И даже ад покажется раем

Стены новой школы не были выкрашены в голубой цвет. Но дружелюбный бежевый ничуть не умалял того стресса, что испытывал Антон перед кабинетом своего нового класса. «26» — прочитал он уже в который раз на маленькой прямоугольной табличке, прибитой к белой двери. Рядом синими буквами уточнялось «Русский язык». Антон так растеребил пальцы от стресса, что они уже раскраснелись. За равнодушной белой дверью его ожидал новый класс, с которым он должен был провести ближайшие несколько лет. Он понимал, что его судьба в этой школе может зависеть от первого впечатления, которое он оставит. К сожалению, в чём он уж точно не был силён — так это в первых впечатлениях. — Ну что же, Антошка, ты так нервничаешь?! Они такие же дети, как и ты! — вот так, ласково проговорила бы мама, если бы она сопровождала его сегодня в новую школу. Если бы она существовала вообще. Но её не существовало. Антон встряхнул головой, отгоняя всё мрачнеющие мысли, поправил сползшие с худых плеч лямки рюкзака, и, натянув на лицо очаровательную улыбку, постучал. Руки всё ещё мелко тряслись, когда он схватился за дверную ручку. — Здравствуйте! — учтиво проговорил Антон ещё до того, как успел разглядеть учителя. Как ни иронично, учителем русского языка шестого «А» класса оказался нерусский мужчина с полноватым лицом и хитро прищуренными глазами. По непонятной причине Антону он не понравился сразу же. — Я новенький, — несколько пискляво представился он, потому что внезапно растерял свои и без того малые крупицы смелости. Взгляд у учителя был цепким и пронзительным, что несколько нервировало. Антон сжал лямки своего рюкзака, схватившись за них как за спасительный круг. — Шастун Антон? — уточнил мужчина неожиданно, прочитав имя на клочке бумажки у себя на столе. — Да, Павел Алексеевич предупреждал о вас. Вы ведь уже встречались с ним? Антон лишь кивнул, несколько удивленный тем фактом, что учитель обращался к нему на «вы». — Отлично, — мужчина смял в кулаке бумажку и представился: — Я — Азамат Тахирович, я преподаю русский язык, — он повернулся к классу и заговорил уже с чинно ожидающими детьми: — Как вы уже, должно быть, поняли, этот молодой человек — Антон, и он ваш новый одноклассник. Я надеюсь, вы будете максимально дружелюбны к нему и покажете нашу школу с наилучшей стороны. Шастун, займите пока любое свободное место. Оглядев класс, Антон осознал, что предоставленный выбор был призрачным: свободных мест было всего два — за самой первой, рядом с очкастым мальчиком, и за самой последней, рядом со смуглым мальчиком. Антон прошел вглубь и сел рядом со вторым, потому что тот, что в очках, не создавал впечатление дружелюбного человека. — Привет, — шепотом поздоровался он, и его новый сосед по парте лишь кивнул. Антон не обиделся: мальчик внимательно слушал урок, и ему явно было не до знакомств с новенькими. Он достал тетрадь и пенал, повесил сумку на крючок под партой, и нерешительно уставился на чистую первую страницу своей тетради. Ему ещё не выдали учебники, но он не знал, как поднять этот вопрос с новым соседом, чтобы не выглядеть наглым. Как назло, класс сидел так тихо, что в кабинете можно было услышать только жужжание мухи, летающей у окна, голос Азамата Тахировича, объясняющего новую тему про существительных, и возню Антона, который сильно отвлекал остальных. Он постарался сжаться, чтобы от него не исходило ни звука, но любой шорох звучал как крик слона в собственных ушах и привлекал нежелательное внимание. Антон уже готов был залезть под парту, чтобы спрятаться от осуждающих глаз Азамата Тахировича, когда почувствовал мягкий толчок сбоку. — Хей, — прошептал мальчик. Антон приготовился выслушать гневную тираду о том, какой он суетливый, но мальчик лишь придвинул свой учебник к середине парты и сказал: — Я — Сергей. Можешь звать Серёжа. — Спасибо, Серёжа! — ответил Антон чуть ли не одними губами, сияя от радости так, будто с ним не учебником поделились, а целым шоколадом. Первые двадцать минут урока прошли быстро: в основном, Азамат Тахирович объяснял им тему и писал примеры на доске. Но в какой-то момент случилось страшное: то, что Антон подсознательно ожидал, судорожно кусая губы и вспоминая все правила