Пустота

      Было много вещей, которые Дима всем сердцем ненавидел. Но некоторое в этом списке помечалось красной линией и жирным шрифтом, потому что даже упоминания этих пунктов могли вызвать бурю, разрушающую все на своём пути. Одной из таких вещей была осень, поэтому сейчас, в середине октября, Дима ощущал себя мучеником в аду.       Немного отвлечься помогал только кофе с утра, но даже он не был таким вкусным и бодрящим как когда-то. Все же варить кофе он так и не научился. Но выбора особо не было, поэтому приходилось довольствоваться тем, что есть. Он мог, конечно, заходить каждое утро в кофейню, что находилась за углом, но это было бы настоящим предательством по отношению к дорогущей и намудреной кофемашине, которую они он купил три года назад.       Голос неизменной ведущей новостей доносится из динамиков телевизора, но Дима даже не пытался вслушаться в него — скорее всего опять какие-то богачи не могут что-то поделить и устраивают масштабные скандалы, привлекая к себе внимание.       Время уже перевалило за семь, а Побрацкий только выходил из дома. Сегодня он опоздает.       Опоздает также, как и почти два года назад, только сейчас последствия явно будут не такими разрушительными, даже если его вдруг уволят.       Москва людный город, особенно по утрам. Диму бесили мелтешащие перед глазами прохожие, что спешили на работу, учёбу, еще черт знает куда.

По инерции в облаке света Не живые шагают тела

      Побрацкий старался идти с опущенными глазами, лишь бы не видеть их. Он не знает, почему и когда пошла мода на пальто, и почему их все так любили. А он ненавидел, до такой степени, что глаза болели от одного взгляда на этот предмет одежды. Раньше он относился к этому лояльно, даже никак, просто не думал, но сейчас всплывает слишком много воспоминаний. Хороших, приятный, но до безумия болезненных из-за невозможности вернуть то время.

Выдыхаю воздух нагретый Но я слабый источник тепла

      Дима ненавидит собственные сигареты, но силы воли не хватает, чтобы бросить. Привычки порой побеждают. А конкретно эта еще и помогает успокоиться, остыть, а иногда даже отворачивает от необдуманных действий.       Светофор горит красным слишком долго, и Дима даже думает о том, чтобы ступить на дорогу и до работы вовсе не дойти. Не успевает, — загорается зелёный, — а Побрацкий лишь выдыхает очередную порцию дыма. Люди, словно бездумное стадо, начинают пересекать улицу и, кажется, нарочно то и дело задевают друг друга. Москва злой город, и люди в нем тоже злые. Дима не исключение — чтобы выжить приходится подстраиваться под обстоятельства.

В небе знаков для нас нет больше

      Дима в какой-то мере завидует мёртвым, ведь им не нужно крутиться в этом обществе, но… с другой стороны, и говорить они тоже не могут, а у людей часто бывают красивые голоса. Правда, в голове слышался только один, мелодичный, звонкий, жизнерадостный. Голос, который Дима по-настоящему любил, мог определить настроение лишь по одному смешку или вздоху.       Дима вертит головой, отгоняя все эти ненужные мысли, и задевает кого-то плечом. Нечаянно, но его обильно и от души поливают матом. Дима не возражает, отвечать не собирается тоже. Накопилось, наверно, а он, зазевавшись, стал последней каплей. Ничего, бывает, кому как не Диме знать о подобном, если он сам регулярно раз в месяц крушит всю квартиру, а потом медленно ее восстанавливает, специально меняя некоторую мебель местами, чтобы создать хотя бы видимость, что в его жизни что-то меняется.       Не получается.       Еще один круг ада, бесконечная петля, день сурка, а может все сразу? Сурок, застрявший в аду, с петлёй на шее. Осталось только найти любой крюк, чтобы повиснуть уже наконец, но ад на то и ад, что желаемое никогда не исполняется. Бесконечные мучения, истерики, воспоминания, а потом все сначала.       Дима борется, пытается жить дальше, но выходит только существовать, потому что до боли знакомый голос постоянно всплывает в памяти. » — А давай?.. — Дим, слушай… — Ты идиот, но я тебя люблю! — Если я умру, то точно от твоего дыма вонючего, фу!»       Дима готов орать, убивать или убиться самому, лишь бы не слышать, только бы выключить голову, как радио, или хотя бы сделать тише. Чтобы не так больно, не так одиноко. Чтобы можно было встать на ноги. Многие теряют близких, но ничего, живут дальше, так почему он не может?       Еще один светофор и еще одна толпа, новая пачка сигарет. Люди выглядят как ходячие, холодные мертвецы, а Дима чувствует, что он близок к очередной истерике. Таблетки кончились еще на той неделе, а поход в аптеку он то и дело откладывал на потом. Ну вот, дооткладывался. Побрацкий криво усмехается, уже предвещая для себя долгий день.

