365 кошмаров Wednesday Addams

      Припорошенные небольшим слоем снега крыши замка Лип приковывали взгляд пронзительных карьих глаз. Белые шапки разбавляли серость близлежащих полей и угодий своей белизной. На ощупь снег хрустел, словно снежинки ломались и, не выдерживая, распадались на мелкие частицы, превращаясь в труху. Глаза неотрывно следили за искристым сиянием снежинок. Девушка расположилась у окна, как много лет назад, кладя непривычно горячие, практически раскалённые добела, ладони на тронутые узорами витражные стёкла замка. — Вы пришли. — Не оборачиваясь, она насупилась больше с тоской, нежели со злобой, и отняла руку от рисунка. — Можете разомкнуть ладони. — Как? — Вмешалась Уэнсдей, которая находилась в неведении и не понимала происходящего, а оттого казалась ещё более замкнутой, чем обычно, однако сильнее стиснула ладонь Ксавье в знак протеста. — Парень не исчезнет. Ты уже позволила проникнуть ему в свою голову.       Реплика Гудди Аддамс звучала, как хлёсткая пощёчина, которая явно имела скрытый подтекст — Аддамс привыкла расшифровывать, разбираясь в делах детективных, а не сердечных. Ей претила сама мысль о том, чтобы нацепить на себя ярлык «такой как все», но Уэнсдей продолжала отчаянно заниматься самобичеванием, не выпуская руки Ксавье из своей даже после прямого подтверждения, что Торп не пострадает. В глазах Уэнсдей плескалась непрошенная ярость, не находившая выхода. Гудди, оперевшись на деревянную балку, подпирающую потолок, выглядела по-человечески невозмутимой, Ксавье — настороженно заинтересованным. — Отпусти мою ладонь, — процедила Аддамс, не решаясь разорвать их пальцы — мало ли что, в случае неудачи вина за возвращение в реальность целиком ляжет на плечи Торпа и, вероятно, раздавит его.       Ксавье нахмурился: меж бровей залегла складка, под глазами угадывались тёмные круги, от недосыпа ли или внутренней нестабильности, но руку художник стряхнул, так небрежно и естественно, словно Аддамс опостылела ему, как чудовище, забирающее все жизненные соки из своей жертвы. — Где мы? — На удивление первым отреагировал именно Ксавье, и Гудди ему подарила улыбку. Уэнсдей мыслями перенеслась в момент, где вспарывает брюхо пра-пра-прародительницы и вшивает в кровавые разъёмы желудка вату. Полностью сконцентрироваться ей удалось, когда Торп потащил её к окну. — Вы в 1615 году. Накануне бала. Всё там же, в замке Лип. — Губы Гудди двигались механически, будто она не была призраком, а тряпичной куклой, управляемой кем-то или чем-то извне. В подтверждение сказанных слов девушка махнула рукой в направлении множества крыш и холмов с проплешинами мёрзлой земли, усеянных снегом. — Объясни. — Отстранненно буркнула Уэнсдей, впечатленная видами из окна. Любовь ко всему холодному, будь-то металл или лёд, о который можно пораниться, взвращивалась в ней с детства. Обстановка казалась донельзя убаюкивающей. — Да, как мы оказались в Ирландии?       Гудди, нисколько не сконфуженная, лёгкой поступью пробежала по зале, пританцовывая, края её серого платья трепыхались и опадали от каждого бального движения. Она дышала грацией, дышала свободой, источала свет и жизнь, поэтому Уэнсдей мрачнела на глазах. Ксавье хотел бы взглянуть на то, как кружит в танце Уэнсдей Аддамс — девочка, которая, казалось, не знала таких простых вещей. Лёгкость и воздушность Гудди угадывались во всём: от положения скользящих носочков по полу в небольших аккурат повязанных пуантах, до взмаха головы. — Ты ответишь на вопросы? — обозленная Уэнсдей начинала терять терпение, не желая тратить время так неправильно. Неиррационально. Ксавье преградил ей путь: Аддамс намеревалась схватиться за косы Гудди и со всей присущей силой оттянуть на себя. — Да,— девушка замедлилась, останавливаясь точно напротив негодующего потомка. — Мой дар огня передался тебе, Уэнсдей, с поцелуем Тайлера Галпина. Ты чувствовала изменения в себе, быть может?       