Архитектор.

Ночь… Прекрасное время суток… Небеса окутывает одеяло мрака, на котором кто-то бережной рукой вышил серебряными нитями и драгоценным бисером сверкающие звёзды, тонкий серп месяца, что почти не дарил света земле… Уставший за день воздух холодеет, сбрасывая с себя оковы дневной духоты, чтобы уже утром вновь стать свежим и лёгким, будто отдохнувший человек после сна. Ветерок едва-ли ощутим, словно он тоже утомился за день, резвясь невидимой птицей в небе и на земле, проносясь по улицам городов, закрадываясь в тупики и закоулки, откуда он вновь взмоет вверх, к свету, солнцу и своим крылатым собратьям… И в этом природном отхождении ко сну стояла удивительная тишина. Нет, не то безмолвие, когда все звуки разом исчезают, а особая ночная тишина, в которой слышен каждый шорох в доме или на улице, каждый скрип дверей или пола, каждый хруст ломающегося льда или сходящего снега. И ни одного человека на улице. Лондон спал, окутанный одеялом ночи. Но один человек был исключением. В просторной комнате, где полы были выстелены тёмным паркетом, а стены оклеены обоями цвета индиго, в дальнем левом углу, на просторной кровати, пусть и без изысков, ворочался пожилого вида человек. Сквозь небольшое окно на его лицо падал тусклый свет от тонкого месяца, освещая каштановые волосы, что уже были тронуты сединой, бледную кожу, где уже виднелись проступающие морщины, в особенности на лбу и возле глаз, что сейчас были крепко зажмурены, а тонкие брови нахмурены. Губы, увы, видны не были, так как их скрыли под собой густые усы этого человека. Однако, не прошло и минуты, как он открыл утомлённые глаза, необычного жёлтого цвета, и накинул тёплое белое одеяло повыше, так, чтобы оно закрыло плечи, а сам вновь попытался забыться сном, прикрыв очи… По телу в очередной раз разлилась приятная слабость, а сознание заволокла плотная завеса усталости, предвещающая погружение в царство Морфея, но… «Габриэль…» — долетает откуда-то из глубины мыслей, и тот час же перед глазами предстаёт обладатель голоса… Рослый мужчина, крепкого сложения, чьё лицо сейчас выглядело болезненно худым. Впалые щёки, словно кожа обтягивала череп, опущенный вниз взгляд карих глаз, вокруг которых расплывались чёрные круги , растрёпанные белые волосы… «Аттерсон…» — повторяет тихий, словно после долгого плача, голос. Носитель имени резко открыл глаза, прогоняя образ прочь, видя перед собой только синий потолок… Именно из-за этого лица и голоса он не мог нормально уснуть. Ведь их обладатель только сегодня «скончался», растворившись в личности собственного эксперимента, который обрёл контроль над его телом, а после принял яд, дабы избежать смерти на эшафоте. И только образ остался жить в памяти мистера Аттерсона, не давая ему покоя. — Так дело не пойдёт… — тяжело вздохнул нотариус, откинув одеяло в сторону, поднимаясь с кровати, тут же надевая тапочки, направившись к громоздкому тёмному шкафу, что стоял напротив кровати. Приоткрыв скрипучие дверцы, Габриэль снял с вешалки свой излюбленный зелёный домашний халат, надевая его поверх белой сорочки, после чего неспеша покинул комнату, проходя через небольшой коридор к гостиной… Комната эта, с вечно витающими ароматами дыма и воска, представляла собою любимое место Аттерсона для размышлений. Плиточный пол был застелен большим красным ковром, а стены обшиты вертикальными досками, покрытые лаком, что немного блестел от света из окна. Само окно, с длинными бордовым шторами, расположилось на левой стороне, как и почти не заметная дверь в коридор с прихожей. По правой стене расположились два шкафа, на чьих полках аккуратно стояли по алфавиту самые разные книги. Следом за ними стоял камин, отделанный мраморной плиткой, едва-ли заметно поцарапанной сбоку дровами, с узкой полочкой сверху, где умещались только два канделябра, с погасшими тремя свечами на каждом. Над ними висел натюрмот, с библией и свечой… Ещё одно напоминание об усопшем, ведь это был его подарок Габриэлю… — Вы любили живопись, Джекилл… Я помню вашу искреннюю улыбку, когда вы