русского языка, которые только помнил. К сожалению, именно в этот момент он позабыл родной язык и обнаружил, что в голове у него пусто как в кармане у нищего. Пугающие глаза Азамата Тахировича обратились прямо на него, и внутренности Антона тут же сжались. — Шастун, — обратился Азамат Тахирович сухо. Антон поднялся с места, потому что этого ожидали все учителя, когда называли кого-то по фамилии. — Как у вас было с русским языком в вашей прошлой школе? Что вы изучали в последний раз? — Части речи, — слабо ответил он: пришлось хорошенько выпотрошить свою память, чтобы вспомнить. Ладони вспотели. Азамат Тахирович деловито кивнул. — Хорошо, значит, проблем быть не должно, — поразмыслил он вслух. — Касательно сегодняшнего урока, можете ли вы рассказать нам, что вы поняли? Антон опустил глаза на учебник. Проблема заключалась в том, что он не сильно-то и вслушивался в объяснения учителя, погружённый в собственные мысли. Он не хотел выглядеть идиотом в глазах своих одноклассников в первый же день, но он был слишком тупым. Конечно, он не мог не выставить себя дурачком, потому что это была его истинная натура. Азамат Тахирович смотрел на него выжидательно. Краем глаза Антон заметил взметнувшуюся в воздухе руку — того самого очкарика, рядом с которым Антон не захотел сидеть. — Хорошо, что вам было непонятно? — уступил Азамат Тахирович. Антон не понял тему полностью, но он знал, что это — вопрос-ловушка от учителей. Сначала они мягко спрашивали, что именно он не понял, а когда Антон отвечал правдиво, начинали кричать, называть тупым и говорить, что у него нет никакого будущего. Поэтому он слегка закусил щеку изнутри и свесил голову, собираясь игнорировать до последнего, если потребуется. — Что такое «имя существительное»? — вновь попытался Азамат Тахирович. Рука очкарика затряслась в отчаянном стремлении привлечь внимание, но его пока игнорировали в пользу Антона. — На какие вопросы отвечают существительные? — Азамат Тахирович! — воскликнул очкарик, видимо, осознав, что поднятой руки недостаточно. Эмоции на лице Азамата Тахировича сложно было прочесть, но Антон не сомневался, что тот разочарован его тупостью до глубины души. Он бесстрастно кивнул собственным мыслям, вытер осевший на пальцах мел о губку для доски, после чего равнодушно сказал: — Спасибо, Шастун, вы можете сесть, — разрешил он. Антон опустился обратно с видимым облегчением вперемешку со стыдом, а внимание Азамата Тахировича наконец переключилось на очкарика. — Да, я слушаю вас, Попов. — Имя существительное — это часть речи, которая обозначает предмет, — гордо протараторил Попов, только поднимаясь с места. — Отвечает на вопросы «кто?», «что?». Например, «парта», «книга», «доска». Антону хотелось плакать. Почти. Но он был большим мальчиком, поэтому сдержал себя в руках. — Правда, бесит? — неожиданно заговорил с ним Серёжа. Он скучающе потирал собственный подбородок, но в его круглых глазах не было ни намёка на осуждение. По крайней мере, направленного на самого Антона: на очкарика он смотрел с заметным раздражением. — Строит из себя самого умного. Учительский подхалим хренов, — он взглянул на Антона с сочувствием. — Ты не волнуйся, — сказал он ободряющим голосом. Говорил он достаточно громко, чтобы Антон понимал каждое слово, и достаточно тихо, чтобы учитель не слышал. — Азамат Тахирович хороший. И только сейчас до Антона вдруг дошло, что глаза у него подозрительно влажные. Стресс, непонятно откуда взявшийся в таком количестве, давил на горло и застрял комом, хотя он изо всех сил пытался вернуть себе контроль над своими эмоциями. Ну вот чего он в первый же день?! Не маленький же ведь уже, чтобы плакать из-за таких мелочей, как разочарование учителя! В самом-то деле… Ещё этого сейчас не хватало: он итак уже достаточно опозорился на сегодня. — Скорее всего, он просто подзовёт тебя чуть позже и лично объяснит тему, и ты поймешь, — продолжал Серёжа. — Даже Арсений обзавидуется потом. Антон просто предположил, что Попов — это и есть Арсений, и не сдержал смешка. Это было глупо, да и сам он был не в том положении, чтобы высмеивать умного одноклассника, но из-за необъяснимого стресса даже такая чепуха от Серёжи пришлась как никогда кстати.

