорные всполохи огня. Он не замечал, делая наброски будущего изображения, что Уэнсдей оторвалась от созерцания книги и внимательно следила за причудливой игрой быстрых искорок, что передвигались по воздуху и таяли, стоило Торпу разжать пальцы. В искусстве владения даром огня парень значительно обходил Уэнсдей, и брюнетка нисколько не печалилась, внутри даже ликуя от усилий Ксавье. Он повторял манипуляции тонкими пальцами, вызывая всё новые витки и зигзаги огня, который отражался в черных, как смоль, глазах Уэнсдей Аддамс. — Красиво... — неразборчиво буркнула Аддамс, вытягивая белую шею, чтобы получше разглядеть новый рисунок. В том самом секретном альбоме, который Аякс не захотел продавать. Ксавье перестал штриховать и с карандашом за ухом обернулся. — Хочешь посмотреть? — брюнетка отложила книгу по «Занимательной аутопсии для продвинутых» и присоединилась к одногруппнику. — Что это за альбом со скрытыми рисунками? — Ксавье переменился в лице, побледнел, словно поражённый молнией, втянул носом воздух. — Альбом, где я оставляю рисунки с момента своей первой встречи с даром огня. Все сожженные мной когда-либо по неосторожности или умышленно предметы, здания, животные... — они переглянулись, каждый думал о своём. — А людей? — Нет-нет, Уэнсдей. — парень ретировался на кушетку и спрятал дневник под подушку. Он всегда с ним спал для надежности. — Только ожоги, не больше. Парень вернулся за стол, схватившись за кусок угля, в некоторой неловкости продолжил начатое под оценивающий взгляд Уэнсдей. — Попробуй ты. — воззвал художник, вырывая Аддамс из оцепенения. Картина была готова. С альбомного листа на девушку смотрела Гудди Аддамс — Уэнсдей была уверена, что это она. — Вызови огонь. Возможность сжечь предка показалась Уэнсдей очень уж соблазнительной: девушка неторопливо расправила плечи, настороженно коснулась поверхности уплотненной бумаги и поиграла легкими касаниями, являя в уме образ огня. Получилось, но только с четвертого раза, в то время как у Ксавье — с первого. — В первую очередь, контролируй дыхание, представляй огонь и его жар в голове, тренируй волю. Тогда Уэнсдей Аддамс покраснела до корней собственных волос — Ксавье Торп, подобно иллюзионисту, исполнил ее желание и все-таки сжег рисунок с изображением Гудди, девушка моргнула от передозировки волнительных ощущений. Четвертый день выдался не таким бурным: брюнетка штудировала все имеющиеся под рукой книги на тему Хайдов, монстров Джерико, изгоев всех мастей, Ксавье рисовал, как правило, прерываясь на то, чтобы поесть, переговорить с Энид и Аяксом, переглянуться с Уэнсдей и поспать.       Персональная катастрофа разразилась для Уэнсдей Аддамс на пятый день их проживания под одной крышей. Она вычитала в одной из книг про метку дара огня: она точь-в-точь, судя по выцветшему рисунку, повторяла татуировку, расположенную под ребром Ксавье. Тот же круг, те же лучи, и брюнетка воспряла духом. Ее долго гложили мысли о правильности такого поступка, однако Аддамс поклялась себе действовать решительно. Ксавье угрюмо перебирал пальцами эксклюзивную перьевую ручку Уэнсдей, погруженный глубоко в размышления. Бледное лицо, украшенное мешками под глазами, не выражало ничего сверхъестественного. — Покажи свою татуировку, — потребовала Аддамс, исподлобья разглядывая лежащего парня, сидя в излюбленном кресле. — ...пожалуйста. Уэнсдей Аддамс хватило сил выразить слова благодарности, а значит, хватит, по соображениям девушки, и на то, чтобы изучить ее и сравнить с рисунком в книге, а после распознать, как от нее избавиться и выяснить ее истинное значение. Туго заплетенные косы приятно стягивали кожу головы, ледяные пальцы на ощупь изучали корешок книги. — Зачем? — Хочу проверить информацию. О Хайдах я уже нашла, но Гудди говорила, что монстр, убийства и проклятие дара огня связаны.       