Зажги гирлянду и загляни в зеркало-беспризорницу

Чертовка Чхве Бомгю — стал проклят. Его утопающие, влюбчивые, такие искренне счастливые и порой с яркой звездой вместо зрачков взгляды улягут навсегда глубоко внутри воспоминаний. Он оставил их там в ту ночь ровно год назад. Тогда, когда можно уже было уверенно сказать — вот оно счастье, приходит и стучится в сердце по самое не могу. Тогда, когда хлопья пушистого, как белый кролик снега бились о румянцем покрытые щёки. Тогда, когда хрустальная гирлянда окружностью разноцветно сияла, обвивая свеже-зелёную гостиничную ель. Но не будет больше рядом этих влюблённых касаний, радостливых слов и взъерошенных у каждого игривых волос. Рядом их больше нет. Нет больше рядом звонкого смеха Хюнин Кая, от которого хотелось бы самому повалиться на кровать, в холодное с утра одеяло и засмеяться до боли в животе, что бы смех этот сливался во-единое. Нет больше рядом того рассудительного Чхве Субина, в омуте мыслей и умения поддержать с полу-слова которого, можно было утонуть, задохнуться, а в конце приправить самоубийством. Нет больше рядом нежных булочек испечённых ранне-утренней присягой на столе, и к завтраку всё было пусто в душе, ведь никто никогда не запахнет тем самым, приятным, слегка горьковатым, но невероятно душистым ароматом сладко-синабонового Кан Тэхёна. Нет больше рядом и источника улыбки, красных щёк, помимо не щажащих зимней ночью морозов, горящих глаз, что кажется сгорела бы вся вселенная будь то парень никогда и не моргал, лишь бы видеть днями и ночами его прекрасное лицо — Чхве Ёнджуна. Его сказки были также сладки, как синабоновый аромат Тэхёна, или даже на октаву больше-выше. Касания тихие, неловкие, нежные и кремовые, что такие родные. На утро проснёшься, разомкнёшь нехотя слипшиеся глаза и мельком увидишь бледные руки на ключицах. Ночью дождливо станет, разойдётся гроза, молниеносно скорбящая жизни всех кто неподалёку, а рядом единственный луч солнца. Он укутает в тёплый плед, в родные и такие душой любимые обьятия. И уже не захочется так сильно кричать от внутреннего страха, ведь за оболочкой его теплый комочек бесконечной любовной переглядки.

Больше нет.

Гю всегда вёл себя со своей эдакой неприятной изюминкой. В какой-то момент был невероятно весел и любил всё живое что на свете есть и чего на свете нет. А в какой-то мог просто в истериках забиваться в углу дёргая свои чёрные от природы волосы. Год назад — всё было так. Сейчас, когда не стало того самого успокоения, источника улыбки и любви рядом, чувствовать хоть что-то стало так тяжело, что даже ненадобно. Он и не нуждался что-то почувствовать снова. Это дитё словно малое убегает от принятия, не может быть что бы весь смысл его жизни, три ангела и один с двойным нимбом — погибли. Плетясь медленно по заснеженным тротуарам, виднеется за серыми многоэтажками солнце, но это не то солнце, что юноше хотелось бы видеть. Всю эту новогоднюю суету затмевают слепящие улыбки незнакомцев, они действительно были рады. Кажется эти дни, данные правительством на "отдых" они проведут с родным и близкими, душевными разговорами, весёлыми плясками и предвкушением праздника.

И становилось тошно дышать.

Чхве Бомгю, год назад будучи 21-летним воодушевлённым романтиком, не имеет с нынешним Гю практически ничего, кроме ненависти к томатам. От улыбки других людей ещё не становилось так тяготно, комом на сердце, как сейчас. И ведь вправду они больше не прийдут. Не прибегут они и их поздравления с широкими солнечными улыбками, с мороза краснеющими щеками, с такими же алыми руками в которых громко гремят подарки. Это истина — так думал Гю. Наверное.. Кажется он медленно, но всё же забывает как без них дышать. И его дрожащее сердце, дико скорбящее, бьётся в надежде снова услышать этот родной голос Чхве Ёнджуна.

