Черно-серый

       И все же, она уехала. Все собрались утром, да, дружно махая ручками, прощались. Шофранка выдохнула с облегчением, Нил — с глубокой тоской. Теперь он размышлял о том, как же нудно будет тянуться время. Галя давала ему все, чего хотелось, а конкретнее — нужные советы, обычную помощь и нежность. Общение с ней было настолько простым, каким бывает только сахар. А он есть во всем сладком, и сколько не мудри — без обычных ингредиентов не выходят более интересные рецепты. Так же, он сравнил ее с кофе, которое сколько за всю жизнь не выпил — пока продолжает наливать при любой возможности. И, может быть, однажды у него начнется дичайшая аллергия, или просто появится омерзение, все случается, но пока, значительную часть жизни, бодрит. Наверное, это должно что-то значить. Что же, пока не ясно.        Только лишь Галина шагнула за порог, как Нил стал писать ей письма. Это происходило, в какой-то степени, от скуки и желания чем-то поделиться. На эмоциях он рассказывал все, при том, хорошо понимая, что до верного адреса дойдут далеко не все отправления. Дело не в почте, чтоб показывать свои мысли нужно их хорошенько прочесать, понять, какие говорить не стоит, а какие вовсе станут неинтересными. В итоге, он отправлял общую информацию, процеженную через груду ненужных текстов. Таким образом, бумаги много впустую тратилось. Но это происходило неосознанно и являлось неким способом самовыражения. Почему бы и нет? А каждое отправление, что занимательно, начиналось со строк «моему дорогому другу».        Спустя неопределенный в неделях срок, до дамы дошел краткий рассказ. Он состоял из всего пары абзацев, написанных совершенно разным почерком: в каком-то месте больше надавливал, в каком-то писал легкой рукой, иногда даже печатал. Можно подумать, мол излагал Собакин мысли не по трезвости, и пусть от части это было правдой, суть, все же, была в другом. Брался он, садился, разбирал столик, и уже на втором-третьем предложении, почему-то робел. Думалось, читательнице будет скучно, откладывал до лучших мыслей. Как только они возвращались, как камень с неба, внезапно и совершенно в ненужный момент, снова брался за письмо. Так, урывками, складывался полноценный монолог.        С печалью Галя узнавала о том, что Сема совсем не может контактировать с другими детьми, и это дается ему крайне тяжко. Кажется, словно он не понимает, чего те хотят от него, соответственно, быстро в себе закрывается. По крайне мере, воспитатели, к которым он, в коем-то веке, попал, высказывались именно так. Пусть дома стало спокойней, на душе у отца его — совсем нет. Но об этом чуть позже.        Чтоб состряпать себе более ли менее обыденную жизнь, Нил, соответственно, трудился на «Бисерину». Важно заметить, как он поразился, ступив за ее порог. Это было то самое место. Был лишь единожды там, потому не понял, от чего мозг столь ярко реагирует. Огляделся, осмотрелся. Абсолютно точно. Ошибки быть не может. Вспомнил и как волновался, и какими правдами тогда заманили выступать перед военными. Самое поразительное — знакомство с Шофранкой. Случайные, поражающие, словно смертельным выстрелом, чувства накрыли его лишь однажды. Горько, конечно, что так глупо все закончилось. Сейчас остается только ссылаться на игры гормонов, юношество. Но, все же, даже если это было так — прекрасные секунды. Нил не надеялся вновь испытать то же самое, но желал крайне, особо не вспоминать что было.        В том же месте, даже помнит около какого столика видел он последний раз Мамонова. Последние дни часто, почему-то, о нем вспоминал. К чему бы это? Наверное, плохая весть. Много думать о усопших, кажется, тоже самое, что и бродить по кладбищу без цели. Конечно, на упокой Нил еще совсем не собирался, только по другому глядел на давно погибшего. Сколько бы ему было сейчас?.. А сколько было тогда? Столь поверхностное отношение к дружбе привело к тому, что о Саше, как о человеке, в общем-то, ничего сказать не мог. Внешность, и та какая-то размытая, совсем не четкая.        А каким он, вовсе-то, был? Обычно, по немой традиции, на месте смерти человека кладут цветы. В «Бисерине», разумеется, их не было. Гибель аккомпаниатора, как известно, мало где освещалась. Если бы такое произошло, что не мудрено, это бы подпортило репутацию кафе. Тогда осталось лишь задуматься, чтоб посетить могилу. Знал бы он, как теперь Нил близок с некогда возлюбленной — повел бы себя ровно так же как при последней встречи. Угрызения совести на это не было. В общем, его быть не должно. Надо было не стихи писать, не плакаться, а действовать. Однако, нельзя так резко о мертвых. Глупо получилось, конечно, что Галя так и не знает, кто автор строк, которые услышала от Нила. Толку в этом нет.        Атмосфера заведения была крайне спокойной. Людей мало, цены крайне низкие, поскольку качество пищи тоже, а заработок исходит из посетителей. Это было хоть и несколько нечестно, но заставляло Нила надеяться, что вскоре все будет иначе. По крайней мере, у него не было рамок, обусловленных небольшой платой за конкретный концерт. Немногим нравится так работать, но его вполне устраивало. Уж кажется, все лучше, чем труд на Бухарина.        