Уэнсдей онемела — в какую пренеприятную историю с двумя лишними переменными по бокам закинула её жизнь? В голове проносились сотни чёрно-белых картинок, сменяющих одна другую, однако Аддамс так и не поняла, чем сокрушила на себя гнев Небес или Преисподней за такие вопросы. Лицо Ксавье осталось таким же, как и мгновением ранее, беззаботным, но зеленоватая радужка глаз утратила свой блеск. — Да. И до и после заключения под стражу. — Гудди, как натуральный палач, продолжала допрос Уэнсдей, а последняя мечтала разнести по ветру прах этой несносной девчонки. — Ксавье?       При упоминании своего имени он вздрогнул, опечаленный перспективой возвращаться из видения в жизнь, отравленный необходимостью вести любой, даже самый абсурдный или подчёркнуто вежливый диалог с Уэнсдей Аддамс. Пространство вокруг них было полым, отдавало сизоватой дымкой и едва различимой рябью, но в замке в тысяча шестисот пятнадцатом году Торпу нравилось. Парень, провожая взглядом живописные виды, ответил не сразу: — У меня подобное с десяти лет. Я стал изгоем с десяти лет для собственной семьи. Я знаю, каково это. — Его бешеные глаза здорово отрезвили Уэнсдей, вынудили посмотреть на ситуацию под другим углом.       Ксавье отправил в воздух десятки сложных фигур из огня — они переплетались, шипели и извивались в причудивых формах — сложились мозаикой и образовали Вещь — вплоть до его стандартных рукоплесканий. Аддамс прислонилась спиной к ветхой оконной раме, раскрыла глаза в немом ужасе, по спине побежал липкий, тревожный холодок. Дважды щёлкнул пальцами, и представление завершилось, снопы искр, подобно бенгальским огонькам, разбились об пол. — Проще говоря, — Аддамс упивалась счастьем и сама искрилась радостью, как будто под напряжением. — В вас обоих течёт одинаковая сила — дар огня. Она была разделена надвое и нашлась спустя много столетий. Вы связаны. — Можно подробнее? — руки Ксавье упрятал в карман брюк и взирал на Гудди несколько устало. — Эрол Торп и я владели одинаковой силой огня. Мы оба, скажем так, стремились к единству. — Она загадочно ухмыльнулась, а Уэнсдей готова была провалиться сквозь несколько пластов Земли от внезапного озарения. — Мой — передался Уэнсдей, твой, Ксавье, — от него. У тебя ведь был родовой артефакт?       Избегая неудобных вопросов, Торп безмолвно обнажил свой живот, откуда тянулись едва заметные рельефы мышц, поднимаясь к груди и опоясывая захудалые рёбра. Вишневые губы Уэнсдей сомкнулись, язык, будто прирос к зубам — под правым ребром парня, в маленьких затрещинках кожи проглядывала татуировка: мелкий круг, разделенный на сектора, от которого по сторонам расходились лучи.       Гудди уставилась на изображение с неподдельным интересом, как бы многозначительно довольствуясь собственным знанием — она была права, Ксавье — потомок Эрола. Уэнсдей питала к нему внезапно нахлынувшую неприязнь, или же к себе: они провели в камере несколько долгих, скучных недель, а Аддамс не обнаружила этой отметины. Упущение. Досадное, трагически-нелепое упущение с её стороны. Угадать, о чём размышлял Ксавье, не представлялось возможным, но щёки Уэнсдей вспыхнули красным при всей бесцветности её кожи, а глаза Торпа просветлели. — Что значит этот знак? — Отец объяснил мне, — Ксавье рассеянно запустил руку в волосы и распустил их. — Что круг — это солнце, символизирующее наш родовой дар огня, отсюда и лучи. Этот дар есть у всех Торпов, даже у Нейда, — парень сделал паузу и по-новой собрал волосы в пучок. — но он его не развивает. А сектора этого круга — индивидуальные силы Торпов. Я умею оживлять рисунки и видеть вещие сны, отец — тоже, дед, насколько мне известно, умело обращался с силами ветра. И так далее. — У твоего отца есть такая татуировка? — Уэнсдей сделалась тенью, стоя на приличном расстоянии от обоих, выглядывая на них, как обезумевший художник или музыкант. Лицо её приобрело выражение хладнокровия и жестокости. — Была. Исчезла, когда его свадьба с другой не состоялась. — брови Аддамс от удивления поползли вверх, а после она стала вновь обычной. — С Мортишей Аддамс? — Вклинилась пространно Гудди, внимая сказанному с завидным рвением. Уэнсдей силилась съязвить, порывалась убежать, но обхватила себя руками и ядовито выплюнула: — Моя мать стала Аддамс после свадьбы с отцом. Нелогично, — её голос, как нержавеющая сталь, рассекал тишину, бил по ушам без помилования. — Все правильно, Уэнсдей, — закивала болванчиком Гудди, занимая место между ними. — Но у твоего отца нет той силы, которая появилась у твоей матери после замужества. Да и силы Винсента возросли, как только Мортиша вышла замуж за Гомеса. — Это бред. — Парировала Уэнсдей, выстраивая руками своеобразную баррикаду для защиты. Она выглядела напуганной, потерянной, застигнутой врасплох. — Сила моей матери перешла от отца? — Да. То есть, я хочу сказать, — Гудди выпрямила обе руки в примирительном жесте и сочувственно зыркнула в сторону Уэнсдей. Аддамс едва сдерживала себя, чтобы не применить новую тактику боя, разученную в тюрьме.