***

Когда прозвенел звонок, Антон только и успел закинуть всё ещё чистую тетрадь и пенал в сумку, как Серёжа схватил его за запястье и потащил куда-то. Азамат Тахирович лишь попрощался перед тем, как уйти по своим делам: Антон даже не нашёл в себе смелости смотреть на него прямо. — Дима! — гаркнул Серёжа так громко, что несколько учеников, включая Антона, вздрогнули. После всех этих разговоров на уроке полушёпотом, это было слишком внезапно. «Димой» оказался низкий, но коренастый мальчик с поджатыми губами и нависшими веками, из-за чего казалось, что он смотрит на всех презрительно. Но он сразу же улыбнулся, завидев Серёжу, что значительно сгладило его черты и смягчило выражение лица. — Пойдёшь в столовую? — спросил он. — После третьего пойду, — ответил Серёжа. — Знакомься, Антошка, это Дима. — Антошка, Антошка, пойдём копать картошку, — тут же подхватил кто-то из класса. — Антон-Гандон! — воскликнул другой. — Иди в жопу, Ваня! — вступился за Антона Серёжа. Затем он протянул вперёд запястье Антона, а свободной рукой обхватил запястье Димы, соединил их руки и потряс, имитируя приветственное пожатие. — Ну вот, вы и познакомились. Идём теперь на математику. На лбу Антона выступил холодный пот: рука, которую только что отпустил Серёжа, безвольно повисла рядом с бедром. — Математика? — уточнил он дрогнувшим голосом. — Ну да, математика, — Серёжа пожал плечами. — Пойдём, а не то опоздаем. Если на нас ещё раз пожалуются, то Павел Алексеевич позвонит родителям. Серёжа и Дима направились к выходу из кабинета: Антон последовал за ними на ватных ногах. — Павел Алексеевич настолько строг? — спросил он. Антон не боялся родительского нагоняя, а, наоборот, желал его получить, но, увы, у него не было родителей, которые могли бы этим его обеспечить. В свои одиннадцать лет Антон Шастун знал, насколько же жизнь несправедлива и жестока. Он часто слышал истории от своих сверстников о том, как им надоел родительский контроль, в то время как он страстно вожделел этого. Ведь вкупе с родительскими контролем и нагоняем приходила и родительская забота, которую многие дети попросту не ценили. Антон часто задавался вопросом: почему именно он? Почему из семи миллиардов человек во всей вселенной умереть должны были именно его мама и папа?! Каждый день, каждый праздник, каждое первое сентября или каждые новогодние утренники Антон лицезрел счастливые лица других детей, получавших бесконечные поцелуи от своих любящих родителей и испытывал неимоверную обиду на мир, на жизнь и даже на Бога. Конечно, его бабушка заботилась о нём так, как могла и пока могла, но сейчас она была уже слишком стара. В эти дни сам Антон ухаживал за ней, потому что она болела деменцией. — Нет, совсем не строг, — сказал Серёжа, вырывая его из пучины неприятных мыслей. — Это математичка, старая карга… Вот она строгая. — Да, она, наверное, ест младенцев на завтрак, — пробубнил Дима под нос, тихо соглашаясь. Кабинет математики находился на третьем этаже. Вообще, несмотря на красиво отстроенное здание, расположение кабинетов напоминало лабиринт, и Антон пока не мог уловить логику ни нумераций классов, ни местонахождения туалетов и так далее. Везде под потолками торчали камеры, на подоконниках зеленели цветы на горшочках. Коридоры были непривычно чистыми и просторными, и ученики могли передвигаться свободно, не сталкиваясь друг с другом повсюду. На каждом углу дежурили старшеклассники и бдительно следили за соблюдением порядка. Один из таких даже остановил самого Антона. — Назови фамилию и класс, — потребовала прыщавая девочка с брекетами на зубах. — Почему не соблюдаем форму?! — Он здесь первый день! — поспешил на помощь Дима. — Ему можно! — присоединился Серёжа к другу. Девочка нахмурилась — между светлыми бровями образовалась бороздка, и она окинула Антона подозрительным взглядом. Видимо, копалась в недрах своей памяти в попытке вспомнить, видела ли она его раньше. — Хм, — в конце концов сдалась она. — Хорошо. В школе разрешается носить только белые рубашки, имей в виду. Антон не понял, что же плохого в голубой рубашке, но всё же кивнул, решив не спорить с тем, кто лучше знает правила школы. На том и разошлись: девочка осталась выполнять дальше свой долг, а Дима, Серёжа и Антон продолжили путь до кабинета математики.