Приятно было видеть рядом отзывчивых, опрятных и правильных людей. Изредка пусть думалось, что последнее описывает их чересчур. Все походило на конструкцию идеального мира, но, важно сказать, такого нет. Нил был свято уверен, что каждый второй — лицемер. Все ж таки, какое ему до этого дело? Несколько не комфортно жить на иголках, на том все. По крайней мере, деревянные столики с интерьером в светло-карих, даже кофейных, оттенках успокаивали. Не было той броскости, кою добавил фляжник в их кабаре, а под конец разбавил канканом. Пока тому нужно было все и сразу, в «Бисерине» наслаждались минимализмом. Так Собакин и метался от одного к другому. Хотелось и яркости, и умиротворения. Уместить в себе это довольно сложно. Равновесие его духа баламутили так же другие вещи, некоторые были упомянуты ранее.        Хоть Нил понимал всю значимость детского сада, понимал, что стоит радоваться возможности Семы его посещать, каждый раз отпуская, боялся — этот день станет последним. Мальчик ведь, как размышлял, не сможет за себя постоять. Слишком он мал и беззащитен. Как бы люди не старались жить так, словно ничего не происходит, получалось то с трудом. Отец надеялся, и очень старался, для того, чтоб нанять няню. Оказалось, заработать оплату ее труда оказалось нелегко. Как же тогда они живут, со столь малозначимыми зарплатами? И, все же, как жаль, что Шофранка имеет совсем не те навыки, какие хотелось бы от нее потребовать. Как врач станет педагогом?        Возвращаясь в ночи (важно заметить, что уже не под утро — кафе закрывалось многим раньше кабаре), спал Собакин не больше четырех часов. Затем мальчик уходил к другим детям, развиваться, и на душе становилось совсем неспокойно. Отец открывал слипшиеся глаза, да принимался думу думать. Насколько опасно Семе находиться вне родных стен? Вполне очевидно, что рано или поздно ему нужно было их покинуть. А ведь когда-то он найдет себе предмет воздыхания, да уйдет насовсем. Хочется верить, к тому моменту в стране все образуется. И, по крайней мере, мальчик станет уже парнем или даже мужчиной.        Еще не мало тревожило то, чтоб никто не узнал чей он сын. Конечно, малыши зла ему не пожелают, а вот что до их родителей — стоит задуматься. Пойдут какие-нибудь неприятные слухи, и отношение, вероятно, к Семену станет более отстраненное. А так, подумать, когда его ровесники станут старше, если будут от взрослых слушать плохое, сами переймут манеру поведения. Что же, он станет изгоем? Возможно от такой истины были далеки размышления Нила, но казалось, они имеют место быть. Не хочется, все-таки, чтоб его жизнь как-то влияла на другие. Сема точно ни в чем не виноват.        По этой же причине, даже в дни выходных, отец не забирал домой мальчика сам. Эта работа целиком и полностью была на Шофранке. Та, в свою очередь, конечно, не возмущалась. Это все ушло на второй план, всю свою гордость и честь она давно проглотила. Ей приходилось решать буквально чужие родительские вопросы. Это все было не больно интересно, потому она оставалась максимально безучастной. Нил же совсем наоборот — хотел побольше узнать о происходящим с его чадом. Выудить из нее, очевидно, мог не многое. Не без обид, но частично узнавал чего хотел.        Так, размеренно и тихо, шла жизнь. В ней хоть и не было больше разврата, толпы незнакомцев боле не посещали квартиру, на душе все ж было тяжко. Казалось, вскоре произойдет что-то настолько плохое, что перевернет жизни всех. И это что-то коснется абсолютно каждого человека в стране. Но что это будет — сложно представить. Находясь в кругах Агаты Михайловны, Нил все больше окунался в речи о революции. В его представлении это было что-то яркое и кровавое, но совсем бессмысленное. Когда не можешь даже в себе разобраться — в политику не стоит лезть. Однако, его мнение, высказанное незадолго до встречи с Шофранкой, нисколько не изменилось. И, так подумать, с чего бы?        В один из лучистых дней, он понял, что хочет побаловать свой желудок. Кажется, денег достаточно, чтоб купить торт или пару пирожных. Это, откровенно говоря, большое счастье. Почаще б так! Работа не прошла зря.        Абсолютно счастливый, Нил натягивал на руки Семы маленькие рукавички. Хотелось, чтобы именно он сделал выбор в кондитерской. Слюнки текли от мыслей о сладостях, потому торопился, кутая ребенка. Наверное, и тот будет крайне рад. Разве есть такие дети, кто не любят лакомств? В юношестве Собакина с ними не было проблем, каковые есть сейчас у его сына. Печально это, однако. Но, надо полагать, однажды, песни его станут приносить больший доход. Тогда младшему он будет покупать все, что только ему будет надо. Упорной работой можно многого добиться.        