подарили мне эту картину… У камина же стоял небольшой столик, на котором покоилась вскрытая бутылка вина и пустой бокал. Рядом два кресла, повёрнутые к огню. Выпить сегодня не вышло. Напротив Аттерсона, по стенке, стояли три небольших шкафчика, забитые вином и, тщательно замаскировавшимся среди дорогого алкоголя, бутылкой джина. В углу, слева от шкафчиков, пристроилась дверь, над которой висело распятие. — Вы верили, Джекилл… Вам искренне нравилось обсуждать богословские темы в этой гостиной… Я видел это в ваших глазах… Дверь… Железная конструкция, с несколькими лимбовыми замками, коды от которых служили ключами от хранилища… Туда-то нотариусу и надо. — И всё же вы жили под маской… Господи, прости мне мои мысли, но… Может и ваша искренность была маской? Сделав несколько шагов, мужчина мельком бросил взгляд на догорающие дрова, и неспешно наклонился к принесённой заранее связке дров, кинув два полена на угли, пламя с которых тут же перекинулось на сухую древесину, начав пожирать её с характерным потрескиванием. — Маской… — повторил последнее слово нотариус, распрямившись, подходя к двери в хранилище, аккуратно коснувшись винта, поворачивая его несколько раз, чтобы цифры кода были правильными… — Эх, маски… Тема вечная. Она была актуальна и двадцать лет назад, Джекилл… Только обсуждали её не мы с вами. Но этот человек тоже носил маску… — со вздохом проронил Габриэль, отперев дверь, и даже не зайдя внутрь, а лишь протянув руку, взял один документ, лежавший близко к выходу. После чего, нотариус прикрыл дверь, проведя рукой по верхним частям замков, тем самым сбрасывая код и запирая помещение. Обернувшись к камину, Аттерсон неспешно подошёл к столу, где початая бутылка уже ожидала его. — И вино так же стояло… — произнёс мужчина, наблюдая, как пламя неспешно разгорелось, пустившись в бесноватую пляску по чернеющим поленьям, осветив почти всю комнату. — И камин горел. И за окном был март. Всё было так же… Кроме пианино… — прошептал Габриэль, взглянув на шкафчики с вином, — Только маска эта была более чем реальной… *** За окном стоял тихий мартовский вечер. Холодная ночь давно вступила в свои права на небосводе, рассыпав на нём звёзды и месяц, что, помимо фонарей, озарял покрытые слякотью улицы Лондона. А ещё молодой мистер Аттерсон всё так же стоял в этой гостиной… Пусть всё и было… Немного более новым. На месте натюрмотра красовалась пустота, как и в целом вокруг камина, и на нём, практически ничего не было. Вместо шкафчиков с вином, в отблесках пламени, виднелось тёмное покрывало, какими обычно укрывают ненужные вещи от пыли. Вместо запахов воска и дыма, витали остатки аромата свежего лака. Сам Габриэль выглядел в разы моложе. Гладкое лицо, с нетронутыми сединой каштановыми волосами и усами, сейчас было чуть задумчиво… В свои без малого тридцать, Габриэль Джон Аттерсон уже был известен в высшем обществе, как компетентный в своей работе джентльмен, способный уладить почти любые юридические вопросы за адекватную плату. И конечно же такого человека не могла обойти определённая известность среди клиентов и их знакомых, как и самые разнообразные приглашения на званные вечера, где было положено общаться и пребывать в хорошем расположении духа. Однако, именно там нотариус сталкивался зачастую с тем, что общих тем для разговора не находилось, сводясь в основном к обсуждению свежей литературы, которую Аттерсон если и читал, то не находящую обсуждения среди гостей. Последними новостями, которые были абсолютно пусты и после прочтения только оставляли вопрос: «Ну и что?» — он тоже не шибко то и интересовался, разве что по работе. И даже редкие знакомые казались нотариусу на подобных вечерах совершенно чужими людьми, ведь он прекрасно знал, как хороший слушатель чужих проблем, у кого случилось горе, ввергнувшее человека в бездну отчаяния и слёз, а кто скоро падёт на самое дно этой пропасти, и сейчас пребывает в мучительном ожидании этого. Но на таких приёмах все они были необычайно фальшиво счастливы, что по-началу удивляло Аттерсона, и