Обещания

Париж не меняет их, потому что они обещали, что не допустят этого. Поэтому, когда они вернулись в Ливерпуль, они снова превратились в обычных самих себя и сбросили все лишнее, что делало их слишком близкими. Теперь тайные прикосновения и украденные поцелуи существуют только в дрянных парижских гостиницах и темных уголках разума. Это, наверное, к лучшему, да? спросил его Джон в последний день их отпуска, и Пол согласился, несмотря на то, как сильно отвращение к этой реальности скрутило его внутренности. Мы не позволим этому изменить нас. Так что всё вернулось на круги своя, как будто никогда и не прекращалось. Мир вернулся к своей оси, и Пол справился, сильнее, чем когда-либо, полагаясь на группу и их музыку. В хорошую ночь он может забыть, как Джон прижимается к его телу и шепчет его имя. В плохую ночь все это накатывает на него, как волна, пока он не начинает хватать ртом воздух, но каким-то образом остается жив, переживая все заново. Однако в канун Рождества, через два месяца после «Парижа и страсти», земля сдвигается таким образом, что в итоге Джон стоит у его входной двери, а Пол вспоминает, как ужасно тот сдерживает обещания. Он замирает как вкопанный и не понимает, от чего у него перехватывает дыхание — от зимнего холода или от вида Джона, стоящего на пороге такого интимного семейного момента. Уличные фонари давно ожили, и тускло скользят по острым углам тела Джона. Он может видеть, как дыхание его друга клубится между ними. Он чувствует запах дыма, прилипшего к его одежде, и, вероятно, завтра утром найдет в кустах недокуренную сигарету. Найдет ее и подумает о Джоне, надевающем нарядный джемпер под низ поношенной кожаной куртки своего дяди Джорджа, и стоящем на крыльце его дома слишком небрежно, как будто Рождество — это просто день в календаре. Это сбивает с толку. — Джон? — говорит Пол, обрывая себя, когда их дыхания встречаются посередине. — Собственной персоной, да, — шутит Джон. Пол, глупо, сообщает ему: — Сегодня… канун Рождества. — Правда? — Он проверяет часы, которых нет на его запястье. — Хм, я думал, его отменили в этом году. Пол закатывает глаза. — Что ты здесь делаешь? — Просто был неподалеку. Решил заскочить, проведать своего лучшего друга. — Ты никогда так раньше не делал. Конечно же, Джон появлялся с гитарой, перекинутой через спину, язвительно настроенный и готовый ошеломить соседей быстрым бренчанием и непристойными текстами. Иногда он, пошатываясь, поднимался на крыльцо, надеясь остаться на ночь, когда в нем было больше выпивки, чем терпения к приставаниям Мими. Но прийти опрятным и трезвым? Без гитары или какой-либо иной причины? Это было сродни появлению голубой луны. Джон вздыхает, и его плечи тяжело опускаются. На его лице возникает эмоция — что-то похожее на нервозность, — но прежде чем Пол успевает точно определить, выражение лица меняется. Появляется разочарование. — Господи, не знал, что столкнусь с хреновой испанской инквизицией. — Он отводит взгляд и проводит рукой по волосам. Они сминаются под его пальцами — точно так же, как это было в Париже, когда они оба сменили свои прически ради свежей модной стрижки. — Может быть, я пробую что-то новое в этот рождественский сезон. Считай это подарком. — Эм… ну. — Пол оглядывается через плечо, слышит, как его отец возится на кухне, а Майкл накрывает на стол. Он поворачивается обратно к Джону, все еще держась одной рукой за дверь, словно в любую минуту готов прогнать его. Но он знает, что никогда этого не сделает; так много дверей он пытался закрыть между ними, но надоедливая нога всегда застревает в проеме. — Мы собираемся ужинать, но ты можешь остаться, если хочешь, — предлагает он, копируя беспечный вид Джона. Едва приглашение произнесено, Пол жалеет, что не может забрать его обратно. В любой другой день в году он мог бы открыть свой дом Джону и предположить, что они будут вести себя как друзья и ничего больше. Однако сегодняшний день напряженный, слишком интимный. Сегодня он не может не опасаться Джона, хладнокровно стоящего у него на пороге, как будто хочет снова увезти его в Париж. — Ты уверен? — спрашивает Джон, потому что считает, что должен. — Не хотелось бы портить ваше маленькое уютное Рождество. Пол проглатывает свое беспокойство и шутит: — С каких пор тебя волнуют подобные вещи? — Хороший вопрос, где еда? Он делает шаг вперед и прижимает тыльную сторону ладони к груди Пола, отодвигая его с дороги, чтобы пройти внутрь. Когда Пол закрывает дверь, пространство между ними больше не тяжелое и не студеное от воздуха снаружи, а становится теплым и слишком соблазнительным, чем должно. Игнорируя это, Пол кричит, спрашивая своего отца, может ли Джон остаться на ужин. — Он может присоединиться к нам, — доносится его ответ, — только пусть оставит свою обувь и поведение у двери. Джон усмехается, разматывая шарф на шее. Пол берет шарф и пальто и вешает их на свободный крючок на вешалке. — Он в праздничном настроении, да? — спрашивает Джон. — Постарайся не раздражать его сегодня вечером, ладно? Сбрасывая ботинки, Джон хватается рукой за его плечо для устойчивости, а затем, выпрямляясь, проводит ладонью по затылку. Пол ненавидит учащенное биение своего сердца, то, как ему больно тянуться за пальцами Джона, за прикосновениями Джона. Уголки губ Джона изгибаются, и он бормочет: «Ничего не обещаю», прежде чем оставить Пола одного в прихожей. И снова это слово. Обещания: постоянно даются, но почти не выполняются. По крайней мере, на этот раз Джону хватает приличия предупредить Пола о возможном нарушении обещания. На этот раз Полу не нужно тратить каждый вдох на молитву о том, чтобы Джон передумал. Потому что, в отличие от последних двух месяцев, Джон вообще ничего ему не обещает. Что ты делаешь? Полу хочется кричать. Ты появляешься на Рождество, как подарок, который я не могу открыть, и я просто должен проглотить разочарование, как будто это не больно? Вместо того чтобы истекать кровью на линолеуме, Пол закрывает раны, оставленные воспоминаниями, и идет ужинать.