Магазинчик находился недалеко, да шли они, за ручку, крайне долго. Стоило рассчитать, что у мальчика еще маленькие ножки, перемещается еле как. Погода была недоброй — снег то выпадал, то снова таял. На носу весна. Потому же, подгонять Сему, стало быть, опасно — нужна опора для перемещения. Только лишь спустя годы, Нил стал понимать насколько не повезло с ногой — проблем крайне много. А что же будет, когда он станет старше? Не станет ли хуже? К этому не было никаких предпосылок, но мысли о таковом пугали. Они самостоятельно пускали корни в его голове.        Каждый раз когда о том вспоминал, был крайне зол на родителей. Отчасти даже боялся знакомить их с сыном. Думается, станут они его своей правде учить, свои законы строить. А если и на него кулак подымут? Тоже изуродованный навечно останется? Пусть хоть тот имеет счастье играть и бегать с другими ребятами.        Кажется, разглядывая неописуемо красивые сладости, Сема не совсем понимал что пред ним. И нежный крем, и молочный шоколад в его глазах, видно, имели малый вес. Долго глядели, пусть выбор был не велик, решить ничего не могли. Милая дама, чем-то сама напоминающая сладкую ватрушку, советовала чего стоит взять. Прислушивался Нил к ее мнению, но, все же, больше полагался на выбор младшего Собакина. Куда пальцем покажет, то и возьмут. Гордость наполняла его, когда знал, что заработал на такие желания, в коем-то веке. У кого-то нет возможности и по сей день устроить себе праздник живота. — Берите тот бисквит, Нил Тимофеевич, не пожалеете, — дверь распахнулась так внезапно, что он не успел услышать как зашел новый покупатель. Лишь ветер с улицы и обращение по имени заставило отреагировать на вошедшую. Ей была Агата Михайловна.        Она словно сияла изнутри, и выглядела так, как выглядит женщина, которая может по праву считать себя роскошной. Кажется, в ее возрасте так выглядеть довольно сложно, и, вероятно, имеет какие-то свои секреты. Она, чудился, знала что ей нужно, не мялась на месте, разглядывая вкусности. Сказала как отрезала — взяла бисквит. Видно, любимое угощение. Осталось снова ей лишь позавидовать, поскольку и таковой совет нисколько не помог в выборе. Боле того, этот пирог дорогой, им не насытиться троим, а стоит ли своих денег — сложно полагать. Надо научиться печь, проблем станет многим меньше. — Нет, — неуверенно ответил. — Я думал над тем, чтоб купить торт. — Торт? — складывая покупки в кулечек, она остановилась, задавшись вопросом. — Праздник какой-то?        Нил повертел головой. А как хотелось бы веселья! — Только если зарплату можно счесть за праздник, — лукаво улыбнулся. — Почему бы и нет?        Наконец, выбор пал на беленький тортик. Он был такой один, манил глаз так же, как и все остальное. Ну, это просто некультурно, столько комкаться! Уже все равно, какой на вкус будет — надоело ждать чего-то. Прийти бы уж, сесть за стол и полакомиться. Еще больше хотелось угостить Сему. Кажется, это будет первое столь грандиозное угощение в его жизни! Хочется, чтоб ему понравилось. Нил так же, немного приоткрыв рот, глядел как купленное упаковывают.        Одной рукой он взял мальчика, второй — палочку и кондитерское изделие. Да, путь обратно будет еще дольше. Один — маленький, второй — хромой. Настоящая комедия. Теперь еще стоит изловчиться, как добраться, дабы все донести и по полу не повалять. Это лишь могло бы подпортить настроение, все остальное прекрасно. Даже тот морозец, который снова обдаст щеки, только они окажутся на ветру, не сбивал с толку. Тем не менее, Нил заботливо закрыл носик Семы шарфом, затем попрощался. — Не желаете вместе пройтись? — вопрошала Бухарина. — А то я вас лишь со сцены вижу, и то, крайне редко. Интересно ж, как жизнь меняется? — Мало нового, — пожал плечами, тяжко выпрямляя спину. — Но, в прочем, давайте.        Женщина любезно взяла торт, дабы помочь донести. Это было очень хорошим жестом, пусть и коробило Нила. Думалось, дамы не должны ему помогать. Не по-мужски это как-то. Однако, стоит радоваться, путь станет значительно легче. Посему противиться не стал.        Сразу стал размышлять, чего вовсе происходило. Одна скука. Без Гали все стало многим мрачнее, и кажется, лишь она сможет это исправить. Что-то появилось в ней настолько сердечное, что не хотелось отпускать. Кажется, все же, именно пережитое меж ними их и сплотило. Собакин об этом не думал, но и о днях вместе не жалел. Все, кажется, случилось как надо. Все было не зря. Хотя была голова на плечах — не сходил с ума о случайностях, не считал то мистицизмом. Быть может, есть в мире что-то вроде судьбы, тем не менее. Кто знает?        Случается так, что повстречаешь человека, и словно заведомо знаешь — он твой. И разговор легче идет, общение протекает просто. Это, в какой-то степени, можно сравнить со ситуацией, произошедшей с Шофранкой. Тогда, рядом с ней, казалось ему, что весь мир как на ладони. К сожалению, влюбленному ее совсем не повезло — все иначе получилось. Это значит, в тот момент взгляды оказались обманчивы. Не у каждого так, просто ему не повезло. Стоило приглядеться к кому-то менее, в тот жизненный промежуток, возвышенному, и сложилось бы все иначе. Сколько раз уж повторял он различные исходы событий про себя — со счету сбился. Что бы было, если… И там не остановить!        