Он тонет, Чхве Бомгю задыхается.

*** Тридцать первое декабря, скоро сменится последняя цифра в наименовании года, будет уже на один больше, а они наврядли уже прийдут. Вечером ударят сильнее заморозки и улицы опустеют до полуночи. Из заляпанного рисунками зимней секты окна видно блекло: снег мигает, отблёскивает нападки фонарного света, вдали полусломанный снеговик, вместо рук ветки со старыми варежками и шарфом под снежной головой, нос морковкою. Таких обожал раньше делать Субин, а Ёнджун как чёрт вечно назло отламывал нос, съедая безжалостно морковь у того на виду, и вечно за это ловил подзатыльники по шапке. В комнате замигает жёлтая гирлянда, если тот соизволит встать из под одеяла. Он говорил своей матери, что не хочет жить, а почему? Он не говорил, что хочет умереть, просто не желает жить. Пока другие радостно жмуться со своими родными и вторыми половинками. Бомгю выходит — наполовину мёртв. Уже скоро полночь, всё же нужно бороться за счастливое полу-живое продолжения такой нежеланной без них жизни. Гю сползёт из под пледа, убавит громкость в телевизоре, по которому шли какие-то столичные предновогодние новости, зажёг жёлтую гирлянду. И по комнате развеялся запах елового аромо-масла, ёлка — искусственная, как и весь Чхве. Он слепил себя сам после всего этого, и уже неважно насколько плохой или хорошей получилась его живо-мёртвая скульптура. Скоро забьют часы двенадцать, а принятия всего этого смертного сырбора всё ещё нет и не будет никаких сомнений, что в этом году оно появится, но этот год кончается уже через несколько минут, может что-то изменится ли? Может поймёт наконец всё что уже случилось, и пойдёт дальше? Нет, он не сможет. Гю будь то на четыре крепких цепи привязан к каждому за конечность. И суматоха началась в соседских оконных рамах. Стены затрещали, стаканы забрызгали красным вином и соком, зацокали стекло о стекло и раздался чужой смех. А Бомгю, слепо верующий всё ещё в сказки, с закрытыми глазами стоит перед зеркалом и загадывает это такое несчастное маленькое желание, чтобы самому перестать быть несчастным. В зеркале виднелось его бледное крошечное лицо и будто каплями огня, отражаясь, горели маленькие лампочки от гирлянды. "Видишь, это заляпанное стекло никогда не покажет тебе правды. Это всего лишь твоя вычерканная рассказами матери мечта." "А ты теперь, зажги золотую гирлянду на ели.. Загляни в зеркало-беспризорницу." И в зеркале-беспризорнице смёкнуло ощущение мёртвой, но такой живой любви. —Чхве Бомгю? - еле уловимый тихий голос бьёт в лицо парня, сразу узнаётся. Это он. —Ёни? - всё настолько плохо, что в кристальных глазах уже видны слёзные галлюцинации? Откуда он. Откуда его облик, что так схож с настоящим, тем что был до этого. Или вот же, они стоят все вчетвером, как настоящие и это точно не привидилось? Психологи нынче дорогие и всё такое.. —Чхве Бомгю!! - закричал тот самый звонкий Кай, подбежал быстро и заключил парня, стоящего в невероятном ступоре, в объятия. По истине настоящие объятия. Тёплые и горячие. —С новым годом. - с улыбкой на таком кажется настоящем лице произносит Субин, а под плечо его толкает такой же, кажется выживший Кан с шрамом поперёк щеки. Гю смотрит на них, кротко в глубине души понимая, что кажется совсем он с катушек слетел, пускает счастливую слезу. Вот ему уже глубоко наплевать на то, каких образом они здесь, для чего, да кто они вообще на самом деле, главное сейчас это обнимать их горячие тела как раньше и так же горячо, как утренние былые булочки Кан Тэхёна, целовать лицо этого юноши. Юноши, которого возможно и не существует в этот момент времени. Юноши, который обожаемо ломал носы снеговикам Субина. Юноши, который в самую грозу убаюкает в своих пушистых объятиях. Юноши, чьё имя было Чхве Ёнджун.