* * *

Ужин проходит в приятной атмосфере, поэтому, естественно, Пол подозрителен. Темы для разговоров приходят и уходят, словно станции метро; Пол едва за ними поспевает. Они с Джоном говорят о своей музыке и в каком направлении она движется, — само по себе стремительно. Но когда обсуждения заходят на незнакомую территорию — литературу, которую он не читал, фильмы, которые он не видел, — Пол делает выбор в пользу впитывания всего этого. По большей части он просто наслаждается, с облегчением глядя, как его отец и лучший друг обмениваются словами без кипящей вражды между ними. Иногда они даже улыбаются друг другу. Мысленно Пол делает шаг назад, и, как волны на камни, сцена захлестывает его. Он замечает, что все выглядит слишком по-домашнему. Жаркое на вкус нежнее, чем в прошлые годы, улыбки мелькают за столом так же часто, как и еда, и Джон проскальзывает прямо в середину всего этого, как будто был там годами. Пол ждет, когда откроет глаза и проснется рождественским утром в своей постели, когда Джон далеко, как и воспоминания о нем. Под столом он даже наступает себе на ногу, чтобы ускорить процесс, но моменты, когда глаза Джона встречаются с его глазами, по-прежнему чересчур осязаемы. Может быть, это смена сезона или слабое освещение, но Джон выглядит невероятно мягким, его контуры размыты, словно нарисованы акварелью. Пол хочет собрать каждую его каплю в банку, запечатать ее и сохранить на одинокий дождливый день. Он думает: «Что я сделал, чтобы это заслужить?» — Учитывая то, что Стью «ослеплен любовью», мы, возможно, скоро поставим Пола на бас. — Звук собственного имени возвращает Пола в реальность. По какой-то причине Джон обсуждает драму в группе с его отцом, который, к удивлению Пола, проявляет весь свой интерес. — Пол на басу? — вскрикивает Майкл. — Было бы лучше попросить рыбу залезть на дерево. Пол дает ему подзатыльник. — Ах, да ладно, — защищается Джон, — Макка мог бы забрать конфету у ребенка. Он очарует все, что движется. — Под столом чья-то нога прижимается к ноге Пола, разумеется Джона, судя по тому, как она обводит косточку на его лодыжке. Но если это недостаточно очевидно, Джон поворачивается к нему с легкой улыбкой на лице. Скрытый в его словах намек несвоевременен и не ускользает от внимания Пола; вместо того, чтобы задержаться и разобраться с этим, он прочищает горло и встает из-за стола. Он начинает собирать пустые тарелки, игнорируя пронзающие его глаза. — Ты закончил? — лаконично спрашивает он Джона, указывая на почти пустую тарелку. — Да, но я мог бы… — Нет, нет, я справлюсь. — Он отмахивается от Джона, когда тот встает, чтобы собрать свои тарелки. Притворяется, что не видит сожаления, омрачающего яркость глаз его друга. Как только Пол складывает посуду в раковину, все остальные расходятся, чтобы заняться еще чем-нибудь. Он слышит, как убегает Майк, и через несколько минут в гостиной оживает телевизор. Придерживаясь традиции, его отец уходит за своей трубкой, чтобы выкурить ее после ужина. В целом Джон выглядит совершенно потерянным. — Придешь посмотреть какое-нибудь дерьмовое рождественское шоу, которое Майк крутит по телику? — спрашивает он Пола из-за стола. Из носа Пола вылетает целомудренная струйка воздуха. Самый тихий смех, рожденный тем фактом, что Джон планирует убить время за просмотром праздничного фильма, а не поднимется наверх, чтобы поиграть на гитаре или что-то в этом роде. — Да, скоро буду, — отвечает Пол, намеренно скрывая свои более разумные предложения. — Уверен, что тебе не нужна помощь? — снова пытается Джон, вторгаясь в безопасную зону, которую Пол устроил для себя у раковины. Он наклоняет голову в поисках глаз Пола; вопреки здравому смыслу, Пол позволяет ему найти их. — Ты гость, приятель, — говорит он, но знает, что это не единственная версия Джона, которая появилась в его доме сегодня вечером. Натянутая улыбка и единственный удар по керамическому краю раковины, после чего Джон направляется в гостиную. Пол вздыхает и смотрит, как теплая вода течет по его рукам.