Этим же и увлеклась Агата Михайловна. Полдороги говорила о любви, Гале и Семе. Поразительно, что вовсе ту заботило. Она вела себя словно мать без детей, а ведь им, опираясь на возраст мадам, было бы как раз как Гале, случись бы как у других — по молодости большинство обзаводится. Таковому поведению способствует, вероятно, что-то физическое, но малопонятное обычному обывателю. Вот и она в этом не спешила разбираться. В сторону приятельницы его, казалось, целый набор комплиментов. С чего бы это? Или же, просто льстит? Всяко странно. Слушать это было совершенно неуютно, все хотелось свести тему. Говорить с ней занятно, но не о таком!        Солнце светило ярко, отражаясь на снегу, как в самом гладком зеркале. Хрустело под ногами, словно битые осколки, на которые наступали они так постепенно, не спеша. Глазами глянешь — тут два дома, да повернуть. На деле, очевидно, столь незамысловатый путь растянется. И отец, и сын, уже потихоньку начинали шмыгать носами. Первый внимательно слушал монолог Бухариной, а второй, большими и широко распахнутыми очами, ловил все интересное, чего только встречал. Правда, колючий пух, что лез в рот, так тщательно закрывая его от мороза, был совсем не приятен. От того, губы намокли, и шарф принялся превращаться в ледышку. Семе это еще не мешало, другие — не замечали. — Надо! Я вам по дружбе говорю, страшно же, — продолжала она. — Сами понимаете. Как она одна? — Нил молча кивнул. Это было ясно многим ранее. — Вы вот, знаете, чего хотите думайте, а она, что правда, хорошая и порядочная девушка… По крайней мере сейчас, — Агата Михайловна несколько замялась, было ясно, недоговаривает. Слушатель в свою очередь обомлел. Они прошли пару метров совершенно ничего не обсуждая, в самой, что ни на есть, неудобной паузе. — Я помню ее совсем девчушкой, с тех дней, когда совсем не соображала. Извините за бестактность!        В пути у всех уже начали мерзнуть щеки и снова немного уши, но разговор становился теплее. Если можно выразиться, он нагревался. В голове возникали только лишь вопросы, ничего иного. Только они были совсем нехорошие, хоть и вполне очевидные. Словно проболталась она о чем-то таком, о чем вовсе не говорят. В этом случае, совсем сложно понять откуда у той желание на приятности. Ее сердце, в сути, должно быть разбито. Юность Гали напрямую связана с ее мужем — для большинства не секрет. Нил, конечно, скромно опустив взор к полу, таковые темы не поднимал. Видно, сама она вскоре это сделает. Никому не нужна сейчас эта правда. — Она и сейчас молода, — но все же, теперь говорить о ином не хотелось — интерес подогрелся. — Ей всего двадцать. Самые лучшие годы, мне думается. То время, когда надо знать, на какую тропинку выходишь и куда она тебя доставит — полноценно становишься своим проводником. А уж поскольку она достаточно зеленая еще, может ошибиться. Многим ли больше стала соображать с прошлых лет? Выходит, нет.        Это было сказано грубо. Очень грубо. В самом деле так не считал, просто желалось, чтоб Агата Михайловна произнесла то, что хочется слышать. Если б верил в то, что говорил — молчал вовсе. Так иронично выходит. — Новые ошибки еще совершит, но старых то уж не повторит — я вам о том, — прикрыла рот теплой варежкой, напоминающей маленькую овечку. Это тоже не лучшая идея согреться — пар превратится в лед, затем попадет на кожу и снова замерзнет - тоже самое, что случилось с шарфом Семы. Какое-то совсем случайное действие, без раздумий о последствиях. Кожа на губах трескалась, создавая препятствие для продолжения разговора. — Понимаю о чем волнуетесь, но теперь это позади. — Что? — тут уж все размышления забились в тупик. Если дело не в Бухарине, тогда в чем? Уж больно не любил эти витиеватые разговоры. Лучше прямо. Лучше в лоб. — Отношение к таким, как ко второму сорту — это пусть и вполне очевидная вещь, но все же, крайне печальная. — Я не отношусь так к людям. Что за нелепые справки на меня вы навели? — Тогда почему она не здесь? — Почему должна?        Загадочный взгляд бросила женщина. Она словно была в шоке, и даже несколько осуждала. Дом уж был близок, всего пару шагов. Прерывать на столь напряженной ноте никому разговор не хотелось, но и в дом вместе идти, как видно, тоже. Заговорила тогда чуть быстрей Агата Михайловна. Делать больше нечего. — Я полагала, вы в достаточно близких отношениях, — отстукала кривой ритм, каблуком по снегу. — Однако, не родственных, — подметил Нил. — Даже если бы было так — ее выбор вернуться в Городки. Что ж вы так волнуетесь? Не плохо ей там, уверен. — Раз так, дело ваше. Я полагала, и тут мой суженый вам насолил, думала как подправить. — О, как! Тут то каким он боком? Занимательно вы говорите. — Они ж с ней, связи всякие имели, время вместе проводили. Вам разве неизвестно? — Известно, — ненароком