Детектив с камерами вместо глаз

[Новых сообщений нет], — объявляет холодный голос автоответчика, как только Бакуго входит внутрь. Тёмное пространство озаряется изображениями дней, проведённых Бакуго в академии: фотографии ЮЭЙ расклеены по всей безлюдной квартире, приглашая детектива погрузиться в ностальгию, забыть о своих проблемах, как только он снимет промокший плащ. Бакуго фыркает, вешая его в шкаф около крошечного гэнкана. Имея всего одну комнату, квартира считается чем-то вроде роскоши. Если Бакуго выключит фото экран, всё ещё работающий в комнате (смех гораздо более молодых Киришимы и Каминари, пробивающийся сквозь монотонность его повседневной рутины), то его будет окружать только потёртый диван (один из последних настоящих кожаных, в наши дни всё сделано из какой-то синтетики, похожей на настоящую, которая будет не в пригодна через пару лет), и рабочий стол придвинутый к оконным стёклам. Снаружи город наполнен ночными звуками: голографическая реклама, которая появляется и исчезает за считанные секунды, рёв уличных машин внизу. Каким-то образом общество так и не смогло преодолеть потребность в этих транспортных средствах. Бакуго не нуждается в такой технике, предпочитая либо ходить пешком, либо пользоваться старой подземной системой, соединяющей весь район Мусутафу. Он привык к более зелёной и менее уродливой среде, но у него нет другого выбора, кроме как остаться в центре города после понижения в должности. Коррупция процветает повсюду, однако он не может работать в самом бездарном отделе в стране, поэтому он сделал трудный выбор и теперь находится здесь, работает в совершенно новом районе. «Более суровый», — вот что вторит ему новый босс Айзава, передавая первое дело. Он говорит, что доверяет Бакуго, вот только Бакуго в этом не уверен. Судя по всему, у них острая нехватка персонала, и мужчина предпочёл, чтобы Бакуго начал работать над делом сразу, а не стал тенью более опытного детектива. «Это даже к лучшему», — думает Бакуго, падая на кровать (единственный предмет мебели конца двадцать первого века), стаскивая ботинки и морщась, когда те соприкасаются с ковром. Отвратительно, ему следовало бы перенести их в гэнкан, но он очень устал. Галстук на шее стесняет движения, и мужчина ненавидит его, но это часть проклятой униформы, и — по крайней мере, пока он не освоится на новом месте, — ему придётся привыкнуть. Снимая вещь с шеи, Бакуго, наконец, чувствует себя немного более похожим на себя обычного: беспечного, свирепого, опасного и, прежде всего, тем, к кому нельзя относиться легкомысленно. Конверт со всеми новыми данными о наркотиках лежит у него на столе. Бакуго с трудом удалось уберечь его от дождя, но он уверен, что в офисе есть цифровая резервная копия. Они бы отправили ему файл, но Бакуго отказался устанавливать систему PD дома. Так всё и начиналось, когда он работал на Старателя. Чип в его руке был подслушан, и он неосознанно передал сведения злоумышленнику, которому удавалось взломать систему. Наркотики. Кто бы мог подумать, что Бакуго поручат такое подходящее дело? Он проверяет свой журнал. Серо как некстати задерживается из-за пробок. Если он не доберётся до квартиры Бакуго в ближайшее время, то Кацуки, возможно, действительно придётся попытаться заснуть без своей дозы лекарства. В прошлом он уже пытался, но это никогда не было легко. Серо называет это «лекарство» причудливым названием — «Спокойной ночи». Оно мало чем отличается от морфия, если не считать эйфорического чувства, которое вследствие вызывает. Это также притупляет чувства, избавляет Бакуго от дневного стресса и, помимо всего, даёт ему восемь бессонных часов отдыха, что так жаждет его тело. По иронии судьбы его назначили детективом, который должен прижать одного из главных поставщиков в городе, вот только сам Бакуго не может удержаться от пота и дрожи в своей постели без этих «лекарств». Он — агент, отчаянный агент, и это грёбаное дерьмо отнимает у него драгоценное время, не так ли? Бакуго должен проделать дыру в лице этого андроида, как в прошлый раз, когда тот говнюк так долго не появлялся. Завтра он встречается со своим новым напарником несмотря на то, что рассчитывал расследовать дело самостоятельно. Но как назло это не быть, потому что прибудет ещё один бедолага, только что окончивший академию. Фамилия знакома, как и всё, что касается бывшего работодателя Бакуго. Тодороки Шото. -- Дробный стук. Дождь барабанит по стеклу машины, пока офицер Тодороки Шото мчится по переполненным улицам центра Мусутафу и в очередной раз пытается завести глупый разговор о погоде. — На этой неделе ужасно холодно, не так ли? — Да, верно. Как и накануне, и позавчера, — Бакуго фыркает и решительно смотрит в окно. Из-за скорости, с которой они движутся, невозможно разглядеть ничего, кроме размытой линии разных цветов. — Ну, вот мы и на месте, — заявляет Тодороки, медленно моргая и резко останавливаясь так, что чуть не отправляет Бакуго в полёт, если бы не ремень безопасности, удерживающий его тело на месте. У Бакуго болит голова, как это часто бывает после ночи метаний в постели. В конце концов Серо так и не появился. И Бакуго чуть не взорвал собственный телефон, пытаясь дозвониться до неуловимого андроида, но безуспешно. Согласно системе новостей этим утром арест наркоторговца произошёл как раз в то время, когда Бакуго отмокал в воде в своей ванне. С налитыми кровью глазами он пробежал глазами по статье: Десять человек погибли, два андроида вышли на пенсию. Один из них был обмотан чем-то похожим на клейкую ленту. Но самое главное, вот и причина, по которой этот бездельник не отвечал на его звонки, и теперь Бакуго размышляет о том, была ли стёрта память Серо начисто или нет. Так что излишне говорить, что офицер Тодороки видит его не совсем в лучшем виде, как бы то ни было. — Ты, чёрт возьми, сделал это специально?! — вопит Бакуго, потирая лоб и безуспешно пытаясь унять надвигающуюся головную боль. «К чёрту эти тарахтелки с рулём для убийств. Машины. Пф-ф», — Бакуго следовало взять грёбаную трубку позже и встретиться с Тодороки в более позднее время. Или ещё лучше: расследовать это дело самостоятельно. В процессе, возможно, даже найдёт нового дилера. Не то чтобы это было трудно. Конечно, Серо был лучшим, и его благоразумие высоко ценилось, но вряд ли он был единственным андроидом, запрограммированным на секретные сделки с полицией. Хмыкнув, Тодороки устремляет свои нечитаемые глаза на Бакуго: один голубой, другой серый, с кругами вокруг зрачка, то сфокусированным, то расплывшимся. Вот оно как. Этот ублюдок — одна из последних моделей. Старую камеру Бакуго нельзя было отключить, а камеру Тодороки? Только те, чья жизнь посвящена силе, просят о специальном глазе. Конечно, главный говорит, что они не ведут записей в нерабочее время, но бросьте. Нужно быть очень глупым, чтобы поверить в это. Или сумасшедшим. — Ты чист? — спрашивает Тодороки, закрыв один глаз, голубой по-прежнему пристально смотрит на Бакуго. Тон у него ровный, голос чистый, как вода. Ничто не выдаёт его настоящих мыслей, и чем больше времени Бакуго проводит рядом с Тодороки, тем больше ему хочется его задушить. — Я работаю с наркотиками с тех пор, как окончил Академию, что ты думаешь? А? — Бакуго отвечает вопросом на вопрос. Тодороки только кивает и вслепую ищет в переднем кармане зажигалку и