— Что брак с Гомесом Аддамсом в её судьбе был необходим только для этого.       Уэнсдей обрушилась на Гудди свирепо с кулаками, не обронив ни единого слова — она колотила воздух, отчего по поверхности поползли волны и колебания, Ксавье вырос перед ней, как непрошибаемая стена и схватил без раздумий, желая, вероятно, расплющить тело Уэнсдей Аддамс под тяжестью своего. Девушка брыкалась, ногами отталкиваясь от пола. Гудди исчезла и появилась опять в том самом месте, где стояла. Её вид говорил о неприступности, осуждении и разочаровании. — Твои родители должны были развестись практически сразу после брака, Уэнсдей. Тебя не должно было быть. По судьбе Мортиша должна была стать женой Винсента Торпа. — Почему не стала? — Говорить об этом Ксавье было физически больно, словно наесться раскалённого свинца. Он по-прежнему крепко держал Уэнсдей, которая буквально была пропитана от макушки до пят чистой ненавистью. — Из-за любви. — Не обремененный ничем взмах плечом, и Гудди спрятала стыдливо глаза. — Ты видела, Уэнсдей, насколько любовь твоих родителей... — Одержимая. — Ответила девушка, немного успокаиваясь. Ее все ещё лихорадило, под ложечкой засосало невероятное чувство обиды, так как утаить подобное от Уэнсдей Аддамс было все равно, что лишиться головы и что ещё хуже, чести. — Да. Ваши родители все знали с самого начала. У Винсента и Мортиши были видения. — Поэтому мой отец не любил маму, — оправдался Ксавье, стискивая зубы с риском их раскрошить к чертям. — Он любит Мортишу Аддамс. Она его нет. — Осознание подобного врезалось в голову Ксавье и заставило, захлебываясь, почти что бегом отскочить от Уэнсдей. Как от собаки, заражённой бешенством. — Когда брак не состоялся, татуировка Винсента Торпа перешла Ксавье. А сила Мортиши зародилась в Уэнсдей, так как она все равно должна была передаться по женской линии. — Как зараза. Воздушно-капельным путём или через поцелуй? — Аддамс сочилась сарказмом и взяла себя в руки, ей не хотелось стоять рядом с Торпом — отныне она видела в нём живое напоминание о том, что любовь её родителей, пусть искалеченная, мерзкая, тошнотворная — была фикцией, блефом чистой воды. — Уэнсдей, — вздохнула Гудди, мерцая в вечерних сумерках, как помехи на виниловой пластинке или в радиоприёмнике дяди Фестера. — дар огня перешёл к Ксавье во время вспышки злости в день смерти Эрола Торпа. К тебе — с поцелуем Тайлера. Раздражение щупальцами сдавило горло Уэнсдей Аддамс: девушка схватилась за него и судорожно принялась глотать воздух, отсчитывая минуту посекундно. — Почему с поцелуем Тайлера? — парень удивлённо покосился на одногруппницу, но не бросался на помощь.       В груди росло необъяснимое негодование по отношению к этому человеку с дурацкими косичками, которых, почему-то, ему отчаянно хотелось переплести и зарыться пальцами в волосы цвета воронова крыла, ощутить их мягкость подушечками пальцев и свежесть. — Потому что только так, — Гудди отступила на шаг назад к окну, выглядывая что-то или кого-то, будучи чересчур нервной. Она стала заламывать пальцы и избегать прямых взглядов. — Уэнсдей могла понять, что этот человек ей не по судьбе. С ним стало неуютно, необъяснимо, тревожно, бесконтрольно...       