взглянул на Сему. При нем это обсуждать не больно хотелось. Можно полагать — уже, наверное, кой какие вещи понимает. — Да и что с того? Не только лишь с ним она связи имела… Ее жизнь, нехорошо обсуждать, а уж, тем паче, за глаза! — решил, что какой бы Галя не бывала, срамить подругу не даст. Такая переменчивость в настроении собеседника поразила Агату Михайловну, но тот тишь вздрогнул. Выходит, предположения верны. Это ужасно, однако. — А вы… Знаете такое, да продолжаете быть его женой? Вам не кажется это унизительным? — задал вопрос, который его так тревожил. Интересно ему, как и другим, разные сплетни перебирать. Боле того, это стало уместно поднять. — Может быть, вы правы. Жить иначе я все равно не могу. Да и он, видно, тоже. Люди все равно делают выбор в пользу тех, кого они любят, чего бы им того не стоило. Пусть. Он не понимает, считает, будто играется людьми, в самом же деле это абсолютно наоборот. Как проблемы нагрянут, кто ему руку помощи протянет? Еще бы, никто! Дело даже не в том, что плохими себя окружил, пусть толика правды в этом есть, он сам для них неинтересен. В какой-то момент ему нужно было одуматься, перестать подбирать в своих друзей писанных красавцев. Построил себе жизнь выше всяких похвал, теперь плоды пожинает. Но мне, честно, кажется, он на это слеп пока, думает, что проблемы его — формальности и случайности. Однажды поймет, ну а я буду рядом, — скромно подытожила. Нил серьезно удивился — какие еще проблемы могут быть у Бухарина? — И вы готовы прощать ему все? Чем такое заслужил? — не понимал подобной политики. Сам бы, думалось, на ее месте никогда не оказался. Мысленно сравнил ее со серым снегом под ногами — его так же топчут, а он продолжает таять. Ну, в самом деле, нельзя так к себе относиться. Ведь если себя любить не будешь, и другие этим чувством к тебе не проникнутся. — Чем? Хороший вопрос. Сердце мое, правда, ответить на него не в состоянии — рта не имеет.        Нил пожал плечами, слабо подняв уголки рта. Эта позиция была совсем чужой, и нуждалась в дополнительном объяснении. Возможно, ее знания в чем-то бы и помогли. Но, скорее, нет. Уж слишком разные. Просить его, однако, Агату Михайловну развернуть все мысли, некогда. Так, скоро он с сыном, и даже торт, превратятся в ледышки. Скорей бы домой — отогреться, да потрапезничать. Сема сядет на высокий стул, папа подогреет молока, и вместе с Шофранкой встретят полдник. Она тоже, наверное, будет крайне рада покупке. Другие же разговоры, тем более о столь недалеком человеке, нужно перенести. Боле того, если продолжить стоять у парадной — мальчик может простудиться. — Что же, рад был вас увидеть, — не кривил душой. — Спасибо еще раз, что в нужный момент подсобили. — Обращайтесь, — вернула торт в руки, да крепче взяла сумочку. Ее ручка, вероятно, уже была крайне холодной, но еще терпимо. — Всего хорошего, и приятного аппетита.        Откланявшись зашли внутрь. На это тоже понадобилось дополнительное время, поскольку даже поднятие по лесенке, стало для Семы, в какой-то степени, игрой. По началу он прыгал по ступенькам, затем, зашагал через одну. Хоть волновался старший из Собакиных чтоб не упал, но того не торопил. Если хочет, думал, пусть развлекается. Странно, конечно, и выглядит совсем не весело. Вздыхая, глядел на происходящее, хоть ни слова против не сказал.        Когда наконец это закончилось, домой зашли. От резкого перепада температур и открытия двери, захотелось поморщиться. Однако, это было приятно. Чувствуешь себя ящерицей, которая выбежала на солнце, легла на лучший камень. В коридоре загорелся свет, и они принялись стягивать верхнюю одежку. Так-то. Словно совсем никуда не уходили. Желудок же, уже гудел от представлений славной пищи. Шофранку они, правда, не застали. Явно была дома — слышен гул из ванной, но занималась другими делами. Вот сюрприз будет, когда выйдет! Даже так, хотелось бы ее порадовать. Все они заслужили.        Бурлила вода, нагреваясь, кипятилось молоко, стучала посуда, Нил искал остатки кухонной утвари. Конечно, серебряных вилок с ложками давно нет — стащили еще до его возвращения с монастыря, но самые простые предметы остались. Протер стол от крошек, собираясь на него накрыть. Таким, как известно, он занимался крайне редко, если позволяло настроение. Однако, захотелось радовать не только себя, но и других. Где-то бегал Сема, еще мало отошедший от мороза, не привел еще организм свой в тонус. И даже этот, обычно надоедливый, топот ножек казался уместным. Стоило лишь маленького окликнуть, как он сразу явился.        Пусть и неумело, но он уже мог обращаться с посудой. Нил вручил ему большую серую ложку с каким-то стальным привкусом (другой не было), и отрезал торта кусок. Наблюдать за тем, как сын копошится почему-то было крайне умилительно, но виду отец не подавал — оставался холоден, ни одна мышца не дрогнула. Не выжидая, да несколько побаиваясь, Семен стал кушать. Полюбовавшись этим, старший решил и сам перекусить.        