***

Не то чтобы в старой школе к нему относились совсем плохо или ещё что-то… Нет, но всё же, новые одноклассники были с ним исключительно милы, особенно Дима и Серёжа возились с ним, показывали всё, объясняли расположения кабинетов, туалетов и так далее. Также сильно ощущалось и то, что уровень данной школы значительно превышал уровень его прошлой по всем аспектам: дети казались более дисциплинированными и просто воспитанными. Школьники и учителя относились друг к другу с должным уважением: по крайней мере, в шестом «А» на уроках дети не отвлекались на мобильные телефоны и не унижали учителей, в то время как учителя, в свою очередь, не позволяли себе повышать голос по пустякам или даже бить учеников. В прошлой школе учителя могли запросто всадить оплеуху особо непослушным. Больше всех получал, конечно, Антон, как самый тупой и медлительный. Он с содроганием вспоминал Лидию Петровну — классную руководительницу начальных классов, которая могла ударить железной линейкой пальцы ученика за некрасивый почерк или обилие помарок. Или Константина Михайловича — преподавателя математики, который носил испачканный в меле пиджак и больно тыкал указательным пальцем в лоб, когда Антон не понимал дроби или что минус на минус даёт плюс. Судить всю систему по первому, удачному дню, разумеется, не стоило, но, по крайней мере, Антон не чувствовал себя полным лузером или грязью под ботинками учителей, выходя из здания школы после седьмого урока. В кои-то веки он даже вдохнул полной грудью. — Как тебе наш класс? — с любопытством спросил Дима, когда они — Серёжа, Дима и Антон — втроём пересекали обставленный брусчаткой двор. Яркие цветочные клумбы украшали весь путь от железных ворот до главного входа, из-за чего их всюду сопровождали бабочки и пчёлы. По сияющим глазам Серёжи можно было понять, что ответ на заданный вопрос был очень важен для них. Как будто мнение Антона имело какое-либо значение, как будто от слова «плохо» они оба пустились бы выяснять все причины и на месте разбираться с ними. — Отличный класс, — улыбнулся Антон. Он часто лгал, но сейчас он сказал чистейшую правду. — Мне все понравились. Все такие умные и дружелюбные! — Ну да, мы такие, — счастливо согласился Дима. — Дружелюбные — только мы с Позом, с остальными общаться не советую, — фыркнул Серёжа. Антон поправил указательным пальцем воображаемые очки на носу и заговорил с умным видом: — Когда дело касается человека, то лучше доверять собственной оценке, а не сплетням других. Серёжа с Димой хихикнули. — Это тебя мама надоумила? — поинтересовался Серёжа с шутливым наездом. — Самый умный, что ли?! — У меня нет мамы, — невозмутимо заявил Антон. В раннем детстве он стыдился говорить это вслух, потому что другие дети попросту не понимали и начинали смеяться. «Как это — нет мамы?» — удивлялись они со смешками, позабавленные самой идеей о том, что у кого-то может не быть родителей. После каждого раза бабушке приходилось успокаивать истерики Антона, объясняя, что другие дети говорили это не со зла. Просто им сложно представить жизнь без собственных матерей, и они воспринимают их как должное. В их понимании мать — это автоматическая и обязательная концепция, прикрепленная к каждому ребёнку безусловно. Со временем Антон начал относиться к этой теме менее болезненно; да и другие дети подросли и уже лучше понимали значение слова «сирота». — Меня бабушка надоумила. Дима и Серёжа неловко взглянули друг на друга. Антон вздохнул и принялся объяснять: — Мои родители погибли во время пожара, когда мне было два года, — проговорил он. Он не хотел хвастаться своим «несчастным» детством или давить на жалость: просто знал, что если не раскроет все карты с самого начала, то тема будет торчать между ними как больной палец. Любопытство будет неизбежно грызть Диму с Серёжей, но они будут слишком вежливы и тактичны, чтобы открыто интересоваться. Поэтому Антон решил не воздвигать флёр таинственности вокруг своей личности, а просто рассказать всё как