на стенах выступает
испарина любви,
твой ангел прилетает
испачканный в крови.
[03:35] от: belika — танцуй.
***
На Субина дышала школьная лампочка. Даже Кай чувствовал как электроны шпарят кожу, как в глотку закатывается шарик с галлонами синтетики. Субин грел хрупкую голову на спичечной шее, улыбался в телефон с наклейками из детских журналов и кусал время. Ласковый.
Кай вздыхает, ловит в носу пыль и душит чих. Чудесный январь. Острый.
Школа «им. Героизма» погреблена под костями, вывернутыми электрозубами и разорванными желудками. Тут в рукавах прячут заботу, вылизанную на запястьях, и швыряют в лицо кислоту, смешанную с кровью под губой. Либо впихни себе нож под ключицы сам, либо это сделает кто-нибудь другой. Самые заинтересованные кандидаты учат алфавит на первом этаже, откусывая клей.
Кай наматывает запах крови на волосы, смотрит на дырявый линолеум, — ищет откуда запах. Под раковиной красные разводы и бурая тряпка. Кого-то скормили стенам. Каждодневное жертвоприношение. Пара царапин вдоль или выбитый клык. Белок — самый важный элемент для растущего организма юных пожирателей кремня.
Звонок звенит, весь кособокий, но так вообще-то всегда. Кай тянет кофту, чуть не отрывая кусочек плоти, ждёт, когда заледенелость пройдет с пальцев. В январе мёрзнут кости и снимается кожа. Каждый тут ходит, как скульптурный скелет из пороха. Китайский фарфор.
В сумке прячется половина луны, крохотный островок изо льда и мятная жвачка. Кай шарит ладонью, но нащупывает только маленькую мыльницу. Гладит жестяные веки на закрытом объективе. Чувствует дробительное отвращение.
Субин странный. У него вместо зубов ментоловая жвачка, а на губах цветут шипучки. Такой… сладострастный что-ли. Крахмальный.
Кай дышит через пыль.
Субин ломает позвонки каждый раз, когда кидает на плечи-лезвия рюкзак. Он ведь хрупкий. Даже больше, чем Бомгю. А ведь он носит уже третий гипс за неделю.
Во влажных кудрях прячется странный шёпот. Стены смеются, плачут, но никогда не молчат. Поэтому заметить человеческий шёпот здесь — патологический признак шизофрении. В местном понятии.
Позади маленькая Клара. Она точит душки от очков на подобии карандашей. Бедняжку вывернули в спортзале наизнанку. Теперь крохотный ягнёнок готовится проломить черепа настолько изящно, насколько умеет. Интересно, сколько крови нужно будет отмывать. Лоботомия без дополнительных сверл такая долгая.
Енджун находится расхристанным и глупым. С глазами, как у полудохлой рыбёшки, с щеками из поролона. Кай вступает к нему в пространство, кажется, даже ловит енджуновские звёзды. Толкает хрустальным пальцем в позеленевшую шею. А в голове только мультики про прыгучесть и медведей.
— Ты тут?
— Не.
Вот и поговорили. Кай вздыхает, морозится, трет глаза и уходит в столовую. И почему так сложно? Енджуна ведь потом нужно будет искать в брюшной полости, если повезёт, какого-нибудь Санты Клауса. Все как-то изломанно, будто в желудке лопнула нормальность. Неадекватная для таких мест.
Пластмассовые девочки щебечут пластиковым голосом, кусая фальшивые яблоки. Кай с растерянностью замечает, что Бахи нет. Раньше это был как вывернутый ритуал: найти розовый хвост и рюкзак с тигром в каплях от мандаринов.
От нарушения традиции полуживая тревога облизывает кости. Бахи ведь тоже можно раскрошить, просто подув. Страшно. Ай.
Ночь крадётся быстрее, поэтому все кажется гнилисто светлым. Даже небо светится и смотрится почти что сладким. Каю страшно. Вот так по-мерзкому прозаично. Как внедрённый в почки бордюр, который крошится на кишечник. Его трясет до треска рвущих лямок рюкзака. Плечи болят.
Он убегает по-позорному быстро. Ему уже плевать на морозный шампунь, о котором щебетал Бомгю, отрывая зубами волосинки на бинтах. Ему уже плевать на сэндвич с ветчиной, о котором он тихонечко мечтал два урока назад.
Кай просто бежит. Сам пока не понимает куда.
Приходится прятаться в свалке из картонных планет и пенопластовых груш. Тут тихо.
Когда Кай вбегал, он не услышал старожилый скрип. Зато теперь шум душит из каждого угла. Он наматывает блеклый капюшон на кудлатую голову, прячет вспоротые мозги. Каю очень хочется курить и что-нибудь в себе сломать. Потому что странно.