свёрнутую сигарету. Только это не обычная сигарета. Это пережиток прошлых времён, но каким-то образом он подходит Тодороки как чёртова перчатка. Бакуго чувствует, как волна смеха зарождается в его груди, прежде чем вырывается наружу, наполняя машину чем-то вроде истерии или паники. — Думаю, это ответ на мой вопрос, — напевает Тодороки с весёлыми нотками в голосе, закуривая свою недосигарету и дуя прямо в направлении Бакуго. Тот резко замолкает, закашлявшись, прежде чем возобновить свой маниакальный смех. -- Это была идея Тодороки пойти в бар, и поначалу Бакуго неохотно последовал за ним, всё время бормоча то одно, то другое о профессионализме. На протяжении всей этой тирады его странный спутник только хмыкал в нужных местах, но в основном оставался самим собой. Бакуго мог сказать, что полуандроид-получеловек с дурацкой причёской слушает лишь частично. Теперь они сидели в кабинке захудалого паба — прямо на углу, где выбрасывают старые модели. Искусственный интеллект остаётся искусственным, и никому нахрен не нужна нянька или камердинер, который уже слишком стар. Не дай Бог у них появятся чувства или ещё какая-нибудь бесполезная хрень вроде этого. Поэтому их бросают внутри этих старых складов Человеческий труд по-прежнему ценится, по крайней мере, в той мере, в какой может избавиться от мусора. Стирая свои записи, прославленные компьютеры ждут своей очереди на перепрофилирование. «Счастливчики, знаете ли, действительно умные маленькие существа, просто сбегают прямо через входную дверь. Они всё ещё сильнее мясных марионеток, поэтому андроиды-изгои всегда оставляют за собой след. "Не Tape Face"», — думает Бакуго делая глоток виски (импортировано прямо с Марса, как гласит этикетка). В конце концов, при всей своей смекалке, этот жутко выглядящий мудак не смог избежать клише: стать дилером и умереть во время неудачного задержания наркоторговцев. Как бы то ни было, Бакуго будет не хватать этого тупицы. Он был дерьмовой компанией, но всегда умудрялся урвать что-то хорошее, прежде чем у кого-то ещё оставался шанс. А так же он был одержим скотчем и глагольствованием о своей прошлой жизни в качестве клёрка, о чем Бакуго предпочитал не слушать. — Зачем мы здесь, Половинчатый? — выпаливает Бакуго, не задумываясь, дрожь в его бёдрах выдает первые признаки надвигающейся ломки. Просто замечательно. Прямо в разгаре расследования… Но, честно? Никогда не бывает подходящего времени, чтобы протрезветь. Тодороки цокает. Его правый глаз подёргивается, и Бакуго чувствует, как тот увеличивается и уменьшается, сканируя лицо, наверняка липкое. Пока они партнёры, всё, что делает Бакуго, записывается, но, он надеялся, эта чёртова штука не выдаст его истинного физического состояния. Сделав последний глоток кофе из кружки, Тодороки вытирает подбородок тыльной стороной ладони, а уголки его губ приподнимаются. — О, без всякой причины, — имеет наглость сказать Тодороки, всё так же бесстрастно, как обычно. Как будто не он тратит время полицейского департамента управления или, что ещё хуже, время Бакуго. За те несколько часов, что они провели вместе, Тодороки втоптал своё первое впечатление в грязь. Вот такой он странный, и, если бы не угроза Аизавы отстранить его от работы, Бакуго мог бы бросить своего напарника. Именно так. Тем не менее он уверенно может сказать, что Тодороки ведёт себя как дерьмо, потому что может. Чёрт возьми, и Бакуго тоже. В этом заведении им есть с чего начать: как минимум, две кабинки заняты нервно выглядящими ребятами. Одетые в модные блейзеры (такие, которые не пропускают ядовитые сквозняки, ставшие занозой в заднице у всех на прошлой неделе), они поочерёдно бросают взгляды то на бар, то на дверь. Словно ждут кого-то, кто ещё не прибыл. По всему тускло освещённому бару разносится писклявый сигнал тревоги на двери. Ещё так рано, и всё же кажется, что время в этих серых стенах течёт медленно. Серый, вероятно, один из единственных доступных цветов краски, и власти считают, что это делается для общего блага. Никто не хочет, чтобы гражданские лица, зацикленные на своих эстетических проблемах, обращали внимание на то, что действительно важно — на работу. «Ха, вот тебе и всё!» — с горечью думает Бакуго, в то время как левый глаз Тодороки работает с перебоями, пытаясь зафиксировать каждую деталь новоявленного. Кстати, о яркости и отвлекающих факторах: новое пополнение в группе нервных подростков одето в красную кожаную куртку. Натуральная кожа, винтажная, если судить по выцветшим пятнам возле рукавов. Потрёпанные чёрные джинсы и такое же потрёпанное лицо, он тащит свои изношенные ботинки и опускается рядом с долговязой девушкой с широкой ухмылкой на лице. Из всей команды она, похоже, единственная, кто знает, что делает. — Какого хрена ты ждёшь? — прошипел Бакуго себе под нос, пиная Тодороки по ноге, чтобы привлечь его внимание. Взгляд его напарника задерживается на незнакомце на секунду дольше, чем нужно, прежде чем вернуться к Бакуго, который просто смотрит в разные глаза с (как он надеется) насмешкой. Медленно моргая, Тодороки берёт у Бакуго пинту пива и делает глоток. Его губы всё ещё влажные, он многозначительно качает головой, и Бакуго испытывает искушение ударить его по голове. — Мы не можем просто арестовать их за встречу в баре посреди дня, — указывает он, будто вовсе не они находятся в эпицентре сделок, связанных с наркотиками. Бакуго хмыкает и чувствует, как по шее ползёт странное тепло. Он готов поспорить, что это из-за пива и подступающей лихорадки, а не из-за детектива, сидящего прямо напротив него. Ни хрена подобного. Этот ублюдок, может, и симпатичный, но он безумно раздражает. — Чёрта с два мы не можем! — Бакуго стреляет в ответ, но, побеждённый, падает на своё место. Вероятная причина и Тодороки Шото стоят у него на пути между очередным успешным арестом, и будь он проклят, если откажется от погони еще до того, как она начнётся. За исключением того, что у него есть ощущение, что Серединка на Половинку тоже не закончил с этим следом. Ему просто нужны доказательства, информация, и все знают, что нельзя заставить наркомана говорить правду, если он тебе не ничуть доверяет. Группа не сразу бросает на стол немного денег в качестве оплаты, а затем выбегает через вращающиеся двери в задней части заведения. Бакуго нахмурился, поскольку глазной имплантат Тодороки сходит с ума, пытаясь заснять подростков, когда они выходят. Он уверен, что все остальные посетители знают, что те люди наркоманы. Знакомый гнев бурлит под кожей, и Бакуго изо всех сил старается не взорваться окончательно. — Поздравляю, мы всё проебали, ты нас выдал, — ядовито выплёвывает он. Тодороки отводит глаза, прежде чем сфотографировать человеческое одеяние, которое задерживается у двери, похлопывая себя по карманам, как будто что-то ищет. Выудив серебряную зажигалку с выгравированными на боку инициалами, он машет рукой в их сторону, после чего делает шуточное приветствие и быстро удаляется. Тяжёлая дверь не сразу останавливается. Она остаётся слегка приоткрытой, и Бакуго чуть не хлопает ладонями по столу и сразу же уходит, если бы не озадаченный взгляд Тодороки. Будто он только что стал свидетелем появления призрака из далёкого прошлого. — Ты в порядке? — Бакуго чувствует себя обязанным спросить о том после нескольких секунд молчания. У него скручивает желудок, и