* * *

— Так что же заставило Джона заявиться в гости? — спрашивает Джим, когда возвращается с трубкой, зажатой в губах, и дымом, идущим из наполненной чаши. — Я и сам толком не знаю. Странно, правда? — Для Джона? Нисколько, — не задумываясь, отвечает он, и Пол слегка улыбается. Но тут же становится серьезен, когда слышит: — Похоже, этот парень появляется везде, куда бы ты ни пошел. Слова отца не кажутся обвиняющими. Совсем нет. Но Пол все равно чувствует необходимость защищаться. — Я… я не приглашал его на этот раз. — Ну, в этом, конечно же, нет ничего плохого. Может быть, это убережет его от неприятностей. — Дым клубится вокруг его глаз, и он задумчиво щурится сквозь него. — Вначале я очень сомневался в Джоне… — Да ладно? — Пол улыбается ему, прижимаясь спиной к раковине и вытирая посуду полотенцем. За его сарказм Джим бросает на него нежный взгляд, улыбка растягивается на его губах тонкой, как дым, нитью. — …но в последнее время он доказал, что я ошибался. Преданность достойна восхищения, и у Джона ее много. К его группе… к тебе. Пол с трудом сглатывает, крепче сжимает тарелку в руке, чтобы она не выскользнула и не разбилась. Он терпеть не может теряться в своих мыслях, особенно в последнее время. Однако не может не задуматься, не потерял ли он почву под ногами во время этого разговора. Слова его отца слишком проницательны, и у Пола кровь стынет в жилах при мысли, что он знает о том, что было у них с Джоном. Джим продолжает: — Джон мог выбрать любое место, где быть на Рождество, и он выбрал быть здесь. Вот чего я не понимаю, хочет сказать Пол. Так много вещей, которые он хочет сказать, секретов, которые он хочет выдать, что желание ослабить хватку и позволить себе раскрыться становится слишком соблазнительным. Но он знает о рисках; его губы подписали их тем самым первым поцелуем. Если бы только у него было ухо, чтобы слушать, а не рот, чтобы судить. Может быть, тогда его легкие вспомнят, каково это снова дышать. Наполнив их еще раз, вместо этого он отвечает: «Он… хороший друг», и его голос балансирует на грани признания. Джим кивает и наблюдает, как Пол убирает последнюю тарелку. — Знаешь, сынок, хорошего друга трудно найти, так что ты должен крепко держаться. Хватайся покрепче и надейся, что хватка будет достаточно сильной, чтобы продержаться несколько лет. Меня все еще раздражает его чертова наглость, — добавляет он, фыркая, — но он изменится. Они всегда меняются. Однако Пол не хочет, чтобы Джон слишком сильно менялся — только если в правильную сторону. И он также не хочет, чтобы Джон делал это в одиночку; Пол должен пойти ему навстречу, как рукопожатие, которое заканчивается крепкой хваткой. Пол вздыхает, проводит рукой по волосам, и они мягко спадают. — Ну, думаю, надо взглянуть, что они там вытворяют. Но, эм, спасибо за разговор, пап. Дым рассеивается вокруг него, когда он подходит, чтобы обнять отца. Джим удивленно смеется, но дважды крепко хлопает его по спине. Как бы говоря: все в порядке. По пути в гостиную от вида Джона Пол застывает на пороге как вкопанный. Джон занимает весь диван, длинные ноги вытянуты поперек него и перекинуты через один подлокотник, в то время как его голова лежит на другом. Его очки сидят высоко на носу, а на губах расплывается широкая улыбка, когда он смотрит «Чудо на 34-й улице», как кажется Полу. От него исходит сияние, и дело не только в рождественской ёлке в углу, которая заливает его красным и зеленым. Похоже, он наслаждается фильмом больше, чем Майкл, который развалился на полу, как можно ближе к экрану. Это просто восхитительно, что Джон может быть настолько увлечен, настолько открыт, когда идет такой детский рождественский фильм; Пол ловит себя на том, что прикусывает губу от наползающей улыбки. Он стоит и смотрит так долго, как только может, выжигая образ и эту улыбку в памяти, пока Джон, наконец, не встречается с ним взглядом, но быстро отворачивается, осознав, что его поймали. Теперь широко улыбаясь, Пол, наконец, входит в комнату. — Тебе не нужно притворяться, что тебе это не нравится только потому, что я пришел. Джон прочищает горло и подвигается, освобождая место Полу на диване. — Мне не нравится, — прямо заявляет он, ни на секунду не обманывая Пола. — Просто… вспоминаю кое-что, что произошло сегодня утром. — Угу. — Да. Мими споткнулась о кошку. — Угу. — Просто… прокручивал это в своей голове. — Угу. — Чертовски забавно. — Угу. Наконец, Джон вытягивает ноги назад и, смеясь, быстро толкает ими бедра Пола. — Отъебись со своим угуканьем! Пол откидывает голову назад, присоединяясь к смеху, пока у него не начинают болеть щеки. Когда ноги продолжают брыкаться, он хватается их, вдавливая большие пальцы в болевые точки на ступнях. Этого достаточно, чтобы заставить Джона остановиться. Откинув голову на спинку дивана, Пол улыбается ему и бормочет: — Ты слишком легкомысленный, Джонни, слишком. Пара ног в носках опускается ему на колени; рука сгибается за головой Джона. У