Холодею у светофора Выпуская пар изо рта

      Скандал на работе — ожидаемо. Ливень — предсказуемо, но уже даже не противно. Крыша — машинально и до одури иронично.       Дима хватается за перила, — надо же, теперь их поставили, почему же не додумались до этого раньше? — и устало прикрывает глаза. Солнце опускается, играя последними бликами в окнах многоэтажек. Закат отсюда красивый, но и его Побрацкий ненавидит до красных пятен перед глазами.

Отвернись, потому что скоро Разорвёт меня пустота

      Ведь именно отсюда сорвался человек, который заставил его вновь поверить в жизнь. Не существовать, не выживать, а жить, радоваться мелочам, запоминать все важные моменты, просто быть вместе и не беспокоиться о том, что будет завтра. Дима думал, что такого счастья не бывает, а фильмы и книги нагло врут, пока глупые потребители глотают любую чушь. Но понял, что ошибался, когда его самого с головой захлестнула любовь.

Замерзают в улыбке губы

      Дима улыбается воспоминаниям и открывает глаза, смотрит на Москву с высоты и думает, что перелезть через эти перила совсем несложно.       Хотя…       …он ведь не простит.

Сохрани мое фото на книжной полке Там я в старом пальто, с сигаретой во рту

      Дима улыбается, — наверно, впервые за это время настолько искренне, — медленно подходит и аккуратно касается. Сначала рамки, а потом и стекла, которое защищает фотографию под ним.       На фото молодой парень, с тёмными немного кудрявыми волосами и небесно-голубыми глазами. На краю крыши, в сером пальто и незаженной сигаретой во рту. Он никогда не курил, но для этой фотографии попросил у Димы одну.       А ведь он и правда попросил поставить этот снимок здесь, еще до того, как он был сделан. А потом… Дима просто не успел. Не успел поймать его, оставалось лишь с ужасом смотреть на тело, прибитое гравитацией к асфальту.       Еще улыбается так. Словно знает, что произойдет через секунду. Дима до сих пор не верит, что запечатлел такой момент — последний в его жизни.       С ресниц срывается первая слеза и сразу же оставляет влажную дорожку на щеке. В этот момент окно с грохотом открывается, запуская в комнату поток холодного ветра. На это все Дима лишь улыбается шире и медленно опускается на пол, не отрывая взгляда от окна.       — Я тоже… я тоже тебя люблю, Олеж.       С глаз срывается еще несколько предательских слез, но что ветер отзывается недовольно, снова разгуливая по квартире и играя в каштановых волосах.       — Все-все, не плачу, все хорошо, — Диму даже на смех пробивает от таких дурачеств. Весело, конечно, но невыносимо больно.       Поэтому, прошептав последнее «прости», Дима срывается. Ревёт, кричит, истерит. Ветер больше не ругается, лишь аккуратно проскальзывает рядом, словно пытается успокоить или даже обнять.

Прошло два года с того дня, но каждый последующий ощущался как дорога к распятью, уложенная горящими углями. Осталось только ждать, когда он наконец дойдёт.