он понимает, что через несколько часов придётся несладко. Просто великолепно. Стук в голове усиливается, и на секунду он почти убеждает себя, что всё это не имеет значения. Ни девушка с жуткой улыбкой, ни нашивка ни тонкий след, ведущий к кроличьей норе, где скрывается предполагаемый наркобарон. Но тело Серо — в сумке, которую судмедэксперт должен осмотреть в ближайшие пару дней, — не даёт Бакуго опомниться. Это неприятный побочный эффект его ранней ломки. Он и раньше испытывал нехватку таблеток «Голубой луны», но никогда — надолго, а очиститься, перестать принимать «холодную воду»… Он знает, что не справится. Во всяком случае, только не в одиночку. Слова Бакуго, кажется, наконец отложились в голове Тодороки. Тот медленно моргает — словно робот. Естественно, это глаз обрабатывает всю новую информацию, сохраняя для последующего хранения, как только они доберутся до офиса. И всё же это выглядит забавно и неуместно. Бакуго, с его импульсивностью и наглым отношением как-то не так легко заметить. Но с таким напарником? Да, проникнуть в офис невозможно, если только они не смогут заблокировать систему «глаза» или вмешаться в неё. — Я не знаю… — Тодороки начинает так неестественно, как обычно, шевеля нижней губой, а Бакуго тупо следует за его движениями, копируя руки Тодороки. Он водит пальцем по ручке своей пустой кружки, погружённый в мысли. — Что? Думаешь, это слишком сложно? Что ж, у меня есть новости, красавчик, — Бакуго цокает языком, прежде чем жестом просит счёт, и вздыхает, когда официантка игнорирует его во второй раз. — Это только начало. — Но ты же у нас красавчик, — тихо бормочет Тодороки своим невыразительным и монотонным голосом. Его голова склонена набок, и создаётся впечатление, что он в замешательстве. Только лёгкая усмешка на губах выдаёт истинные намерения. Разномастные глаза возвращаются в нормальное состояние, левый глаз снова приобретает почти человеческий блеск. Потеряв дар речи, Бакуго открывает рот, затем закрывает его, и он всё ещё слишком ошеломлён откровенным комментарием Тодороки, когда чек, наконец, материализуется на столе. Проведя пальцем по голограмме, Тодороки расплачивается, оставляя приличные чаевые. Поскольку их прикрытие уже раскрыто, нет смысла скрывать истинную личность. — Ну и сволочь же ты! — взрывается Бакуго, сидя уже в машине, которая, к счастью, не подверглась вандализму за то время, что они провели в этом убогом и забытом кафе. Его щёки раскраснелись, и он решительно смотрит в сторону, даже когда машина набирает скорость, и всё, что он может видеть, — это размытое месиво. Он прижимается виском к прохладному стеклу, и ему кажется, что он слышит, как Тодороки что-то говорит, но слова мгновенно теряют смысл перед лицом надвигающейся боли. Границы вокруг поля зрения становятся чёрными, и мир вокруг теряет фокус. Прежде чем они успевают добраться до своей следующей остановки — хранилища андроидов, — Бакуго плавно отключается. -- Фигуры то появляются, то выходят из фокуса. Кто-то или что-то держит его глаза открытыми, и жёлтый свет направлен прямо ему в зрачки. Он пытается моргнуть или закричать, но его тело не двигается. В настоящее время он плывёт. Трансмутация материи диктует, что Бакуго теперь находится в газообразной форме, обволакивающей всю комнату. Более того он — это комната, а Тодороки — его гость, ожидающий, когда погаснет свет. Изголодавшиеся стены дышат и что-то настойчиво бормочут. Бакуго инстинктивно знает, что будет дальше, но он не владеет своим телом. Он не твёрдый, помните? Таким образом, он может прекрасно видеть себя. Слава Богу, глупый Половинчатый вовремя повернул его в сторону. Его рот покрыт белой субстанцией, мало чем отличающейся от пены, которую он использует для бритья, когда возникает необходимость. Грёбаный ублюдок, похожий на бешеную собаку, готовую к усыплению. Тодороки что-то бормочет возле уха пациента, но Бакуго всё равно слышит его громко и отчётливо. — Бакуго, — пытается тот, тряся несчастную руку наркомана, на которой видны поблекшие синяки с слабыми венами. — Бакуго, я собираюсь дать тебе лекарство. Ты здесь? Нет, не здесь. Я везде. Удар выбивает из Бакуго дыхание, и он наклоняется вперёд, яростно кашляя, прежде чем плюнуть себе на рукав. Он чувствует привкус рвоты в горле, его тело дрожит от высокой температуры, но, по крайней мере, он вернулся. В горле пересохло, зрение восстановилось лишь частично. Проклятый Серединка на Половинку напевает неразборчивую мелодию, перебирая пальцами спутанные волосы Бакуго. — Что это за хрень? — спрашивает Бакуго вместо «Кажется, я уже слышал эту песню раньше». Это немного успокаивает, несмотря на агонию, в которую он себя вверг. Яркое воспоминание о последней дозе возвращается ясно, как белый день. Тогда Серо выглядел нервным. Вместо того, чтобы попытаться пробраться в квартиру Бакуго в поисках места для ночлега, он вскоре ушёл. Это было четыре дня назад. — Моя мама часто пела мне, — начинает Половинчатый, а затем, чуть более нерешительно: — Мне и моему брату. Последнее слово застревает в голове Бакуго, зацикливаясь до тех пор, пока головная боль не становится сильнее, и даже мягкие прикосновения становятся невыносимыми. Стены смыкаются вокруг них, и только неопытный полицейский, наполовину человек, наполовину андроид, здесь, чтобы следить за происходящим. Обычно протрезвление означает агонию, галлюцинации, панику. Своеобразная расплата с жизнью и смертью. Выйдет ли он на этот раз с другой стороны? Бакуго никогда всерьёз не пытался протрезветь, если не считать его неудачных попыток заменить таблетки «Голубой луны» на что-то другое — они превращаются в мескалин, превращаются в эфир, превращаются в бензокаин, а потом всё возвращается на круги своя. — О, блять, — слова слетают с губ Бакуго, когда он морщит лицо, закрывая глаза в попытке удержаться от слёз. — Кажется, я сейчас… Половинчатый… не пялься на меня так. Но Тодороки ничего не делает, только не сводит пристального взгляда. Так и должно быть. Такова работа «трезвого» напарника. Он оказывает доверие, которое ничто другое не может превзойти. «Вот что», — Бакуго чувствует, как газообразное альтер-эго отзывается в его сознании. — «Если завтра мы увидим солнце, то этот половинчатый ублюдок указал себе услугу. Только одну. Не хочу, чтобы он стал жадным!..» -- Свет, пробивающийся сквозь жалюзи, падает на Бакуго, и он протирает глаза тыльной стороной ладони. Именно тогда он замечает, что одна из его рук зажата под весом детектива Тодороки Шото, который в данный момент лежит на спине прямо рядом с ним. Придурок хмурит брови и что-то бормочет во сне, будто ему снится кошмар или заново переживает неприятное воспоминание из детства. По каким-то причинам Бакуго делает ставку на второй вариант. Работа на Энджи Тодороки не была прогулкой по парку. Напротив, Бакуго приходилось бороться со своим начальником буквально на каждом шагу. Бакуго, всегда придерживавшийся правил, ещё не встречал человека с такой длинной и твёрдой палкой в заднице, как у комиссара Тодороки. Он может только представить, каково было его социально неполноценному партнёру, которому приходилось видеть этого человека каждый день в течение, как минимум, первых восемнадцати лет его жизни. Проклятый Серединка на Половинку мог бы легко перевестись в префектуру получше. В ту, где меньше преступлений, если