Пристрели

      аромат из пекарни приятный очень, так и тянет купить свежую пампушку. они берут одну, лёша делит её напополам, отдавая половину жене. та горячая, обжигает язык и нёбо, но очень вкусная. на площадке играют дети, а их крики почти перекрывают разговор, что и собственного голоса не слышно. но слышно чужой: сладкий и глубокий. слышно, как донской смеётся, и где-то птички щебечут. приятно.       Запах резины сильный очень, неприятный. Женя заглядывает в машину — в ней никого, только горящие сидения да пару брошенных ножей. Он аккуратно берёт один в ладонь, осматривает: слегка опалённая деревянная ручка и чёрное от копоти лезвие. Второе он не трогает, втыкает в наполовину сгоревший поролон. Дальше идёт. Тихо совсем, но издали слышатся выстрелы. На ощущение, километра четыре. Птица петь начинает. Женя точно не знает, какая: зяблик, синица, снегирь. Без разницы, впрочем, хотя, красногрудых последние пару лет совсем не видать. Да и февраль закончился почти, они улетели, если и были.       архитектура в городе завораживает. женя то и дело берёт фотографии на старую плёнку, а потом они вдвоём будут её проявлять в кладовой. на фотографиях будут чужие подоконники, а в одном окне даже будет виднеться мужчина, смотрящий вдаль. правда, это на фотографии он будет красивый. в реальности, когда он заметил парней, он в миг открыл окно и накричал на них, чтобы убирались. они будут хохотать очень громко, но убегут. убегут на собственную крышу и будут смотреть на звёзды долго-долго.       Здания не сильно презентабельные: в окнах стекла нет, в стенах дыры большие. Но Дунайский всё равно внутрь смотрит, посильнее ружьё сжимая в руках, мало ли. Никого не нашёл за это время. От силы, одна лежащая женщина. Без руки была, кажется, а вокруг неё — лужа крови. Не дышала. Женя тогда решил её не рассматривать и уйти быстро. Он, отчасти, за эти несколько дней привык к подобного рода картинам: в домах было много погибших, на трассе тоже то и дело лежали трупы. Треть из них — в такой же форме как и Женя. Правда, всё равно гусиная кожа берёт всегда. Содрать её хочется, да не можется.       лёша бежит так быстро, как только может с тяжёлой сумкой через плечо. женя бежит ему навстречу, машет рукой. донской не учитывает одного: физики. сумка спадает с его плеча, и он падает на колени прямо в шортах, разбивая кожу на ладонях и ногах в кровь. приветствующий пугается за него, и ускоряет шаг ещё, в момент оказавшись рядом. руками тянется к нему, отряхивает мелкие камушки. лёша тепло смеётся, обращая на своё лицо обеспокоенное внимание, и целует сквозь улыбку. женя отвечает.       По подбитой дороге идти тяжело. То и дело встречаются кочки, ямы, куски асфальта и военной техники. Женя не знает, сколько прошёл сегодня. Не знает, сколько прошёл вчера и не знает, пройдёт ли завтра хоть сколько-то. Такая неизвестность пугает и пробирает до дрожжи. Страшно. Страшно, что в любой момент может прилететь снаряд, боеголовка, что из-за угла может кто-то выскочить и на месте прикончить. Поэтому, наверное, Женя и держится поодаль от стен. На всякий случай.       без лёши немного скучно, но терпимо. его голос по телефону каждый вечер убаюкивает, а знание о скорой встрече разносит тепло по всему телу. они сначала желают друг другу спокойной ночи, но в своих словах находят очередную тему для обсуждения, что прерывают разговор только спустя ещё много времени. женя потом смсками будет плакаться о том, как не выспался, а донской ответит спустя часа три: досыпал пропущенные часы.       Никого, кроме своих, за пару часов не встретив, Женя уже собрался выдохнуть. Однако напряжение всё равно присутствовало. На территории города небольшой парк. Он заросший слегка, необлагороженный, и в плитке там тоже дыры. Но красивый, всё равно. Спокойствие навевает, так сейчас нужное.       женя спит чутко, а лёша говорит во сне. а когда ему наутро дунайский рассказывает об этом, то глаза тупит и отрицает: не лунатит он. но иногда правда просыпается от своих сновидений. просыпается всегда под удивлённый взгляд жени (насколько тот можно увидеть в свете окна), чувствуя на собственных щеках мокрые дорожки. женя ему колыбельную потом поёт, гладя шатена по мягким волосам.       Шорох. Шорох неестественный: это не птица и не условная белка. Шорох одежды. И очень уж громкие вдохи-выдохи. Нет, рано Женя расслабился. Дунайский в момент обернулся в сторону звука, прижав автомат к плечу и сняв с предохранителя, поставил палец на курок. Не стреляет, но направляет на вышедшего. Из-за полусумрака и тени от дерева не видна внешность, но Женя точно может сказать одно: не свой. У своего форма другая бы была. Мужчина, что внезапно, падает на колени с опущенной головой. Теперь Дунайский может видеть чужую макушку, но лица так и не разглядеть.       — не смотрел я на ту девушку на пляже! чего ты нож взял?       — Пристрели уж, раз оружие направил. Мне всё равно недолго осталось.       алёша красивый. статный, плечистый парень, улыбка у него широкая. голос нежный и глубокий такой. женя всегда слушает его с замиранием сердца. признаться, даже на повторе крутит голосовые, отправленные на непринятый вызов. и разговаривать по телефону — одно удовольствие. женя ни с кем его не перепутает.       Его голос звучит очень уж тихо, но от него в сердце очень по-странному ёкает. Будто что-то вспомнилось. Женя хмурится, ружьё не опускает, но и стрелять сейчас не собирается. Пытается разглядеть в человеке напротив что-то. У того прострелено плечо, вокруг очевидного попадания большое багровое пятно, волосы тёмно-русые, волнистые и мокрые от пота, плечи широкие, а сам трясётся весь.       — посмотри на меня.       — Голову подними.       с лёшей спокойнее. не то чтобы у жени было много проблем, но с донским они все уходят на второй план. уже и соседи не так громко телевизор смотрят, и сигнализация у машин за окном не такая раздражающая, и вставать завтра не так рано. с лёшей весело, с лёшей счастливо. с лёшей хорошо.       Дунайский в момент пожалел о том, что сказал, когда пара ярко-зелёных глаз поднялась в его сторону. Нет, Женя не был разочарован, не был обеспокоен, не был зол. Женя был в ярости. Кристальной и самой чистой, которая только может быть.       — жень... — шепчет ласково родное имя дунайскому на ухо, опаляя кожу вокруг разгорячённым дыханием. — поцелуй меня.       — Жень... — Говорит знакомец, а собственное имя из его уст заставляет тело мурашками покрыться. — Пристрели лучше.       женя касается его везде, чувствует и донские большие ладони на себе. целует сладко-сладко, зарывается пальцами в тёмные волосы. смотрит на него с любовью. неприкрытой любовью.       Получает оплеуху автоматом и оказывается опрокинутым на землю спиной. Женя готов вмазать ещё, но лишь надавливает на чужое ранение носком ботинка. Тот морщится и стонет от боли, извиваясь всем телом.       — всех слов так мало... — говорит женя, ластясь к лёше как кот, пристраивается у того под боком, неосознанно забирается под футболку ладонями. — но я люблю тебя.       — Нет, Алёша, тебя пристрелить мало... — Тянет Дунайский с предыстерическим смешком, рывком поднимая ногу с его плеча. — Тебе, твари, в колодце гнить.