Как овечку с клыками подпустили к волкам? Почему в неадекватную нестабильность выкинули ребенка из колосьев и кошачьей крови?
Кай выучил. Мозги плавятся только тогда, когда хочется спрятаться. Когда нужно было взрывать в чужом рту петарды и тихонечко смеяться, Кай прибегал самый первый. Пусть будет больно сразу, чтобы потом можно было привыкнуть.
Кай не привык. Ни разу.
Он все также хочет блевать сердцем, когда видит перекошенных в посмертных спазмах голубей в дошкольных рюкзаках. Он все так же боится за фарфоровую сестру, которая прячет в подушках не дышащую тератому в керосине. Которая может вырезать кому-то аппендицит посмертно, просто потому, что слепая кишка прикольно клокочет.
Каю так блядски страшно.
Но он почему-то не покупает билеты на автобус в соседний, нормальный, здоровый город. Он пускает корни в ядовитую почву и ждёт, когда до шеи доберется гниль. Кай знает этот город, но если он не плачет, это ещё не значит, что он не боится.
Кай почему-то живой. Будто городу нравится его кроличье биение. Будто город самостоятельно вырезает в нём по заражённому органу. Скоро из Кая будут вываливаться только стёртые от частого дыхания кости. Скоро от Кая останется только шрамики под грудной клеткой.
Он тянет жвачку на зубах, обманывает желудок и гарротой скручивает собственную кожу на шее. Учится. Читает о любви и думает о Субине.
Вот Субин! Точно. Дитя города.
Он моет голову светодиодами, ест зиму и погибает к лету. Субин славный, сделанный из вишневых зубодробилок на палочках, детских татуировок и улыбок из картона. Субин такой… стеклянный. Чистый, обманчивый.
Кай всегда на него смотрит. Видит в нем отсутствие синтетических веществ (кажется, их все украл Енджун) и топит взгляд в губах из мягкого грифеля.
Такой н-е-в-о-з-м-о-ж-н-ы-й.
Кай вспоминает маму.
Клубничное какао, пузатый телевизор, кружка с динозаврами. Беззаботные «почему?». Просто потому, что молчать детям не положено. Потому что хотелось, чтобы мама посмотрела на него как на сестру. С топлёным умилением, дичалой усталостью. Чтобы улыбнулась. Назвала солнышком, чтобы п-о-с-м-т-р-е-л-а.
Но мама никогда не улыбалась.
Мама вообще мало показывала себя. Она была жестяной. Её можно было погнуть и выгнуть, выстрелить в нее пару детских пуль или обмазать в детской крови. Ей было так прозрачно на все, кроме Бахи, что Кай хотел сломать себе пару костей, чтобы она хотя бы взглянула на него.
Хотя бы украдкой. Мигом.
Кажется, все прячется. Кажется, Кай задыхается.
***
Субин пропадает.
Кай взрывает пару электромашинок, поджигает мусорный бак и пытается не злиться. Хотя бы не на себя.
Не то чтобы Субина объявляли в розыск, не то чтобы кто-то вообще заявлял, что его нет слишком долго. Просто Кай маленький и бушующий, а холодный Субин в нем что-то стопорил и замораживал.
Поэтому Кай хочет подорвать ублюдка Джимми, который мерзко и гнилисто лыбится распуская гадкий язык. Мусор. Субин бы даже не взглянул на него.
Но Кай не такой. Ему нужна это тупая жестокость, которая потом заставит плакать от разбитых костяшек и запаха перетертых монеток. Каю нужна эта доза внутривенной ненависти, потому что своя, родная, уже еле пашет. А без некоторых паразитов жить становится больно, как от разорванных гланд из которых течет слизь вперемешку с кровью.
Кай не идёт искать Субина просто потому, что знает, что он в порядке. Субин ведь на самом деле нихрена не хрупкий. Его можно пропустить через мясорубку, сожрать сырой фарш и сдохнуть. Потому что лезвия в мясе изрежут желудок получше язв и червей. Потому что в Субине спит острость, замурованная в хрустальном гипсе.
Только это не успокаивает. Стопорит, как мышеловка, но все равно заставляет наматывать нервы на кулак.
— Чел… Чувак! Ты знаешь где Тэхен?
К нему подбегает какой-то парень в затёртой кофте и серёжками в ушах. От него пахнет сырой псиной, палеными деньрожденскими свечками и весной. Чудик.
Кай тормозит и не сразу понимает, что нужно ответить. Как-то всё это… чужеродно. Пугающе нормально.