он ценил свою личную жизнь, или в ту, где больше всего дел, если ему нужны были дополнительные часы. То, что Тодороки попросился под командование Аидзавы, чтобы работать с наркотиками рядом с измученным, раздражённым полицейским… Что ж, что бы это ни значило, Бакуго не в настроении разгадывать. Голова по-прежнему раскалывается, но галлюцинации прекратились несколько часов назад. Он едва успел моргнуть, а по большей части то погружался в бессознательное состояние, то выходил из него. Все одеяла промокли от пота, а Тодороки, без рубашки, спит в чём-то похожем на спортивные штаны Бакуго. Они висят слишком низко на его красивом теле (почему всё всегда так чертовски круто смотрится на нём? — сокрушается внутренне Бакуго), демонстрируя пояс Адониса . — Ты проснулся. Бакуго вздрагивает от голоса Тодороки, заставляя снова взглянуть на себя. Он ощущает, что его лицо снова становится тёплым, но не уверен, возвращается ли лихорадка или это что-то другое. Выражение лица Половинчатого забавно: бионический глаз закрыт (вероятно, чтобы не собирать данные с утра пораньше), на лице что-то вроде ленивой улыбки. Уголки его губ едва заметно приподнялись, будто он знал, что секунду назад на него пялились. — Ты грёбаный извращенец! — жалобным, хриплым голосом кричит Бакуго и швыряет в самодовольное лицо Тодороки подушку. — Когда, блять, ты успел меня раздеть? А? До или после кражи моей одежды? — После, — невозмутимо отвечает Тодороки, склонив голову набок. Зевая, он натягивает пижамную футболку Бакуго — та свободно свисала в области груди, в то время как подол едва достаёт до бёдер. — Хм-м. Я знаю, что ты ниже меня ростом, но это как-то… слишком, — пробормотал он, моргая остатками сна своим здоровым глазом. — Если тебе не нравится, сними и верни нахрен, придурок, — выплёвывает Бакуго, всё ещё ощущая, как горло плачет от боли при каждом слове. Он чувствует — и, несомненно, выглядит, — как смерть. И он бы всё равно в мгновение ока принял эти чёртовы таблетки «Голубой луны», если бы они у него где-нибудь были припрятаны. Но Бакуго не так уж неблагодарен. Этот ублюдок, который в данный момент делит с ним постель, позаботился о нем, как самый что ни на есть отбитый профессионал, пока сам Бакуго был в отключке. -- — Ты до сих пор не обулся? Чёрт возьми, — бормочет мужчина себе под нос, наблюдая, как Тодороки трёт глаза сжатым кулаком. — И не делай этого! Ты повредишь свои… глаза, — сбивчиво заканчивает. Однако замечает с опозданием, что находится чересчур близко, ближе, чем следует к Половинчатому. Вдобавок ко всему, они оба всё ещё частично обнажены. Как бы Бакуго не хотелось возложить вину за их опоздание на своего партнёра, ему потребовалось немало усилий, чтобы встать с постели. Только когда этот нахальный ублюдок предложил понести его, как принцессу, он вскочил с кровати и, угрюмо завернувшись в одеяло, побежал в ванную. И вот теперь они здесь, стоят у генкана, обуваются. — Сколько дней прошло? — Бакуго спрашивает как раз в тот момент, когда Шото оставляет позаимствованные тапочки (старые зелёные, принадлежавшие бывшей Бакуго, — те, которые он не может заставить себя выбросить) и начинает завязывать шнурки на ботинках. — О, — останавливается Тодороки, передавая пару обратно хозяину, — кажется, это твоё. И не отвечает на вопрос, что лишь немного беспокоит Бакуго. Отлично, они были выведены из строя на сколько? Один день? Два? Аизава точно не простит их. Точно сдаст на металлолом. И что хуже всего, это полностью вина Бакуго. Отрезвление — полный отстой, всё его тело болит так, словно только что пробудилось от столетнего сна. И всё же Бакуго не может не чувствовать, что вся эта сцена, разыгрывающаяся перед его глазами, немного… по-уютному домашняя? Тодороки остановился на пороге, рукой приглашая Бакуго открыть дверь. То, как он это делает, ему знакомо, и Бакуго не может не задаться вопросом, не встречались ли они раньше, в другой жизни. Как этот самоуверенный говнюк может уже так хорошо его знать? Половинчатый умеет проникать в голову Бакуго, не оставляя там беспорядка, а лишь вторгаясь в мысли настолько, чтобы дать понять о своём присутствии. — Иди, — наконец говорит Бакуго, просканировав того взглядом, и дверь открывается, словно по команде. — Не нужно повторять дважды, — бормочет Половинчатый, но всё ещё ждёт, как приличный джентльмен, когда Бакуго пройдёт перед ним. -- Как и ожидалось, Аизвае было не до смеха. Он отчитывает их за несоблюдение сроков, ведь комиссар внимательно следит за этим делом. При упоминании об отце плечи Тодороки слегка поникают, а на лице появляется выражение чистого отвращения. Он закрывает свой искусственный глаз, отчего его шрамы становятся более заметными. Впервые Бакуго приходит в голову, что эта модификация, возможно, могла быть не совсем запланирована. — Да пошёл он, — говорит он и затем открывает глаз. «О», — думает Бакуго, одаривая усталого Аизаву своей фирменной однобокой ухмылкой. Он вообще не ожидал, что получит удовольствие от этого дела, но теперь, похоже, дела идут на лад. — Да, чертовски верно, — успевает вставить мужчина, пока Тодороки из-за плохого настроения не ляпнул какую-нибудь глупость. Из них двоих именно ему предоставляется возможность быть подрывным элементом. Если правильного сына комиссара отстранят от работы, Бакуго обязательно обвинят в этом. Это единственная причина, по которой ему нужно затмить вспышку гнева Тодороки своей собственной, одновременно подтверждая очевидное мнение всех присутствующих в комнате о том, что Энджи Тодороки, — без сомнения, — первоклассный мудак. (К самому Тодороки, как к личности, это точно не имеет никакого отношения. Не имеет отношения и то, как меняется его поведение, как смягчается его лицо, когда он устремляется на Бакуго. Его даже не беспокоит, что мистер прекрасный принц здесь такой высокий, что ему приходится смотреть на него сверху вниз). После этого их быстро отсылают. На складе по утилизации андроидов их ждёт Хацуме Мэй. Увидев их, она бежит навстречу: туша на рабочем столе явно принадлежала Серо. Его грудная клетка вскрыта: из неё торчит множество кабелей и металлических бляшек, названия которых Бакуго не знает. Причудливая и в то же время жуткая картина. Поскольку и ему, и Тодороки выдают одинаковые хирургические перчатки, все трое осматривают открытые внутренние механизмы Серо. — Ребята, вы видели ту старую фотографию? Урок анатомии? — начинает Хацуме, перерезая кабель, и глаза Серо моргают. Бакуго инстинктивно делает шаг назад, но Тодороки кладёт тяжёлую руку ему на плечо, удерживая на месте. — У нас не так много времени, — говорит Тодороки, вместо того чтобы признать ссылку Хацуме на древнее искусство. Большая часть того, что произошло до ХХ века, была утеряна или просто забыта. Погребено под веками очередной промышленной революции. Но Бакуго знает о Рембрандте и не находит никакого юмора в том, чтобы исследовать жёсткий провод Серо в поисках подсказок. — Смотрите сюда, — молвит Хацуме, надевая защитные очки на лоб и случайно размазывая жир по щекам, — с ним что-то сделали. Посмертно, так сказать. Она хихикает над собственной шуткой и пожимает плечами, когда ни Тодороки (который от скуки раскачивается взад-вперёд на пятках), ни Бакуго (пытающийся сдержать желчь, поднимающуюся к горлу) не дают ей никакой заметной реакции. — Отлично, он бесполезен, — заключает Бакуго, прикрывая нос носовым платком, который держит в кармане всякий раз, когда приходится спускаться и наносить визит специалиста по андроидам. Испарения, что исходят от окружающего их экспериментального оборудования, всегда вызывают у него лёгкое головокружение. Тем более сейчас, когда он не принимает наркотики и его чувства не притуплены. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Тодороки, наконец-то делая заметки и снимки своим искусственным глазом. — Его память была начисто стёрта сразу после того, как он… Ну, — тут тон Хацуме стал сухим, словно она устала за считанные секунды. — После того, как его убили. Воздух вокруг потяжелел от этого намёка. Для неё дело Серо выходит за рамки того, что в уголовном кодексе описывается как досадный, безвременный уход из жизни андроида. -- Бакуго возвращается пешком. Тодороки, как проницательный ублюдок, настаивает на том, что он может забрать машину в другой раз, и оставляет её припаркованной с включенным самым современным замком безопасности. Бакуго не уверен, что означает этот замок, но, вероятно, если кто-нибудь попытается приблизиться к безумно дорогому автомобилю, у него может оказаться на одну руку меньше, и ему придётся многое объяснять полиции Мусутафу. Или, может быть, это просто обычная машина, и Тодороки на нее наплевать. Он настолько загружен, что может купить себе такую же на вес золота, и даже тогда у него останется немного лишних денег. — Ты выглядишь рассеяным, — комментирует Половинчатый, засунув обе руки в карманы и шагая рядом с Бакуго. Ублюдку приходится постоянно следить за тем, чтобы он не шёл впереди, из-за его чёртовых длинных ног. Улицы, в свою очередь, покрыты серым налётом. Предполагается, что это отбивает у бездомных желание ночевать на улице. Власти не говорят, но это также призвано держать население под контролем. С этими быстрыми машинами и сумасшедшей бытовой техникой, рекламируемой практически повсюду… У кого есть время на протесты? Выходить на улицы и требовать, чтобы с ними обращались по-человечески? Нет ничего странного в том, что в эгоцентричном обществе одиночный выход на пенсию одинокого андроида останется в значительной степени незамеченным. Чёрт возьми, они даже не расследуют убийство Серо. Бакуго или Тодороки просто необходимо получить достоверную информацию о нелегальной торговле. Бакуго любит верить, что он лучше других. Он не пользуется общественным транспортом (отвратительная паутина, которая засасывает наугад и высаживает в другой части города) и у него нет собственного андроида. Но после кончины Серо фасад рушится. Под толщей эмоций, бурлящих под кожей мужчины, скрывается правда. Что он точно такой же, как и худший среди них. Гадство, он даже испытал некоторое облегчение, увидев, что память Серо была начисто стёрта. Таким образом, никто не сможет связать его с наркотиками. За исключением Тодороки, очевидец превратился в сообщника. Какая прекрасная команда! — Эй, — голос Бакуго звучит хрипло, и если бы он двигался слишком быстро, то мог бы потерять равновесие. Безумие овладевает его разумом, и он устремляет недоверчивый взгляд на своего спутника, который плавно хватает его за плечи, чтобы тот не упал. Его ноги словно превратились в желе, и он решает отогнать тепло, ползущее по шее. Чужеродное ощущение сильнее всего ощущается в том месте, где руки Тодороки соприкасаются с обнажёнными плечами Бакуго. Он снял куртку сразу после того, как вышел из мастерской Хацуме. Там воняло маслом и какими-то экспериментами, которые она проводит, пока её внимание не занято чем-то другим. Удушающий запах, Бакуго не думает, что может списать свою одышку на рабочее место девушки. И что ещё хуже — его напарник ничуть не помогает. —Эй! — повторяет Бакуго более резким тоном, пытаясь сосредоточиться на том, куда их ведёт Половинчатый. Он решил, что они вернутся к нему домой, где Бакуго сможет немного отдохнуть. — Какого хрена ты туда делаешь? Кот, гоняющийся за белкой, преграждает им путь, и они едва не теряют равновесие. Тодороки резко останавливается и, опустив Бакуго на грязную землю, осматривает местность левым глазом. Он закрывает другой глаз, механизмы внутри него жужжат, а радужка то расфокусируется, то фокусируется. Довольный тем, что находит, Половинчатый одобрительно хмыкает, и как раз в тот момент, когда он поворачивается к Бакуго, солнце играет на его волосах. — Извини, — небрежно говорит мужчина и в очередной раз хватает Бакуго, который больше не жалуется. — Я сам кое-что раскопал. Мой источник должен быть неподалеку. Но на всякий случай… То, как он маневрирует Бакуго (который гордится своими мускулами и тренирует своё тело, чтобы быть одновременно ловким и сильным), создает впечатление, что тот весит едва ли больше пёрышка. Легко и непринуждённо он побуждает Бакуго обхватить себя за шею. Половинчатый, в свою очередь, просовывает обе руки под бёдра своего неохотно сопротивляющегося партнёра. Прижавшись щекой к спине Тодороки — прямо между лопатками, которые Кацуки может чувствовать сквозь форменную рубашку, — Бакуго просто бормочет нерешительные оскорбления — Половинчатый решительно игнорирует. -- Первое, что привлекает внимание Бакуго, — металлические таблички, ненадёжно прикрывающие дверь в бар. Любой невинный прохожий даже не заметил бы этого заведения, ведь единственным признаком его существования является выцветшая наклейка с названием, наклеенная на стену рядом со входом. Тодороки стучит четыре раза: три подряд и последний после долгой паузы. Люк на уровне глаз открывается и сканирует лицо Тодороки, но не проходит и секунды, как дверь открывается с тихим «щелчок», и мужчина в очках с ленивой улыбкой приветствует их внутри. Бакуго почти готов начать допрос тут же, его затуманенный разум убеждает покончить с этим как можно скорее. Он не сомневается, что Тодороки выполнил задуманное на сто процентов, но он устал, и у него болят ноги. На самом деле всё остальное тоже. С изяществом человека, привыкшего помогать менее удачливым, Тодороки обхватывает одной рукой талию Бакуго, и, хотя это само по себе раздражает, Бакуго позволяет. — Не лапай меня, блять, извращенец, — ворчит он по привычке, по привычке скаля зубы. — Хотя бы сначала пригласи меня на свидание. — Я не думал, что ты из тех, кто ходит на свидания, — отвечает Тодороки, не сбиваясь с ритма. Его лицо, как всегда, бесстрастно, но в тоне слышится игривый оттенок. Это почти незаметно, но Бакуго слышит это ясно, как божий день. — Если вы двое закончили флиртовать, — перебивает парень в очках, — проходите за эту дверь и до самого конца. Грязный коридор резко обрывается, и ещё одна дверь — идентичная предыдущей, за исключением глазка в стиле спикизи, — единственное, что отделяет их от так называемого источника Тодороки. Но из-за кружения головы и общей дезориентации он не может разглядеть силуэт швейцара-вышибалы. Мужчина позволяет просканировать своё лицо ещё раз, и по его отработанным движениям Бакуго только начинает понимать, что… Нет, Тодороки здесь не впервые. И это уже о многом говорит, поскольку становится всё более очевидным, что это не просто захудалый бар. Высокопоставленные лица приветствуют их, когда они проходят через богато украшенное, но тускло освещённое помещение. Сонные лица в кислородных масках кивают Тодороки, в то время как сам он поднимает