него большие глаза, увеличенные за линзами очков, так что Пол не упускает из виду, как они слегка щурятся. — Знаешь не понаслышке, да? Твою мать. Пол бросает на него свирепый взгляд, под которым Джон, к счастью, успокаивается. Он поудобнее устраивает ноги на бедрах Пола и с преувеличенным вниманием обращает свой взгляд обратно в телевизор. Сдерживая обиженный вздох, Пол хлопает Джона по голени, и на несколько мгновений их окутывает тишина. Время от времени Джон улыбается в экран, и в какой-то момент Пол замечает, как его пальцы обвились вокруг лодыжки Джона, а большой палец лениво водит туда-сюда, где задралась штанина. Он знает, что должен остановиться, но это одна из тех вещей, которые легче сказать, чем сделать — и тепло его кожи словно зов сирены. Слава Богу, что не голова Джона у него на коленях, потому что, видит Бог, он безумно скучает по этому знакомому весу. Пол представляет, что у него все есть. Все это, прямо здесь и сейчас, в канун Рождества. Эта фантазия о снежном шаре, где каждое Рождество вместе с Джоном, разговаривая во время праздничного ужина за кухонным столом, а потом усаживаясь на диван, чтобы посмотреть глупый фильм. Иногда он почти чувствует, как купол плотно закрывается вокруг него, неподвижный воздух, запертый внутри, и спокойствие. Но затем что-то сотрясает шар, быстро и яростно, и снова все это рушится. Не зная, прошло две минуты или двадцать, Пол бросает взгляд на Джона. Глаза его друга тяжелеют, каждое моргание медленнее предыдущего. Если Пол правильно помнит, до конца фильма осталось еще примерно минут тридцать, что дает ему достаточно времени. Он толкает ноги Джона, наблюдая, как его глаза трепещут, обретая полное осознание. Джон вопросительно кивает ему. Есть еще одна вещь, которую он должен сделать, последняя снежинка, которая должна упасть. — Поднимемся наверх за твоим подарком.

* * *

Вполне понятно, что у Пола всегда слегка сжимается в груди, когда он остается наедине в комнате с Джоном. И этот Джон, в частности, заставляет его сердце и легкие болеть. С заспанными глазами, с идеальным кругом красного пятна на щеке от грубой ткани дивана, зевает так широко, что у него отвисает челюсть, и он беззаботно смеется, потирая ее. Пол в жопе. И вроде как влюблен. Он на секунду заглядывает под кровать, прежде чем его пальцы натыкаются на шелковистую оберточную бумагу. Внезапно его накрывает яростная волна смущения, и он не совсем понимает почему. Этот подарок уже является шагом вперед по сравнению с подарком на день рождения Джона, который полагался только на презентацию, и если Джон может прийти в восторг от дешевого гамбургера, то наверняка ему понравится подарок, который Пол выбирал вдумчиво. Он вручает Джону подарок и нервно улыбается, затем присоединяется к нему на краю кровати. Джон ахает, тряся подарком. — Это щенок? — оживленно спрашивает он, несмотря на то, что упаковка слишком плоская и квадратная. Пол подыгрывает его дурацкой игре, пожимая плечами. — Я не знаю, встряхни его и посмотри, залает ли он. Джон именно это и делает, а затем спрашивает: — Это мертвый щенок? Закатив глаза, Пол ласково толкает его в плечо. — Просто открой свой гребаный подарок, болван, — говорит он сквозь смех. — Напористый, напористый, — жалуется Джон, но с детским энтузиазмом рвет бумагу. Она падает на пол, оставляя его с новым альбомом и коробкой конфет в руках. — Я знаю, ты думаешь, что послевоенный Элвис — это мусор и дерьмо, — начинает объяснять Пол, когда Джон тупо смотрит на обложку Blue Hawaii, — но мы оба знаем, что этот альбом довольно крутой. И это, как минимум, избавит тебя от похода в музыкальный магазин. — Он потирает шею сбоку. — Что касается шоколадных конфет, я просто, эм, потакаю твоим пристрастиям к сладкому. Это просто и продуманно, и это именно то, из-за чего Джон может над ним подшучивать. Он укрепляет свое эго, собирая достаточно мужества, чтобы вынести удар, но вместо этого обнаруживает, что невольно задерживает дыхание, когда Джон встречается с ним взглядом. Улыбка растет медленно, но стоит подождать, когда она появится. — Мне офигеть как нравится, Макка, — наконец говорит он, и в его голосе звучит изумление. — Спасибо. Пол тоже расплывается в улыбке, его глаза бегло следят за Джоном, фиксируя каждую эмоцию, которую улавливает. — Да, да, не за что. Воздух в комнате снова кажется напряженным, рука медленно сжимается в кулак. Взгляд Джона блуждает по его губам, и Пол чувствует слабую пульсацию поцелуев, когда-то бывавших там. Это опасная территория. Похоже, они нарушают обещания, а у Пола уже было достаточно нарушенных. Он откашливается, готовый поговорить о слоне, которого Джон привел к его порогу. — Ладно, думаю, нам нужно поговорить о… — Я тебе тоже кое-что принес. — Слова вылетают, как из пушки, и его глаза, наконец, поднимаются, чтобы встретиться с глазами Пола, его подарки откладываются в сторону. — Это… это немного… Ну, просто… вот, — спотыкается Джон. Он роется в кармане, и