побуждало спрашивать о причине такой перемены, получая в ответ лишь: «Это необходимо, сэр. Люди не поймут.» Старых друзей Габриэля, которые могли бы поговорить с ним о насущном, имеющем смысл, Генри Джекилла и Хэсти Леньона, в стране не было. Но один человек всё же вызвал интерес у него. Виделись они очень не часто, даже редко. Самой частой темой для разговора был ход работы над особняком, пусть чуть позже, по руслу дополнительных вопросов со стороны самого Габриэля, и ответов этого мистера, обсуждение о стройке перетекало в короткую, но довольно приятную беседу, после которой нотариус возвращался домой с мыслями… После общения на званных вечерах мыслей не было. Не над чем было думать. Габриэль бросил взгляд на наручные часы. До прихода гостя оставалось чуть меньше минуты. Об этой встрече они договорились почти неделю назад, по просьбе самого Аттерсона, для разговора. Смахнув с рукавов тёмного пиджака невидимую пыль, он в который раз взглянул на огонь, слегка пригладив серый галстук к белой рубашке. Чёрные брюки, к счастью, поправлять не нужно. — Мистер Аттерсон, — донёсся голос слуги от дверного проёма, ведущего в прихожую, — К вам мистер Дестлер. — Прошу, войдите. — промолвил нотариус, после чего в гостиной оказался тот, кого ожидал видеть сегодня хозяин дома. Удивительно высокий человек, в чёрных пиджаке, скрывшим белую рубашку, брюках, ботинках и перчатках, плавно, словно кошка, вошёл в комнату. В свете камина Аттерсон так же заметил, насколько черны волосы гостя, обычно спрятанные под шляпой, что были собраны сзади и струились по шее вошедшего, до плеч. Фарфоровая белоснежная маска, что была удивительно похожа на человеческое лицо, не выражающее эмоций, казалась единственной резко выделяющейся из общей одежды вещью. — Добрый вечер, мистер Аттерсон. — прозвучало в комнате глубоким голосом из-под маски. — Добрый вечер, мистер Дестлер. — с лёгкой ноткой радости проронил Габриэль, подходя к двум креслам, жестом приглашая гостя присесть… — Благодарю. — в абсолютном спокойствии, не громче вздоха, проговорил пришедший. Оба заняли свои места в креслах. На небольшом столе между ними стояла бутылка вина и два бокала, на стекле которых бликовало пламя. — О чём вы хотели поговорить, мистер Аттерсон? — спросил Дестлер, не отведя маски от своего собеседника, что смотрела на нотариуса пустыми чёрными прорезями для глаз. — Я хотел бы узнать, как вам удалось создать настолько просторный и функциональный дом. — ответил Габриэль, переведя взгляд на алкоголь. Предлог начать разговор, в виде дома, был необходим. — Может быть вина? — Да, благодарю. — согласился человек в маске, наблюдая, как бордовая жидкость наполняет бокалы. — Касательно вашего вопроса… Архитекторы не выдают своих секретов. Однако, возможно вы заметили, что потолки в помещениях для слуг немного более низкие. Это обеспечивает «простор», как вы сказали. — уклончиво произнёс мужчина, словно находился в раздумьях или не хотел говорить об этом вовсе, — Вы хорошо обустроились после завершения строительства, сэр? — Да. — поставил бутылку в вертикальное положение Габриэль, уже наполнив до половины оба бокала, — В расстановкой мебели совершенно не возникло проблем, как и с отоплением всего дома. На что архитектор напротив молчаливо кивнул, приметив одну интересную вещь за спиной нотариуса, что сейчас была укрыта покрывалом, от пыли. Ведь взгляд его был направлен туда, что не осталось незамеченным хозяином особняка. — Мистер Дестлер? Вас что-то заинтересовало? — решил спросить прямо Аттерсон, видя лёгкий кивок белой маски. — Да, вы правы. Вы умеете играть на пианино, мистер? — с долей какой-то лёгкой тоски в голосе проронил собеседник, словно говорил он не о музыкальном инструменте, а о дорогом ему человеке, с которым, по непонятным причинам, был вынужден попрощаться на долгие годы. Габриэль немного насторожился от подобных ноток в голосе архитектора, однако на его вопрос лишь тяжело вздохнул, проведя по основанию бокала кончиками пальцев. — Когда-то я играл довольно часто для