Раздался звонок в дверь. Это было крайне неожиданно — гостей не планировалось. Отложил трапезу Собакин, направился ко входу. Почему-то хотелось думать, что это очередной внеплановый приезд Гали, хоть надежд и было мало. Так и оказалось. За порогом стоял Бухарин, пахло от него, как притягательно, так и абсолютно отвратительно. Прекрасно зная что с ним, хотелось в тот же миг проводить обратно. Бывает, что обоняние возвращает в прошлое — этот случай. При том, ощущения совсем не такие, как если найти в шкафу старый парфюм. Физически хотелось, головой понимал — не надо. Но и, к тому же, никто не предлагал. И хорошо, а то опять лезть в ту же петлю — жуть ужасная. — Душу пришли мне травить? — усмехнулся, потирая глаза. Доходило до фляжника, конечно, медленно. — Что? — Вся ваша одежка насквозь пропахла порошком, а меня это коробит.        Давно понял, что это чувство, когда все кости ломит, только пальцем помани, останется навечно. Надежда на то, что врачи найдут исцеление, однако, имелась. По крайней мере, путей решения на данный момент не найдено. Выход — избегать любой зацепки, которая вернет в четырнадцатый год. Давно понял одно — даже самый лучший полет не стоит длительных страданий. Как бы ни хотелось — нет. Чего угодно делай, а Нил против, да только волновался, что спусковой крючок однажды оборвется. Не было в нем столько сил, чтоб хоть даже в самом себе быть уверенным. Это, надо признать, печальная участь. Жалел о своих прошлых годах в этой мути, как о самых худших. — Пришел, разумеется, не выводить тебя к зависти, — внезапная фамильярность поразила. Так он выражался, как можно заметить, лишь в минуты агрессии. Что ж сейчас опять не так? Невыносимое существо! Жалко даже, что сердце такого ангелочка, как Агата Михайловна, по ее же выражениям, ему принадлежит. — Я понимаю. Шучу. Сколько сегодня принесли? — говорил он совершенно безэмоционально. Это вполне очевидные вещи, попытка разрядить обстановку оказалась бессмысленной чепухой. — Ничего не принес. Я поговорить пришел. — О чем же? — О жене моей. — Со мной? Вы адрес спутали. — Я был бы рад, если б это было правдой. Я пройду, обсудим.        Как бы тот не желал попасть за порог, Нил совсем того не разделял — лишняя трата времени на общение с человеком, который даже не находится в состоянии. Вечно в таком виде является, словно проклятый. Довольно это терпеть! Надоело. К тому же, чай с молоком остынут — это настоящая беда. — Я сейчас несколько занят, заходите чуть позже. А впредь, попрошу предупреждать о своих визитах, — надеялся, что печально вздохнув, Бухарин покинет квартиру. А что же? Если денег нет, то и речи вести не о чем. Боле того, об общении с женой его обещал умолчать, но тяжело боялся, что проболтается не в нужную минуту. Врать у Собакина, как стало ясно многим ранее, получается с трудом, а это одно, что и умалчивать. — Разумеется! Я нисколько не удивлен! — так бесцеремонно закрыл дверь изнутри. — Отомстить решил? Такая у тебя расплата за невыплаченные долги? — опешив, хозяин только слушал, но сути слов определить не мог. — Она здесь? — Ступайте домой, вы нетрезвы. Агата Михайловна старше меня почти вдвое! Не смешно? Что ей тут делать? — А что вы делали с ней в кондитерской? Случайно пересеклись? — Нил нахмурился, медленно кивнул головой. Даже так. Что в этом плохого? — И прежде раньше пересекались?        Молчал, не отвечал Собакин. Вспоминалось сразу только одно — слова предостережения Бухариной, дабы избежать таковых разговоров. Язык будто отсох — совсем не знал, что сказать. Доказывать что-то — толку нет, гость совсем неадекватен. Слегка приоткрывая рот, хотелось повторить уже изложенное, а страшно! Не сидел бы Сема за столом, был занят чем-то с Шофранкой — предложил бы выпить. Это привело бы Бухарина в более ли менее хорошее расположение, может быть, успел успокоить. А так исход неизвестен. Задрожали колени и стопы, вдохнул поглубже. Почему он вообще должен объясняться? — Действительно, — затормозил уже после первого слова. — Мы случайно встретились, затем прошлись в сторону дома, разошлись. — После того, как зашла она сюда? — Ее не было здесь вовсе! С того, как мы разошлись, прошло не больше пятнадцати минут. Для чего Агата Михайловна стала бы подниматься? Вверх, и сразу вниз? — Выходит так! Еще со дня, когда ты явился ко мне домой, я заприметил твои планы на свою жену. Да, теперь я уверен — это оказалось правдой! Но ты даже не любишь ее, а обращаешься, как с публичной девкой! — от удивления, совершенно неясных связей, слушатель резко раскрыл глаза. Какая же это глупость и мерзость. Ясно теперь, что в голове носит. — Только, как бы то ни было, нельзя использовать людей для достижения своих целей. Чтоб я не учудил, как тебе не насолил — жену мою не трожь!        