— Нет, — голос выходит пластиковым и закуренным, будто мелодия из детского телефона. Каю даже стыдно.
— А. Ну ладно. Бывай.
Кай думает, что Субин был бы лучше. Субин бы помог найти Тэхена. Может быть, даже сам сказал, где его искать. А Кай не знает. Вообще ничего не знает.
Если честно, по сравнению с хрупкой головой Субина мало кто вообще что-либо помнит и осознает. Кай себя так успокаивает, будто это заштопает вывернутую поджелудочную. Колется.
А Тэхена и правда нет. Слишком долго.
***
Вечера в Ос Битер пугающие.
Тут можно провалиться ногой в собачьем черепе и случайно похоронить ребенка, умершего на качелях. Повеситься на раките, мимолётно подумав о речке. Съесть телефон, потому что рингтон ужасно сладкий.
Поэтому тут ходят со связанными руками, перевернутыми крестами и молитвами Вельзевулу под сердцем. Поэтому Кай бежит по гололёду, лунным чудом не падая.
— Блять!
Кай ломает кожу, выстраивает из костей песчаные горки. Что-то хрустит и течет розовой слюной по прорезями в джинсах.
— Порядок?
Кай почти ломает позвоночник, — так быстро он поднимает голову. Субин стоит как ангел. Весь шуршащий упаковками от чипсов, пахнущий хлоргексидином вперемешку со спиртом. Будто выпил очиститель и плюнул набухшими лёгкими. Темная челка — тварь — скрывает милые брови. У Субина неадекватно маленькое лицо и большие глаза из комического трупного фарша. Расколотый в звёздах и кометах.
— Да?
— Ты колени разбил. Пошли ко мне, поиграем в плейстейшен. Я дам тебе клюквенный сок. И пластырь с зеброй дам.
В Субине чертовски много снега. Даже когда он говорит его язык изворачивается, как разжеванная ментоловая конфета, жгучая и бросающая в слезоточивый приступ.
Кай так давно не плакал по-настоящему. Так, чтобы ощутить циркуляцию крови в артерии или шум в ушах.
— Ну?
— А. Да, идём.
Кай знает Субина как сошедший с крыши ледяной снег. Он такой же величественный и немного кровожадный.
Королевское бесподобие гноилось в тумане. Субин катал во рту палочку от Чупа-чупса с колой, высасывал из пластика фруктовый дух и шуршал обёрткой.
Под курткой прело облачное мясо. Кай морщится и щелкает зубами об язык. Чешется — жуть. И куртка вредная, давит на спину, даже не прикасаясь. Ее ещё отец ненавидел. В ней же и умер. Его пришиб лёд с водяной бочки. Наверное, пух (или что там внутри?) все впитало. У-у-у Кровавое наследие.
В доме чувствуются призраки из сахара и растопленные глазки-конфетки. На вешалке только одна куртка, та, что только что слетела с острых плечей Субина. Кай замечает, что это несколько грустно. Жалко, наверное, уходить и приходить домой, где кроме тебя только изнывающая душа скрипящей лестницы.
Тут так пусто. Будто Субин тут вовсе не живёт.
Субин вообще живёт?
— Пошли, я заварю чай. Или ты сок хочешь?
Кай по-странному ничего в этом доме глотать не хочет. Совсем. Будто желудок точится об ребра.
— Я не особо хочу пить… Давай обработаем мне колени? Ты говорил у тебя есть пластыри.
Субин резво убегает к шаркающим шкафам на кухне. Выходит оттуда скромно и зажато. Взглядом просит сесть на серый диван из пепла и устраивается у его ног. Кай чувствует, как горят уши. Странное ощущение, будто опустили голову по бокам в чай.
Субин внимательный. И все-таки хрупкий. Его можно перемолоть мясным молоточком и останется только субиновая палочка из-под дробилки. А ещё Субин невероятно нежный, как бабушкина белая шаль.
Он клеит пластыри и задерживается на коже. Время не стопорится, вены не взрываются. И нет ничего похожего на описание в книжках. Просто субиновый взгляд, слишком цепляющий, будто не зрачок, а липучка.
Субин цепляется за морозные пальцы, складывая шею под длинным воротом нежного свитера. Кусает сам себя за губы, а Кай забывает сделать вдох. Это не сказочно и не чудесно. Каю снова страшно.
Будто весь Ос Битер дышит через Субина, будто он впитывается снегом через открытую форточку и тает на подоконнике. Будто это он стоит у Кая в коленях и целует его в подбородок так нереалистично нежно, что забывается кусочек существования.
Субин неоправданно гладкий, словно на краях рубцов их накрыли вязанным шарфом.