своей, ныне покойной, матушки, однако, вот уже пять лет этого инструмента никто не касался. Избавится от него, мне искренне жаль. Вот и стоит, пылиться, пусть и настроенно оно было буквально позавчера. — Я могу взглянуть на инструмент? — спросил человек в маске, словно человек ждавший встречи с дорогим другом, которого от него отделяло лишь это жалкое разрешение, наблюдая, как Аттерсон немного удивлённо кивает. — Да, конечно же. Вы умеете играть? Но архитектор проигнорировал вопрос, всё с той же плавностью и грацией кошки поднявшись из кресла, совершенно бесшумно проходя к накрытому покрывалом инструменту. Аккуратно подняв ткань, мужчина сложил её в несколько раз, убрав в сторонку. Аттерсон, наблюдавший за всем со стороны, как поднимается чёрная лакированная крышка, с интересом заметил: у Дестлера были удивительно длинные и тонкие пальцы, чем-то напоминавшие вязальные спицы. Самому же человеку в маске открылась самые обычные два ряда отполированных клавиш — чёрных и нежного сливочного цвета. Дестлер мягко провёл кончиками пальцев в перчатках по мануалу, словно это был живой спящий человек, которого так отчаянно не хотелось будить… Но удостоверится, что он не галлюцинация истосковавшегося сознания… Он реален. — Да, мистер Аттерсон. — вспомнил про нотариуса человек, и вновь вернулся к клавиатуре, и в следующий момент комнату наполнили кристально чистые звуки инструмента, что радостно смеялись и одновременно горько рыдали, словно именно в этот миг два человека, разлучённых досадным случаем, наконец встретились окончательно, увидев и дотянувшись друг до друга, изливая всю тяжесть разлуки, вперемешку с счастьем воссоединения… Мелодия звучала чуть менее десятка секунд, уступив место потрескиванию дров в камине.э — Прекрасный инструмент… — долетело до шокированного нотариуса, что сидел в кресле, как пригвоздённый, старательно подбирая слова, чтобы вымолвить хоть что-то, не найдя ничего лучше, как: — Что это было, мистер Дестлер?.. Архитектор неспеша огладил пюпитр, где должны были стоять ноты, и едва-ли напрягая голос ответил: — Это была музыка, мистер Аттерсон. Музыка, родившаяся здесь, под моими пальцами… — То есть… Вы только, что создали эту мелодию? — решил уточнить Габриэль, медленно возвращая себе дар речи и контроль над телом, даже успешно поднявшись из кресла, однако не сделав дальше шагу. — Вы верно думаете, мистер Аттерсон. — ответил Дестлер, убрав руки с клавиш, повернувшись к нотариусу, — Я так давно не обращался к музыке, что сейчас радость этой встречи вырвалась в виде такого мотива. — Ваша мелодия действительно напоминает встречу двух людей… Только… — сделал небольшую паузу Габриэль, подбирая выражение, — Более чувственную? В ней нет исключительного счастья… Есть и горечь. Собеседник в маске отвёл руки за спину, всё ещё глядя на хозяина дома. — Вы услышали это? — Да. В отличии от других произведений, здесь я услышал настоящую встречу… И радостную, от воссоединения, и горькую, от долгой разлуки. — произнёс Аттерсон, замечая, как в чёрных провалах маски, на секунду, блеснул огонёк… — Я могу попросить вас сыграть ещё, мистер Дестлер? Архитектор не проронил ни слова, вернувшись обратно к инструменту, вернув руки на клавиатуру. В комнате вновь зазвучала музыка… Траурная, низкая, холодная, словно гул метели ночью, что слышен зачастую на кладбищах. Однако, в мотиве возник звук, показавшийся знакомым… Кап, кап, кап… Мерные, строго с определённым интервалом, совершенно не походящие на хаотичные удары капель дождя по стеклу. Это была капель… Но не радостная и заливистая… Она была тихой, как будто не хотела выдавать своего плача окружающим, и всё, что указывало на слёзы — падающие капли… Неожиданно, в мелодии возникли нотки счастья, словно кто-то злорадно засмеялся над плакальщицей, в один момент почти перекрыв своим истеричным хохотом её… Смех стих так же внезапно, как появился, оставив всё то же ритмичное кап, кап, кап, пропавшее вместе с окончанием мелодии… — Мистер Дестлер… — в полголоса промолвил нотариус, смотря на