вместе с рукой выпадают оторванный лист и две ягоды. Джон ругается себе под нос. То, что осталось целым, он кладет на покрывало между ними, а оторванные части прикладывает к случайным местам. Пол смотрит на сломанную омелу, потеряв дар речи. Где-то в глубине его сознания есть шутка обо всей этой ситуации. Однако она погребена под грудой вопросов, а у Пола не хватает умственных способностей, чтобы найти лопату и копать. Он тихо произносит: «Джон…», и ничего больше. Взгляд Джона прикован к его собственным пальцам, теребящим зазубренный край листика. Он дотрагивается до заостренного кончика, затем бормочет: — Я был напуган, Пол. Чертовски напуган. И это не оправдание, я знаю, но это все, что я могу сказать. Он делает вдох, плавно преодолевая молчание Пола. — Просто… знаешь, как будто у меня появились все эти чувства в Париже, вещи, которые я никогда раньше не испытывал, и в тот последний день я знал, что мы вернемся домой, но мой тупой чертов мозг не мог понять, как перенести новые чувства в старые места, так что я… Я просто этого не сделал. Я заставил нас пообещать не меняться, и я не знал, что уже нарушаю это обещание еще до того, как его дал. Глаза Пола горят, в горле подступает ком. Он прислоняется к стене рядом со своей кроватью и прижимает ладони к глазам, пока за закрытыми веками не расцветает калейдоскоп красок. Прерывисто выдыхая, он спрашивает: — Почему, Джон? Почему Рождество? Почему именно сейчас? — Он отводит руки от глаз, опуская одну на «подарок», все еще лежащий на простынях, как праздничное попурри. — Я имею в виду, черт возьми, чувак, что это вообще такое? — Иногда я не знаю, как сказать тебе, что хочу провести с тобой время. Вот тогда я совершаю глупости, например, прихожу в канун Рождества и насильно врываюсь в ваши традиции. — Пол улыбается на это, и в глазах Джона загорается ободрение. — Но как только я пришел сюда, то сразу понял, что не зря, потому что та часть меня, которая была пустой и ноющей весь день, исчезла, как только ты открыл дверь, и, честно говоря, я до смерти боюсь потерять то чувство облегчения, которое ты мне даришь. С благоговением, которое Пол когда-либо видел только при работе с инструментами, Джон кладет на ладонь веточку омелы. Он делает паузу на мгновение, в течение которой Полу кажется, что он пытается собрать в кучу все разрозненные слова у него в голове. Сердце Пола бьется в такт с каждой проходящей секундой, но он не готов к тому, что оно полностью остановится из-за последнего признания Джона: — Я просто пытаюсь сказать, что не хочу останавливаться. И никогда не хотел. (Земля остановилась, когда Джон подошел к его двери, но внезапно снова двинулась, вращаясь в обратном направлении. Старт-стоп, тряска от укачивания почти невыносима.) Полу кажется, что из него только что вышибло весь воздух. Тот горький, мерзкий воздух, который бурлил и кипел в нем с тех пор, как Джон сказал ему прямо противоположное тому, что говорит сейчас. Начать, прекратить. Начать, прекратить. Начать, прекратить. Почему они не могут просто выбрать что-то одно? Потому что жизнь между двумя крайностями — это и не жизнь вовсе. — Я тоже, — наконец тихо отвечает Пол. Чувство вины подкрадывается к нему сзади, нежеланной тенью. Чувство вины из-за чего? Из-за того, что он хочет Джона? Затем ему становится стыдно за чувство вины, и весь этот коктейль эмоций ему трудно проглотить. — Я просто думал, что, возможно, был единственным. Кто все еще хотел этого. — Нет. Ты был не один. — Да, но я не хочу… если это снова будет на один раз, я не хочу этого делать. Я не могу всегда быть твоим теплым телом на одиноких каникулах, Джон. — Слова, вылетевшие из его рта, резали, как кинжалы, поэтому он не может представить, как они терзают Джона. Но в данный момент Пол не готов жертвовать своим чувством самосохранения ради чувств своего приятеля. — Пожалуйста, избавь меня от этой блядской боли в сердце, и сразу скажи, если это так. — Нет! Господи, нет, — говорит Джон с отчаянием в голосе. — Я хочу трахать тебя каждый день в году, а не только на Рождество. Пол смеется, не в силах удержаться. — Мудак, — говорит он, для пущей убедительности подталкивая его. Джон хватает его за руку, тянет ее на себя и кладет между ними. Пальцы Пола обхватывают каждый дюйм нежной кожи, который только могут, изголодавшись по контакту. Большим пальцем Джон медленно водит взад-вперед по тыльной стороне ладони, от костяшек до запястья, и Пол, словно загипнотизированный, бормочет: — Ты так говоришь, но… храбрость — хитрая изворотливая сучка, не так ли? — Может и так. Но моя любовь — нет. И это просто выбивает Пола из колеи. Его лицо мастерски непроницаемо, но шум в ушах и стук крови в висках почти заставляют его дрожать до костей. Слово, меняющее жизнь, слетает с губ Джона так легко, как вода, которая годами лилась из фонтана. Пол внезапно узнает, что утонуть в луже вовсе не невозможно. Пока Пол молчит, Джон подкрадывается ближе — ближе, чем за весь