Кай чувствует эту порошковую притворность: хватает за худой подбородок и сам сгрызает чужие губы.
До образования стоматита. До гнили в губах.
Они нелепо стукаются зубами, жгут акварельной слюной. Субин улыбается, а Кай пытается слизать желчь с губных перочинных уголков. Режется и тянется, будто через кровь принимает холод.
Дрожит от того, насколько боится быть животным. Субин хрупкий? Субин ведь блядски хрупкий?
Они дышат друг-другу в глотки. Кай хочет переломать зубы или задушить Субина. Внезапно очень хочется кого-нибудь убить.
— Я знал, что ты такой же, Кай.
— Какой?
— Желающий чужой гибели. Ты просто боишься. В тебе так много сопротивления. Ты такой сильный.
— Субин? — Он хватает его за руку, а свои же зрачки кидает в лотерейный аквариум. Они крутятся и не могут ни за что зацепиться.
— Я же вижу. Пойдем со мной. Тебе станет лучше, если сделаешь это. — В Субине парадоксы из божественного голоса и сатанинского взгляда. Кай теряется, опять.
— С кем? — Кай сглатывает пятновыводитель. Жжёт желудок в бензине.
— Идём.
Они спускаются в холодный подвал. В таких прячут красивых девушек одержимые парни из ужастиков. В таких мама держит садовые ножницы, которыми можно срезать голову.
Каю хочется вывернуть самого себя. Помолиться и умереть. Кай ведь хороший. Кай боится связанных мальчиков с пробитой головой.
— Он живой, не бойся. Я не храню мертвых.
— Это же… Тэхен?
— Ага. — Субин шепчет, будто открывает самый безразличный секрет. А Каю бы только не визжать, хотя очень хочется.
— Ты хочешь, чтобы я… Убил его?
— Не я. Ты. Если убьешь его сейчас, он умрет во сне. Ему будет не больно. По крайней мере, не так сильно.
Кай ведь действительно хочет. Только не Тэхена. Тэхен ведь… Он ведь хороший. Его любят, его ищут друзья и знакомые, без него теряются уличные коты. Его ждёт младший брат с коллекцией вздутых наклеек. Как он может? Как он может прервать что-то такое, не Ос Битер’ское? Тэхену бы бежать отсюда.
Он смотрит с тупой мольбой в лицо Субина. Субин смотрит никак в ответ.
В нем уже нет той родной нежности, в нем нет сверкающей прелести.
Кай знает, что Тэхену не уйти. Если он не сломает ему замёрзшую трахею, ее скрутит Субин. Только перед этим вырвет из Кая кусочек сердца или вгрызётся в сосуды клыками изо льда.
— Ладно.
Субин светится честно-темным. Очень контрастно на его меловой коже.
Кай пачкает рубашку и зебры на пластырях пачкаются тоже. Обожествляются в адекватной крови. Даже кожа чем-то начинает дышать. Это как второе дыхание, открытое сердце, которое можешь выложить в хрустящую ладонь. Ему ударяет в голову что-то чужое. Такого в Кае никогда не было. Но Каю почему-то нравится ломать чужой череп.
Звук чавканья и металлического вскрика. Перед Каем не Тэхен. Это ливер из человечины.
— Ты молодец. Ты хороший.
— Я в крови и в поту.
— Ты будешь хороший даже в Тарене. Или в 25I-NBOMe.
— Ты сравниваешь меня с наркотиками?
Субин очаровательно смеётся и дрожит. Под свитером.
— Что мы будем делать… Ну…
— С телом?
Это неадекватно. Субин неадекватный. Кай неадекватный. Даже мертвый Тэхен неадекватный. Сборище психов, блять.
— Да… Я слышал… Можно проколоть лёгкие и выкинуть в реку…
— С лёгкими так не работает. На дня три-четыре утонет, а дальше начинаются процессы, сопровождающиеся газообразованием в полостях тела, и труп всё равно всплывёт. Чтобы потопить окончательно, нужен дополнительный вес, в несколько раз больше веса тела. Тэхен худой, но спортивный. Мышцы тяжелее жира. Будет сложно.
— Знаешь, меня почему-то совершенно не пугает твоя осведомленность.
— Я приму это за комплимент.
Кай сказал, что Субин хрупкий.
Но как же Кай ошибался. Субин не хрупкий. И даже не в мясных лезвиях дело. Субина никогда нельзя будет пропустить через блендер или нож. Субин попросту пропустит тебя первее. Он перегрызет проводку, а ты лизнешь оголённый провод. Потому что он так сказал.
В Субине страшная сила.
Субин привлекательный.
Пока нет отзывов.