Гудди продолжала напирать, глядя на пышащее гневом лицо Уэнсдей, делая шаг, потом ещё, ещё и ещё, пока их носы не соприкоснулись. Светловолосая отвела взгляд первой и снисходительно улыбнулась. Волна смятения захлестнула Уэнсдей, вынудила прирасти к этим проклятым доскам и с максимально пренебрежительным видом созерцать копию себя — дряхлое многовековое, лишённое логичности подобие. Уэнсдей ни за что бы не кинулась столь опрометчиво в бой с кулаками, а не с клинком, но сражаться с духом даже для неё было чересчур. Что самое страшное — Гудди была права. — Как выйти из этого дурацкого видения? — шёпотом спросила Уэнсдей, глядя на поникшего Ксавье через плечо Гудди. — Это твои видения, Аддамс. — Он нарочно не глядел на неё, так, сказал, чтобы поскорее избавиться, и черствое сердце Уэнсдей Аддамс пропустило единственный удар.       Хрупкое доверие, которое в камере во время её лихорадки пустило росток, разлетелось вдребезги. В память брюнетки просочилось унизительное напоминание о том, что Ксавье Торп добровольно открестился от всех чувств к ней.       Девушка мечтала разделаться с Ксавье Торпом, как только её воспаленный болезнью мозг, выплюнет их из тысяча шестьсот пятнадцатого в современность. Он пойдёт своей дорогой, она — своей. Ксавье размышлял примерно о том же, только в отличие от всегда собранной Уэнсдей, не скрывал отвращения — к отцу, которого не жаловал особенно никогда, к матери, что утаила правду, к Мортише Аддамс, к Уэнсдей, которая выросла такой донельзя самостоятельной, бесчувственной. Мысли о ней не покидали его голову — она взыграла, как оскорбление, нанесённое семье Торпов, как нечто противоестественное, что умело за себя постоять и которое так преданно хотелось защищать. — А теперь... — прервала их Гудди, складывая руки в замок. — Вы готовы услышать всю историю моей жизни до конца. — Нет. — одновременно изрекли Уэнсдей и Ксавье. Она потерла лоб, он насупился.

***

      Зал, в котором находились Уэнсдей и Ксавье с решительной Гудди наводнился людьми в вычурных нарядах — дамы щеголяли перед кавалерами в помпезных платьях с пышными юбками, мужчины, облачённые во фраки, любезно тянули к ним свои руки. Под потолком исчезли многочисленные паутины трещин, уступая новизне и богато обставленному интерьеру. Ксавье выдохнул, смущенный резкой переменой, устроенной Гудди Аддамс. В канделябрах, установленных сплошь по столам и стенам, томился огонь, музыка ласкала слух — избирательно спокойная классическая, и парень нашёл, что Уэнсдей удачно вписалась бы в эту эпоху. В двадцать первом веке Аддамс выглядела, как инородный предмет, против воли вживлённый под кожу. — Это бал, на который я пришла с Идлибом Галпиным в качестве его невесты. — Гудди подбородком указала в сторону довольной себя в сопровождении высокого худощавого, болезненно бледного мужчины.       Уэнсдей, Ксавье и Гудди слыли немыми зрителями прошлого — нервы приятно щекотали горло Аддамс, желудок затянуло спазмом.       На Гудди прекрасно сидело платье кремового оттенка, юбка на кринолине прятала стройные ножки, обутые в небольшие туфли-лодочки. Длинные светлые локоны спадали на плечи, а все остальные волосы были забраны вверх в сложную причёску. — Здесь все нормисы. — Констатировала сухо Уэнсдей, наблюдая за толпой исподтишка. — Да, и я. — Призрак Гудди потупил глаза вниз. Слёзы, словно бусы из жемчуга, посыпались из глаз. Аддамс с отвращением отвернулась, Ксавье, стоящий около девушки, подал ей украденную со стола салфетку. — Нас видно? — Стушевался он, когда понял, что две девушки нагло перешептывались между собой, косясь на него. — Да, — Аддамс хлюпнула носом и схватила Уэнсдей под локоть, которая уже позволила себе бежать точно к выходу. — Меня нет. Я — дух, вы — люди. — Мы премногим благодарны, — колко бросила Аддамс и застыла. — Я пришла в компании будущего мужа сюда, мы танцевали, веселились, люди высшего света оценивали меня, как ягненка в логове волков. Они презирали изгоев, людей со способностями. Боялись их. — В тоне Гудди сквозила неприкрытая боль. — Идлиб тщательно скрывал ото всех, что я не такая обычная. И это было, как изъян, который надо лечить. Уэнсдей приблизилась к Ксавье и склонила к нему голову, как бы вслушиваясь в мелодию, что играл оркестр, с тем, чтобы не выглядеть чудаковато. — Меня пригласил на медленный танец парень. Это был Эрол. Когда он обхватил мою талию, мне обожгло кожу. Он долго следил за мной, как хищник, высматривающий добычу, я не могла оторвать от него взглядов. Не было сил. Физически мы будто примагнитились. — А можно без слащавой