вечер. Он нежно целует его в щеку, затем прижимается лбом к его виску. Приоткрыв губы, Пол выдыхает. Нос очерчивает мягкий изгиб его скулы, и Пол наклоняется к нему, двигаясь на автопилоте и отключая свои мысли. Эти чертовы противоречивые мысли. Дыхание щекочет его ухо, Джон шепчет: — Ты знаешь, я останусь здесь на всю ночь, если придется, пока ты не скажешь «да», пока ты не дашь мне еще один шанс. — И Пол улыбается такой непоколебимой решимости. — Я знаю, — отвечает он, поворачивая голову, и Джон выгибает свою спину так, что их взгляды встречаются. Затем Пол наклоняется и одним поцелуем сокращает расстояние шириной в милю между Парижем и настоящим. Как только губы Джона соприкасаются с его собственными, воспоминания с грохотом возвращаются в его разум: поцелуи, украденные под Эйфелевой башней, потому что, без сомнений, в таком массивном сооружении хранятся самые сокровенные секреты мира; прохладный банановый коктейль, скользящий по его горлу, избалованный в день, который он даже не может назвать своим; лицо Джона, в бесчисленных оттенках света, сотканное из шелка и стекла, и такое гладкое и прозрачное, когда он тратит две недели своей жизни и деньги на Пола, бог знает по какой причине. Затем Пол думает о любви и целует Джона крепче, потому что точно знает причину. И он хочет передать то же самое чувство Джону, не оставляя даже тени сомнения. Поцелуй быстро становится грязным. Зубы Джона впиваются в его нижнюю губу, прикусывая ее, вызывая вспышку жара прямо в паху Пола. Он стонет, возбуждаясь от того, как это вибрирует между их губами. Словно продолжая с того места, где они остановились, его руки впиваются в кожу Джона — сжимают его плечо и крепко удерживают челюсть для более глубоких движений языка. Он не может поверить, что они думали, что смогут справиться с этим. Пол чувствует безрассудство до кончиков пальцев и знает, что за такую сильную страсть стоит бороться. Джон на вкус даже лучше, чем в Париже, и Пол мог бы пнуть себя за мысли, что смог бы жить без этого. Плавное смыкание и размыкание их губ ритмично, как барабанный бой, приближая их к кульминации, в которой Пол отчаянно нуждался. Джон проделывает этот дьявольский маленький трюк, который он однажды попробовал в темном переулке, мягко проводя языком по небу Пола, в результате чего Пол впивается ногтями в затылок Джона, гораздо крепче, чем у него стоит в штанах. — Боже, два месяца показались мне двумя чертовыми годами, — горячо и быстро бормочет Пол в губы Джона. Гул согласия — самое близкое к ответу, что он получает. Поцелуи спускаются ниже, по его щеке и под выступом челюсти. Он вздыхает и запускает пальцы в волосы Джона, сжимая крепко, пока его стон не отдается в его пульсирующей точке. — Мне жаль, что я причинил тебе боль, Пол, — говорит Джон в его кожу, зарываясь извинениями в шею Пола, словно это исповедь. — Ты этого не заслуживаешь. Черт, ты даже не заслуживаешь такого, как я, но я бы, блядь, пропал без тебя. Пол не может слушать, просто ненавидит, когда Джон вот так сдирает кожу с себя и понижает самооценку. В процессе пьянящего поцелуя трудно отстраниться, но он все равно это делает. Ради Джона. — Тише, Джон, не надо… ты не знал, ясно? — Не оставляй меня. — Несколько поцелуев переходят в прикосновения, мягкий кончик его носа скользит по шее. — Пожалуйста, никогда не оставляй меня. Пол отклоняется назад и нежно берет Джона за подбородок. — Послушай, не говори так, — серьезно произносит он. — Я уже говорил, что не поступлю так. Я серьезно. Я всегда говорю серьезно. Он не обещает по очевидным причинам, но Джон и не просит этого. Просто удовлетворенно кивает, услышав убежденность в голосе Пола, и прижимается к его губам таким нежным поцелуем, что становится больно. — Приляг для меня, милый, — выдыхает Джон, потому что они все еще прислонены к стене. Пол даже не заметил, что у него слегка затекла шея; все происходит так быстро. Подрагивая в собственной коже, он перемещается к изголовью кровати со всей грацией, на которую способен. Джон ползет за ним, бросая свою дурацкую, но очаровательную омелу на пол и стягивая с себя джемпер, прежде чем приблизиться. С горящими глазами Пол обхватывает пальцем одну из шлевок на поясе Джона, когда тот оказывается достаточно близко, и тянет его вниз. Они попадают в этот знакомый ритм. Он закидывает ногу на бедро Джона, двигаясь вверх и посасывая язык Джона, когда стоны угрожают сорваться с его губ. Он полностью доволен тем, что может кончить вот так, когда вес Джона прижимает его к матрасу. Поэтому, когда тот пытается отстраниться, Пол усиливает хватку на его шее, вызывая улыбку на его губах и еще несколько целомудренных поцелуев. Но вопреки желанию Пола Джон все же прерывает поцелуй и садится верхом на его бедра. Какое-то время он наблюдает. Его руки скользят под рубашку Пола, приподнимая ткань и скользя по упругим мышцам живота. Когда его пальцы касаются соска, в воздух вырывается судорожный вздох, поэтому он делает это