Бакуго, неся на руках, словно новобрачного, стараясь не наступить на ноги жены мэра или руку окружного прокурора. Большинство, если не все посетители, буквально лежат на полу. Некоторые, как, например, офицер полиции, которого Бакуго смутно помнит по учёбе в академии, окружены женщинами и мужчинами, стоящими обнажёнными, не считая тяжёлых украшений, свисающих с их шей. Они кормят посетителей фруктами и таблетками, подозрительно похожими на те, которых жаждет организм Бакуго. У него пересохло во рту, но он не хочет больше показывать слабости перед своим ублюдочным партнёром. — Откуда, чёрт возьми, ты знаешь это место? — спрашивает Бакуго (не то чтобы сердито, но и не мягко), а Тодороки лишь поджимает губы и крепче прижимает чужое тело. Забавно думать, что Половинчатый считает его способным сбежать, когда даже бодрствование превращается в тяжёлую битву. Душный воздух в заведении без окон не помогает. Что-то в сигаретах и кальянах, стратегически расставленных по всему заведению, навевает сон и успокаивает. Они погружают Бакуго в знакомое состояние опьянения. Тем не менее Половинчатый остаётся в основном трезвым, невосприимчивыми к воздействию окружающего их таинственного наркотика. Что-то в беспечности, с которой Тодороки передвигается, неся на себе мёртвый груз Бакуго (потому что он горд, но не гнушается признавать правду, пусть даже только в своей голове), вызывает подозрение. Разум Бакуго продолжает кружиться, мысли разбегаются. А потом, когда Половинчатый приближается к знакомой фигуре, лежащей на ковре… наконец-то что-то щёлкает. Вот почему Тодороки так сильно хотел, чтобы ему поручили именно это дело. Не то чтобы Тодороки изначально хотел, чтобы Бакуго поверил (и так оно и было, но лишь немного), что он хочет работать с лучшим детективом в полиции. Тот, которого все считают неподкупным и который, таким образом, сумел разозлить старика Тодороки. Конечно, это гораздо более личная причина, чем та. Конечно, ублюдок Половинчатый придумал это оправдание только для того, чтобы изрядно потешить самолюбие Бакуго. Пытаясь вырваться из хватки Половинчатого, Бакуго приземляется на грязный ковёр прямо рядом с парнем в лоскутках, которого они видели ранее в захудалом кафе, где андроиды собираются в поисках работы. Этот мошенник — его можно описать только так — явно связан с ублюдком Серединкой на Половинку. Тот самый, что присел на корточки и положил тяжёлую, успокаивающую руку на спину Бакуго. «Всё ещё делаю вид, что мне не всё равно», — с горечью думает Бакуго, стряхивая чужую руку. — Шото, — выплёвывает Пэтчес, будто это имя его чем-то глубоко оскорбило. При этом он говорит лениво, растягивая слова, словно из него выкачали всю энергию. Он одет в тонкую белую тогу, вероятно, пытаясь подражать тем, которые римляне якобы надевали в сенат и по всем особым случаям. У него корона из… Бакуго думает, листьев орегано, но они весьма сильно пахнут, как гашиш. — Давно не виделись, — насмехается тот над Шото, но его взгляд останавливается на Бакуго и остаётся там. Он не выглядит таким потерянным в общей дымке их окружения, как все остальные. Бакуго считает, что у него, вероятно, высокая устойчивость ко всем наркотикам на свете. Это тот тип наркоманов, которые не умирает, даже когда разум подсказывает, что Пэтчес уже должен быть на глубине шести футов под землёй. — Прекрати, — машинально произносит Шото, будто у него уже был подобный разговор раньше. Он продолжает чертить круги на спине Бакуго, и хотя (естественно) Бакуго хочет продолжать отвергать неискренние знаки внимания, он уже не тот человек, которым был раньше. Ослабленный наркотиками, которые дал ему Серо, теперь перед ним стоит задача раскрыть причину своей смерти. (Нет, его отставка. Давай, Кэтс, начни мыслить как детектив, а не как сентиментальный тупица). — Что? Не хочешь, чтобы твой брат произвёл на твоего друга неправильное впечатление? Милый, — продолжает говорить Пэтчс, и, хотя его слова обращены к Тодороки, он не сводит изучающего взгляда с Бакуго. — Кстати, меня зовут Даби, — наконец обращается к Бакуго, протягивая длинную руку, полную дыр и ещё открытых ран. — Чёрта с два я скажу тебе своё имя, — без колебаний отвечает Бакуго, и Даби убирает руку в шутливом жесте. Даби широко улыбается им и делает жест, выбивает свою трубку локтем, но не обращает на это внимания, а вместо этого просто улыбается ещё шире. И делает жест, который Бакуго справедливо интерпретирует как «подойди ближе». Серединка на Половинку вот-вот откроет рот и наверняка спросит что-нибудь такое, что поможет им обоим выбраться из клуба, превратившегося в опиумный притон, или, может быть, даже разоблачит их прикрытие. (Возможно, Бакуго не уверен, как всё устроено внутри этого места. Повсюду столько известных лиц, малозаметных политиков и адвокатов с лицами, покрытыми белой пудрой… У него возникает мысль, если даже он покажет всем им свой свой значок, никто бы даже глазом не моргнул). — Дерзкий! — говорит Даби, откидывая голову назад и издавая гортанный смешок, который заставляет Бакуго внутренне содрогнуться. Он отказывается показывать свой дискомфорт ни своему напарнику (обманщику, лживому ублюдку), ни этому существу, с которым указанный напарник явно связан. — Где ты его нашёл? Он мне нравится, приведи его как-нибудь в другой раз, братишка, — продолжает это существо. Половинчатый бросает на Бакуго извиняющийся взгляд, его брови нахмурены, а губы произносят беззвучное «прости». Будто это хоть как-то улучшит ситуацию. Будь Бакуго в своей обычной форме, он бы с радостью надрал им обоим задницы. А так он не более чем жалкий мальчишка, выдающий себя за мужчину. Он уже не тот звёздный лейтенант, которым был раньше, тот, кто заслужил репутацию неподкупного. Оказывается, всё, что нужно было Бакуго, чтобы впасть в немилость, — это попробовать товар Серо. — Зачем ты это сделал? — интересуется Тодороки, прежде чем схватить Даби за отвороты его грязной рубашки. Закрыв бионический глаз, мужчина старается ничего случайно не записать. Официально этих двух копов здесь никогда не было. Бакуго хватает своего напарника за руку, пытаясь удержать от того, чтобы Половинчатый не причинил вреда своему брату и не устроил сцену. Окружающие их посетители начинают отходить подальше, собирая за собой вещи так лениво и неорганизованно, что, по мнению Бакуго, они и не вспомнят о двух агрессивных незнакомцах. — Не делай того, о чём потом пожалеешь… — с усилием выдавил из себя Бакуго. Его ноги все ещё кажутся желеобразными, но он хотя бы встал, а маленькие победы остаются победами. Тодороки не слушает. Костяшки его пальцев белеют, когда он сжимает их крепче прямо перед тем, как бросить Даби на пол рядом с трубкой для кальяна. — Сделать — что? — растягивая слова, спрашивает Даби и окидывает Бакуго оценивающим взглядом. Похоже, он нашёл то, что искал, потому что криво усмехнулся. — Почему я убил Серо или почему я сделал так, чтобы никто не получил его память? Будь конкретен, брат. Он делает особый акцент на последнем слове, и у Бакуго снова начинает болеть голова. Сидящий рядом с ним Тодороки, похоже, ничуть не удивлён. Этот ублюдок, вероятно, всё время знал, что его брат-преступник убил андроида. Но и это ещё не всё. — Отвечай на вопрос, — продолжает Тодороки, нащупывая рукой что-то в пиджаке. В конце концов он достаёт пакетик с