Абсолютно готовый к тому, Нил получил первый удар по лицу. Сталось, конечно, многим страшнее — давно ни с кем не дрался, последний раз тогда, когда Мамонов умер. Он ведь больше не юноша — в драки не лезет. Чуть отошел, но это нисколько не помогло, Бухарин следовал за ним. Фляжник угрожал, много бранился, из чего исходит только одно — беде не миновать. В свою очередь, пострадавший говорил спокойно, стараясь объясниться, угомонить этот крайне быстрый поток слов. Очевидно, это было бессмысленно. Осталось с горечью принять свою участь — соперник, как и в прошлый раз, намного более массивный, а этот еще в бреду не осознает, что делает.        Ощущая боль все четче, в конце концов, рот прикрыл. Это, может быть, и вызвало в сопернике большее раздражение. Уклоняться, от внезапности, слабости из-за отсутствия даже перекуса сегодня, оказалось сложно. Да и не откупить ничем — только крови жаждет нападающий. Мужественно, но глупо, слепо, принимал Нил все на себя. Попытки отпихнуться, конечно, тоже старался предпринять, да все они были четны. В этой молчаливости тоже была какая-то своя красота. Что угодно можно было из него выбить, кроме чувства собственного достоинства.        Оказавшись на полу, так внезапно рухнув на него, он стал звать на помощь. Смысла в этом, конечно, было не велико. Шофранка, даже если чего услышит — нос вряд ли высунет, и это вполне логично. Может, соседи прибегут? Хотя, когда к другим беда приходила — никто так же не спешил. Каждый за себя боится, да и, к тому же, не пожар же. Все на что способны люди будут — проверить замки. И Нилу, и Бухарину, это было предельно ясно. Первый, старательно закрывая лицо руками, а согнув ноги — живот, все же не терял надежду. То и дело доносилось нечто вроде «спасите!» и «убивают!». Он крепко держал в руках трость, но даже и не думал, как с Мамоновым было, ей отмахиваться - бесполезно. К тому же, если совладелец выхватит ее, то обязательно воспользуется как орудием. Делом же второго было убрать блок, дабы совершить более сильный пинок. К сожалению, раз через раз это получалось.        В ушах как вода, а кричать все сложнее. И стыдно это, опять же. Было поразительным и то, с какой яростью дерется фляжник. Надо же... В его то возрасте! В его то состоянии! По воспоминаниям, когда Нил был на месте Бухарина, был спокоен как удав, и даже случись чего — не дал б реакции. Значит, все, что делало его «счастливым и веселым», пусть очень косвенно, уходит на спад. И вот итог. Наверное, Собакин просто попался под горячую руку. По крайне мере, в бешеной спешке, предположил он именно это. Скорее, все же, стоит полагать, муж долго наблюдал за своей супругой, чтоб такие выводы сделать. Думать было некогда.        И словно пришло прозрение — услышал Нил, как Сема кричит. Это было не так глухо, как в теории должно слышаться — кухня находится чуть поодаль. Потасовка же, происходящая в коридоре, там была мало уловима. Когда перед глазами то тьма, то сапоги, то вальс головокружительных звезд, заметить ребенка сложно. Может, родительская чуйка или даже сердце, заставили почувствовать, что мальчик ныне находится очень близко — внезапно подошел. В таком случае, ему, разумеется, угрожает опасность. — Тут же ребенок! — хрипло, почти незаметно, добавил. Серия ударов медленно, совсем постепенно, начала прекращаться. Кажется, все могло зайти слишком далеко. Благо, пока все живы.        Бухарин взглянул на Сему. — Не боись, — и тут же с доброй, более чем наигранной, интонацией, он обратился к нему. — Я тебя не трону. Ты пока хороший.        К сожалению, Сема продолжал рыдать. Конечно, как же еще вести себя, когда пред тобой такая картина? Нилу сталось крайне боязно, только теперь уже не за себя — за сына. Если в предыдущий раз фляжник младшего так грубо оскорбил, использовал брань в обращении к нему, что ж теперь будет? Боле того, сейчас Бухарин хорошо понимал, что находится во власти. Остается надеяться — он тоже человек. — Да и папку твоего тоже, поучу, да отпущу! — Нил перестал жмуриться, но руки от лица оторвать не мог, да и, боле того, делать этого не хотел. Стоит все же признать — если б мальчику понадобилась помощь, вскочил бы на ноги не раздумывая. Как получилось бы, верно, сложно сказать, но усилия он бы обязательно приложил. Падая, и снова поднимаясь, но приложил бы. — Хватит тебе? — обратился Бухарин к Собакину. — Доходчиво? Иль еще раз объяснить, только уж у юнца на глазах? — Доходчиво, — отрезал, позы не меняя. Это было крайне унизительно. — К жене подойдешь — убью! Помяни мое слово.        Нил промолчал. Это, как ни говори, было лучшим решением. По крайне мере, так никто не станет гневаться. Осталось лишь дождаться, когда Бухарин покинет квартиру — терпеть невозможно. Наконец, дверь захлопнулась. Все выдохнули с облегчением. Затем, при попытке подняться, в глазах у Собакина темнело — дважды, словно сознание терял. Разумеется, задача отдать Сему в руки Шофранке превратилась в мучения. Голова от ударов неслабо гудела, но тот хорошо понимал, что если сам себе не поможет — этого никто больше не сделает. Если соседка по квартире на помощь не поспешила, то что же до всего дома?        