снова. Пол чувствует себя осмотренным, обнаженным, словно бабочка под стеклом. Как раз в тот момент, когда он начинает ощущать легкую неуверенность, Джон покачивает головой, выходя из задумчивости. Он наклоняет голову и влажно касается губами теплой кожи, едва останавливаясь, чтобы внятно заговорить. — Я так чертовски рад, что пришел. — Ты просто хотел потрахаться, — поддразнивает Пол, и он поражен, насколько его голос стал хриплым и едва слышным. К своему удивлению, он получает резкий укус возле пупка. Зализывая укус, Джон смеется: — Как и всегда, детка, как и всегда, — и Пол понимает, что совсем не против. Но возражения застревают у него в горле, когда рука Джона нащупывает пуговицу на его брюках и расстегивает ее. Он целует грудь Пола, пока не натыкается на край рубашки, скомканной на ребрах, а затем просто… продолжает. К черту одежду. Полу ничего не остается, кроме как снять ее и с радостью отбросить в сторону. Последующий контакт обнаженных торсов — это вздох, наполняющий легкие после слишком долгого пребывания под водой. Джон обхватывает губами сосок, дразня его влажными движениями языка. — Блядь, Джонни, — шепчет Пол, запустив руку в густые каштановые волосы. Хмыкнув, Джон целует его грудь, пока не достигает другого соска, уделяя ему столько же внимания. Наконец, он снова движется вниз, язык скользит мучительно близко к поясу брюк Пола. Во рту пересохло, Пол скользит руками по верхней части спины Джона, очерчивая мышцы, которые стали крепче с первого дня их встречи. Он разрывается между желанием целовать Джона до тех пор, пока губы не станут иссиня-черными, и желанием подождать и посмотреть, что он будет делать дальше. В конце концов, он запускает руку в волосы Джона и проверяет степень своего терпения. Рука скользит в расстегнутую молнию его брюк, ладонь касается его эрекции, и Пол тихо ругается. Вслепую он прикрывает глаза предплечьем, в то время как его брюки скользят по его длинным ногам. Вновь поднимаясь вверх, Джон оставляет случайные поцелуи на обнаженной коже, как будто отмечает ориентиры на рельефе тела Пола. Косточка на лодыжке, изгиб колена, поверхность бедра. Как раз в тот момент, когда Пол готов попросить его сделать, блядь, что-нибудь, Джон прижимает свой орлиный нос к натянутой ткани нижнего белья и дышит. Глубокий, жадный вдох… и, черт возьми, если это не самая эротичная вещь, которую Пол когда-либо испытывал. Далее следует рот Джона, и он слегка посасывает влажный материал. Пол совершенно точно знает, что мог бы получить удовольствие только от этого; но настоящим подарком был бы рот Джона, плотно сомкнутый вокруг него, без преград, доводящий его до оргазма, сводящий с ума. — Могу я отсосать тебе? — спрашивает Джон, уже засовывая два пальца за пояс нижнего белья. Его голос грубый, как наждачная бумага, просто поразительно, что пятнадцать минут и шквал поцелуев могут сделать с парнем. Чувствуя себя немного разбитым, Пол выпаливает первую пришедшую ему в голову мысль. — Ну, я не жду, что ты устроишь там гребаную партию в шахматы. — Не будь грубым, — говорит Джон, но смеется. Смеется и все еще так, так близко к члену Пола, стягивает с него нижнее белье, пока не остается ничего, кроме мягкого дыхания и упругой кожи. — Ладно, извини, я… извини. — Он сглатывает, сухо и почти болезненно. — Да, пожалуйста, я хочу, чтобы ты сделал это. Пожалуйста. — Он такой вежливый, когда собирается присунуть свой член, — язвит Джон, но вскоре вместо глупых шуток берет в рот член Пола. Это намного больше, чем Пол ожидал от Джона после нескольких месяцев (как он надеется) отсутствия практики. Так что стон, который вырывается из него, едва ли можно остановить, когда Джон заглатывает его почти по самое основание, не доходя всего на дюйм или около того, когда его чрезмерное усердие берет верх, и он задыхается. Одна рука инстинктивно хватается за простыни, другая — за голову Джона, и его брови плотно сходятся на переносице. Как только он меняет положение, делает пару судорожных вдохов, Пол заставляет себя опустить глаза. Джон выглядит совершенно великолепно. Щеки порозовели, волосы растрепаны, а глаза каким-то образом сфокусировались и остекленели одновременно. Пол хотел бы поймать этот момент в кадре. Он так чертовски сильно скучал по этому. Он запускает пальцы в волосы Джона и поглаживает большим пальцем раковину его уха. Джон вздыхает через нос, закрыв глаза от безмолвной похвалы, и обхватывает Пола за бедро, пытаясь удержать. Стоны вырываются из глубины его горла теперь более свободно. Все его тело — гитарная струна, один поворот колка отделяет его от разрыва надвое, но Джон дает ему только одно мучительно медленное вращение за раз. Старательно наверстывает упущенное, думает Пол. Первый раз Джон полностью отрывается от него. Он обхватывает рукой основание, наклоняя член Пола и долго его облизывая. Когда он просовывает головку обратно между губ, посасывая и постанывая, пальцы ног Пола сжимаются так сильно и