есть. — Не совсем разбираюсь в этом, но возгорание в квартире произошло из-за инцидента, связанного со строительством. Я живу с бабушкой и дядей. — Ой, — кивнул Дима, принимая ответ. — Извини, если тебе неприятно говорить на эту тему. — Ничего страшного, — пожал плечами Антон. — Было и прошло. Они уже вышли со двора школы, когда Серёжа внезапно вспомнил, что их пути теперь могут разойтись. — Нам в сторону садика, — сказал он. — А тебе куда? Антон грустно поджал губы. — В противоположную сторону, — он нервно поправил кудрявую челку, проводя по ним пальцами. По нему уже давно парикмахерская плакала, но как-то времени не выдавалось… А если точнее, то финансового положения, ну а собственным рукам он и вовсе не доверял. На том и распрощались — он и ребята. Серёжа и Дима неспеша потопали в сторону расположенного неподалёку садика, Антон же развернулся и зашагал, как он и сам сказал, в противоположном направлении. Их новая квартира, в которую они въехали буквально неделю назад, располагалась недалеко: полчаса — пешком, минут пять на автобусе. Ходить, конечно, дольше, но это было лучше, чем платить дважды в день за проезд, когда он мог потратить эти деньги на булочку. Единственный минус — где-то между школой и домом был район, в котором обитала стая бродячих псов. Он не знал об этом до сегодняшнего утра, пока эти самые псы чуть не напали на него, чтобы загрызть его тощую задницу. Антон еле спасся и то только благодаря дворнику, который разогнал собак веником. Он с огромной опаской переходил тот район вновь, но, к счастью, не встретил ни одного пса на своём пути. До дома он всё же добрался в целости и сохранности: в подъезде поздоровался с соседом-алкашом и открыл квартиру ключом перед тем, как войти. — Баба, я пришёл! — оповестил он, заходя внутрь и с опаской принюхиваясь. С некоторым облегчением отметил, что в квартире нет удушающего запаха фекалий или мочи — в последнее время это не было редким явлением. Деменция бабушки ухудшалась, как бы Антон ни старался держать её в узде. Но ему было всего одиннадцать, и он не справлялся. Дядя Толя выступал их основным, законным опекуном, хотя до недавнего времени бабушка была фактическим опекуном Антона. Теперь роли Антона и бабушки поменялись: Антон ухаживал за бабушкой, пока дядя Толя работал вахтовым методом. Было легче, когда дядя Толя приезжал на месяц или два, но не сильно. Он сразу же убрал обувь на самую нижнюю полку шкафа и закрыл его под замок: бабушка сейчас имела привычку хватать любые плохо спрятанные вещи и оставлять их не на своих местах. Например, однажды Антон обнаружил свой кроссовок в холодильнике. Из комнаты бабушки доносился протяжный скулёж — Антон полагал, что все их соседи уже давно их ненавидят, но, честно говоря, ему было всё равно. Он осторожно заглянул в спальню: бабушка, в своём грязном халате и с торчащими во все стороны волосами, бесцельно бродила вокруг кровати, завывая и рыдая. Наверное, звала свою давно умершую маму, как обычно. Антону пришлось физически себя уговаривать, чтобы окончательно открыть дверь и заставить своё лицо исказиться в фальшивой улыбке. Пустые глаза, испещренные старческими морщинками, блеснули под слабым светом лампы и мгновенно обратились на него. В зелёных, точь-в-точь как у него самого, омутах не было ни мыслей, ни узнавания, ни чего-либо ещё хоть отдалённо человеческого. Антон уже давно перестал внутренне содрогаться при виде её лица: на самом деле, он испытывал лишь раздражение, отвращение и жалость к ней. Он знал, что это плохие чувства, особенно по отношению к человеку, который заменил ему практически обоих родителей, но ничего не мог с собой поделать. Особенно по утрам, просыпаясь под тошнотворный запах дерьма, который ему предстояло убрать, Антон постоянно ловил себя на мысли, что смерть была бы гораздо милосерднее. — Баба, хочешь в туалет? — намеренно позитивным голосом выдавил Антон. Несмотря на полную деградацию личности, бабушка прекрасно читала эмоции: она могла стать