Продолжал реветь Сема в коридоре, старательно привлекая к себе внимание. Он словно кричал, чтоб к нему проявили хоть кой какую заботу — напуган до дрожи в коленях. Но беда вся в том, что отец его нисколько не лучше себя чувствует. Тоже хочется плакать, да только он уже давно такого себе позволить не может. А жаль. Очень даже жаль.        Что-то зашумело за порогом, вероятно, в другие квартиры пошли люди, и это побольше напрягло маленького. Словно по инерции, побежал к папе, который так старательно, опираясь на стену, пытался подняться на ноги. Все вокруг казалось жутким и отвратительным, а мальчик такового не выдерживал. Пахло кровью, посему хотелось ему скорее покинуть комнату, оказаться там, где стал бы чувствовать себя в безопасности. А где же это? Сложно представить.        И снова закрывал Собакин себя руками, дабы сын не увидел его в нелепом состоянии. Испугается еще, потом всю жизнь заикаться будет. Если, конечно, таковую проблему уже не заимел — увиденное явно надолго отразится в детской душе. Но, все же, надежда на то, что позабудется все это, продолжала таиться глубоко в сердце Нила. Тем не менее, себя показывать не спешил — натянул рубаху до носа. Он, надо сказать, крайне гудел, болел. Как бы не перелом — но думать о том не хотелось. Все происходило настолько скоро, понять, в какой момент пришелся удар на середину лица было практически невозможно. Впрочем, есть ли разница? Сгруппировавшись, он принял все, дабы получить поменьше. Это была единственная возможность защититься.        Хотя никто уж не угрожал, сердце дрожало, хромая, он направился к двери — нужно запереться. Сема, что не удивительно, хвостиком за старшим. Это дало хоть небольшую, но все ж уверенность, появилось некое ощущение безопасности. Под глазами, из-за затрещины по носу, опять же, уже начали появляться синяки, тупая боль шла так же в сторону лба. Долго мучиться придется, сейчас бы хоть лечь и голову запрокинуть — кровь перестанет идти.        Ванна оказалась заперта, что не удивительно. Нил снова кричал, просил Шофранку отпереть, уверяя — он один, нет никакой опасности. Сема же, сложив маленькие ручки за спиной, точно взрослый и серьезный, дрожал все больше. Как бы то ни было, двери оставались закрыты. Сил выбивать их не было, но стоило их найти. В каком-то смысле, он не знал для чего ему девушка понадобилась. Она не на многое способна в данную минуту, но хоть за сыном бы приглядела, пока тот будет приходить в себя, давать показания полиции.        Он был уверен в том, что донесет обо всем. Этими же мыслями питался во время потасовки. Теперь закон будет на стороне Собакина, и фляжник от того никак не выкрутится. Кабаре это, может, и не вернет, но хоть каким-то образом накажет своего врага. Сейчас даже не жаль его так назвать, вовсе наоборот, полноценно можно прокричать.        Еще немного погодя, Шофранка открыла дверь, медленно оттянув затворку. Это, конечно, рассердило Нила. Чего она только копалась? Однако, не только это заставило его брови зашевелиться. Стояла в самой ванной, прикрывая себя только полотенцем, лица на ней совсем не было, а в руке — бритва. Вода лилась безостановочно, витал теплый пар в воздухе. Они немного помолчали, он старался понять, что же, в общем-то, происходит. От запястья дамы и до локтя медленно текла кровь. И тут невесть что стряслось! — Что с тобой? — все как в тумане, и слова будто не его. Шофранка же просто опустила взгляд, несколько скромно и робко. Ответа не поступило. Нил, в свою очередь, ее разглядывал издалека, но не прикасался, а помимо того — периферическим зрением наблюдал, чтоб Сема за порог не ступил. Хватит ему потрясений на один день. — Не молчи же! — хрипел, в попытке закричать. — Мне свет уже не мил, хотелось поторопить события, — все так же, глаз не поднимая, она ответила. — Отнюдь изумительное совпадение случилось — в тот же миг я услышала твои крики. Думаю, именно это мне жизнь и спасло, я остановилась…        Дернулась верхняя губа у Собакина — лицо отображало эмоции омерзения. Никакого сочувствия, словно не заслужила. Пустота да и только. Так он относился и к внутренней составляющей знакомки, и к внешней. Она стала крайне неприятна, отвратна. Правда, самой Шофранке не было видно сего — ладонь с воротом будто приросли к носу. Все, что она могла бы увидеть, если б не дрожала так — чуть приоткрытые от удивления глаза. — Почему ты не вышла? — монотонно вопрошал, внимательно разглядывая алые дорожки на ее теле. Сема так и желал войти, пытался заглянуть внутрь, однако Нил его то легонько выталкивал, то запрещал смотреть. Конечно, и мальчику тоже все интересно. — Полагаю, не смогла бы помочь, — потянула в ответ. — Собирайся, — отрезал, словно совсем не подумав. — Сегодня твоя последняя ночь здесь. — Ты ж один ребенка не воспитаешь, он загнется у тебя через неделю. Об этом хоть подумай, не глупи. — Я не стану жить с человеком, который может прикончить себя в моем доме, практически на глазах у Семы. Выжидать, когда во второй раз захочешь помереть? Довольно сверлить мне череп.