Ксавье Торп равнодушно пожал плечами, Уэнсдей принялась сопоставлять татуировку и метку в книге. Она то и дело пробегалась глазами по многочисленным строкам бесконечного текста, возвращаясь к отметке на коже, роптала, надвигала брови в недоумении, искрила любознательностью. Уэнсдей схватилась за древний (видимо, принадлежавший Юджину) монокль и обомлела от красоты и сложности рисунка — такой точно не набили бы даже в самом хвалёном тату-салоне. Она выбросила монокль прочь, решившись провести пальцем по бледной коже. Свечение легкое, розоватое, как сладкая вата, всколыхнуло руку Уэнсдей, и она завороженно ее отняла, едва ли не вызвав из груди придыхательное «вау». С таким Уэнсдей сталкивалась в первый раз — от ее кротких поглаживаний рисунок оживал, а кожа Торпа под ребрами отдавала теплом, какой-то потусторонней магией. — Горячо? — поинтересовалась Уэнсдей, продолжая прощупывать татуировку и слегка дуть на нее, чтобы рисунок не обжигал ее папиллярные узоры . — Нет. — Ксавье притих, заинтригованный истинной природой метки и действиями Аддамс.       Кожа от ледяных прикосновений Уэнсдей горела огнем, резко по температуре контрастировала с ощущениями, которые снежной лавиной обрушились на голову Ксавье. Девушка продолжала методично выводить круговыми движениями линии под ребрами, ее глаза следили за руками, щеки приняли лёгкий румянец. Уэнсдей Аддамс смутилась, но при этом так живо и естественно, что у парня перехватило дыхание. Он поддался вперед, взялся за запястье брюнетки. Всегда размеренный пульс участился — Уэнсдей не успела обронить ни одного возмущенного слова, как ее губы оказались в пленительной власти Ксавье Торпа. Рука осталась безвольно висеть в воздухе, тонкая кисть была перехвачена парнем во время поцелуя. Они целовались до щекотливого першения в горле, боли в деснах и первых ранок на истерзанных губах. Поцелуи получались смазанными, сначала робкими, потом томительными, словно ожидания мучительной смерти, а после одурманивающими. Губы Ксавье вытворяли немыслимые вещи, от которых у Аддамс вскружилась голова.       Конечно, у Ксавье она — не первая девушка, бывавшая в его объятиях, и Аддамс с этим считалась, но тем не менее, парень смущался, как и Уэнсдей каждый раз, когда переходил, по меркам брюнетки, рамки дозволенного. Долго рассматривал ее лицо, обрамленное черными шелковистыми волосами. С каждым новым глотком воздуха Аддамс всё меньше хотела отстраняться от художника, пристрастившись к его обветренным губам. Ксавье не спешил, вкладывая в свои действия плавность и нежность. От нежности у брюнетки разыгрывались жуткие головные боли, но эта боль — ноющая, нарастающая, жгучая, как хмель, пришлась девушке по вкусу. Взобравшись с ногами на кушетку, Аддамс практически плавилась от того, как Торп расцеловывал ее пальцы — без намека на пошлость и животную страсть, — она — ни ее изголодавшиеся, не контролирующие себя родители. Мысли о них улетучились, стоило Торпу продолжить пытку поцелуями. Торп слегка запрокинул голову Уэнсдей назад (мысленно брюнетка представила того мужчину, который свернул шею в автокатастрофе и улыбнулась от удовольствия). Вгрызаясь в шею Аддамс с завидной силой, парень перехватил ее талию обеими руками, не пропуская ни миллиметра кожи молочного оттенка, ладонями исследуя спину девушки, поясницу. Сочетание ароматов грецкого ореха и хвои, исходящие от их тел, обоим вскружили голову с невероятной быстротой и перенесли будто бы в другие измерения. Пальцы Уэнсдей на ощупь гладили сухощавое, но от того не менее желанное тело Ксавье, пока его губы доводили девушку до исступления. Он не скупился ни на иссиня-черные засосы, которые особенно сильно выделялись на ее матовой коже, ни на укусы, ни на лишенные робости ласки. Уэнсдей со своими бездонными глазами, бескровными щеками, острыми скулами, маленьким ростом, розовыми (как издевательство чисто воды!) губами сводила Торпа с ума. Никогда прежде он не смотрел на нее столь желанно, дико и...похотливо. Ксавье не представлял, что фригидную, скупую на чувства, Уэнсдей Аддамс можно хотеть желанно, пламенно и грязно.       Прикосновения девушки были отрывистыми, в какой-то мере болезненны, потому что отчаянно хотелось окунуться в омут с головой, испробовать ее, познать ядовитую прелесть строптивой, неоднозначной Уэнсдей. Она сама уложила его на лопатки, с силой вдавливая в кушетку, переключилась на тело Торпа, раздразнивая своими неумелыми поцелуями. Девушка не церемонилась с одеждой, с жаждой безумного ученого взирая на оголенный торс парня, его шею, плечи, руки, впалый живот.