голубыми таблетками, от которых глаза Бакуго становятся всё больше, а рот наполняется слюной в предвкушении. Он достаточно трезв, чтобы не наброситься на Тодороки в погоне за таблетками, но желание есть — оно теплится прямо под кожей. — Где ты это взял? — Даби бросается вперёд, но его движения неуклюжи, и Тодороки легко уворачивается. — Из одежды Серо, — отвечает Тодороки, и Бакуго вспоминает, что Мэй смотрела на землю, объясняя, что ничего не нашла в одежде Серо. Что бы здесь ни происходило, это нечто большее, чем Бакуго мог себе представить. — Ты понятия не имеешь, что делаешь, — выплёвывает Даби, а затем вопит от боли, когда Бакуго наступает ему на руку. — Ты, блять, слышал его, Пэтчс, — говорит тот, оглядываясь на Тодороки, который, похоже, оправился от приступа гнева и вернулся к своему обычному стоическому образу. Что ж, по крайней мере, теперь Бакуго знает, что у него действительно есть более чем одно выражение лица. Это не пустяк. — Ладно, ладно, ты меня поймал, хорошо? Я убил маленького андроида, но это не моя вина. Мне приказали, — объясняет Даби, и его ухмылка превращается в гримасу. — А та сумка, что у тебя, — всего лишь прототип. Знаешь, что от «Голубой луны» кружится голова, если принимать её долгое время? Даби продолжает, глядя на Бакуго, словно ища подтверждения тому, что он уже знает: у них с Бакуго больше, чем просто одинобщий знакомый. — А вот это — нет. Это так вкусно, — и тут Даби облизывает губы. — Но… Шигараки ещё не определился с ценой. Серо и несколько человек обокрали нас, а вы наверняка знаете, что бывает, когда воруешь у мафии. Не так ли? На этот раз именно Шото нокаутирует Даби: его кулак врезается в челюсть старшего брата особенно безжалостным апперкотом. -- Остальное происходит слишком предсказуемо. Даби привлекают к уголовной ответственности, и, несмотря на то, что против него было собрано огромное количество улик, дело довольно быстро прекращают. Формально дело Серо не является убийством, а поскольку он изначально был андроидом-мошенником, Даби просто оштрафовали на крупную сумму денег. Его залог внесён анонимным источником (хотя Бакуго готов поспорить на что угодно, что это, очевидно, был сам Тодороки Энджи). Даби позаботился о том, чтобы стереть все следы, которые могли бы связать его с Шигараки и остальными наркобаронами, которыми он некогда окружал себя. Тодороки, ну, Серединка на Половинку… Раньше Бакуго думал, что хочет держать его на расстоянии вытянутой руки. По крайней мере, до тех пор, пока он по-настоящему не протрезвеет и не сможет с ясной головой осмыслить всё, что произошло между ними. Так размышляет Бакуго (в более красочной форме, конечно), когда объявляет о своём двухнедельном уведомлении. Он устал, так чертовски устал. Карьера, слава от раскрытия дела за делом… Всё унесено ветром. — А ты, Половинчатый? — спрашивает мужчина, складывая свою форму и оставляя её позади вместе со своими детективными днями. Он не испытывает особого триумфа по поводу своего решения, но Бакуго может признать одно: ходить в гражданской одежде — это огромный груз на его плечах. Тодороки морщится, его взгляд (человеческий) устремлён на аккуратную униформу Бакуго, его значок и пистолет. Он как будто решает математическое уравнение, которое не даёт ему спать по ночам, пока он ищет ответ. Через мгновение он отрицательно качает головой. У Бакуго мелькнула мысль, что он мог бы сказать что-нибудь о брате и о том, чтобы уберечь этого непутевого мерзавца, пока всё снова станет спокойно. — Не знаю, — молвит тот вместо ожидаемого, одаривая Бакуго отсутствующим взглядом. — Но я найду тебя после того, как закончу здесь. Он так раздражающе непринуждённо говорит об этом, что Бакуго не знает, говорит ли этот ублюдок о своей смене или об остальной части своей карьеры офицера Мусутафу. «Это даже к лучшему»,— с горечью думает он. — «Ну и ладно», — ворчит Бакуго, разворачиваясь и бодро шагая к выходу, наслаждаясь свежим воздухом, ударившим в лицо, когда он выходит на улицу. Над головой проносятся машины, небо серое. На улицах витают таинственные испарения — скорее всего, из канализации, — и всё же Бакуго чувствует только запах и вкус свободы. -- — Чёрт, — ругается Бакуго, когда ударяется носком ноги об угол кровати. Он пытается добраться до двери, но настойчивый подонок за ней неустанно стучит. Стучит! Даже Бакуго не настолько жесток, когда дело доходит до отказа от технологий. Некоторые вещи (например, объявление о себе через систему здания, которая посылает незаметное уведомление на телефон) являются необходимостью. Он накинул на себя халат и как раз собирается включить свет, когда стук прекращается. В коридоре открывается ещё одна дверь, и женщина громко выкрикивает оскорбления. Затем голос, который Бакуго слишком хорошо знает, отвечает тихим (но не раскаивающимся) тоном: — Извините… Да, больше не повторится. И действительно, когда Бакуго отпирает входную дверь, проклятый Половинчатый приветствует его неловкой улыбкой. Это что-то среднее между ухмылкой и гримасой, но видно, что ублюдок старается. И выглядит по-другому (хотя после почти полугодовой разлуки Бакуго задаётся вопросом, как Серединка на Половинку находит его теперь, когда он не употребляет серьёзные наркотики и курит только время от времени). — Хорошая повязка на глазу, — замечает мужчина, когда Тодороки входит в его квартиру и оставляет свою обувь у гэнкана. Это не форменные ботинки, которые носят все полицейские Мусутафу даже в выходные дни, и теперь, когда Тодороки не находится под унылым тусклым светом прихожей, Бакуго может оценить, что на нём нет даже значка. — Под прикрытием? — снова спрашивает он, и Тодороки просто склоняет голову набок, прежде чем осмотреть помещение своим здоровым глазом. У Бакуго затылок зачесался, когда он вспоминает ужасное состояние, которое Тодороки должен помнить с тех пор, как он был здесь в последний раз. Не совсем понимая, почему его так волнует мнение недоделанного ублюдка, Бакуго фыркает, а затем снова пытается привлечь внимание. Чертовски грубо! — Эй говнюк! — щёлкает он пальцами перед носом у этого тупого засранца, успешно не позволяя Тодороки испачкать его тумбочку. — Я с тобой разговариваю! — Извини, — отзывается Половинчатый, скидывая с плеч пальто и аккуратно кладя его на кровать Бакуго. — Нет, я не под прикрытием. Больше не работаю на полицию. Тодороки указывает на свою нашивку. — Это был прощальный подарок, — небрежно комментирует он, как будто потеря глаза не представляет ничего примечательного. — Я думал, ты знаешь, — продолжает, затем прочищает горло, заметив растерянное выражение лица собеседника (действительно следовало бы надрать ему задницу, но Бакуго не хочет этого делать). — Я был человеком изнутри. Глаза Бакуго становятся широкими, как блюдца. Ему даже не пришлось просить разъяснений, поскольку новость об аресте Энджи Тодороки дошла до собственных ушей. Самый неподкупный комиссар, который когда-либо был у Мусутафу? Он был частью более крупной тайны, связанной с торговлей новыми опасными опиатами. Прототип, который продавал Серо, был, по-видимому, лишь вершиной айсберга. Личности детективов, заснявших Тодороки на плёнку, где он признаётся в связях с мафией, не разглашаются. — Почему? — спрашивает Бакуго, и когда Тодороки делает нечитаемое лицо, он передумывает. — Знаешь что, забудь. Достаточно