рефлекторно, что кости трещат. Джон прекращает извиваться, скользит рукой по бедру Пола дальше, пока не обхватывает его задницу и не сжимает. — Детка, — выдыхает Пол срывающимся голосом, — позволь мне… я хочу кончить. Джон заменяет рот рукой. Слишком свободные, слишком медленные движения. — Прости, милый, разве ты не можешь? — спрашивает он с дразнящей интонацией, несмотря на сорванное горло. (Пол сделал это с ним. Своим членом. За несколько минут удалось сделать то, на что обычно уходит целый набор песен. Дрожь гордости пробегает по его спине.) — Не… не будь говнюком, — говорит Пол, вытирая капельку пота со лба. Джон издает смешок, оставляет поцелуй на головке. — Это немного чересчур, тебе не кажется? Прежде чем Пол успевает перевести дух, чтобы высказать очередную жалобу, Джон возвращается к нему, и вместо этого срывает с его губ греховный стон. Он двигает головой, раз, другой, открывая горло, готовый принять все что угодно. Затем, во время неторопливого влажного движения вверх, их взгляды встречаются, и Джон крепко прижимает язык к основанию, продолжая движение прямо к головке. Это все, что нужно, чтобы оставить Пола сломленным и дрожащим. Упираясь пятками в матрас, он кончает, зажав кулак между зубами. Если это возможно, его член еще больше твердеет во рту Джона, но он принимает его как чемпион и проглатывает все до последней капли, как будто от этого зависит его жизнь. Зрение Пола расплывается по краям, и кайф ничем не отличается от того, когда он сходит со сцены или принимает какие-нибудь стимуляторы. Джон от него не отстает, засовывая руку себе в штаны и зарываясь лицом в бедро Пола, пока ласкает себя неистовыми движениями. С невидимой тяжестью на веках Пол наблюдает, как удовольствие охватывает лицо Джона, хотя оно и наполовину скрыто тенями. Он стонет, прерывисто и хрипло, и этого достаточно, чтобы член Пола отважно дернулся от интереса. — Пол, — бормочет Джон, когда кончает, снова и снова, на кожу Пола, выводя какой-то текст своим дыханием. За этим следует поцелуй — знак препинания его широкой мысли. Они вместе переводят дыхание, тишина, наконец, повисает в комнате. Пол лениво запускает пальцы в волосы Джона и считает количество веснушек, усеивающих его плечо, словно созвездия. Секунды складываются вокруг них, как столетия; но как только Джон, наконец, приходит в себя настолько, чтобы встретиться с ним взглядом, улыбка Пола становится такой же юной, как и всегда. — Иди ко мне, — бормочет он, нерешительно похлопывая Джона по плечу, пока тот не забирается на кровать. Они целуются, глубоко и томно. Пол вылизывает рот Джона, пробуя на вкус себя, Джона и все обещания, которые они, к счастью, так и не сдержали. Он прерывает их поцелуй, шепчет: — Я люблю тебя. Ждет, когда стены рухнут. Они этого не делают. — Ммм, я тоже тебя люблю, — отвечает Джон, останавливаясь только для того, чтобы поцеловать Пола в щеку, нос, висок. Пол прикусывает внутреннюю сторону губы, чтобы сдержать глупую улыбку, растягивающую уголок его рта. Приятное отвлечение, он замечает парящую возле его головы руку, покрытую спермой. Обхватив Джона за запястье, он засасывает его пальцы в рот по два за раз, затем проводит языком по ладони. С тихим стоном Джон утыкается лицом в ключицу Пола. — Господи, ты чертовски ненасытен. Пол проводит пальцем по мягкой коже за ухом Джона. Говорит как ни в чем не бывало: — Забавно, что ты ведешь себя так, будто у тебя только что не был самый лучший чертов сочельник в твоей жизни. — Ох, я ж не спорю, — быстро говорит Джон. Укутывая их в одеяло, он добавляет: — Просто никого не будет, чтобы трахнуть или приласкать тебя, когда ты истощишь мои хрупкие, старые кости. Пол прячет свой смех в волосах Джона и переплетает его пальцы со своими. — Знаешь, мои потребности этим не ограничиваются. С этого момента я также буду ожидать более дрянных, непрактичных праздничных подарков. — Просто подожди, детка, — мягко заявляет Джон, целуя его в грудь. — Наступит День Святого Валентина, и у тебя просто крышу снесет. — Как романтично, — фыркает Пол. — На самом деле, ты должен прийти еще и на Новый год, на большую вечеринку. Я бы с удовольствием посмотрел, как тетя Джин будет строить тебе глазки после слишком большого количества бокалов шампанского. — Звучит чертовски ужасно. Пол улыбается. — Для тебя, да. После этого разговор прекращается. Дыхание Джона выравнивается по мере того, как Пол поглаживает его по волосам. Он и сам близок к тому, чтобы заснуть, наконец обретя душевный покой после нескольких месяцев без сна, когда он слышит слова, такие тихие, что их вообще трудно назвать словами. — Есть кое-что, что я забыл тебе сказать, Макка, — сонно бормочет Джон. Пол мурлычет, наклоняя голову ближе к тому месту, где лицо Джона прижимается к его груди. Выровняв свой голос с тихим бормотанием Джона, он спрашивает: — Что такое, милый? — Счастливого Рождества. На этот раз Полу невозможно сдержать улыбку на губах. — Счастливого Рождества, Джонни.