трагикомедии? — вызверела Уэнсдей, закипая от подступающей к глотке злости. Все так или иначе сводилось к любви и было невозможным. У Аддамс разыгрывалась тяжёлая форма мигрени. — Эрол был магом. Он об этом сразу сказал в тот же вечер, когда мы сбежали на другой этаж и дегустировали закуски бессовестно, не соблюдая правил этикета и приводя в замешательство этих чопорных леди и господ. Во дворе он показывал магические приёмы и мы, сообща, сотворили купол огня, настолько яркий, что он привлек зевак и самого короля династии Стюартов. — А мы причём? — Ксавье с восхищением наблюдал за ходом бала, шелестом юбок, оглушенный заговорами, сплетнями. — Позже мы занялись любовью в королевских покоях, по ошибке... — уши Уэнсдей Аддамс пропустили реплику мимо, но её стало потряхивать от бесполезных фактов биографии Гудди, парень уловил это и сжал в кольце её тонкую талию. — Король, Идлиб и другие придворные увидели нас. — С горечью сообщила Гудди, наблюдая за остальными, кто кружил в танце, опьяненный чувствами. — Имя Идлиба Галпина было опорочено. — Что произошло дальше? — Ксавье переменился в лице, когда уловил глазами под разорванными одеждами предка такую же татуировку, как и у него. Уэнсдей напряглась. — Идлиб снова выпорол меня. Мы уехали в Джерико. И он поклялся себе выбить из меня вместе с жизнью эту дурь. Пару месяцев спустя я и правда чувствовала свою вину, — продолжала свою исповедь Гудди Аддамс, а Уэнсдей поняла, насколько утомительным и долгим было это видение. — Но Эрол Торп нашёл меня в Джерико и поселился недалеко. Мы встречались, тайно. — А что потом? — Идлиб отравил Эрола. Заставил меня наложить на него заклятье силой и женил на себе. — Аддамс поморщилась пуще прежнего, не укладывая в голове, как очутилась посреди этой драмы, от которой пускала обычно волчьи слюни Энид Синклер. Уэнсдей бы точно не допустила подобной оплошности — все заслуги положить на алтарь во имя любви. Дико. — Ревность, — как бы между прочим произнёс Ксавье и поджал губы. — Уэнсдей, прошу тебя. — Гудди обратилась к брюнетке и потрясла за плечо. — Присмотрись ко всем в Неверморе. Ко всем. Убийства монстра напрямую зависят от прошлого. Предотврати это, я хочу покоя.       Одна единственно здравая мысль приободрила Аддамс — её полусонное, приглушенное чудесной классической музыкой, состояние исчезло. Она размяла плечи и кисти рук, намереваясь вынырнуть из видения и погрузиться в реальность, в новое расследование. — Уэнсдей, — Гудди растворилась, Ксавье смотрел только на неё своими большими глазами оттенка малахита. — Потанцуешь со мной?       Вся её сущность противилась этому, а ноги понесли в центре зала. Сердце отбивало ритм намного быстрее обычного, ладони, прежде комфортно холодные, вспотели, руки сами улеглись на плечи парня. Они кружили танго под удивленный ропот всех гостей бала. Бетховен ужасно резонировал с этим до умопомрачения горячим танцем. Уэнсдей склонилась, волосами касаясь пола, зачарованно моргая от того, как мужественно и уверенно вёл Ксавье. Ему хватило смелости пригласить её, подчинить её, пусть и на несколько минут, удивить её и проявить себя. Глаза Ксавье отливали пышной зеленью, рот был слегка приоткрыт, руки по-хозяйски ломали ей позвоночник (как думала сама Уэнсдей). От него несло неиссякаемой энергией, нотками краски, дерева и грецкого ореха, у девушки закружилась голова — внутри Аддамс стянуло все необъяснимым жаром, на что она нахмурилась. — Ты очарование, Уэнсдей Аддамс. — Прошептал Ксавье, когда оркестранты завершили играть, а зубы художника впились в мочку её уха. Девушка то открывала, то закрывала рот от удивления: Ксавье мог показаться действительно мастером во всём, чего касались его длинные, обезображенные красками пальцы. Переплетение их тел в танго было паранормальным, как и ее желание пойти на эту адски коварную авантюру. Этот кошмар сплетения заставил Аддамс признать, что она — далеко не бесчувственна, как могло ей казаться И это сулило катастрофу.       Уэнсдей Аддамс и Ксавье Торп с одинаковой неопределённостью распахнули глаза и выбрались из саркофага. Видение оставило горькое тягучее послевкусие. Молчание между ними стало почти удушающим.