взглянуть на твоего брата, чтобы понять, что старик проделал огромную работу, уберегая вас обоих от неприятностей. — О, — расслабился Половинчатый, его плечи опустились. — Я думал, ты спрашиваешь, почему я здесь. Бакуго молчит. — Нет, — начинает он через некоторое время, — мне всё равно, почему… Просто… Останься, — хочет сказать он. Или умолять — хотя Бакуго никогда, никогда не умоляет. Но он сделает это, только в этот раз. У него было несколько месяцев, чтобы собраться с мыслями и привести свою жизнь в порядок. Он всё ещё курит травку, но завязал со всем, что связано с тем, что давал ему Серо. В частном секторе более суровые условия, и зарплата низкая по сравнению с тем солидным чеком, который он получал, когда работал в полиции Мусутафу, но… Бакуго не может сказать, что он так уж недоволен. По ночам его преследует всё та же самодовольная физиономия, которая смотрит на него с кровати прямо сейчас. Даже единственный глаз Тодороки, кажется, на этот раз улыбается. — Я же сказал, что найду тебя снова. И ничуть я не лгал. -- — Ты слишком торопишься, придурок, — жалуется Бакуго между стонами. Он не может поверить, что позволяет Тодороки, этому человеку, с которым так долго не виделся, касаться себя. Он хочет сказать, что Тодороки — случайный прохожий, в лучшем случае дальний знакомый и (к сожалению) его старый партнёр по работе. Но Бакуго не такой уж невежественный идиот: он не может игнорировать правду, когда она так грубо бьёт его по лицу. Чёрт, он действительно скучал по этому двумордовому говнюку. Кроме того, совершенно очевидно — он никогда не позволил бы кому-то увидеть себя уязвимым. Мысль о том, что Половинчатому потребовалось всего пару дней (или это были недели?) вместе, чтобы узнать Бакуго изнутри, весьма показательна. Особенно учитывая, что Бакуго никогда никого не подпускал к себе, не говоря уже о том, чтобы ослабить бдительность. По крайней мере, не до такой степени. Тодороки даже не удосуживается раздеться, прежде чем полезть с поцелуями, и Бакуго, вместо того, чтобы ударить ублюдка прямо в лицо, просто… вроде как позволил этому случиться. Он открывает рот и приветствует вторжение, даже поощряя его, исследуя рот Тодороки своим языком. Осознание того, чем они собираются заняться, настигает через минуту, когда Тодороки перестаёт лизать член Бакуго (ни разу не дав ему то, что он хочет, а только дразня, оставляя небольшие поцелуи вдоль ствола) и опускается ниже. — Подожди, не… — Бакуго готов послать Половинчатого ко всем чертям и обратно, когда скользкий влажный придаток — его язык — достигает входа. Он знает, что будет дальше, и не в силах его остановить. Если их совместные рабочие дни чему-то и научили Бакуго, так это тому, что Тодороки такой же упрямый, как и он сам. — Не сопротивляйся этому, — предупреждает мужчина и, прижавшись к пухлым краям дырочки, снова погружает язык внутрь. Его пальцы, покрытые, как догадывается Бакуго, смазкой, присоединяются к языку в спешке. По тому, как Тодороки двигает пальцами, растягивая тугие розовые стенки, Бакуго понимает, что долго Половинчатый не продержится. Сам Бакуго уже давно не получает удовольствия от секса. Он ненавидит связи на одну ночь, неловкое молчание за завтраком или, что ещё хуже, просыпаться в пустой постели. Даже без записки на тумбочке. Тодороки совсем не похож на тех статистов прошлого. Бакуго полностью обнажился перед Половинчатым. Он уже показал маленькому паразиту свои самые постыдные стороны, и Тодороки, каким бы тупым он ни был, принял Бакуго полностью и без оговорок. Это больше, чем кто-либо может надеяться, не так ли? Может быть, в них сказывается одиночество или беспокойная и сумасшедшая жизнь, которую они вынуждены вести в этом чрезмерно технологичном настоящем. Или, может быть, это затяжные последствия похмелья, которое испытывает Бакуго, или что-то в этом роде. Он знает только одно: ближайшие полгода он не сможет провести без отстранённого Половинчатого. Никак. — Думаю, ты готов, — затаив дыхание, произносит Тодороки и приспускает свои штаны. Его член гордый, с него медленно стекает предэякулят, длинный, и толстый, намного больше, чем у Бакуго. Это должно было задеть его самолюбие, но Бакуго только сглатывает в предвкушении. Ему действительно нужна эта штука внутри, как вчера. Словно читая его мысли, Тодороки хитро улыбается. Половинчатый вынимает пальцы из дырочки Бакуго (который сжимается, уже скучая по ним), затем выливает смазку прямо на свой член и шипит. А Бакуго не может удержаться от смеха. — Что? Не знал, что сначала нужно её разогреть? Тодороки качает головой, затем проталкивает головку во внутрь, и Бакуго задыхается, пытаясь привыкнуть. — Нет, — начинает объяснять тупой засранец, моменталь проталкиваясь в Баеуго своим чудовищно-большим членом. — Я просто нетерпелив. Мне нужно быть внутри тебя… Слёзы собираются в уголках глаз Бакуго, но он отказывается их вытирать. Вместо этого он прилагает усилия, чтобы встретить движения Тодороки на полпути, и в мгновение ока тот полностью входит в Бакуго. Натяжение не совсем удобное, но Бакуго обнаруживает, что его это не особо волнует. Его так долго морили голодом, что теперь превратился в ненасытное существо, которое может думать только о большем, ещё и ещё. — Слишком туго, — бормочет Тодороки, скорее, самому себе, чем Бакуго. — Ты жалуешься? — удаётся прохрипеть Бакуго, но ответа не последовало. В свою очередь, мужчина возобновляет дикие толчки, от которых у Бакуго перед глазами виднеются звёзды, пока головка члена продолжает безжалостно касаться простаты. От этого по венам прокатывается волна электричества. Бакуго моргает, и когда слёзы текут по его лицу и зрение перестаёт быть мутным, он может рассмотреть лицо Тодороки во всей красе. Половинчатый тяжело дышит, сосредоточенно нахмурив брови. Бакуго гладит его чёлку, откидывая её назад, потом играет с тканью повязки Тодороки. — Сними это, — требует он прямо перед тем, как делает это сам. Ужасный шрам покрывает левую часть Тодороки. Его веко было закрыто, Бакуго не может не думать, что так Половинчатый выглядит более настоящим. Более реальным. Собой. —Больше не будем прятаться, — обещает Серединка на Половинку, оставляя лёгкие поцелуи вдоль челюсти Бакуго. — Ты тоже не будешь прятаться, хорошо? Это невинная просьба, но Бакуго всё равно кивает в знак согласия, прямо перед тем как кончить себе на живот. Он чувствует, как Тодороки всё продолжает двигаться, отчаянно гонясь за собственным оргазмом. Для того чтобы Половинчатый кончил, не требуется много времени, Бакуго просто мягко обнимает его за плечи. Непривычное ощущение от наполняющей его спермы Тодороки заставляет мужчину покраснеть и попытаться отодвинуть его, — это бесполезно. Уставший, Тодороки обессиленно падает на Бакуго. — Спасибо, — шепчет он таким низким тоном, что Бакуго мог бы его не заметить, если бы не тот факт, что они всего в нескольких дюймах друг от друга. Может быть, даже меньше. — Не благодари меня, говнюк, — отвечает он не без некоторого усилия. — Просто не исчезай от меня снова, и всё, — продолжает Бакуго, его лицо пылает. — Или я найду тебя и убью. Это пустая угроза, и Тодороки лишь хмыкает в знак подтверждения тому. — А куда я денусь? — интересуется Тодороки и вновь целует Бакуго. — Ты такой глупый, — говорит Бакуго прямо перед тем, как издать тихий, но победоносный смешок.