I'm not afraid of you being vulgar. But why are you so vicious?

      Она избирательно оставляла поцелуи на его скулах, шее, ключицах, животе, и Торп задыхался, проваливаясь в полузабытье, каждая мимолетная ласка отзывалась пульсирующей вспышкой, как будто от удара пулями о плоть. Ксавье кое-как стащил с Уэнсдей ее черно-белый свитер, майку, рассматривая растерянное лицо Уэнсдей. Она не была уверена в правильности собственных действий, очевидно, но продолжала, как и во всем. Черный лаконичный бюстгальтер без обилия кружев был отброшен, а девушка прижата к парню вплотную. Их языки снова столкнулись в опьяняющей страсти, руки Торпа исследовали небольшие округлости, пальцы очерчивали бедра, проходились по тоненькой полоске белья на Уэнсдей, путались в волосах и возвращались покорно на спину. Аддамс терялась, растворялась, нежилась, убивалась и упивалась одновременно всем тем ураганом чувств, который расцвел где-то в области сердца. Она не питала иллюзий относительно любви и прочих привязанностей, однако пальцы Торпа на ее груди, на ее шее, его губы на теле казались словно бы продолжением самой Уэнсдей Аддамс, ощущались правильно.       Пульсация в теле достигла космических масштабов, разразилась пожаром где-то внизу живота, мешала мыслить, когда Уэнсдей в полной мере осознала желание Торпа. Оно было до изнеможения явным и таким устрашающим, что брюнетка непроизвольно содрогнулась и мгновенно забылась, как только Ксавье припал губами к ее груди, параллельно очерчивая круги на промежности. Пальцы дрожали, голос Ксавье воспринимался несоизмеримо далёким, приглушенный его рваными стонами. Аддамс свела ноги вместе, стараясь сохранить лицо и не захныкать, как маленький нашкодивший мерзкий ребенок, но трения их тел друг о друга делали эту задачу почти невыполнимой. — Жестче. — Приказала Уэнсдей, когда Торп заполнил ее собой, и комната заплясала у Аддамс перед глазами кислотным фейерверком. Такой определенно мог прожечь глаза.       Ксавье Торп вдалбливался в податливое тело Уэнсдей Аддамс с регулярными остановками, чем вызывал ее полный ненависти взгляд. Продолжал изучать изгибы ее тела, упиваясь белоснежной красотой кожи, слившись воедино. Уэнсдей Аддамс без преувеличения, отличалась из общей массы девчонок: не издавала звуков, даже если ресницы подрагивали от удовольствия, глаза светились хлеще солнца, не проявляла эмоций, была в меру сдержанна и вместе с тем сносила ему крышу. Заглядывала в самую душу, открывалась Ксавье, прислушивалась.

Tell me now What's that look On your face?

      Движения становились невыносимыми: резкими, ритмичными, разгоряченными добела, между двух тел стали проявляться искры, от которых Уэнсдей забывала, как дышать, ее ловкие пальчики на татуировке, затем на спине, что вгоняли ноготки под кожу, стали своеобразным катализатором — их тела в огненной пляске темпа переплетались, поцелуи — сушили губы, распаляли неутоленную жажду, касания — заставляли дрожать. Они воспаряли в облака от наслаждения и проваливались в чистилище, перешептывались, Уэнсдей — гневно, с угрозами, Ксавье — ласково с придыханием. От их соединенных рук, ног валил дым, обволакивая силуэты. Оргазм несколькими волнами нарастал, отдавался гудением в висках, болью в ребрах, дрожью в конечностях, вереницей мыслей в головах и затуманенными взглядами.

She puts her hand on my lips begging Please end this conversation

      Туман в голове прояснился спустя бесконечных пятнадцать минут, когда в мозг ворвалось полноценное осознание произошедшего. Уэнсдей все ещё застывшая сидела в одном положении, пальцы судорожно схватились за плечи Ксавье, как за спасательную шлюпку, а рот открылся от изумления. Скрывать свою растерянность, как и тело, было бессмысленным — тяжесть тела Торпа нравилась ей, как и касания его шершавых пальцев по ее оголенным ягодицам и спине. Но рассуждать об этом, опускаться до никому не нужных объяснений Уэнсдей не собиралась. Отрицать свою новую слабость Аддамс не могла, ей оставалось принять кошмар смирения и относиться к Ксавье чуть снисходительнее, отнюдь не из-за ее первого секса, а из-за его отношения и обходительности.       Дверь помещения отворилась, впуская тонкую нить света. Аддамс прикусила губу, наблюдая за разворачивающейся сценой. Девушка прислонилась телом к взмокшей груди Ксавье. Они оба застыли без движений — в дверном проеме нарисовался Вещь, шустро перебирающий пальцами. Придаток оторопел от увиденного и попятился в угол под недовольный взгляд хозяйки. Он явился спустя пять дней, хотя она его ждала раньше.