особо капризной и агрессивной, если с ней общались недостаточно весело. Да и фальшивое счастье, если быть честным, не всегда срабатывало. — Мама! — заныла бабушка, глядя на Антона, и расплакалась сильнее. Нечленораздельные звуки выливались потоком из её зияющего, беззубого рта, который наверняка вонял, если подойти достаточно близко. Антон сдержал вздох, чтобы не испортить и без того плохое настроение бабушки, и приблизился к ней, мягко прикасаясь к костлявой руке и ненавязчиво направляя её в сторону ванной. От неё исходило зловоние давно немытого тела, под длинными ногтями чернела грязь, а руки были липкими. Антон не поморщился, хотя очень хотелось. Бабушка завыла ещё громче, обдувая его запахом гнили из своего рта, но, к счастью, послушно засеменила рядом с ним. На этот раз без драки, что само по себе считалось достижением в последнее время. Впереди его ждал ещё один, целый день, полный драк, споров и ругани с бабушкой. Конечно, этот день ничем от других не отличался. Антону было всего одиннадцать лет, но он уже давно ощущал себя на целых сто, а ещё ему порой казалось, что вес целого мира лежит на его тощих плечах.

***

Домашнего задания было навалом, но он слишком устал и даже не желал думать об этом. Он, как всегда, только и делал, что весь день следовал по пятам за бабушкой, чтобы та ничего не натворила ненароком. Приходилось делать это, чтобы она вовремя ходила в туалет и нормально ела. Ну как нормально… В основном её приходилось привязывать к стульчику и насильно кормить, иначе она вообще не могла сидеть, а тем более класть еду в рот самостоятельно. Даже усадить её только для того, чтобы привязать, было подвигом для Антона, потому что бабушка активно сопротивлялась и прибегала порой к физическому насилию. А ещё она могла выплюнуть еду изо рта, из-за чего её место за столом постоянно напоминало свинарник. Иногда Антону хотелось попросту задушить ее, чтобы избавить от страданий всех: её, себя и дядю Толю. При всех этих условиях Антон как мог содержал квартиру в чистоте. Это тоже требовало немалых усилий, учитывая, что бабушка вмешивалась каждые три минуты и порой портила всю работу, которую он делал. Вечером бабушку приходилось кормить, умывать, давать таблетку и чуть ли не силой заставлять лечь в кровать, чтобы она заснула. В свои одиннадцать Антон уже являлся матерью-одиночкой, только «младенец», за которым он ухаживал, был в сто раз сильнее в физическом плане, капризнее — в эмоциональном, и агрессивнее — по отношению к чему-угодно, в отличие от настоящего младенца. Каждый день он проходил через ад — через голодные игры, если уж на то пошло. Вот только его жизнь была в сто раз хуже: наверное, даже сама Китнисс Эвердин расплакалась бы от отчаяния, увидев его ежедневную рутину. Но плакать у Антона не было времени, поэтому в девять вечера он по расписанию и еле как всунул таблетку бабушке в рот и потратил час на уговоры лечь в постель. Спустя море пролитых слёз и завываний о матери, она наконец положила голову на подушку, закрыла глаза и почти мгновенно забылась крепким сном. Благо, таблетки действовали как надо. Изнемождённый, Антон упал на диван в гостиной: даже не удосужился убрать покрывало и залезть под одеяло. Голова гудела: в квартире наконец-то воцарилась блаженная тишина, так как прекратился вечный заунывный плач со стороны бабушки. В подкорках сознания всплыла куча несделанного домашнего задания: упражнение и правила по русскому языку, несколько задач по математике, параграф по биологии… Может быть, потом — подумал Антон, уже наполовину спящий. Он еле как снова продрал глаза, чтобы поставить будильник на пять утра. Он обязательно проснётся пораньше утром и сделает все домашние задания, все-все! Даже Азамат Тахирович не подкопается! Антон сам не заметил, как отключился и погрузился в глубокий сон. Он не знал, что именно ему подготовил следующий день, но во сне он ел мороженое и катался на аттракционах, как совсем обычный ребёнок без забот и без груза на плечах.