ленты, удерживающие маску, — Вы превосходно играете… Вы могли бы построить удивительную карьеру музыканта… Однако предпочли ей архитектора… Почему? — в искреннем недоумении спросил он. Ведь эта музыка столь нова, не похожа на «стандарт» и чувственна, что просто обречена на успех! Однако, вместо этого она пылится где-то у архитектора… Пусть отличного, но только архитектора. — Мистер Аттерсон… — с некой утомлённостью и отчаянием прозвучало из-под маски, когда человек повернулся к нему. — Люди глубоко поверхностны и ленивы. Сейчас никому нет дела до мыслей, до сути. Зачем занимать себя размышлением, к которому необходимо приложить усилия, когда есть альтернатива? Пустая, скучная, шаблонная однако простая и понятная. — с едва уловимым раздражением говорил Дестлер, — И эту альтернативу назвали «нормой». Те, кто от этого понятия отклоняются, становятся изгоями, ведь в глазах «нормальных» нет смысла рассуждать, что делает тот или иной «отступник». Гораздо проще устранить его, чем разбираться. «Поверхностны и ленивы…» — повторил мысленно Аттерсон, возвращаясь к рассуждениям на званных вечерах, где не было смысла в обсуждаемой литературе и новостях, а люди натягивали маски счастья, чтобы выглядеть «как должно». И не быть подвергнутыми гонению… В наступившей тишине послышался звук колокола с церкви, что была видна из окна гостиной. Полночь. — Однако… — прозвучало из-под маски с толикой интереса, — Что вы услышали в моей музыке? — Я услышал капель. — честно ответил Габриэль, — Её плач, словно это была скорбящая на похоронах зимы, над которой потешались другие, в ожидании прихода весны. — Вы правильно услышали, мистер Аттерсон… — будто бы не находясь здесь проронил Дестлер, неспешно отходя от инструмента к небольшому окошку, всё ещё не издавая звука шагов. И из этой неестественной плавности походки, глубокого голоса, а так же этой фарфоровой маски на лице, кажущейся довольно знакомой, словно уже где-то давно встреченой, нотариус их любопытства поинтересовался: — Мистер Дестлер, вы говорили, что отклонение от «нормы» часто презираемо обществом… Вы имели ввиду не только свою музыку? В воздухе повисло молчание, а Габриэль увидел, как тонкая рука, пусть под двумя слоями одежды, коснулась скулы фарфоровой маски, вернувшись в опущенное положение… — Даже не просите снять с меня маску. — холодно и отчётливо донеслось от архитектора, словно постаравшись отстранить нотариуса от этой темы. — Нормальности под ней вам ждать не стоит… — менее холодно, скорее даже… Разбито, немного отчаянным тоном произнёс Дестлер, после чего раздался вздох: — Маски… Как много можно скрыть под ними, во имя чего-то, даже самих себя от окружающих… — чёрные провалы на «лице» взглянули в сторону Габриэля, — Вам повезло не скрываться за ней, мистер Аттерсон… Смотря на собственную маску, вы не потеряете себя, в попытке перекрыть ею истинный свой лик… Вы не сойдёте с ума, смотоя на свой образ, желая сделать его чем-то большим… Цена и последствия этого поступка не смутят вас… Вас не настигнет ужас, мистер Аттерсон, когда вашу маску снимут… Или даже слегка приподнимут знакомые вам люди… — после чего, человек взглянул в окно, на церковь, где недавно отбили полночь… Габриэль не услышал, что сказал ему гость позже. Вероятно, попрощался дежурной фразой, сославшись на поздний час, и покинул дом… Оставив мужчину в глубоких размышлениях. *** В очередной раз взглянув на пылающий камин, пожилой нотариус перевёл взгляд на старое завещание покойного Джекилла. — Вы жили под маской… И от её же рук и умерли, мой дорогой друг… Вам так хотелось сохранить свой образ чистого и безгрешного человека, не лишая себя удовольствий жизни, что плата за подобное не смутила вас… Вам хотелось принять эту маску в виде себя истинного, остаться в истории таким… Позвольте же мне оказать вам последнюю услугу. После чего, ровный лист бумаги почернел на углях в камине, через минуту осыпавшись пеплом, навсегда уничтожив последнюю зацепку, указывающую на правдивость странной истории доктора Джекилла и мистера Хайда.